10241
Пишу. В основном о книгах. Иногда — книги. Лучший способ сказать мне спасибо – купить мою книгу: https://www.ozon.ru/product/kadavry-polyarinov-aleksey-valerevich-1431365977/
Еще о сиквелах, ремейках и ребутах. Я вот что вспомнил: «Превращение» Кафки заканчивается совершенно гениально — там же настоящий задел на сиквел. После смерти Грегора вся семья идет гулять:
«Затем они покинули квартиру все вместе, чего уже много месяцев не делали, и поехали на трамвае за город <...> Господину и госпоже Замза при виде их все более оживлявшейся дочери почти одновременно подумалось, что, несмотря на все горести, покрывшие бледностью ее щеки, она за последнее время расцвела и стала пышной красавицей. Приумолкнув и почти безотчетно перейдя на язык взглядов, они думали о том, что вот и пришло время подыскать ей хорошего мужа. И как бы в утверждение их новых мечтаний и прекрасных намерений, дочь первая поднялась в конце их поездки и выпрямила свое молодое тело».
Так вот, я все придумал: сиквел назовем «Синекдоха, Превращение».
Сюжет такой: Грета Замза встречает мужчину своей мечты, они влюблены, у них роман, мужчина делает ей предложение, и они идут в ЗАГС. Но в ЗАГСе чиновник говорит им, что в этом году лимит свадеб исчерпан, но вы, конечно, можете записаться на следующий год. Встать в очередь. И Грета Замза и ее возлюбленный записываются в очередь на свадьбу. Проходит год, Грета уже беременна, она каждый день зачеркивает даты в календаре — считает дни до свадьбы. Затем они с возлюбленным снова идут в ЗАГС, но там им сообщают, что их место в очереди потерялось. Возлюбленный Греты спрашивает, что же делать, ему отвечают, что можно занять место в другой очереди, состоящей из тех, кто потерял место в предыдущей. «А чего ждет эта вторая очередь?» — спрашивает Грета. Но чиновник пожимает плечами: «Мое дело — раздавать места в очереди, а не задавать вопросы; и уж тем более — не отвечать на них».
Они встают во вторую очередь и возвращаются домой, жених предлагает найти другой ЗАГС или — еще лучше — найти капитана корабля, который сможет их поженить. «Ведь капитан судна имеет право поженить кого угодно». Грета соглашается. Жених надевает макинтош, шляпу, улыбается ей и выходит из дома — это был последний раз, когда она его видела.
У Греты рождается сын. Она растит его одна, и каждый раз, когда мимо ее окон проплывает корабль, она вспоминает о пропавшем женихе. И хотя у нее за окнами нет реки, корабли ее совсем не удивляют.
Когда сыну исполняется три года, Грета пытается пристроить его в детский сад. В саду ей говорят, что количество мест ограничено, единственный вариант — встать в очередь. «Но я уже стою в двух очередях в ЗАГСЕ», — говорит Грета. Чиновник чешет затылок, перебирает бумаги на столе, звонит куда-то, потом вздыхает и признается, что сталкивается с таким впервые. «В отделе очередей беда — жуки-древоточцы испортили целый стеллаж с гроссбухами, — говорит он. — Возвращайтесь домой, я позвоню, когда что-то станет известно».
Грета возвращается домой и ждет звонка. И пока она ждет, за окном плывут корабли, а ее деревянный дом медленно рассыпается — с потолочных балок сыплется труха, и Грета ходит по дому с зонтиком, чтобы труха не попадала на волосы. Ее сын растет, и поскольку он не ходил в детский сад, Грете кажется, что он не приспособлен к жизни, поэтому она запрещает ему выходить на улицу. Мальчик растет дома, и развлекается тем, что ловит жуков-древоточцев и сажает их в банки. Вся его комната уставлена банками с жуками, и целыми днями он изучает их, он уже знает, что будет энтомологом, а с потолка сыплется труха, и балки иногда скрипят — это жуки устраивают в них все новые и новые гнезда, а стены начинают трескаться и расходиться.
И тут вы можете спросить: но Алексей, как ты собираешься закончить этот странный рассказ?
А я отвечу: друзья, вы плохо знаете матчасть. Это ведь сиквел Кафки, я все продумал, я планирую умереть прежде, чем закончу.
Посмотрел классную документалку, называется «It might get loud». Замес такой: автор собрал в одной комнате трех знаменитых гитаристов: Эджа из U2, Джека Уайта из The White stripes и Джимми Пэйджа из Led Zeppelin. Пэйдж, честно говоря, выглядит лишним, сказать ему особо нечего, ведет себя как обычный забронзовевший классик. Имеет право, но суть не в этом.
Весь фильм держится на Эдже и Джеке Уайте, точнее, на их противостоянии. Эдж внешне такой немного дальнобойщик — с бородкой, в джинсах, на голове шапка, а Уайт похож на персонажа из ранних фильмов Тима Бёртона, весь бледный, черно-белый, с галстуком-бабочкой, в гангстерской шляпе и ходит всюду вместе с сыном, который одет и подстрижен абсолютно так же и выглядит как уменьшенный клон отца.
Оба на камеру размышляют о ремесле/искусстве гитариста — и это безумно интересно. Эдж перфекционист, у него десяток гитар, и каждую он осматривает тщательно, как кинолог — собаку редкой породы. У него целый фургон аппаратуры, плюс личный техник, и музыку он играет, подключившись к ноутбуку, чтобы следить за частотой звука — он же вообще новатор в этом плане: один из первых стал использовать электронную обработку сигнала, дилэй и вот это все.
Джек Уайт — полная противоположность Эджа. Уже на первых минутах он говорит, что «удобство — это болезнь, с которой каждый художник должен бороться» (в оригинале звучит лучше: «That’s the disease you have to fight in any creative field — ease of use»).
«Я люблю собирать гитары с погнутым грифом, — говорит Уайт, — немного расстроенные, старые, поцарапанные, я люблю работать через борьбу, заставлять их передавать мои чувства, — потому что мне нужно сопротивление».
И добавляет: Я боюсь только одного — что буду доволен собой.
Ах да, совсем забыл! Фильм начинается с такой сцены: Джек Уайт, — одетый во все черное, в жилетке и в галстуке-бабочке, ну вылитый персонаж "Сонной лощины" или "Кошмара перед рождеством", — в какой-то глухомани, то ли на ферме, то ли еще где, берет доску, забивает в нее два гвоздя, натягивает между ними струну, заталкивает под нее бутылку из-под колы, прикручивает к ней усилитель — и начинает, блин, извлекать из этого музыку! Музыку — из доски и двух гвоздей. Затем закуривает сигарету, смотрит в камеру и говорит: «кто сказал, что гитару нужно покупать?»
Я всегда любил The White stripes, особенно их последний альбом Icky Thump, но только после этого фильма, наконец, понял, за что: как раз за этот грязный, нервный, кустарный звук, когда все швы наружу. И сам Джек Уайт — образец дикорастущего художника; чтобы вынуть душу из слушателя ему нужно немного: доска, два гвоздя, струна и пустая бутылка из-под колы.
Саундтреком поста пусть будет "300 M.P.H. Torrential Outpour Blues" как раз с альбома Icky Thump:
https://www.youtube.com/watch?v=mcog70xgyAw
Внезапно на Афише пою дифирамбы Стивену Кингу. Дедлайн был беспощадный, пришлось брать тему штурмом, поэтому текст кое-где чуть дерганный и невротичный, но вроде норм получилось:
"Именно здесь, во всех этих бытовых зарисовках просвечивает настоящий Кинг, которого любят миллионы. Поставщиков ужастиков на рынке много, но, кажется, никто, кроме него, не способен так ярко и эффектно фиксировать повседневность, цеплять читателя деталями и приметами времени. В этом смысле Кинг — такой американский Бальзак, летописец и землемер одноэтажной Америки 1970-х – 1990-х: видеокассеты, сигареты без фильтров, игровые автоматы, грайндхаус, открытые кинотеатры, велосипеды с изолентой на спицах, раздолбанные «Шевроле» с ржавыми кузовами, свисающие с дерева качели-покрышки у дома, неоновые вывески, придорожные забегаловки, полароидные снимки, автоматы с газировкой, гамбургеры, календари с девушкой месяца из Playboy в туалетах, протертый линолеум, москитные сетки на дверях в Бангоре, Касл-Роке, Дерри и прочих кинговских захолустных городках — вымышленных и не очень.
Уж если говорить о ярлыках, то Кинг, конечно, никакой не король ужасов — он самый настоящий гений места, сделавший для штата Мэн столько же, сколько Фолкнер — для юга США. И у него тоже есть своя Йокнапатофа — вселенная «Темной Башни».
Остальное по ссылке:
https://daily.afisha.ru/brain/6358-ot-kerri-do-temnoy-bashni-13-glavnyh-knig-stivena-kinga/
Вопрос: как мы определяем, кто из героев в книге – главный?
Самый простой и очевидный ответ: у главного больше всего «экранного времени», вокруг него вращаются все остальные персонажи.
Более сложный ответ: все решает драматургия, ведь хорошая история – это всегда столкновение героя; с обстоятельствами и/или с антагонистом (анти-героем), его эволюция.
Ergo: главный герой – тот, без кого история не работает. Он – несущая конструкция нарратива, убери его – и все рухнет.
Яркий пример: фильм Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира» (на мой взгляд, лучший его фильм), где автор обыгрывает именно эту идею. Главный герой у Аллена в какой-то момент ломает четвертую стену и сходит с экрана в «реальный мир». И фильм, который он покидает, просто останавливается: все остальные персонажи не знают, что делать.
