9048
Книжные обзоры, интересные статьи, новинки и старые книги, их авторы и владельцы. По вопросам сотрудничества @onlybars
#редкаякнига По выходным - необычные книги. В 1911 году вышла интересная и актуальная сегодня "Поваренная книга для голодающих", прославляющая вегетарианство. Ее автором стала Наталья Борисовна Нордман (псевдоним Северова), жена И. Е. Репина. Ей принадлежало несколько идей, например, «раскрепощение прислуги» через упрощение работы на кухне и систему «самопомощи» за столом (сегодняшнее «самообслуживание»), но ее главным делом стала проповедь вегетарианства.
"Какие чувства вызывает слово «Вегетарианство», - спрашивает она в этой книге, - Прежде всего тоску. Чуется что-то холодное, невкусное, бездарное, ужас берет перед какими-то тюрями и кашами. Если кто-нибудь пожелает убедить вас в вегетарианстве и поведет вас в вегетарианскую столовую – тогда кончено… Темное, грязное помещение. Где-то наверху или заднем дворе, особенный запах скуки, неумело приготовленные кушанья, сравнительно очень дорогие, непременно слюнявый бледный лакей, выдохшийся квас или стерилизованное топленое молоко – все это как бы создано, чтобы отрезвить вас от самого горячего увлечения.
Беда в том, что идея вегетарианства как и многие гениальные идеи, брошенные в мир светлыми умами, прежде всего попадают в руки старых дев, сектантов, которые тотчас опытными руками делают из них заезженную добродетель, лишенную жизненности и блеска. Почему бы, кажется, вегетарианству не войти в нашу жизнь торжествуя, с музыкой, цветами и вином. Почему бы лучшим поварам не поразить мир разнообразием своего творчества на новом пути, почему бы электричеству лучших ресторанов не залить светом прекраснейшие плоды земли и почему бы не зачаровать людей возможностями радостной, здоровой, беззаботной жизни. И не только богатым открываются эти радости. Они развертываются главным образом пред теми, у которых ничего нет и именно ИМ посвящаю я свою книгу".
Сегодня эту книгу многие могли бы взять на вооружение. Ниже - несколько рецептов.
Размещенный выше первые десять позиций «рейтинга самых влиятельных интеллектуалов» (ни больше, ни меньше!), который мог составить только Швабрин для Пугачева, послужит для нас поводом для разговора. Наименование «интеллектуалами» тех, кто ими не является по определению, связано с распространенной в общественном пространстве практикой подмены понятий. То есть такое наименование это не статусное определение, а средство для создания хаоса в сознании. Ведь большинство людей, взглянув на этот список, понимают, что термин и имена не сходятся. Именно это противоречие и есть первичная цель. Когда человек видит, что очевидный враг именуется всего лишь «инакомыслящим», явная порнография «жесткой прозой», откровенная ложь «субъективной точкой зрения», кляксы на стенах «современным искусством», а гадящий под картинами маргинал «художником», он сбивается с толку и приходит к необходимости свести концы с концами, объяснить себе происходящее и связать это с картиной, существующей в сознании. То есть приходит в состояние паралича. Таким образом, человек лишается возможности сопротивляться.
Это первое. Второе – таким образом в голове расчищается пространство для размещения слов с искаженным смыслом или вообще без смысла, новых логических конструкций, оправдывающих те или иные поступки, тех или иных людей. То есть создаются невольные союзники того или иного слоя, решающего свои конкретные задачи. Можно возразить, что это чрезмерное усложнение, что то, что мы видим вверху, это всего лишь вопрос терминологии – называть интеллектуалом тех, кто в списке, или не называть, разницы нет. На самом деле разница большая. Когда сажают в желтый дом членовредителя, угрожающего обществу, это нормально, это правильное и справедливое решение. Когда «художника», то все выглядит иначе и те, кто сажают, тоже выглядят иначе. Когда уничтожают террористов, то это справедливо. А когда героев сопротивления, то тут надо остановиться и разобраться. Можно быть, например, патриотом России, но быть патриотом «этой страны» почти невозможно.
Кроме того, в сообществах, где есть претензия на знание и понимание, возникла мода на «умные» слова и словосочетания. Смысл их никак не оговорен, так как задача у этих слов и словосочетаний вполне определенная. Во-первых, служить паролями при входе в эти сообщества. И во-вторых, создать видимость глубины знания и понимания предмета, сбить человека с толку и, в конечном итоге, сделать своим сторонником. Таким образом, расчищенное пространство заполняется ничего не значащими словами, то есть никто, ничего и никому не в состоянии сказать. Но желание сказать остается. В результате отсутствие смысла и содержания в словах подменяется усилением трескотни. Доказательством того или иного утверждения становятся не факты, а многократное повторение некоего бессмысленного тезиса на разные лады. То есть форма успешно заменилась содержанием, стало важным не ЧТО говорить, а КАК. Еле слышные сигналы потонули в море шумов.
Кроме того, в общественном сознании возникло отторжение практически любого обдуманного высказывания, умной и определенной мысли. Нереализованная свобода осмысленного слова превратилась в свободу, как безнаказанное кривлянье, в гулкой пустоте, откуда были выметены все смыслы, раздается достоевское «Бобок! Бобок!». Именно то, что мы видим наверху.
Сегодня существует не так много работ, претендующих на то, чтобы всерьез разобраться в том, что происходит сегодня в пространстве самых разных коммуникаций – от культурных до литературных. В основном то, что лежит красивыми штабелями в книжных магазинах это тоже симулякры, подделки, авторы которых не пытаются разобраться в проблеме, а защищают те или иные позиции. Но рискнем предложить одну работу Ильи Смирнова, в которой разбираются в том числе и проблема подмен в самых разных сферах. http://litresp.ru/kniga/ru/%D0%A1/smirnov-iljya/liberastiya Разумеется, предложение любой работы на данную тематику крайне субъективно и поэтому мы заранее соглашаемся с тем, что наш выбор подойдет не всем. Но хотя бы возникнет пространство для дискуссии с реальным, а не назначенным интеллектуалом.
На выходных - книжные загадки. Представленная ниже книга одна из лучших о самой загадочной библиотеке русской истории – библиотеке Ивана Грозного. Библиотека была и остается одной из темных пятен грозненского времени (кто автор загадочных приписок к «Царственной книге» Лицевого Летопиского Свода, почему нет автографов Ивана Грозного и т.д.) и ее поиски с перерывами ведутся уже несколько столетий в самых разных местах – Московском Кремле, Коломенском, Рязани, Вологде, Александровой слободе.
Краткая история библиотеки выглядит так. Изначально библиотека принадлежала византийским императорам и попала на Русь вместе с греческой принцессой Софией Палеолог, женой великого князя Ивана Третьего. Затем ее видели Максим Грек, протестантский пастор Иоганн Ваттерман. Последний, возможно, был автором «списка Дабелова» (по имени профессора Дерптского университета Х.Дабелова, нашедшего список), в котором содержится опись библиотеки. В ней было около 800 книг (огромное количество, по тем временам), среди которых множество редчайших сочинений, большинство из которых до нас не дошли или дошли фрагментами. Например, полная история Тита Ливия (до нас из 142 двух текстов дошло 35), Оратории и поэмы Кальва (соперника Цицерона) – от него не дошло ничего. Также «История Тацита», сочинения Вергилия, Полибия, Аристофана и т.д.
Однако есть множество возражений на каждый указанный выше пункт. Никаких указаний на то, что Софья везла с собой уникальную библиотеку, нет, свидетельство Максима Грека о библиотеке является позднейшей вставкой в рукопись, оригинала «списка Дабелова» не существует, а есть только копия и т.д.