Отсюда новый вопрос: возможно ли сочинить историю, которая будет отлично работать без главного героя? При том, что главный герой там все же есть, но он ничего не решает и вечно опаздывает?
Только подумайте: финальная схватка без главного героя; и даже больше: возможно ли создать историю, в которой все самые важные сюжетные повороты происходят без участия протагониста?
Есть такой человек, Ной Хоули, – он сценарист сериала «Фарго», и, мне кажется, он сочинил именно такую историю.
Сюжет в третьем сезоне «Фарго» такой: есть два брата, у них сложные отношения, и менее успешный брат нанимает вора-домушника, чтобы тот проник в дом к более успешному брату и украл коллекционную марку. Но вор-домушник не блещет умом, он теряет записку с адресом, едет не в тот город, врывается не в тот дом и, - что самое страшное, - случайно убивает хозяина. Это убийство запускает цепочку довольно жутких событий, настолько жутких, что ближе к концу город будет завален трупами; погибнут все, включая братьев.
По всем законам криминальной драмы в этой истории должен быть полицейский/детектив, который будет распутывать дело. И он тут есть. Точнее – она; детектив Глория Бёргл. И именно она – тот самый главный герой, который ничего не решает. На сюжетном уровне. Глория очень умна, она талантливый, прирожденный полицейский, умеет работать с уликами и видеть связи, она постоянно преследует антагонистов, и все никак не может их настигнуть – и эта ее борьба очень напоминает апорию Зенона об Ахиллесе и черепахе; черепаха всегда на шаг впереди.
Надо сразу сказать: убрать главного героя за скобки – это невероятно смелый ход. Я прочел много сценариев, и большинство из них держится на стандартных приемах; есть главный герой, у него есть две цели – ложная и настоящая, т.е. то, чего он хочет (want), и то, что ему действительно нужно, хотя он об этом пока и не знает (need). Обычно где-то в начале третьего или в конце второго акта герой добивается ложной цели и вдруг понимает, что, ах, какой же он был дурак, он ведь хотел совсем не этого; а дальше – катарсис и стремление к настоящей цели, затемнение, титры.
Вы много раз видели этот прием в кино: такая структура хорошо видна, например, в семейных и романтических комедиях: герой хочет разбогатеть и на этой почве портит отношения с семьей; в конце он понимает, что деньги ничего не значат, если у тебя нет дома, где тебя ждут. Что-то такое.
Поэтому я и заостряю ваше внимание на Глории Бёргл, героине «Фарго». Глория – уникальный персонаж, потому что она борется не с антагонистом. Она борется с сюжетом, т.е. постоянно пытается настичь основную историю, стать ее частью, сыграть в ней важную роль; но история ускользает от нее. В каком-то смысле она борется с автором.
Я тут продолжаю свое киберпанк-исследование. Про Уильяма Гибсона скоро расскажу, а пока вот пара веселых сюжетов из жизни:
полгода назад в «Атлантике» была статья, называлась «Неизбежность взлома». Автор провел эксперимент: арендовал сервер на Амазоне, замаскировал его под «уязвимое устройство» и стал наблюдать. За 12 часов он зафиксировал 300 (триста) попыток "угона".
Там было много смешных деталей: например, рассказ о том, как хакеры получили доступ к тысячам вэбкамер одной неназванной фирмы просто потому, что на них на всех по умолчанию стоял пароль xc3511, который большинство пользователей просто не поменяли.
Плюс: совершенно эпическая история о взломанных тостерах и авто-регистраторах, которые используются для DDos-атак.
Сижу теперь и думаю: возможно, мой модный беспроводной тостер прямо сейчас атакует дата-центры Твиттера вместе с целой армией других тостеров-зомби.
Это как-то грустно: даже у тостера жизнь интереснее, чем у меня.
Или вот еще шумная история, о которой мало кто слышал: про одновременный взлом серверов нескольких крупных банков. Специалисты в шоке — в кибербезопасность вложены миллионы, как такое возможно?
Разгадка прекрасна: хакеры не стали лезть в систему, они поступили проще — получили доступ к камерам наблюдения в гольфклубе для банкиров, и подглядели комбинации на замках на шкафчиках для одежды. Почти у каждого банкира пароль от шкафчика совпадал либо с пинкодом от карты, либо с паролем от рабочей электронной почты.
Да-да, настолько банально.
И именно так киберпанки получили доступ к переписке, а уж там вообще лежало все необходимое, чтобы обрушить фондовые рынки. И все потому, что кое-кто поленился придумать нормальный пароль.
История поучительная: взломщики сделали ставку на человеческую лень — и не прогадали. Ну а что? Давайте по-честному: многие из нас используют один/два пароля для всех своих устройств, и в этом смысле мы мало чем отличаемся от этих самых «банкиров».
Вообще, взломы и утечки — это всегда интересно в первую очередь с точки зрения антропологии. Компьютеры сделали мир очень хрупким. Ведь вирус Wannacry, например, поразивший в мае тысячи машин, включая аппаратуру минобороны, — тот вирус вовсе не был шедевром программирования; и заражение стало возможно лишь потому, что на атакованных компах стояло либо пиратское, либо не обновленное ПО. То есть люди тупо «не предохранялись».
Вот именно поэтому, друзья, я и не верю в конспирологические теории — во все эти байки о заговорах, многоходовках и заранее продуманных кем-то коллапсах.
Если мир и грохнется, причиной краха станет не чей-то злой умысел, а банальные лень и халатность.
Не взрывом, но всхлипом.
Запомните этот твит.
-
Вот так умер ты, попадаешь в лимб, тебя там вводят в курс дела, и ты такой: постойте-ка, мир рухнул? Но как?
А тебе в ответ: все началось с того, что кое-кто забыл убрать галочку и случайно скачал браузер Амиго *тяжелый вздох* после этого процесс было уже не остановить...
И ты такой: ????????
А они тебе: Да мы знаем, сами в шоке. Из-за какого-то одного кретина нам теперь заново эволюцию запускать.
-
Вот статья из "Атлантика":
https://www.theatlantic.com/technology/archive/2016/10/we-built-a-fake-web-toaster-and-it-was-hacked-in-an-hour/505571/
И я сейчас сижу и думаю: божемой, какой сюжет можно из этого извлечь, сколько потенциала в этой истории — это же новый миф: Создатель (программист), чтобы избежать смерти (банкротства), сотворил параллельный мир и призвал обитателей старого мира последовать за ним, но часть обитателей-староверов отреклась от него, потому что он нарушил собственные заповеди, они остались в изначальной реальности и теперь существуют самостоятельно в «ветхозаветном» мире.
Короче, буду следить за событиями — запасся поп-корном, жду, когда два мира столкнутся, иначе зачем все это?
И да, это к слову о том, как должен выглядеть сегодня «роман об интернете».
Именно так.
Мы живем в интересное время. Помню, читал «Purity» Франзена и удивлялся тому, насколько стар душой этот писатель.
В каждом его тексте сквозит презрение ко всему новому. Вот, например:
«Среди самого неприятного, чем меня порой раздражают современные технологии, — то, что, когда очередное новшество, ощутимо ухудшившее мою жизнь, ищет все новые и новые способы портить ее, мне позволяется жаловаться всего год-другой, после чего распространители крутизны начинают мне говорить: пора бы уже привыкнуть, дедуля, так сейчас жизнь устроена».
Я только сейчас понял, насколько злободневна «Purity». Сейчас, когда власти пытаются заблокировать Телеграм и травят Павла Дурова.
Роман «Purity» хорош тем, что он отлично иллюстрирует образ мышления человека прошлого: такого, знаете, дедули (с), который считает всех молодых безвольными и зависимыми от «энтих ваших гандежтов», и совершенно уверен, что технологии — зло по определению. Он даже не пытается найти хоть что-то хорошее в прогрессе, для него прогресс — предмет вечного раздражения. Одна из главных сквозных тем «Purity» — противостояние старых-классических и новых-интернет СМИ. С одной стороны у нас Том Аберрант, интеллигентный главред журнала, «истинный журналист» со своим этическим кодексом, с другой — одиозный нарцисс-психопат-анархист Андреас Вольф. Интернет-знаменитости, фигуры, подрывающие иерархию, вроде Джулиана Ассанжа, для Франзена — просто торговцы навозом («У нас тут информационная служба дерьма», — говорит одна из сотрудниц проекта «Солнечный свет»; и в той же главе одна из героинь рассказывает историю о молочной ферме, которая, прикрываясь молоком, на самом деле главную прибыль получала с продажи навоза).
И в этом главная проблема: «Purity» — роман, насквозь пронизанный технофобией автора, написанный человеком, который совершенно не хочет в технологиях разбираться, прогресс для которого — это вторжение в его личное пространство и обесценивание «старых-добрых-теплых-ламповых» времен.
И это странно: ведь Франзен на самом деле уловил важный тектонический сдвиг в развитии СМИ, проблема в том, что он не пошел дальше, а тема неизбежной мутации медиа в условиях стремительного развития интернета так и осталась висеть в воздухе нераскрытая. И если бы Франзен был более, эмм, молод душой, он бы заметил, что все «классические» СМИ уже давно переселились в интернет и может быть со скрипом, но постепенно осваивают новые форматы, в частности, работу со сливами и хакерскими атаками (см. Панамагейт и т.д.); это не «торговля навозом», дедуля (с), это новая реальность.