Как бы там ни было, после 1571 года библиотека (если она была) исчезает бесследно. Ее искали в начале XVIIвека Л.Сапега и П.Аркудий, в середине этого же столетия Ю.Крижанич, в 20-е годы XVIII века пономарь К.Осипов, в конце XIXвека Н.Щербатов и Э.Тремер, в первой трети ХХ столетия И.Стеллецкий, в 1990-е годы Г.Стерлигов (последний даже застраховал ее на миллиард долларов). Энтузиастов и авантюристов подогревала мысль о том, что существует ряд примеров, когда бесследно исчезнувшие сокровища, оставшиеся лишь на страницах документов, вдруг являлись настойчивым изыскателям. Так было, например, с сокровищами Наутаки (ныне городище Еркурган в Узбекистане) - города середины первого тысячелетия до н.э., где хранились золотой священный еж с бирюзовыми иглами, зеленая лягушка из агата, и волшебный перстень с красным агатом. После разгрома города Македонским предметы исчезают и обнаруживаются уже в наши дни. Так было с иконостасом Благовещенского собора Московского Кремля работы А.Рублева и Д.Черного, который считался погибшим в пожаре 1547 года, и был обнаружен только в прошлом столетии на своем же месте, но под позднейшими наслоениями. Однако поиски библиотеки ничем пока не увенчались.
Уже более двух столетий поиски сопровождает научная дискуссия о возможности существования библиотеки. О ней писали и спорили В.Клоссиус, А.Соболевский, Н.Лихачев, И.Забелин, И.Стеллецкий, Д.Лихачев. Но одно из самых фундаментальных сочинений на эту тему это представленная здесь книга русского историка и археолога Сергея Алексеевича Белокурова (1862-1918). «О библиотеке московских государей в XVIстолетии». (М., 1898). Сразу необходимо сказать – он не верил в то, что библиотека существовала, отвергал, таким образом, возможность ее обнаружения и подвергал сомнению все, с ней связанное, включая состав книг. Для пущей убедительности к книге приложены «Сказания о Максиме Греке», письма Сапеги, описи библиотеки Московского Архива Государственной коллегии иностранных дел. С Белокуровым активно спорили уже в то время, но, как бы там ни было, его работа остается и поныне самой фундаментальной книгой на эту тему. А если начинать – то начинать с чего-то надежного, фундаментального. Книга не переиздавалась до сих пор, но ее электронные версии гуляют по сети.
На выходных - лёгкое и забавное чтение о книгах. А именно: Джен Кэмбл. Диковинные диалоги в книжных магазинах. (М., 2014). Ее поймут в полной мере, разумеется, те, кто хотя бы раз в неделю отправляется в рейд по книжным магазинам и лавкам. Им, наверняка, случалось видеть в этих магазинах очень странных людей. Вообще во всякой типологической среде обязательно заводятся обитатели "с левой резьбой", своеобразные домовые (нечисть, но добрая) - в любой публичной библиотеке, например, они есть и их сразу видно, причём они там всегда, когда бы вы ни пришли в библиотеку. Вопросы, замечания, ремарки этих чудаковатых людей и собраны в этой небольшой и весёлой книжке. И не только их - тех, кто пришёл в книжный магазин впервые и не очень понимает, где находится. Международную часть собирала Джен Кэмбл, а русскоязычную — сотрудники книжных магазинов «Плиний Старший» (Новосибирск), «Додо» и «Читалка» (Москва), а также «Подписные издания» (Санкт-Петербург). Ниже - книга и несколько прекрасных диалогов.
Читать полностью…
Судя по тому, как идут дела в стране и в мире, подавляющее большинство людей – богатых и бедных, умных и наоборот, там и здесь вдруг разучилось жить. Под тяжестью благ или страдания от их отсутствия, мыслей или того, что ими считается, искушений и невнятных желаний жизнь просела, треснула и рассыпалась на фрагменты, из которых теперь каждый лихорадочно пытается опять собрать целое. Однако получается пестрая бессмыслица (как у персонажа из фильма TheWall), в которой часть соразмерна целому и лишь кое-где проглядывает гармония, радость и красота. То есть получается нечто похожее на древний Георгиевский собор в Юрьеве-Польском, который в средневековье рухнул и тогда же был собран кое-как из руин, и теперь искусствоведы никогда не будут сидеть без работы, пытаясь понять, как изначально выглядели на стенах уникальные резные композиции.
От всего этого, от тревоги и неуспокоенности, возникает ностальгия по любым временам, в которых была хоть какая-то определенность, цели, перспективы. Например, нынешняя массовая ностальгия по «девяностым», хотя невозможно понять, как можно по ним ностальгировать. Тут любопытен феномен сжатия гандикапа между нами и пространством ностальгии. Если старшее поколение сегодня ностальгирует по 1960-70-м (гандикап 40-50 лет), то поколение двухтысячедесятых – по девяностым или нулевым (гандикап 20-10 лет). То есть дальше будут ностальгировать по прошлому году, а вечером – по утру.
В связи с этим в интеллектуальном поле множится количество книг, которые пытаются объяснить, «как перестать беспокоиться и начать жить» (кажется, так некогда называлась работа какого-то безумно популярного гуру). От Берна (что-то типа нашего Макаренко, но претенциозней и бесполезней) до «Дианетики» Хаббарда. Все объясняют, сочувствуют, предлагая некий усредненный вариант счастливого покойного и невозможного, особенно у нас, бытия (помните: "Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит"), оставляя за скобками главный вопрос – в чью пользу должно быть ваше ожидаемое счастье? А также не замечая всех тех, кто нестандартен и кому бормотание «я спокоен, я удивительно спокоен» и венецианские окна не помогают.
Однако, разумеется, есть те, к которым, на наш взгляд, можно обратиться за пониманием того, что происходит и за некоторыми наметками к курсу «что делать». Здесь часто подходят те, кто писал свои работы лет 30-40 назад, то есть совсем в иное время, когда не отвлекали гламур и котики, но кто уже тогда видел, куда все идет и мыслил глобально, целым, а не частями. Среди них Ролан Барт - французский философ, семиотик и критик, один из ведущих представителей структурализма.
Нас интересует его последняя, изданная у нас, книга, конспекты лекций в «Колледж де Франс» в 1976-1977 годах, объединенные названием «Как жить вместе» с типичным, в духе французских интеллектуалов, подзаголовком: «Романические симуляции некоторых пространств повседневности». (М., 2016) Барт занимался изучением различных сфер культуры как семиотических систем, исследовал проблему отношений языка и власти и многое другое.
Нынешняя неделя ровно сто лет назад стала одним из самых больших потрясений в тысячелетней истории России. В конце февраля началась революция, первого марта (завтра) падет монархия и наша страна вступит в короткий, но, возможно, самый перспективный период истории, когда возникло множество исторических развилок и миллионы людей, столетиями не знавшие выбора, заметались между ними. Что они выбрали в итоге мы знаем, но это будет потом, после, а пока... Пока выходят газеты и журналы. Посмотрим.
Читать полностью…
«Стали говорить о любви», - одна из начальных фраз рассказа Чехова, так и называющегося «о любви». Что бы сказал Назанский из «Поединка» Куприна, увидев, во что превратили сегодня любовь. А ведь ему казалось, что дальше уже некуда. Рискнем поговорить о любви, не впадая в советские определения (а ведь такие были) из вузовского учебника общей психологии («Любовь интенсивное, напряженное и относительно устойчивое чувство субъекта, физиологически обусловленное сексуальными потребностями и выражающееся в стремлении быть с максимальной полнотой представленным своими личностно-значимыми чертами в жизнедеятельности другого субъекта таким образом, чтобы пробуждать у него ответное чувство той же интенсивности, напряженности и устойчивости») и в эстрадную пошлость.
Сразу отметим, что определить любовь невозможно – можно лишь описать ее в некоем приближении, сразу апофатическим и катафатическим методом («любовь это и то и то и вон то» или «любовь это и не то, и не это и не вон то»). То есть так, как делал в Евангелиях Христос, который не дал ни одного определения, но говорил, в основном, притчами, наводя на тот или иной предмет, но не касаясь его и давая, тем самым, необходимое условие познания сложнейших вещей (и любви в том числе), то есть свободу. Или как апостол Павел, который говорил как выражается любовь («милосердствует», «все переносит», «сорадуется истине», «не превозносится», «не ищет своего»), но не описывал ее. Настоящая любовь оберегает и ценит свободу, которая заключается не в многовариантности поведения, как принято часто считать, а в выборе лучшего из возможного.
Любовь дает человеку человека. Себя самого и того, другого, она дает человеку лик, который просвечивает сквозь обычное лицо. Любовь это контрапункт и тайна человека, она непостижима. Ни сердцем, ни тем более разумом. И тем более невыразима. Если мы не можем выразить словами красоту вечернего заката, взволнованного моря, монументальных гор, тот как можно выразить словами любовь? Она внелогична и парадоксальна, это те самые пересекающиеся параллельные прямые Лобачевского, непостижимые логикой, но доказуемые только опытом. Любовь это признание безграничной ценности любого человека. Безграничной, то есть не ограниченной ни верой, ни способностями, ни поступками, ни образом жизни, ни отношением к нам. Скупому на чувства всегда не хватает чужих чувств, щедрый на любовь может накормить пятью хлебами и двумя рыбами своего сердца тысячи людей и у него еще останется «десять коробов полных». Смысл любви в постоянной раздаче себя. Если не черпать колодец, в нем зацветет вода и заведутся лягушки. В блокаду выживали именно те, кто отдавал умирающим части своих пайков, а умирали другие – те, кто таскал у умирающих и под койкой втихаря жрал и свое и чужое.
Фото из альбома 1927 года. Встреча Ленина и Троцкого с красноармейцами.
Читать полностью…
Так фото выглядит в альбоме. На ступенях трибуны Каменев и Троцкий.
Читать полностью…
Календарь 1917 года - его можно вешать на стену вместо сегодняшнего.
Читать полностью…
В юбилейный год революции (даже календари 1917 и нынешнего года полностью совпадают) оживают старые темы, воскресают (точнее, воскрешают) тени людей, биографии которых когда-то знал каждый, а сегодня это всего лишь жупел, которым устрашают друг друга противоборствующие в Сети группы и группочки. Одна из таких фигур – Ленин. Не стоит пугаться, мы не станем говорить здесь о его «всемирно-исторической» роли или разоблачать «кровавые преступления». Нас интересует лишь феномен его «канонизации» общественным сознанием того времени, феномен культа Ленина, имеющий несомненно религиозную природу и до сих пор изученный довольно мало.
Культ Ленина оказался самым устойчивым из всех советских культов и продержался почти до крушения СССР. Истоки этого культа Г.Федотов видел еще в Московской Руси, в средневековой, порой весьма своеобразной, агиографии. Уже в 1920-е гг. к Ленину прилагали определение «Моисей» («… скончался Моисей, который дал свободу русским братьям, по морю Красному их вывел из цепей») и утверждали, что он «посохом предначертал путь от хаоса к Союзу и Расцвету, и был народом вознесен» (Ж.Русс). Представители различных форм искусства активно участвовали в создании нового культа, однако отмечалось, что образ Ленина в любом случае не поддается целостному описанию – можно изобразить лишь «отдельные черточки его характера». Нельзя не заметить здесь очевидных параллелей с преданием о царе Авгаре и его художнике, пытавшемся нарисовать Христа, но не сумевшем это сделать из-за изначальной неизобразимости Христа.
Стала формироваться вера в бессмертие Ленина. В подборке газетных и журнальных статей, вышедших в 1924 году и посвященных памяти Ленина («У великой могилы»), существует много текстов, указывающих на это. «Он с нами всегда, он из могилы будет нам диктовать, будет направлять нас... Он освободит всех». Могила Ленина названа колыбелью всего человечества, что буквально пересекается с пасхальным стихом «Гроб Твой, Христе, источник нашего воскресения». Смерть Ленина в пропаганде стала преподноситься, как жертва, принесенная за всех, как мученичество во имя великой и вечной идеи. «Ты к нам пришел, чтоб облегчить наши тяжкие мученья… нам не забыть твоих страданий, что перенес, ты, вождь, за нас». «Непобедимый вестник мира, венчанный терном клеветы, пророк, вонзивший меч в вампира, свершитель огненной мечты».
Образ Ленина начал очень быстро обретать божественные черты. С одной стороны, он простой земной человек, мягкий, демократичный в общении, любящий детей и животных. С другой это суровый вождь революции, грозный мессия, повелевающий судьбами мира. То есть налицо «богочеловечность» вождя, соединение в нем двух начал, божественного и человеческого. Тем более, что покушение на Ленина в 1918 году истолковывалось как сакральная жертва, еще больше приближавшая образ Ленина к Богу.
С точки зрения формального подхода, в европейском пространстве сегодня нет тоталитаризма в его традиционном представлении. Однако, если приглядеться, мы увидим, что на его место пришло множество маленьких, кусачих, злых и беспощадных тоталитаризмов в системе коммуникаций, технологий, торговли, сырьевых поставок, еды. Тоталитаризмов, решающих прежнюю задачу - управлять массами, держа их в повиновении и заставляя делать то, что нравится заказчику, но так, чтобы не нарушать иллюзию «свободы».
При этом указанные тоталитаризмы гораздо более беспощадны и безжалостны, чем любой из тоталитаризмов ушедшего столетия, ибо у этих тоталитаризмов нет вождя, нет руководящего органа, нет клевретов. Они рассеяны в культурном, политическом, экономическом, бытовом пространстве, проникают везде, как радиация и служителями этих тоталитаризмов становится не меньшинство, как ранее, а большинство – клерки, служащие, менеджеры, планктон, тунеядная моль, то есть тот самый новообразованный «прекариат». Тоталитаризмы постоянно умножают возможности, хотят знать в любом случае, что вы смотрите, читаете, покупаете, на чем ездите, с кем дружите, где бываете. И формировать эти вкусы, связи, предпочтения.
Одним из таких тоталитаризмов парадоксальным образом становится сегодня гастрономическая культура, которая, как и многое другое, претерпевает глобальные трансформации, все более формируя человеческую идентичность. Разумеется, не сегодня сказано «человек есть то, что он ест», но никогда эта максима не была так точна, как сегодня. Пища сегодня становится носителем множества символов и знаков, усваиваемых на уровне наиболее непосредственного телесного опыта и, таким образом, становится сложной системой коммуникативных связей. Не случайно проникновение иных культур в Россию сегодня идет, преимущественно, с помощью ресторанов и продуктов питания. И можно сколько угодно твердить о коварном Госдепартаменте и нацпредателях, пикетировать посольства, но нельзя при этом забывать, что главное американское посольство – Макдональдс – сегодня каждый день посещают по городам России сотни тысяч людей.