И вот теперь в России все гос-СМИ травят Телеграм и Павла Дурова. Это довольно мерзко и очень симптоматично. Борьба российской власти с Дуровым — это совсем не про контроль. Это история о динозавре, который своим рептильным мозгом чувствует, что время ускользает от него, что новые люди уже пришли, и потому превентивно мочит их, надеясь таким образом отсрочить свою смерть, остановить время.
Я рад, что Павел Дуров есть, и что он не идет на компромиссы. И самое прекрасное, что школьники, новое поколение, — они будут именно с него брать пример. Они (я верю) не вырастут терпилами. Они будут знать, что регалии, дипломы, близость к власти — все это ерунда. Единственное что сегодня важно — это адаптивность, способность максимально быстро учиться и усваивать новые знания и использовать их. Играть на опережение.
И Павел Дуров как раз такой новый человек, играющий на опережение, который самим фактом своего существования рушит и отменяет старые иерархии; причем, что иронично, ему даже ничего не нужно делать, он все продумал заранее, раскидав сервера Телеграма по всему миру, так, что ни один вертухай никогда до них не доберется, и теперь, запасшись поп-корном, наблюдает за тем, как устаревшие, архаичные институции тужатся, надеясь отменить будущее.
Вообще, это довольно трогательно — смотреть как динозавры пытаются стереть из сети информацию о том, что они вымирают.
Сложно стереть что-то из сети, если ты тиранозавр, ведь у тебя короткие кривые ручки.
Ник Харкуэй. Слышали о таком? Сейчас расскажу.
Это такой английский писатель, в России скоро выйдет перевод его дебютного романа. В 2008-м Харкэуэй написал The Gone-away world («Мир, который сгинул»), книга яркая, смешная и очень амбициозная – 592 страницы чистого безумия в декорациях постапокалипсиса.
Замес такой: люди создали Сгинь-Бомбу – оружие, которое при детонации высасывает из материи ее организующий принцип, информацию. Но тут (как всегда у военных) возник побочный эффект: оказалось, что материя, лишенная информации, не распадается на атомы и не исчезает, гораздо хуже – она превращается в хищный туман (герои называют его «Дрянь»), который стелется по земле, ищет новую информацию и питается ею. И даже способ питания у Дряни особенный: настигнув людей, она просачивается в их подсознание и оживляет («овеществляет») сидящие в нем страхи, сны и сомнения.
Звучит как сюжет Кинга или Лавкрафта, но Харкуэй – другой, он не спешит нагнетать кошмар, наоборот, его жанр я бы определил как роман-цирк, пост-ядерное шапито. Я поясню: у Харкуэя есть одна черта, которой не хватает многим современным авторам: он не боится быть смешным, нелепым и, совершенно не комплексуя, тянет в свой текст все, что плохо лежит. И «Мир…» в этом смысле – довольно освежающее чтение, яркий пример того, что получается, когда взрослый и очень умный писатель забивает на правила и пишет книгу, которую мечтал написать еще будучи школьником – ну, знаете, с кунг-фу, зомби, огромными шумными тачками, влюбленными в героя красотками-медсестрами и прочим пиу-пиу-ты-убит. При всем при этом его роман – не пародия и не оммаж, он вполне самобытен; сложный, закрученный сюжет и хорошо прописанных персонажей Харкуэй погружает в почти-мультяшную атмосферу. И получается довольно круто.
Иногда, впрочем, эта его авторская наглость вредит тексту, – "Мир..." кое-где выглядит очень избыточным и многословным, – ты то смеешься в голос и приговариваешь «во дает!» и отсылаешь цитаты из книги друзьям, то начинаешь ворчать: «эй, ну завязывай, хватит бросаться в меня гэгами, сколько можно, у тебя тут сюжет еще есть, помнишь?», или как верно заметил рецензент «The Guardian»:
«Прочесть «Мир, который сгинул» – все равно что провести неделю с гиперактивным щенком. Столько приятных моментов, но к концу выдыхаешься».
Чаще всего Н.Х. сравнивают с Воннегутом, и это справедливо; я бы сказал, что Харкуэй – это Воннегут под псилоцибином; он написал по-хорошему дурацкий роман, в фундаменте которого лежат совсем не дурацкие проблемы – в нем, например, есть весьма нетривиальные попытки поразмышлять о главном побочном эффекте любой войны – о беженцах:
Из хищного тумана, оживляющего кошмары, приходят «новые люди» – внешне неотличимые от нас, но появившиеся из ниоткуда, "нерожденные", – и эти существа собираются вместе, организуют свои деревни, города, колонии, которые очень беспокоят людей настоящих, и настоящие люди все никак не могут решить, что же делать с «новыми», оставить их в покое или выгнать? Пустить их к себе или сравнять их самодельные деревни с землей? Есть ли у них права? Можно ли их вообще считать людьми?
И весь этот высокий пацифистский, антивоенный пафос Харкуэй намеренно стилизует под фильм категории «Б»: тут вам и тайное общество ниндзя-мимов, и уроки кунг-фу, и финальная рукопашная схватка со злодеем, и огромные передвижные дома на колесах-гусеницах, а так же – ожившие кошмары, блуждающие в хищном тумане, победить которые можно лишь… впрочем, нет, это уже будет спойлер.
P.S. А еще Харкуэй – родной сын Джона Ле Карре; и это как раз тот случай, когда сын старается быть максимально непохожим на батю.
Мало кто знает, но в детстве Иэн Макьюэн упал в чан, до краев наполненный учебниками по писательскому мастерству, а потом угодил в больницу, где ему вместе с гландами по ошибке удалили оригинальность.
За два месяца я прочел все романы Макьюэна в хронологическом порядке и с удивлением обнаружил, что он не такой уж хороший писатель. Что с ним не так, объясняю на Горьком:
https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/
Говорят, Гюго писал голым. Серьезно. Он полностью раздевался и просил прислугу вынести из дома всю одежду. Такой вот способ борьбы с прокрастинацией: когда ты один дома, в чем мать родила, а интернет еще не изобрели, одежду унесли слуги, то и соблазна пойти погулять у тебя нет. Садись, пиши.
Или вот Шиллер. Он набивал ящики стола гнилыми яблоками и только тогда мог писать.
Гоголь и Белинский писали стоя за конторкой, а Джойс и Капоте – лежа на диване.
Это я все к чему.
Лежу, вычитываю перевод «Бесконечной шутки» (божедаймнесил), и уже в сотый раз замечаю странную фиксацию Уоллеса на потолках и, особенно, на датчиках дыма. Два главных героя книги очень много времени проводят в горизонтальном положении – Хэл любит лежать на полу в комнате отдыха, а в первой главе он и вовсе прикован к каталке ремнями и разглядывает небо (обложка первого издания отсылает нас и к этой сцене в том числе); и, кстати, Гейтли на последних двухстах страницах тоже прикован к постели – лежит в реанимации с простреленным плечом и вспоминает детство. Если читать книгу внимательно, то очень скоро зацикленность автора на потолках и датчиках дыма станет очевидной. Особенно в случае с Гейтли, который в силу роста и тяжелого детства, кажется, помнит все потолки в своей жизни.
Вот, например, один из его флэшбеков:
«Когда Дон был огромным младенцем, мать переехала с ним в небольшой пляжный домик сразу за дюнами общественного пляжа в Беверли. Аренда была невысокая, потому что в крыше зияла большая рваная дыра. Неизвестного происхождения. Кроватка Гейтли стояла в маленькой гостиной прямо под дырой. Владелец залатал дыру с помощью степлера и толстого прозрачного листа полиуретана. Попытка как-то исправить ситуацию. На ветру Северного побережья полиуретан вздувался и опадал, и выглядел как какая-то чудовищная вакуоль, вдыхающая и выдыхающая прямо над маленьким Гейтли, лежащим с широко открытыми глазами. С наступлением зимы и усилением ветра у дышащей полиуретановой вакуоли, казалось, появились характер и индивидуальность. Гейтли, где-то в четыре, думал о вакуоли как о живом существе, и называл ее "Герман", и очень ее боялся».
И вот еще характерный пассаж – на этот раз от лица Хэла, который очень любит умничать (страница 852):
«На цифровом автоответчике консоли была лампочка, которая мигала по разу для каждого входящего сообщения. Двойная вспышка лампочки автоответчика интересно перекликалась с красным индикатором аккумулятора датчика дыма на потолке: на каждом седьмом мигании телефона два огонька мигали одновременно и затем медленно расходились в визуальном эффекте Доплера. Формула, описывающая временнЫе отношения между двумя несинкопированными лампочками, пространственно сводилась к алгебраической формуле эллипса, заметил я».
Каждый из нас знает, что такое писательский блок, - когда писать не получается, в башке белый шум, и ты сидишь/лежишь и просто разглядываешь комнату, или еще говорят: тупишь в потолок. Мне кажется, Уоллес именно так и сочинял свой роман: когда сюжет не двигался, он просто начинал описывать предметы в комнате, мигающие лампочки, датчики дыма, сэндвич-панели, плитку – а дальше, видимо, как-то само начинало получаться.
Не самый плохой способ справиться с блоком, если подумать.
Немного поствоенного.
Я одно время довольно серьезно изучала историю Холокоста. Сам по себе этот опыт — прикосновение к бездне, но один случай меня поразил особенно.
Есть такая книга — "Соседи" американского историка и социолога польского происхождения Яна Гросса. Книга документальная, вышла в 2000 году, а в 2012 режиссёр Пасиковский еще и снял по ней фильм "Колоски".
О чем речь. В 1941 году в польском городе Едбавне была убита вся еврейская община. Больше 1600 человек. Отдельные убийства закончились тем, что полторы тысячи человек заперли в сарае и сожгли заживо. До 2000 года считалось, что это преступление совершили немцы.
Но в 2001 году Гросс доказал, что убийство было совершено поляками. То есть — польская часть городка убила (большую) еврейскую часть. И сперла все на немцев.
Скандал после выхода "Соседей" разгорелся грандиозный. Посол Польши в Германии направляет ноту протеста журналу, опубликовавшему интервью Гроссмана. Президент Польши приносит извинения еврейскому народу. Рядовые поляки негодуют. В итоге со страшным скрипом польский «Институт народной памяти» версию Гросса признает. С оговоркой, что числа, мол, завышены да и то — все немцы-подстрекатели виноваты.
Только все затихло, тут выходят "Колоски" и скандал разгорается заново. Общество кипит, исполнитель главной роли становится чуть ли не персоной нон-грата.
Всякой нации хотелось бы быть греат эгейн. И никто бы не хотел руками жар загребать.
В сущности вся история Едбавне — про обыкновенный бытовой антисемитизм (если может быть обыкновенной ненависть одних людей к другим), этакое "не нравишься ты мне", подогретое милитаристскими лозунгами и поджаренным хвостом.
И каждый раз хочется обо всем этом невыносимом средневековье посреди 20-го века забыть. Только ставшие традиционными майские "на берлин" и "можем повторить" в исполнении соотечественников — вариация пляски на костях и отличаются от Едбавне разве что масштабом и накалом. То есть не отличаются ничем. Вообще.
А книгу прочтите.
Есть у меня традиция: каждый год перед 23-м апреля я борюсь с одним распространенным заблуждением. Скоро повсюду начнут появляться сообщения о том, что Шекспир и Сервантес умерли в один день.
Так вот: это не совсем так.
Дата смерти у них действительно одна — 23 апреля 1616 года. Вся штука в том, что это были разные дни. Шекспир умер на десять дней позже.
Следите за руками: Сервантес жил в Испании, Шекспир — в Англии. Испанцы были католиками, а англичане — протестантами, первые жили по Григорианскому календарю, вторые — по Юлианскому. Разница между календарями в семнадцатом веке составляла 10 дней. И это как бы намекает, что, по факту, Шекспир умер на десять дней позже Сервантеса.
Русскоязычный интернет вообще не очень богат на пруфлинки (разве что Википедия), поэтому повешу тут ссылку на англоязычный сайт www.uh.edu, где лежит интересный рассказ о реформе календаря, проведенной римским папой, Григорием XIII, а так же — о путанице, которую вызвала эта реформа, потому что упрямые англичане согласились перейти на Григорианский календарь лишь в 1752-м году (спустя 170 лет после указа римского папы).
И еще: Сервантес на самом деле умер 22-го апреля. 23-е — это дата его похорон.
Да, я знаю, мы живем во лжи.
http://www.uh.edu/engines/epi2368.htm
Роберто Боланьо. Слышали о таком? Сейчас расскажу.
К сожалению, часы российского литпроцесса отстают от мировых лет на десять-двадцать, поэтому книги многих великих до нас доходят с большим опозданием.
Так вот, Боланьо – великий чилийский писатель, родился в 1953 году в Сантьяго, Чили, но в 1968 его семья переехала в Мексику. Роберто так и не получил высшего образования, в юности увлекся поэзией и политикой, и в 1973-м году вернулся в Чили, чтобы участвовать в революционном движении, буквально за месяц до военного переворота – и угодил в самое пекло. Трон после убийства Сальвадора Альенде занял Пиночет, а молодого поэта Роберто Боланьо арестовали прямо на улице, полицейским не понравился его «иностранный» акцент; они решили, что он шпион. В тюрьме он провел восемь дней, и по легенде (которую многие считают выдумкой самого Боланьо) ему удалось сбежать, потому что один из надзирателей оказался его школьным другом.
Сам писатель позже в интервью если и вспоминал о своем тюремном заключении, то лишь в ироническом ключе:
«Я провел в тюрьме восемь дней. Позже, когда в Германии вышел первый перевод моей книги, издатель написал на обложке, что я сидел месяц; книга плохо продавалась, поэтому на следующей они написали, что я провел в камере три месяца; к выходу третей книги я «сидел» уже четыре месяца. Полагаю, если книги и дальше будут плохо продаваться, мне светит пожизненное». (источник цитаты: Chris Andrews «Roberto Bolano’s fiction: an expanding universe», страница 19)
Писать прозу Боланьо начал довольно поздно – в 1990-м году, когда ему было уже 37. Автор нескольких поэтических сборников, он взялся за романы, чтобы прокормить семью. Тогда же, в начале девяностых, ему поставили диагноз – рак печени; болезнь еще сильнее подстегнула его – он почти каждый год выдавал по роману, хотя при этом до конца жизни считал себя именно поэтом, и не раз повторял, что проза для него – просто способ заработать («I'm bound to commit the vulgarity of writing stories», - говорит один из героев «Диких детективов»). И это, в общем, заметно: в своих романах он никогда особо не ограничивает себя строгостью формы, не боится клише, натянутых совпадений (и вообще – всего того, чего учат избегать на курсах creative writing – возможно, именно поэтому его тексты выглядят так, эмм, свежо) и, скажем так, не стремится к реалистичности диалогов – которые у него часто даже написаны с нарушением всех драматических и грамматических законов, а иногда и вовсе напоминают скорее белый стих; сюжеты его могут сорваться и затухнуть на пол пути, а затем снова возникнуть спустя пару сотен страниц – опять же, без всякой определенной цели; и это так странно, что даже немного восхищает.
Знаете, у Борхеса есть целая серия эссе о вымышленных книгах или о романах, которые он хотел бы написать, но так и не смог. Так вот, тексты Боланьо иногда выглядят как реализация самых смелых литературных фантазий Борхеса.
Вот, скажем, его первый опубликованный роман «Nazi Literature in the Americas» (1996). По форме это сборник статей о вымышленных писателях крайне правых убеждений; сюжета нет, или, точнее, он скрыт, зашит в перекрестных ссылках между статьями о писателях.
На протяжении почти 10 лет Боланьо безуспешно ждал своей очереди на трансплантацию печени и в начале нулевых, уже зная, что обречен, он лихорадочно дописывал свой последний роман 2666 – писал его фактически наперегонки со смертью – и [кажется] успел закончить. 2666 вышел спустя год после его смерти – и обессмертил его.
P.S. В общем, это был краткий ликбез. Большой объясняющий текст выкачу летом (но это неточно). Никуда не уходите.
Один из самых частозадаваемых вопросов:
Почему почти на всех канонических обложках «Бесконечной шутки» небо и облака?
Ответ — вот цитата из книги:
«А также перенасыщенная лазурь неба на обоях — беспорядочно разбросанные по перенасыщенному лазурному небу пушистые кучевые облака, невероятно дезориентирующие обои, по неприятному совпадению также висевшие в энфилдской практике доктора стоматологии Зегарелли, от которого Хэл только что вернулся после удаления: левая половина лица до сих пор кажется распухшей и омертвелой, и вдобавок не отпускает ощущение, что у него текут слюни, и он не чувствует их и не может остановить. Никто не знает, чего именно добивался Ч.Т., когда выбрал такие обои, особенно родители, которые приходят с перспективными детьми под ручку на день открытых дверей в ЭТА, но Хэл ненавидит небесно-облачный узор, когда он здесь, ему кажется, что он на большой высоте, дезориентирован и падает вниз».
Тут сходятся в одной точке почти все околонаркотические мотивы книги: дезориентация, падение, зубная боль, неконтролируемое слюноотделение, — все ощущения Хэла, который чувствует, как наркота постепенно захватывает и разрушает его тело.
Тут на неделе огласили длинный список премии «Ясная Поляна» в номинации «иностранная литература». Теперь, когда у вас спросят: «что бы почитать?», можете смело давать ссылку на Ясную Поляну. Все книги стоят внимания, болеть буду за Абрахама Вергезе (о котором как-то даже писал вот здесь: http://dystopia.me/rassechenie-stouna/ ) и еще чуть-чуть за Джуно Диаса и Нила Геймана.
Собственно, список:
1) Нил Гейман, «Океан в конце дороги»
2) Себастьян Фолкс, «И пели птицы»
3) Кадзуо Исигуро, «Погребенный великан»
4) Джонатан Коу, «Номер 11»
5) Джулиан Барнс, «Шум времени»
6) Этдгар Керет, «Семь тучных лет»
7) Аравинд Адига, «Белый тигр»
8) Арундати Рой, «Бог Мелочей»
9) Алессандро Барикко, «Юная невеста»
10) Эмануэль Треви, «Кое-что из написанного»
11) Андреа Камиллери, «Телефон»
12) Хорхе Ибаргуэнгойтиа, «Мертвые девушки»
13) Драго Янчар, «Этой ночью я её видел»
14) Абрахам Вергезе, «Рассечение Стоуна»
15) Дэн Симмонc, «Террор»
16) Донна Тартт, «Маленький друг»
17) Джуно Диас, «Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау»
18) Филипп Майер, «Сын»
19) Джонатан Франзен, «Безгрешность»
20) Джонатан Франзен, «Поправки»
21) Тони Моррисон, «Возлюбленная»
22) Ханья Янагихара, «Маленькая жизнь»
23) Эдриан Джоунз Пирсон, «Страна коров»
24) Патрик Модиано, «Ночная трава»
25) Мишель Уэльбек, «Покорность»
26) Фредрик Бакман, «Вторая жизнь Уве»
27) Дж. М. Кутзее, «Детство Иисуса»
28) Марио Варгас Льоса, «Скромный герой»
Сейчас по работе читаю книжки Дэвида Лагеркранца. Если кто не в курсе: Лагеркранц — это такой криворукий журналист, которого наняли издатели умершего Стига Ларссона, чтобы настрогал им продолжение трилогии «Миллениум». И он таки настрогал. Два года назад появилась «Девушка в паутине», а через месяц во всем мире выйдет вторая пляска Лагеркранца на костях Ларссона.