Еда сегодня гораздо больше, чем еда, как и телефон гораздо больше, чем телефон. Она чутко реагирует на все изменения – возникают новые пищевые страхи, трапеза воспроизводит социальную и культурную идентичность, восполняет ее недостаток. Не случайно фотографировать еду и выкладывать свои обеды и ужины в Инстаграм сегодня принято повсеместно. Поэтому в науке сегодня уже существует исследовательское направление, получившее название food studies, изучающее философию и семиотику гастрономической культуры. В ответ на ускоряющееся время, уплотняющееся пространство жизни возник феномен фастфуда – еды-символа, маркера глобализации, еды, нейтральной с точки зрения национальных гастрономических культур, но усиленно формирующей форматы взаимодействия людей и новый гендерный порядок. Фастфуд становится интереснейшим феноменом, который, с одной стороны отвергая императивы популярной худобы, с другой инициирует развитие альтернативных диетологических практик, поддерживающих эти императивы.
Фастфуд сегодня выполняет сразу несколько задач – деформирует семейные связи, базирующиеся на каждодневной общей трапезе и на гастрономическом авторстве, традиционно принадлежащем женщине – вместо нее человека кормит безликая машина. Фастфуд подчиняет человека, создавая полноту и ставя последнего в зависимость от своего тела и от пищи (худоба есть символ независимости от привычек, пищи и тела), он кормит человека анонимно, возвращая нас к мыли о том самом невидимом тоталитаризме, о котором шла речь выше.
Обо всем этом книга И.В.Сохань «Трансформации современной гастрономической культуры и тоталитет фастфуда». СПб., 2014 В ней осмысляется все то, о чем сказано выше, и многое другое. Взаимодействие человека и власти в рамках гастрономической культуры, худобу, как производство женской телесности, перспективы гастрономической культуры. Книга может быть интересна практически всем, так как если не каждый из нас читает или смотрит что-то серьезное, то ест то уж точно каждый.
Последним на сегодня периодом в мировой культуре, который является действительно периодом культуры, то есть сферы, охватывающей все сферы жизни, был модерн (ArtNouveau, Jugenstil), совпадающий у нас с Серебряным веком. Это время оказалось настолько плотно «набито» смыслами, образностью, нереализованными замыслами, прозрениями, что и сегодня нынешний обезлюженный, бескультурный, словно в «Ашане» купленный «постмодерн», продолжает спекулировать названием и всем тем, что открыла такая короткая, но необыкновенная эпоха. Это были очень странные, нервные, трагические и прекрасные годы, когда все могли писать, рисовать, играть, когда источником вдохновения были изогнутые линии цветов ириса, плющ, вьющийся по чугунной ограде, потемки, сгустившиеся в углах мира, страсть, увядание и жуткое очарование порока и смерти. Когда искрящаяся пена шампанского стекала мраморной лестницей в особняке Шехтеля под ноги Веры Холодной, когда красотой просто болели, мечась в испанке на кроватях, следя за ускользающей жизнью, как за меркнущей тенью вольтижера на театральном занавесе, который так и не открылся.
Вглядываясь в ту эпоху, видишь череду мыслителей, мистиков, мечтателей, визионеров, поэтов, музыкантов, всю радость и весь цвет мира, к которым нельзя не потянуться. Солнечная поэзия Бальмонта, нежная грусть лирики Блока, притушенные краски Сомова, Нестерова, Тулуз-Лотрека, Дени, Климта, Врубеля, утонченный эротизм Бердслея, манерные гостиные и спальни Мажореля, изящные вазы Галле, оплывающие линии Гимара, Валькотта, Орта и Гауди и сегодня так действуют на чуткое воображение, что можно потеряться в пространстве культуры и не захотеть возвращаться в сегодняшнее время.
Истоками модерна был кризис Европы, отразившийся и у Шпенглера там и в «Вехах» здесь, а сам кризис раскладывался на Мировую войну, перевороты в области политики, духа и техники (самолет, автомобиль, кинематограф, новые школы), усиливался идеей прогресса, наивной верой в то, что техника спасет человека, что новое по определению лучше старого. Поэтому гибель «Титаника» стала таким потрясением. Корабль, который не мог затонуть, затонул в первом же рейсе. Неужели нас обманывает наша вера? Поэтому культура модерна стала культурой решительного отказа от прежней культуры, когда сжигалось то, чему поклонялись и поклонялись тому, что сжигалось, при этом модерн парадоксальным образом бросил тело старой культуры, но не оставил его. Был отвергнут принцип мимесиса (подражания природе), традиционный для западной культуры со времен античности, и на его место был выдвинут принцип создания новых реальностей. Начались попытки создать язык эпохи, началось активное отрицание всего старого.
Отсюда базаровский (и не только) нигилизм, политический анархизм, сатанизм, отсюда Нечаев, Бакунин, Штирнер, Кроули, Маринетти, «ничевоки», кокаин, страсть к революциям, которые полностью не только отрицают старое, но и уничтожают его, чтобы никто не надумал вернуться. С одной стороны Вагнер и Ницше, сверхчеловечество и желание потрясти весь мир. С другой пессимизм Шопенгауэра, кошмары Бодлера, когда жизнь кажется «оазисом ужаса в песчаности тоски», пахнущие ладаном пальцы Вертинского, журналы «Весы» и «Аполлон», страсть к ирисам, которые вянут, не успев до конца расцвести. Без пряного воздуха модерна не было бы ни Бергсона с его интуитивизмом, ни Фрейда с его сновидениями и бессознательным.
И вновь о книге. О роли и значении книги в наше время активно спорят, не замечая, что спор о книге это всегда спор о сути нашей европейской цивилизации, христианской цивилизации, которая создала особую культуру книги, вмещавшую в себя все: от оформления до характера употребления. К книге обращались в любой жизненной ситуации, книга и отношение к ней были точным индикатором нравственного и общекультурного уровня цивилизации. Круг чтения формировал круг общения, любая политическая, социальная, возрастная группа имела свой круг авторов и текстов, создававших внутренние связи, темы для общения, ориентирующих на решение тех или иных задач. Уровень и содержание библиотек становились показателем уровня культуры общества и цивилизации в целом, способность «мыслить книгами» становилась показателем культуры и уровня цивилизованности.
Именно поэтому уничтожение александрийской библиотеки или рукописей майя было воспринято европейским сознанием, как катастрофа, как лишение человечества возможности открыть для себя еще одну сторону Божьего замысла о человеке. Поэтому фашизм прошел точку невозврата даже не после концлагерей, а после костров из книг, которые сегодня такой же символ нацистского «Entmenschlichung», как и газовые камеры. Именно возникновение письменного сознания, опиравшегося на установление причинно- следственных связей, привело, в конце концов, к появлению истории. Книга становилась началом и концом священного ритуала, началом и концом истории. «Слово», «нарратив» стоит у истоков истории, ее финалом становится снятие печатей с книги «в деснице у Сидящего на престоле… написанной внутри и отвне, запечатанной семью печатями». (Откр. 5.1). Книга в средневековье выражала опыт святости, как воплощенное в тексте богословие и благочестие.
Отсюда традиция особого оформления и украшения книги, расположения текста, разнообразие шрифтов и заставок. С помощью этих изобразительных средств раскрывались и подчеркивались различные смысловые оттенки текста.Ф.Фукуяма в одной из своих последних работ отмечает, что марксизм, а вместе ним и коммунизм сошел с исторической сцены не потому, что проиграл гонку вооружений. А потому, что к 1980-м годам, когда загорелись зарницы цифровой эры, исчезла социальная опора марксизма – пролетариат. Если быть абсолютно точным, то не исчезла, но перестала быть смыслообразующим, опорным социальным слоем. Сегодня, по мнению Фукуямы, такая же опасность грозит капитализму. Стремительно размывается, исчезает средний класс, который всегда был его опорой. Продолжая эти аналогии, можно констатировать, что сегодня европейской цивилизации угрожает серьезная опасность в виде исчезновения книжной культуры. На саммите в Давосе 2008 г. среди четырех важнейших событий ближайших 15 лет было названо исчезновение книг.