И вот что я хочу сказать, друзья: пожалуйста, не тратьте деньги на этот мусор.
Я знаю, что иногда бываю резок и несправедлив. Но, поверьте, это не тот случай.
Я поясню.
У каждого писателя есть сильные стороны: у кого-то хорошо получается свинчивать сюжеты, кому-то удаются стилизации, а кто-то умеет создавать живых харизматичных персонажей.
Так вот, Лагеркранц — уникальный автор. Он не умеет ничего. Ну вот совсем. Я не преувеличиваю. Мы как-то все привыкли посмеиваться над Дэном Брауном, мол, мужик сколотил миллионы на том, что каждый раз красиво рерайтит Википедию. И это, в общем, верно, но есть один нюанс: романы Брауна написаны с огромным энтузиазмом, иногда кажется, что сам автор верит в то, что пишет. Что-что, а «Код да Винчи» — идеальное чтиво для пляжей и аэропортов: бодрый, слегка упоротый сюжет, куча твистов, плюс бонусом — читаешь про Фибоначчи и терцины и прямо чувствуешь, как становишься умнее; хотя мозги вроде бы не задействуешь.
Для меня Браун — он как такой обкуренный друг на вечеринке, который после серьезного прихода объявляет, что у него было озарение, и начинает своими словами и без иронии пересказывать романы Умберто Эко.
Так вот Лагеркранц даже этого не умеет. В его «Девушке в паутине» сюжет мало того, что вторичен, так он еще и начинается на сотой странице. На сотой. В триллере.
А уж язык там просто сказка. Сейчас будут цитаты из перевода, поэтому пристегните ремни:
«Синяки присутствовали на руках»
«Микаэль не являлся лузером»
«У меня был чудовищный день, и я вовсе не собирался проявлять сарказм»
«Он сидел, погрузившись в глубокую концентрацию»
«Когда до тебя, наконец, дойдет, что ты являешься Микаэлем Блумквистом?»
«В создавшейся ситуации нам надо мечтать» (sic!)
«Его иногда называли „Господин Ничего Невозможно“» (sic!)
И так — на каждой странице. На каждой.
Я вовсе не собирался проявлять сарказм, но мне кажется, что редактор этой книги является лузером. Или отсутствует.
И знаете что? Обычно плохой перевод убивает книгу, но с Лагеркранцем даже здесь парадокс — он настолько плох как писатель, что никаким переводом его не испортить. Даже наоборот — фразы вроде «синяки присутствовали на руках» хотя бы веселят, в отличие от убогого сюжета и персонажей настолько плоских, что о них можно порезаться. Какой-то Уве Болл от литературы, прости-господи.
Вот вам еще одна цитата — настоящая жемчужина:
«Уже в три года она без всякого предупреждения начала рисовать лошадей»
Вот тут я просто завис. Оказывается, о таких вещах нужно предупреждать. «Внимание! Предупреждаю: сейчас я буду рисовать лошадей!» Ну, или, я не знаю, возможно, в Швеции есть какой-то комитет рисования лошадей, который занимается такими вопросами.
Короче. Не читайте Лагеркранца, лучше рисуйте лошадей.
Я тут, короче, последние два месяца провел в киберпространстве — питался только оптоволокном и пил свежевыжатый вайфай по утрам, лежа в гамаке, сплетенном из нейросетей — читал в основном Уильяма Гибсона, чуть-чуть Йена Макдональда, а еще The Verge, TechCrunch и Nature, и вот что из этого вышло:
https://gorky.media/context/perestat-doit-oruella-i-nachat-zhit/
И, кстати, обратите внимание: даже у Коэнов в оригинальном фильме главная героиня, Мардж, в итоге собственноручно поймала последнего преступника. Т.е. формально канон был на месте – главный герой ловит злодея. В случае с Глорией нет даже этого – Ной Хоули даже здесь демонстративно выбрасывает учебник по сценарному мастерству в мусорку. Особенно четко это видно ближе к концу, когда антагонисты сами расстреливают друг друга, и Глория приезжает уже на готовое место преступления и молча наблюдает за тем, как судмедэксперты упаковывают трупы тех, кого она должна была поймать.
В третьей серии есть вставная новелла – об андроиде, который ходит по миру и каждому встречному говорит единственную фразу – «я могу помочь!», это все, что он может сказать, и это очень грустно и иронично, потому что помочь он, очевидно, никому не может, даже самому себе, ему ведь так и не объяснили, зачем его создали.
Эта история – ключ к пониманию роли Глории; сама Глория в конце как раз говорит: "я чувствую себя, как тот андроид, иногда я сомневаюсь, что я нужна для чего-то, что я вообще существую".
Вот так, одним коротким диалогом в конце, сценарист Ной Хоули превращает обычную криминальную драму в беккетовскую мета-пьесу, в которой герой вполне осознает свое бессилие и свою неспособность повлиять на сюжет.
Аплодирую стоя.
У вас бывало такое: читаешь одного писателя и сквозь него вдруг начинаешь понимать, за что любишь другого. Как будто эта только что прочитанная книга заполнила пустоты в понимании предыдущей.
Вот я на днях прочел "Pattern recognition" Гибсона, и благодаря ему, наконец, понял, о чем на самом деле "Гламорама" Брета Истона Эллиса, и даже вдруг эту самую "Гламораму" полюбил.
Серендипность, короче.
Даже вот текст для "Горького" написал:
https://gorky.media/context/gibson-protiv-ellisa/
Так. Я еще вот что хотел сказать.
10% комментов под постом о «параллельных реальностях Эфира» — это ворчание программеров, которые сообщают мне, что я написал ерунду, и что «хард-форк» — это обычная процедура, и нет там никакого чуда.
Это ужасно интересный симптом, с которым я довольно часто сталкиваюсь: такое когнитивное искажение, эффект «замыленного глаза». Это как нейрохирург, который не понимает, почему кто-то считает чудом мозг, по мнению нейрохирурга это просто обычный орган, или пилот, называющий дурачками людей, которые как дети радуются взлету и приземлению.
Вот есть, например, метро — мы каждый день им пользуемся. И если спросить у людей, что они думают о метро, люди скорее всего первым делом вспомнят какие-то бытовые вещи: давки, шум, запах пота.
И это понятно, мозг так устроен — он экономит энергию, ищет самые короткие пути и «удаляет» из памяти кластеры, которые мы не используем и не тренируем.
Но.
Я помню, когда в первый раз спустился в метро, я думал: куда, черт возьми, девают всю эту землю, когда копают тоннели?
Только подумайте: вы вот сидите/стоите в метро, держитесь за поручень и смотрите в телефон, и вроде бы ничего особенного не происходит, вы просто едете на работу.
И в то же время вы под землей, на глубине от 2 до 50 метров, внутри разветвленной системы тоннелей, в вагоне поезда, который мчится со скоростью 50-60 км/ч и параллельно раздает вай-фай.
Вы почитайте про московское метро, это ж вообще феерия, они первую ветку в 1932 году лопатами вручную выкопать пытались. Я не шучу. Только потом до них дошло насколько это тупо, и они пригласили горных инженеров и иностранных специалистов, которые объяснили им, что строить метро лопатами — это как рисовать Сикстинскую капеллу банным веником. То есть занятие отважное, но довольно нелепое.
Это действительно проблема: как и тогда, сегодня люди не очень понимают, что каждое инженерное сооружение — в том числе электронное — это чудо. Всегда. Чудо потому, что требует от автора огромных ресурсов и — главное — интуиции.
Я помню, в университете изучал гидравлику и архитектуру и каждый раз поражался тому, с каким скучающим видом лекторы рассказывают нам о строительстве плотин и акведуков. Плотина, чтоб вы знали — это такая тонкая стенка, которая держит миллионы тонн воды на месте. Миллионы долбанных тон долбанной воды. Той самой, которая точит камень. И в отличие от бобров, люди строят плотины не из палок и грязи. Ну, то есть, да, в России есть сооружения, которые выглядят так, словно их собрали из палок и грязи, но сейчас не об этом.
Вернемся в метро. Горные инженеры рассказали советским аппаратчикам про проходческие щиты и кессоны — то есть как бы сказали им: ребят, такие дела, есть технология, все учтено, вот чертежи из Лондона. Аппаратчики посмотрели на чертежи и как-то засомневались: дороговато, мол, может все же лопатами? Лопата же — орудие пролетариата. Мы вон даже едим с них иногда. Полезный инструмент, короче. А то технологии эти ихние заморские, буржуазные!
Тут были долгие переговоры, с матами и апперкотами, но в итоге здравый смысл победил (как всегда неизвестным науке способом) — и партия раскошелилась на проходческие щиты и кессоны.
Но и это еще не все: когда дело сдвинулось с места, и первые станции уже были готовы к сдаче, оказалось, что строители-комсомольцы совершенно забыли про эскалаторы.
Впервые эскалаторы изобрели для лондонской подземки, и делали их в те времена всего две фирмы в мире. А сейчас самый крутой нюанс: первый московский эскалатор Метрострой приобрел за 200 тысяч золотых рублей. Золотых! Как настоящие пираты, йо-хо-хо. Надеюсь, расплатились прямо сундуками, иначе зачем все это? Круче было бы только если б они свой первый эскалатор взяли на абордаж.
В общем, я теперь, когда захожу в метро, говорю себе: ты, Алексей, заходишь в подземку, которую девяносто лет назад начинали копать лопатами, в подземку, первый эскалатор для которой купили за золотые монеты.
Возможно именно поэтому я каждый раз, вставая на эскалатор, начинаю напевать «йо-хо-хо, и бутылка рома!» и даю печеньку своему воображаемому попугаю на плече.
Разрази меня Борхес, какая история!
Я сейчас такое расскажу, не поверите.
Все уже слышали, наверно, о блокчейне и биткоинах, но мало кто понимает, что же это такое. Я тоже не все понимаю, но суть не в этом.
Я вам сейчас расскажу краткую историю создания «Эфириума» (Ethereum). И знаете, друзья, там такой сюжет, что самое лучшее название для него «Тлён, Укбар, Ethereum».
Так вот, есть такой гениальный программист Виталик Бутерин. Он создал свою собственную блокчейн-систему. Детали сейчас не важны, просто знайте: весной 2016-го проект Бутерина с помощью краудфандинга (!) собрал 150 (сто пятьдесят) миллионов долларов.
Система была запущена — огромная, мощная электронная вселенная со своей внутренней валютой, которая имеет ценность и в нашей реальности тоже, т.е. вполне конвертируема.
Однако, по всем правилам драматургии, в истории Бутерина случился inciting incident. Какой-то хакер нашел уязвимость в исходном коде, пролез в «дыру» и выкачал из нее криптовалюты на 50 миллионов долларов.
Взлом продолжался 6 часов, и все это время сотрудники компании безуспешно боролись с утечкой: каждый раз, когда они пытались зайти в профиль, хакер обрушивал их сайт.
От мгновенного краха компанию Бутерина спас встроенный алгоритм защиты: по закону «Эфириума» увести из него валюту и конвертировать ее можно только через месяц.
А теперь представьте потенциал этой истории: вы создали принципиально новую финансовую систему, главная фишка которой — децентрализация и независимость от банков; это по-сути государство внутри машины; и эту систему тут же хакнул какой-то злой гений, и теперь у вас тридцать дней; не отыщете хакера — вам конец; это смерть не только для проекта, но и для вашей репутации.
И вот здесь начинается самое интересное, потому что отследить движение криптовалюты невозможно — в этом ее суть, она электронная, и в данный момент существует лишь во внутренней реальности Ethereum.
В каком-нибудь техно-триллере герои отследили бы злого хакера, и все закончилось бы «третьим актом» — схваткой с антагонистом и, возможно, хэппи-эндом.
Но как это всегда бывает — реальность гораздо интересней вымысла. И решение создателей было настолько же безумно, насколько гениально. Терять-то им все равно нечего.
И знаете, что они сделали?
Они обновили протоколы методом «хард-форка» — откатили всю систему (со всем сообществом, со всеми миллионами эфира внутри) к моменту взлома, т.е. внутри системы создали параллельную «ветку реальности», в которой взлома не было!
Я сейчас не шучу.
Расчет был прост: когда члены сообщества (их называют «майнеры») обновятся до новой версии программы, — т.е. переедут в новую ветку, то первую «взломанную» ветку можно будет просто снести, уничтожить. А значит уничтожить информацию о взломе.
И если вы думаете, что это конец истории, то — ХА!
Самое крутое дальше: когда создатели «Эфириума» объявили о «хард-форке» и создании «новой ветки» и попросили майнеров переехать в нее, сообщество раскололось — нашлись те, кто обвинил создателей в нарушении собственных правил — и эти майнеры-староверы из принципа не стали переселяться, остались в старой, «оригинальной» ветке реальности «Эфириума».
Напоминаю: это не сюжет диджитал-романа, это произошло в 2016-м году.
И мой внутренний Борхес ликует.
Представьте: где-то в мире сейчас функционирует электронная крипто-валютная сеть Ethereum, существование которой поддерживают так называемые майнеры, люди, строящие блокчейн, цепочку токенов (не спрашивайте), то есть буквально — если майнеры вдруг остановятся, система рухнет, исчезнет, и в этом смысле майнеры — они как Атланты, хранят Ethereum в равновесии. И там же, внутри этой, скажем так, «Матрицы», внутри этого «киберпространства», есть лимб, ветхозаветная, изначальная реальность, в которой все пошло по другому сценарию — в той ветке взлом произошел (!), но часть майнеров, — самые принципиальные, — осталась там, и теперь они тоже строят параллельный блокчейн (не спрашивайте), поддерживают эту, изначальную реальность.
Последние две недели на репите слушаю альбом Mezzanine – и тут такое! Ди-джей Goldie в интервью подкасту Distraction Pieces проговорился о том, что настоящее имя Бэнкси – Роберт.
Я поясню, почему все так всполошились. Уже несколько лет в фанатских кругах есть теория, что солист Massive Attack Роберт Дель Ная – это Бэнкси.
Аргументы такие:
1) Оба выросли в Бристоле.
2) Дель Ная не только музыкант, но и дьявольски талантливый художник. Он, например, оформлял обложки всех альбомов Massive Attack. И – самое главное – именно Дель Ная, как считается, первый из бристольских уличных художников начал работать с трафаретами.
А вот цитата из книги Бэнски «Wall and piece» о том, как он додумался до трафаретов:
«Когда мне было восемнадцать, я провел целую ночь, пытаясь написать «LATE AGAIN» («ОПЯТЬ ОПОЗДАЛ») серебристыми буквами-пузырями на боку пассажирского поезда. Появились полицейские, и я изорвал одежду в клочья, убегая от них сквозь заросли терновника. Мои кореша добрались до машины и укатили, а я больше часа прятался под самосвалом. Лежа там, в луже машинного масла и слушая проходящих мимо копов, я понял, что мне нужно либо как-то сократить время нанесения рисунка на поверхность, либо просто завязывать с этим. Я смотрел вверх на трафаретную пластину на бензобаке и вдруг подумал, что я мог бы скопировать этот стиль — просто сделать каждую букву высотой в три фута.
Наконец, я вернулся домой и забрался под одеяло к своей девушке. Этой ночью у меня было озарение, сказал я. "Тебе лучше перестать принимать наркотики, — сказала она, — это вредно для сердца"».
3) И даже больше – в документальном фильме Бэнкси «Выход через сувенирную лавку» у Дель Ная есть камео.
4) А год назад журналист Крэйг Уильямс обнаружил, что фрески Бэнкси довольно часто появляются в городах до/после концертов Massive Attack. Так было, например, в Торонто, где фреска появилась утром перед выступлением группы; и позже – еще в пяти городах, включая Нью-Йорк и Лос-Анджелес.
Ясное дело, при сегодняшних технологиях сохранять анонимность для Бэнкси – задача не из легких, и лично я считаю, что самое большое одолжение, которое фанат может сделать художнику – это оставить его в покое, но даже если мы никогда не узнаем, кто такой Бэнкси на самом деле, сама мысль о том, что это может быть Дель Ная, лично меня приводит в восторг.
Представьте: один человек за последние 20 лет не только сделал стрит-арт частью высокого искусства, но и вместе с Трикки изобрел целое музыкальное направление – трип-хоп.
И еще: это что же получается – самую известную заглавную тему, – из сериала «Доктор Хаус», – Teardrop (с альбома Mezzanine, кстати) тоже написал Бэнкси?
Вот уж действительно "человек и пароход". Не удивлюсь, если скоро выяснится, что он еще и написал сценарий второго «Терминатора», снял «Ночи в стиле буги», придумал спецэффекты для «Матрицы» и пролоббировал нобелевку для Боба Дилана.
Вот это будет К-К-КОМБО!
Не, ну а что? Почему бы и нет?
P.S. Ссылку на Teardrop я уже вешал здесь месяц назад, поэтому саундтреком этого поста будет «Angel» – самый параноидальный клип в истории. Досмотрите до конца, мощное видео:
https://www.youtube.com/watch?v=hbe3CQamF8k
По поводу макьюэнгейта чуть запоздало вот что скажу.
Краткое содержание для тех, кто вдруг не в курсе: @polyarinov написал довольно обстоятельное эссе где рассказывает о том, чем плох писатель Макьюэн, литературный маугли, выращенный учебниками по литературному мастерству: https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/ Часть литературной общественности, в том числе Галина Юзефович, считающая Макьюэна писателем хорошим, расстроилась. Литературный фейсбук немедленно, но без былого задора разделился на team Polyarinov и team Yuzefovich (в прошлом году, когда все обсуждали, может ли переводчик Немцов называть Фрейда Фройдом как-то повеселее было).
Так вот, @agavr_today высказал важное: «Поляринов злой, но зоркий». И вот это мне кажется самым важным, а не то, прав он или не прав, хороший писатель или плохой. Алексей исходит из своего убеждения в том, что хороший писатель должен скорее быть провокатором, чем эстетом, это убеждение ничуть не лучше и не хуже обратного или любого другого. С колокольни своего читательского опыта он видит в Макьюэне те недостатки, которых не видят (или не считают недостатками) люди с других колоколен. И ровно те же претензии, которые предъявили ему, предъявляют любому другому человеку, имеющему и выражающему своё тщательно сформированное и аргументированное мнение — в том числе той же Юзефович.