Но посткнижный мир это по определению мир, лишенный исторической памяти, а значит и связи времен. А значит и истории. От полноты бытия, состоящего из прошлого, настоящего и будущего (троичное, то есть совершенное время), остается только то время, в котором происходят нынешние события. То есть зыбкое и весьма неопределенное настоящее, поскольку оно есть балансирование на тончайшей, неуловимой грани между прошедшим и наступающим. Посткнижный мир это мир, где книга полностью поглощена компьютером, где она стала архаизмом, подобным каменному рубилу под музейным стеклом.
Безусловно, книга в айпаде это удобно, легко и практично (правда, большие объемы текста читать в электронном варианте сложно), с одной только разницей. Это уже не книга. Это голый текст, механическая функциональная основа, остов. В скелете тоже можно найти свою эстетику, он играет важнейшую роль, но едва ли кто-то будет спорить, что все-таки лучше, когда скелет покрыт плотью и еще красиво одет и обут. Не говоря уже о том, что скелет самостоятельно жить не способен.
Было бы ошибкой думать, что трансформация книги в планшет это формальное внешнее, не распознаваемое в системе социокультурных координат, действие, отражающее естественный процесс наступления цифровой эпохи.
Любой разговор сегодня о Ницше отдает общим местом, сверхчеловечеством, ютящемся в сетевых пабликах, запахом умершего Бога и нацистских крематориев. Ницше в общественном пространстве в большинстве случаев это набор обывательских общих мест и его любят за то, что он не говорил, за возможность легко оправдывать себя и дурно толковать выхваченную у кого-то цитату.
А ведь Ницше тем и интересен, что не по современному масштабен. И даже тем, что неотделим от Вагнера. Одного нельзя понять без другого, так же как Бунин немыслим без Рахманинова. Вообще «продолжаться в другом» это особенность того времени. Главный вопрос, который задает Ницше - совместим ли нигилизм, в атмосфере которого он жил, с какой–либо формой веры в божественное? Вообще в своих рассуждениях о Боге Ницше парадоксален, истоки его философии это, несомненно, христианские истоки (этому вопросу посвящена, в частности, работа К.Ясперса). Когда Ницше провозглашает смерть Бога, то это не означает, что возможность диалога с религией оказывается для него навсегда закрыта. Провозглашая эту смерть, он вовсе не подбрасывает грядущему сонмищу атеистов основной аргумент, не эпатирует, этот тезис не становится «Квадратом Малевича» в философии. Говоря о смерти Бога, он считает, что преодоленным оказался лишь нравственный Бог, но не Бог как идол (поэтому он рассматривает возможность пантеистической религии). Ницше называет смертью Бога, то есть преодолением нравственного Бога, завершение любой возможности религиозного опыта как такового.
Взамен Ницше предлагает не атеистическую метафизику, претендующую на адекватное описание реальности, в которой Богу просто не находится места. Ведь такая метафизика все равно представляла бы собой одну из форм веры в нравственного Бога, то есть, в объективный порядок, существующий в мире, гарантией и основанием которого выступает Бог. Он считает, что этот аргумент кончился, считает, что вера в Бога долго являлась мощным фактором рационализации, она дисциплинировала человека и все это позволило ему выйти из первобытных джунглей и сформировать «научное» видение мира. А оно, в свою очередь, открыло дорогу техническому прогрессу, делающему существование более легким и безопасным. Теперь технический прогресс способен воссоздавать и развивать сам себя и именно поэтому современный «цивилизованный» человек не нуждается более в вере в Бога хотя бы потому, что эта вера рассматривается даже служителями Церкви как ненужная и устаревшая ложь. Согласно Ницше, Бога убили сами верующие; однако это высказывание следует понимать не только в этом прямом, буквальном смысле, но, прежде всего, его надо связывать с улучшением условий жизни человека, которое сделало ненужной и устаревшей «гипотезу Бога», как основания и конечной цели мирового развития и сами верующие согласились с этим.
То есть Ницше ничего не придумывал, не был борцом и радикалом, он просто констатировал то, что произошло, то, что современный ему «вавилонский плюрализм» мнений и поступков подорвал веру в любые идеи, которые претендовали на отображение объективной структуры бытия. Констатировав «смерть Бога» Ницше открыл дорогу Хайдеггеру, который пошел дальше, провозгласив завершение метафизики в целом и констатировав «смерть Бытия». После этого появление Фуко с его «смертью Человека» было уже предопределено, что определило вообще предопределенность всего, что говорит и делает постмодерн.
Ницше сегодня, в век твиттера и клипового сознания пугает своими «лонгридными» объемами и фундаментальностью. Поэтому лучше начать с книги, состоящей из незавершенных фрагментов 1880-х годов, в которых речь идет о том, о чем сказано выше, о нигилизме, воле к власти, морали, религии. Книги, так и называющейся «Воля к власти» (М., 2016). Книгу легко можно растащить на афоризмы, что сейчас модно, и также по ней легко подняться с другим, более масштабным вещам автора. Тут главное – не читать комментаторов и апологетов, а читать самого Ницше.
Немного о фейках. Приведённый выше очень популярный пассаж, активно используемый сегодня в круглосуточной телеборьбе за Россию, является сублимацией того, на чем часто в наши дни зиждутся убеждения и иногда даже вера. Интернет сегодня становится создателем параллельной, фейковой реальности, в которой своя, безжизненная, жизнь, ирреальные реалии, неубедительные убеждения, ненаучная наука и безрелигиозная религия. Подпитывается все это вот такими цитатами, мыслями, которые в лучшем случае не принадлежали их "авторам", а в худшем не существовали вообще. Ни для кого не секрет, что одни и те же слова, сказанные разными людьми в разных временах и обстоятельствах это разные слова, так же как, например, грязь, попавшая на вас из под ног пробежавшей свиньи и промчавшегося танка это ведь разная грязь.
Поэтому посмотрим сегодня на некоторые хорошо известные цитаты и проверим, действительно ли эти (именно эти) слова были сказаны, когда и кем
"Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные» Принято считать, что это сказала королева Франции Мария-Антуанетта, услышав, что бедняки восстают из-за отсутствия хлеба. На самом деле это сказал французский философ Жан-Жак Руссо в романе «Исповедь»: "Наконец я вспомнил, какой выход придумала одна принцесса. Когда ей доложили, что у крестьян нет хлеба, она ответила: «Пускай едят бриоши» (сдобные булки).
Фраза "Религия есть опиум народа" действительно принадлежит К.Марксу, но мысль не его. Она высказана
английским писателем и проповедником Чарльзом Кингсли и выглядит так: "Мы используем Библию просто как дозу опиума, успокаивающего перегруженное вьючное животное, — чтобы поддерживать порядок среди бедных". Мало того, фраза Маркса из работы "К критике гегелевской философии права" полностью звучит так: "Религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа". То есть это не дурман, а лекарство.
"Если я усну, а проснусь через сто лет, и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу, не задумываясь: пьют и воруют». Эта фраза, традиционно приписываемая М.Салтыкову-Щедрину, на самом деле принадлежит М. Зощенко и содержится в юмористическом сборнике «Голубая книга», изданном в 1935 году.