И в этом, по-моему, интерес. Нам всем надо прислушиваться к звону чужих колоколен, к стуку других барабанов.
В общем, решил я тут выйти в киберпространство, пустился, так сказать, во все кибер-тяжкие и подписался на самые популярные книжные телеграм-каналы.
И разрази меня WannaCry, лопни мой пегий дудочник, что это было?
Короче, выписал для вас самые оптоволоконные цитаты:
— Каждый рассказ [имя автора] — это маленькая жизнь, переживаемая и преодолеваемая читателям вместе с героями.
— [эта книга] — сборник рассказов лишь по форме, но не по содержанию.
— [автор] пишет о том, о чем, казалось бы писать невозможно.
— [эта книга] — пестрое полотно, сотканное из неуловимых и трудноформулируемых материй.
— множество отсылок к мировой литературе, рассуждения о политике, дружбе, любви и религии.
— Пересказывать тексты [автора] не имеет смысла — на проверку они оказываются сложнее и глубже, чем просто сюжет.
— книга одновременно и увлекает и отталкивает
— книга никого не оставит равнодушным
Или вот — самый яркий пример — прямо-таки биткоин всех примеров: «Для своей новой книги автор выбрал вечные темы, которые актуальны для любого общества и в любое время». Нет, ну вы слышали? Вечные темы (тм). Это вам не какие-нибудь там временные темы, этот автор — спец по вечным темам (тм), поняли? Серьезный мужик этот автор, сразу видно. Речь о Франзене, кстати.
Для меня вот вечной темой (тм) в детстве были вкладыши от жвачек Turbo, поэтому вопрос: могу ли я вкладыши от жвачек Turbo рассматривать наравне с любовью, дружбой, проблемой отцов и детей (с), верностью — и вообще, не могли бы вы огласить весь список вечных тем (тм), а то я запутался. Может есть какой-то официально утвержденный перечень, типа как «7 смертных грехов»,«9 способов правильно завязать галстук», «11 вечных тем» (надо на Adme поискать — они спецы по спискам)?
Не, я знал, конечно, что рано или поздно нас всех заменят роботы, но я и не подозревал, что они уже. Роботы. Роботы, Карел!
Первый закон робототехники: не меньше двух рецензий в неделю.
Короче, чувствую себя как персонаж вот из этого комикса Тома Голда. Bleep-Bloop
«Ours are the streets» («Улицы принадлежат нам»), дебютный роман английского писателя Санджива Сахоты — поток сознания террориста-смертника; или, точнее, история превращения понаехавшего мигранта в поехавшего солдата веры.
Главный герой, 20-с-чем-то летний Имтиаз, впервые в жизни приезжает из Англии на историческую родину, в Пакистан, похоронить отца. Здесь, на родной земле его встречают местные и начинают всячески опекать. Проблема в том, что один из этих самых местных — на самом деле вербовщик из террористической организации. И, собственно, процесс вербовки, промывания мозгов — это одна из самых жутких и захватывающих частей романа: сперва какие-то полузнакомые люди по мелочи помогают запутавшемуся Имтиазу, затем окружают заботой, внушают ему, что он не одинок, что «все мы — одной крови, все мы — семья», потом риторика незаметно меняется, и Имтиаза знакомят с вожаком, «духовным лидером», который как бы между делом напоминает Имтиазу, что родина — это святыня, и что святые вещи самые важные — даже важнее жизни, ведь что такое жизнь без высшей цели? Нелепость, пустышка. Вот так, день за днем, «духовный лидер» потихоньку засоряет Имтиазу мозги своей софистикой и создает у него ощущение избранности, — ведь его, чужака, приняли в круг людей, которые знают больше остальных, людей, которые чтут свои корни и точно знают, как защитить родные земли от «нападок лицемерных западных захватчиков».
Террористическая линия здесь, впрочем, не единственная, сам текст построен нелинейно — повествование то и дело скачет вперед-назад — и параллельно автор раскрывает отношения Имтиаза с женой-англичанкой, рассказывает о его жизни в Англии до и после роковой поездки в Пакистан. И так тема жертв религиозного фанатизма у Сахоты рифмуется с темой усталости от семейного быта и унылой жизни синего воротничка, и ближе к концу роман-о-терроризме оказывается историей о безвольном муже, который наблюдает за распадом семьи и чувствует полное бессилие оттого, что семейное счастье ускользает, а как его вернуть — неясно, и потому отчаянно хватается за свою «веру» и «избранность».
Но жизнь, конечно же, побеждает. Как всегда неизвестным науке способом.
В одном из интервью Сахота признавался, что его любимая книга — «Анна Каренина», и эта любовь, попытка подражать Толстому в дебюте видна сразу. Собственно, «Улицы...» — это роман о семье: у главного героя их две — настоящая (мать, жена, дочь) и фальшивая («братья по оружию», «духовный лидер») — и они постоянно борются за него. И не случайно — наоборот, очень символично, — что вторая лже-семья появляется в его жизни именно на похоронах отца.
Эти толстовские метания — лучшее, что есть в романе: герой Сахоты не просто мечется между двумя семьями, его выбор гораздо сложнее — это моральный выбор любого мигранта, вечного чужака: между Западом и Востоком, между частным и общим интересами, между человеком и убеждениями, — и вывод получается неутешительный; во всяком случае сам автор, кажется, не верит, что эти два мира смогут договориться — слишком разные у них цели и ценности.
В общем, довольно грустная книга о том, что выход из одной клетки — это одновременно вход в другую, не более.
У Иэна Макьюэна в прошлом году вышел новый роман Nutshell – от лица эмбриона на девятом месяце беременности, который подслушивает разговоры взрослых и иногда манипулирует матерью. Он, например, любит слушать радио, и если хочет, чтобы мать включила приемник – он бьет ее ножкой в определенный участок живота – словно нажимает на кнопку; и получается такая жутковатая картина: мать думает, что включает радио, чтоб успокоить его, на самом деле это ребенок нащупал рычаги давления изнутри.
В интервью The Guardian Макьюэн сказал, что первое предложение - here i am upside down in a woman – придумал, когда сидел на каком-то скучном мероприятии. Затем, - кажется, тем же вечером, - он перечитывал «Гамлета», и две эти мысли – об эмбрионе и принце датском – стали основой нового романа.
Это, конечно, все ужасно интересно, да только если вы фанат группы Massive attack, вы точно помните, что в 1998 году режиссер Уолтер Стерн снял жутковатый клип на их трек «Teardrop», - четыре с половиной минуты эмбрион в матке поет песню со словами «Love, love is a verb. Love is a doing word», и ближе к концу открывает глаза и видит вспышки света снаружи.
Так вот, вся штука в том, что изначально в сценарии клипа 1998 года была и мать, и Уолтер Стерн хотел сделать так, чтобы эмбрион управлял ей, т.е. движения эмбриона в матке должны были предвосхищать движения матери; в итоге от задумки отказались, решили, что это слишком концептуально и вообще не соответствует настроению песни.
И вот: почти 20 лет эта идея провела где-то в литературной стратосфере, в идейном лимбе и, наконец, попала в руки к нужному писателю – и увидела свет (пардон за каламбур).
В общем, читаю теперь Nutshell, а в голове на репите играет Love, love is a verb. Love is a doing word.
https://www.youtube.com/watch?v=u7K72X4eo_s
Знаете, есть такие люди: их миссия на Земле – сообщать нам, что мы неправы. Ну, давайте, признавайтесь, у каждого ведь есть такой знакомый: до хрипоты будет объяснять вам, почему то, что вам нравится – фильм или книга – на самом деле полное дерьмо. При этом человек уверен, что делает вам одолжение – открывает глаза.
Так вот, таким любителям спорить об «элитарности» и «вульгарности» всегда хочется напомнить, что мир вообще-то невозможно вот так по линеечке поделить на буревестников и ужей, и было время, когда Лопе де Вега на полном серьезе писал, что «Сервантесом способен восхищаться только неуч»; а театр в эпоху Возрождения считался дном искусства, и написание пьес было ремеслом не более престижным, чем ремесло сапожника. И если бы Шекспир при жизни решил издать свои тексты, его бы подняли на смех (как подняли на смех его современника, драматурга, Бена Джонсона (подробнее об этом см. эссе Борхеса «Загадка Шекспира»)).
Ну или вот цитата из эссе Дэвида Фостера Уоллеса «Посмотрите на омара»: «... еще в 1800-х омары были пищей низших классов, их ели только бедные. Даже в суровой, каторжной среде ранней Америки в некоторых колониях существовали законы, запрещавшие кормить заключенных омарами чаще, чем раз в неделю, считалось, что это жестоко; как заставлять людей есть крыс».
Вот так: продукт, который сегодня ассоциируется с роскошью и богатством, еще каких-то двести лет назад мог стать причиной бунта зэков, недовольных тюремным меню.
Есть у меня такая традиция: примерно раз в два года я пытаюсь прочесть Satanic verses Салмана Рушди — обычно сдаюсь где-то на середине, пару раз добрался до сцены, где с одним из героев говорит бог (подозрительно похожий на автора), а потом его (героя, не автора) сбивает машина.
Так вот, если кто не в курсе: Satanic verses — это один из самых впечатляющих и одновременно утомительных текстов в английской литературе, с этим романом Рушди вошел сразу в два очень серьезных шорт-листа: 1) Букера и 2) врагов Ислама.
Действие книги разворачивается одновременно в двух временных пластах — современном и исторически-религиозном. В современном замес такой: в небе над Лондоном террористы взрывают самолет, и два главных героя — «индусы, переведенные на английский» — падают прямо с неба и выживают, и не просто выжвают — они превращаются в мифических существ: один в ангела, другой — в черта. Что же касается исторического пласта — то это вроде как весьма вольный пересказ Корана (конкретно — жизни пророка Махаунда).
Так вот, возможно, дело в том, что перед «Satanic verses» я прочел биографию Булгакова, а может просто совпадение — но в этот раз у меня было устойчивое ощущение, что я читаю оммаж «Мастеру и Маргарите».
Ну, сами подумайте:
— похождения сверхъестественных существ в современном городе
— «богохульские» исторические главы, оскорбившие чувства верующих
Не говоря уже о том, что в обеих книгах дьявол изображен как бы не совсем злодеем (или даже совсем не злодеем, скорее он выполняет роль модератора между добром и злом), а пророки — Иешуа и Махаунд — обычные люди, простые смертные, совсем не святые.
И, наконец, Рушди прямо в тексте цитирует те самые строки из «Фауста», ставшие эпиграфом к «МиМ».
И вот читаю я все это и думаю: да ну, не может же быть такого, чтобы никто раньше этого не замечал.
Начинаю гуглить — и в самом деле: по запросу The Master and Margarita and Salman Rushdie выскакивает статья о параллелях между двумя романами и даже цитата самого Рушди, где он признается, что роман Булгакова действительно был для него ориентиром.
Как говорится: what a twist!
P.S. Satanic verses я снова бросил на пол пути — решил не нарушать традицию.
Больше всего в боевиках люблю сцены, где главный герой садится в машину, а там на заднем сидении его уже ждет антагонист, который приставляет пистолет к голове героя и говорит что-нибудь вроде: «Ну, здравствуй, Джон. Скучал по мне?»
Ну, или что-то такое.
И я, когда смотрю такую сцену, всегда думаю: вот бы кто-нибудь снял короткометражку о том, как эта сцена выглядит глазами антагониста.
Так и вижу: антагонист подходит к машине, озирается, затем монтировкой взламывает дверь, срабатывает сигнализация, и он, матерясь, лезет под руль и вырубает ее, затем садится на заднее сидение, и терпеливо ждет главного героя.
Крупный план: часы на запястье антагониста — 00:20.
Монтажная нарезка: антагонист зевает, хрустит шеей, листает ленту инстаграма, ставит лайки, орет с мемов, переписывается в телеграме в закрытой группе со злодеями из других фильмов.
Проходит час, два, а героя все нет, и как-то домой уже пора, жена эсэмэсит, беспокоится, просит корм для кота купить, но антагонист упрям, он ждет героя на заднем сидении машины, он проголодался, но не может выйти, потому что, ну, он ведь и так уже сидит здесь полтора часа, и будет обидно, если он отлучится на минуточку в Макдак, а герой по закону подлости именно в этот момент появится. Будет неловко.
Тут можно еще вставить такую грустную сцену: антагонист смотрит из окна, а там — в ларьке, на гриле вращаются поджаристые курицы; антагонист смотрит на них, сглатывает, у него урчит в животе.
Проходит еще час, он делает зарядку, хрустит косточками, чтобы разогнать кровь. И в глубине души понимает, что все это ужасно глупо и попросту унизительно — о чем он только думал? — «никогда так не делайте, пацаны, это ужасно глупо», — пишет он в закрытую группу другим злодеям. И правда глупо — сидеть на заднем сидении чужого автомобиля и ждать, когда появится герой фильма, только для того, чтобы, когда тот появится, сказать ему что-нибудь вроде: «ты подвел меня, Джон» или «Ты, кажется, не понял, с кем связался, Джон».
Проблема в том, что он антагонист: это его работа — поджидать героя, появляться из темноты, злобно смеяться и умирать в конце фильма — никто не спрашивает у него, хочет ли он этого. Он — орудие в руках сценариста. И сидя здесь, в машине, он особенно остро чувствует несправедливость мироздания.
«Еще пять минут — и ухожу», — говорит он себе, но через пять минут все так же сидит, не двигается. Ну, потому что он очень ответственный антагонист, и, в общем, он и так сидит здесь уже два с половиной часа, и если он уйдет, то это будет значить, что он просто потратил время зря, а он не может такого допустить. Потому что он очень щепетилен в плане времени.
Мимо проезжает патрульная машина и замедляется. Антагонист осторожно съезжает вниз на сидение, ложится. Машина удаляется.
Антагонист хочет включить музыку, но нельзя — герой может прийти в любой момент, и если он сядет в машину, а здесь будет играть Григорий Лепс — это будет неловко и снизит пафос момента.
Крупный план: часы на запястье антагониста — 4:35
Антагонист закрывает лицо руками, трет глаза, тяжело выдыхает, хлопает себя ладонями по щекам, чтобы взбодрится — и тихо-тихо напевает песню: «без тебя — нет меня, ты волнуешься зря», — группы «Гости из будущего».
И тут на парковку выходит главный герой, проходит мимо, садится в соседнюю машину и уезжает.
Далее крупный план: истощенное, уставшее лицо антагониста, глаза, наполненные беккетовским экзистенциальным отчаянием.
Камера медленно отъезжает и взлетает в воздух, вид сверху: парковка, на ней — два ряда машин, пустые парковочные места выглядят как выбитые зубы . Где-то вдали слышны сирены полицейских машин, а дальше — панорама равнодушного ночного города.
Затемнение.
Надпись на экране: «Фильм снят при поддержке Фонда помощи забытым антагонистам»
В общем, примерно так должна была выглядеть моя дипломная работа в киношколе.
Тут пишут, что сотрудник саратовского Госархива выносил из хранилища редкие книги и продавал их на «Авито» за 500 рублей.
История банальная, но я в связи с этим вспомнил другой случай, гораздо более примечательный. В 2001 году в полицейское управление Сан-Франциско поступило заявление от Джона Крайтона, хозяина магазина коллекционных изданий. Крайтон стал жертвой мошенничества: вор воспользовался чужой кредитной картой и унес из магазина первое издание романа Томаса Гарди «Мэр Кэстербриджа» (1886) стоимостью в $2500.
В полиции к таким делам относятся довольно равнодушно и не особо спешат на помощь, ведь «это всего лишь книга, никто не умер», поэтому хозяева магазинов-редких-изданий сами взялись за дело – организовали профсоюз и устроили настоящую охоту. Оказалось, что за несколько лет один и тот же мошенник украл у них книг на сотни тысяч долларов.
Обычно пропавшие коллекционные издания всплывают на подпольных аукционах, а мошенников ловят при попытке их перепродать. Но этот случай был особенный – книги просто исчезли: преступник ничего не пытался с ними сделать.
В итоге, спустя несколько лет, благодаря слаженной работе профсоюза вора поймали. Он прокололся на первом издании «Гроздьев гнева» Джона Стайнбека за $7500 долларов, позвонил в магазин и как обычно попытался продиктовать номер чужой кредитной карты.
Его арестовали.
Джон Чарльз Гилки – так его звали. И самое интересное началось, когда его начали допрашивать. Все дело в том, что он и не думал наживаться на украденных книгах, он даже не читал их, он прятал их в гараже, собирал личную библиотеку, и иногда просто приходил туда сидел и смотрел на них. Тут очень важно пояснить – библиотеку он собирал не для того, чтобы хвастаться перед друзьями, о ней вообще никто не знал. Для Гилки это был почти религиозный ритуал: ему казалось, что, окружая себя редкими экземплярами книг, он становится частью чего-то большего, чем он сам. И съемный гараж в пригороде Сан-Францеско был его «местом силы», он ходил туда так же, как верующие ходят в храм.
О «случае Джона Гилки» довольно много писали в Америке и иногда даже в комплиментарном ключе: вот, мол, смотрите образцовый книжный червь, Слишком Сильно Любит Книги.
Я с этим категорически не согласен, потому что для меня Джон Гилки как раз воплощает собой нечто диаметрально противоположное любви к книгам. Человек, любящий книги, во-первых, не крадет их, а во-вторых, всегда с удовольствием ими делится, и в-третьих, он их читает. Я помню, когда впервые услышал эту историю, сразу вспомнил «Коллекционера» Фаулза – в такой одержимости все-таки есть что-то нездоровое, что-то пугающее; что-то от ксеноморфа из фильма «Чужой». Я вполне могу понять мотивы человека, который продает украденные коллекционные книги на «Авито» за 500-1000 рулей – им движет жадность, тупость и невежество; ничего нового. Джон Гилки же – случай клинический, иррациональный и потому гораздо более опасный – как и Фредерик Клегг из «Коллекционера». О Гилки даже, кажется, собирались снимать кино, - Голливуд же вообще любит байопики о городских сумасшедших, людях не от мира сего, взять хотя бы недавнюю «Прогулку» Земекиса. Но если кино действительно будут снимать, я надеюсь, у сценариста/режиссера хватит ума не превратить историю о воре-коллекционере в сентиментальную мелодраму о «человеке, который слишком сильно любил книги» (я не шучу, так называется книга о нем). Нет, сценарий к такому фильму должны писать как минимум братья Коэны, это прям их персонаж – книжный Антон Чигур, поехавший, потусторонний извращенец; или Фрэнк Дарабонт со Стивеном Кингом; потому что сделать из Гилки положительного персонажа – это совсем дурачком надо быть, конечно.