"Русских невозможно победить, мы убедились в этом за сотни лет. Но можно привить русским ложные ценности и тогда они победят сами себя. Эта фраза обычно приписывается Бисмарку. На самом деле это изуродованная фраза военного теоретика Карла фон Клаузевица. Размышляя об итогах Наполеоновских войн, он пишет: "Российскую империю нельзя формально взять под контроль, т.е. оккупировать, тем более силами нынешних европейских государств – да и у 500-тысячной армии под предводительством Наполеона это не вышло. Такую страну можно одолеть, только сыграв на ее собственных слабостях и последствиях ее внутренних противоречий". Как видим, никаких "лживых ценностей" Клаузевиц прививать не предлагает.
"Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой», - эту фразу упорно приписывают У.Черчиллю, хотя она впервые появилась в статье сталинистки Н.Андреевой "Не могу поступиться принципами» в марте 1988 года (см. фото) Но все равно эта фраза не ее, а Исаака Дойчера и содержится в статье о Сталине в Британской энциклопедии 1956 года. Звучит она так: "Суть подлинно исторических достижений Сталина состоит в том, что он принял Россию с сохой, а оставляет с ядерными реакторами".
"Когда я слышу слово «культура", я хватаюсь за пистолет", - это фраза не Геббельса, а драматурга Ганса Йоста из пьесы "Шлагетер», посвящённой немецкому ветерану Первой мировой, который после оккупации союзниками Рейнской области продолжал подрывать французские поезда. В пьесе Шлагетер обсуждает со своим другом, стоит ли тратить время на учёбу, если в стране оккупация. Друг отвечает, что лучше сражаться, а не учиться и что при слове «культура» он снимает с предохранителя свой.
И, наконец, приведённая выше на фото якобы цитата Даллеса на самом деле является компиляцией нескольких текстов из романа Анатолия Иванова "Вечный зов".
Сегодня в центре нашего внимания тексты Е.Островского – интеллектуала, философа, технолога, создателя ГОСТ (GOST Strategy Group) - неформального сообщества российских интеллектуалов. В 2000-2007 годах он провел восемь закрытых Рождественских лекций (одна лекция в год), где говорил о ключевых проблемах современности. У цикла было два подраздела. Три глобальных темы «О Предназначении», «Видение» и «О Целях» составили триаду, описывающую, что такое стратегическая идеология. И второй подраздел из тем менее масштабных - «Культурная (контр)революция», «Субъект или сумма влияний?», «Род, страна, история», «Человек как инженерное сооружение», «Наследование как способ жизни. Стратегия как работа над ошибками». Эти лекции вышли отдельной книжкой в 2019 году и в издание вошли, помимо лекций, еще очерки под названием «семь идеологий» (идеология истории/современности, идеология соревнования /образования, идеология идеального/реального, идеология связности, Идеология свободы / служения, идеология наследования субъектности. Идеология идеологии).
Одна из ключевых задач, по мнению Островского, это преодоление культурных штампов и стереотипов, штампов реагирования, стереотипов отношения к явлениям окружающего мира. Без их преодоления невозможно создать что-то новое – при ближайшем рассмотрении окажется, что то, что подразумевается под новым, на самом деле повтор старого. Для решения этого вопроса нужны новые люди, без «фонарей в тылу», как сказал бы Булгаков. Кроме того, ключ от будущего лежит в представлении о том, что сегодня нужно создавать не то, что нужно сегодня, а то, что сработает через двадцать - тридцать лет. Создание этих «новых людей» обсуждалось в лекции «Род, страна, история». Ключевая мысль этой лекции в том, что необходимо создавать особые рода из этих новых людей, так как пытаться строить что-то, не учитывая, как это будет действовать через сто и двести лет, бессмысленно. Многие пожившие и повидавшие люди отмечают такой любопытный аспект жизни, как тщетность — приходящее к людям пожилым и богатым опытом ощущение, что, оказывается, сделать в жизни можно мало.
Точнее — что один человек может очень мало. А если кто и способен быть действительно деятелем — и в этом смысле быть и делать, — то это тип субъекта больший, чем один человек. В лекции «Человек как инженерное сооружение» обсуждался новый тип человека, возможности его создания и тип корпораций, в которые эти люди могут объединяться, чтобы перестраивать себя. Лекция «Наследование как способ жизни» ставит серьезные вопросы – если жизнь есть средство, то средство чего? Можно ли избежать в жизни ошибок. Автор считает, что не только не стоит их избегать - важно делать ошибки. И важно любить делать ошибки. Во всяком случае — некоторые типы ошибок. Тогда возникнет жизненная стратегия, которая позволяет проходить сквозь ошибки, позволяет делать ошибки. Ошибка – важнейший показатель того, что человек действует, делает нечто. И если он любит делать, то должен научиться любить свои ошибки. В целом Островский часто парадоксален. Одна из его главных мыслей - любить платить. Не только в буквальном смысле, что тоже важно (за что не доплатишь – того не доносишь, как говорят в народе), но и платить собой. Своей жизнью. Судьбой. Без любви платить нельзя ощутить себя владельцем чего либо.
В заключение следует сказать, что у Островского есть проблема, которая не является лично его проблемой, а непременно сопровождает почти каждого современного российского интеллектуала и философа, настроенного на публичное высказывание своих идей. Это непрочность нарратива. Любой текст и даже любое более или менее долгое высказывание не имеет прочной внутренней связности и легко распадается на несколько ярких, глубоких, точных мыслей, афоризмов, наблюдений. Из которых потом самостоятельно можно вырастить свою мысль или идею. Этот текст или высказывание - картина, склеенная из набросков. Лица необщее выраженье поймать очень трудно, но детали великолепны. В целом же в любом случае lectiomeretur(заслуживает чтения)
Сегодняшняя наша книга (книжка) о поколении тех, кого принято называть «миллениалами», «поколением Y», «эхо-бумерами», «generationМеМеМе» Никогда еще «поколенческий» вопрос не стоял так остро, как сегодня, поскольку впервые дети учат родителей и способность отвечать запросам времени, современность определяется умением обращаться с гаджетами и пребыванием в сетях. И если кто не умеет, не пребывает – «убивать на пепельницы черепа», пусть не по-настоящему. Просто не замечать. А дальше все произойдет само. Проблема еще и в том, что раньше поколенческий вопрос решался гораздо быстрее сам собой. Человеческая жизнь была короче, люди получали наследство и полную самостоятельность в 30-40 лет. Нынешним миллениалам придется ждать до 50-60-ти и поэтому наблюдается очень интересный феномен – они склонны оттягивать переход во взрослую жизнь на более долгий срок, чем их сверстники в предыдущих поколениях.
Какая литература, какие идеи, мысли, понятия будут близки этим людям через 10 лет и тем, кто идет на смену уже им? Сложность вопроса будет лучше видна, если посмотреть на него через призму религии. Сегодня из повседневности исчезают понятия, без которых христианские молитвы и образы в конце концов станут такими же безжизненными, как надписи на стенах древнеегипетских храмов. Если исчезают царства и цари, сменяясь бесформенными массами, как понять человеку будущего слова «Царство мое не от мира сего» и молитву «Царю Небесный»? Если не чтут и не ценят родителей, как в будущем получится объяснить слова «Отче наш»? и заповедь о почтении к родителям. Если хлеб главный враг жиреющего человечества, то он не насущен и странно просить о нем. Если нет греха и неправды, а есть разница мнений, что прощать? То же самое касается государства, науки, многих других сфер.
Эгоизм стал их движущей силой, они фиксируют каждый свой шаг, круглосуточно отчитываются о себе в сети, недостаток лайков воспринимают как унижение, но проявляют гораздо меньшую, по сравнению с предыдущими поколениями, гражданскую активность и почти не принимают участия в политике. В театре не осталось зрителей – все актеры, все играют и все наблюдают, все оценивают и постоянно ждут оценки. В этом смысле лайк и Нобелевская премия – одно и то же.
Миллениалы умеют превращать себя в бренды, живя в жанре реалити-шоу. Они позитивны, склонны к конформизму и толерантности. Именно поэтому на глазах вымирает рок-музыка: если нет всех этих «мы против них», из чего и вырос рок, то главным становится «мы с вами» - эстрада, пошловатые ритмичные песенки, трогательные простенькие медляки, кем бы они ни исполнялись и как бы они ни имитировали «бунт». В этом смысле Шнуров и Киркоров, при всей внешней разнице абсолютно одно и то же, так как кричать и материться на сцене мало для того, чтобы считаться бунтарем. Особенно, если кричишь и материшься в Куршавеле или на Рублевке перед отдыхающими хозяевами жизни, получая от них наличными.
Мыслители, лайфхакеры настойчиво вытесняют мечтателей, визионеров. Поэтому проседают старые религии – созерцание и преклонение не для миллениалов, треть которых (!) нерелигиозны. И дело не только в этом – завися от телефона, сетей, лайков, родителей, они парадоксальным образом не хотят ни от кого зависеть. На примере телефона это хорошо видно - они любят телефоны, но не любят по ним разговаривать, поэтому все чаще пишут смс. Они настолько большое поколение, что внутри него складываются автономные микропоколения. Так, кто-то наблюдал картину, как две на вид пятнадцати-шестнадцатилетние девочки ехали в метро и обсуждали прошедший вечер. - Где ты была? - спрашивала одна другую. – В клубе. – Ну, и как там? – Скука. Одни двадцатилетние деды.
Обо всем этом и не только – небольшая, карманного формата, книжка Мишеля Серра «Девочка с пальчик». (М., 2016), представляющая собой вереницу красиво упакованных и п
реподнесенных мыслей о самом разном – образовании, обществе, поколениях, труде – пропущенных через пресловутую девочку. О многом, читая, можно подумать, кое-что додумать или продумать. В общем, есть над чем задуматься.
В этих лекциях, напоминающих эдакий интеллектуальный перформанс, Барт касается самых разных сторон жизни, глядя на них с непривычных точек. Так, он подходит к рассмотрению семьи через призму предельных, чрезвычайных ситуаций: с одной стороны, семейства «затворницы из Пуатье», полубезумной героини книги Андре Жида, которую ее родственники много лет держали дома взаперти, а с другой – раннехристианского монашества. Совместный быт людей формируется, с точки зрения Барта, как значимые практики, в ходе которых люди как-то согласовывают друг с другом смысл своих поступков. Они делают это на ощупь, и их исследователь тоже действует ощупью: разбивает материал на произвольные, не зависящие от изначальной концепции «фигуры», озаглавливает их условными греческими названиями и рассматривает их в случайном алфавитном порядке. Поэтому книгу можно читать, как угодно - не только с начала, но с середины или с конца.
В своих лекциях Барт проводит в качестве одной из главных мыслей соображение о том, что если вопрос о бытии в какой-то степени решен, то вопрос о «бытии вместе» только поставлен и ответить на него необходимо, так как речь идёт не о правилах общежития, а об онтологической возможности Единства. Это неудивительно, если помнить, какие интеллектуальные и поколенческие битвы шли во Франции и Европе в целом в 1950–1960-е годы, какие баррикады стояли и как поэтому важно было постараться найти общие точки соприкосновения. Это был ответ, но какой. И кто сам без греха, пусть первый кинет в него камень.
В процессе чтения Барта приходится сильно удивляться, если не поражаться тому факту, что все эти сложнейшие мысли, требующие непрерывного напряжения, серьёзной работы интеллекта, предварительного понимания многих вещей были изложены обычным студентам. Об этом же приходится думать, читая или слушая лекции о Прусте Мамардашвили, прочитанные тоже студентам. При всем желании невозможно представить сегодня аудиторию любого российского (и не только) ВУЗа, добровольно, напряженно и с интересом внимающую этим людям, не погибающую от тоски, зевоты, желания выйти в буфет и поковыряться с телефоне.
Очевидно, сегодня Барт, как Мамардашвили, были бы невозможны или стали бы интеллектуальными анахоретами, занимающимися взаимным опылением, то есть увлеченно общающимися с собой и своим близким кругом. Но для того времени именно эта аудитория для интеллектуала была наиболее желанной и благодарной – ведь лекции Барта (или Мамардашвили) были адресованы тем, кто по каким-то причинам не понимает ключевых вещей и, главное, сознает, что не понимает и страдает от этого непонимания. Как в случае с Бартом – от непонимания, как жить в обществе наравне с другими.
Поэтому Барт ничего не говорит о причинах этого непонимания, для него важно, что не могут понять, не могут жить и все. Поэтому сегодня лекции Барта в обществе, где все хотят казаться счастливчиками, хотя в совокупности столько счастья и на свете то нет, могут быть восприняты лишь как собрание примеров из жизни неудачников. Поэтому, прежде чем начать читать Барта, нужно согласиться с собственным несовершенством.
В заключение, пользуясь случаем, хочется обратить внимание на канал @importantlife, автор которого тоже говорит об искусстве и технологиях жизни. В качестве примера он в течение года ставит опыт над собственной жизнью. Идея эксперимента состоит в том, чтобы 2017 год прожить в реализации по-настоящему важных дел, уделяя им почти все время бодрствования, но при этом находя баланс и гармонию сразу во всем, без предпочтений. Возможно, многим окажется близок этот персональный опыт саморазвития и овладения полезными навыками.
Самый живой и волнующий материал того времени - периодика. Хроника событий - парады, митинги, всеобщее воодушевление и, как пел Башлачев "Царь-Пушкин в новой раме". Некоторые газеты выходят недопечатанными - слишком много событий, не успевают. Для сатирических и юмористических журналов раздолье. Знаменитый "Новый Сатирикон" выходит с "мочалом на колу" и большим плакатом в центре журнала "Слава вам!" Всего через полгода они будут не славить, а проклинать освободителей, которые ещё через полгода закроют журнал.
Резко актуализирована антицерковная тема - почти в каждом журнале шпильки в адрес духовенства и Церкви - так что это не при Сталине началось. Сюжеты везде одни и те же - издевательство над поверженных царём и ожидания неба в алмазах. К этой теме, кстати, хорошо подходит @dddjournalism — самый крупный канал в Телеграм о журналистике, медиа и хороших текстах на русском языке. Там собирают инсайды, серьезные статьи про развитие СМИ, помогают журналистам и редакторам найти работу. Интересно через прессу сравнивать две эпохи.
Любовь дает критерий, по которому всегда можно проверить справедливость и человечность любого поступка, это точное знание, когда ты во имя любви можешь нарушить закон. Только она дает право на это нарушение. Для достижения любви, как и для достижения всякой возвышенной цели, нужна полная самоотдача, напряжение всех сил. Стремление к любой цели, если оно основано на любви, закономерно приводит человека к мысли, что, если не отдать многого – сил и времени, не принести в жертву душевное спокойствие, праздность и лень, то достичь желаемого будет невозможно. Для того, чтобы горел огонь и было тепло, приходится колоть, носить и жечь дрова. И чем выше жертва и самоотдача, тем значительнее достигаемая цель. При этом жертвой, отказом от чего-то своего, личного, человек не просто достигает своей цели, но приходит к гораздо большему - наводит порядок, исправляет и совершенствует мир в целом, стремящийся к энтропии и несправедливости.
Именно в логике «абсурда любви» с точки зрения современного человека можно исправить мир и достичь любой цели. Есть японская притча о «Трех, потерявших по одному ре», иллюстрирующая именно такой подход к жизни. Один гончар нашел на дороге кошелек с тремя ре (золотая монета). На кошельке был указан владелец - плотник. Гончар принес кошелек хозяину, но тот отказался забрать его, сказав, что раз кошелек решил покинуть хозяина, то он не возьмет назад эти деньги. Поскольку гончар настаивал, пришлось пойти к судье. Выслушав их, судья добавил к трем ре еще одну собственную монету и разделил деньги пополам, отдав и плотнику и гончару по два ре, сказав: «Гончар мог забрать себе три ре, и теперь получит два, потеряв один ре. Плотник мог вернуть себе все деньги, но отказался и тоже потеряет теперь один ре. Также и я потеряю один ре. Мы все потеряли поровну». Трудно сказать, что было бы с нами, если бы каждый день сегодня кто-то не оплачивал во имя любви своими деньгами, временем, силами, возможностями общие неудачи и катастрофы.
Любовь к совершенству любимого и есть любовь, - писал Х.Ортега и Гассет. То есть любовь это страсть к пониманию другого человека. В одном из диалогов Платона эта страсть к пониманию зовется erotikhemania– любовное безумие. Любви не может быть, если человек не хочет понять. Проблема в том, что часто мы знаем те или иные вещи, знаем человека, не понимая их (его). Любовь дает это понимание, то есть превращает знание в веру. Любовь берет второстепенное и превращает в главное, берет частности и выделяет целое - не случайно тот же Платон называл любовью жажду целостности и стремление к ней.
Советовать «что-нибудь о любви» чрезвычайно сложно. Но рискнем. Это «Парадокс любви» французского эссеиста, публициста и писателя Паскаля Брюкнера. (М., 2010). Как повлияли социокультурные сдвиги последней трети XX века на мир чувств, отношений и ценностей? Нужно ли выдумывать любовь заново? Достижима ли свобода в любви? Что такое расставание и для чего оно? Страсть и конформизм любви, запреты и пустота супружеского ложа, остывание тела и ожидание нового… Все это у Брюкнера, книга которого доступна в сети.
Фото из альбома 1957 года. Встреча Ленина и Ворошилова с красноармейцами.
Читать полностью…
#редкаякнига В продолжение ленинской темы - редкий альбом фотографий Ленина, ценный тем, что это первый альбом его фотографий. Издан в 1927 году на двух языках - русском и французском (дала о себе знать дореволюционная традиция). Выполнен альбом прекрасно - большой формат, бумага высшего качества, иллюстрации прикрыты полупрозрачной калькой, на которой сделаны подписи. В целом это прекрасный образец советской полиграфии 1920-х годов. Альбом интересен тем, что содержит фотографии, которые больше никогда не встречались в других изданиях вплоть до конца 1980-х годов - фото с "врагами народа" Каменевым, Троцким, фото Ленина на смертном одре. Когда Ленин станет "вечно живым", его "смертные" фотографии исчезнут из всех печатных изданий о нем. Наконец, альбом содержит ряд фотографий, которые затем издавались, но в ретушированном и обрезанном виде, так как на них были все те же "нежелательные" персонажи (см. ниже)
Читать полностью…
После смерти Ленина в его память происходит масштабное переименование городов, селений, площадей, улиц, переулков, присвоение его имени предприятиям и организациям. Возникли предложения предложить руководству поселков и малых городов взять по одному беспризорному мальчику, воспитать его «в духе ленинизма» и присвоить фамилию «ИЛЬИЧ», заменить слово «рабочий» производным от «Ленин», переименовать воскресенье в «ЛЕНИНДЕНЬ» и посвятить его изучению ленинизма (т.е. налицо замена православного воскресенья на день, посвященный новому богу). Начинается широкомасштабная установка памятников вождю по всей стране (возникло предложение поставить на Красной площади Москвы стометровую статую Ленина). Выходят тысячи книг, посвященных Ленину, его статей и работ, становящихся новым священным писанием. «Мы просим, – обращались крестьяне через газету к руководству, – чтобы выпустили книжку о жизни и делах дорогого тов. Ленина и его заветы, чтобы эта книжка была бы нам заместо Евангелия». Во многих крестьянских избах фотопортрет Ленина нередко помещался в красный угол, рядом с иконами.
Когда началось создание мавзолея Ленина, газеты писали, что мавзолей должен превратиться в «место паломничества всего свободного человечества» и затмить собою святыни Мекки и Иерусалима. Лежащее в гробу «как живое» тело вождя производило на «верующих коммунистов» гораздо более сильное впечатление, чем его образ на картинах или плакатах. Мавзолей демонстрировал единство Ленина и партии максимально наглядным, магическим способом: новые партийные руководители стояли на трибуне Мавзолея, а под их ногами лежало тело основателя партии. Таким образом, мавзолей становился памятником и могилой вечно живого бога. Не случайно в советских газетах мавзолей называли «святыней», «неиссякаемым источником революционной энергии». Вокруг мавзолея начинают складываться ритуалы. К нему приходят космонавты перед полетами, молодожены в день свадьбы возлагают к мавзолею цветы.
После смерти Ленина его культ продолжает развиваться. Ленин преподносится как бессмертный, всепроникающий дух. «Ленин всегда живой. Ленин всегда с тобой. Ленин в тебе и во мне» пелось в популярной песне тех лет. В журнале «Огонек» в 1940-е годы предлагалось, если случилась семейная неприятность, не ладится дело на производстве, наступил упадок духа, придти в мавзолей или просто постоять у мавзолея на Красной площади и депрессия уйдет, проблемы решатся. В рабочей среде родилась традиция приносить к мавзолею записки с просьбами и жалобами к Ленину (так же как сегодня верующие оставляют на могилах святых записки с молитвами и прошениями). Возникают «святые места», связанные с жизнью и деятельностью Ленина. В каждой воинской части, на каждом заводе, в каждом колхозе и совхозе устраиваются «часовни» - ленинские комнаты, «красные уголки», само название последних отсылает нас к «красным углам» изб, где был киот с иконами.
Об этом любопытнейшем феномене можно еще долго говорить, но лучше обратиться к едва ли не единственной работе, посвященной данному явлению. Это книга американской исследовательницы Н.Тумаркин «Ленин жив. Культ Ленина в Советской России». (СПб., 1997). Достоинство этой книги в том, что она не похожа на американское кино о России, эдакая поп-этнография с медведями в ушанках с кокардами и крестьянскими избами, увенчанными церковным куполом. То есть, написана серьезно, на очень большом материале. Разумеется, наловить внимательным взглядом каких-то мелочей можно, но, тем не менее, данная книга хорошее начало для дальнейшего движения вперед, к пониманию квазирелигиозной феноменологии советской эпохи в целом (речь идет, в данном случае, прежде всего о ранних периодах истории СССР).
У истоков каждой новой эпохи обычно стоял человек, личность которого обозначала вектор развития наступающего времени, задавала ее координаты и масштаб. Августин Блаженный обозначил переход от человека античности к человеку Средних Веков, Декарт создал человека Нового времени, Кант встал у истоков человека времени новейшего, Хайдеггер стал «последним философом» прошлого столетия, подведя черту под классической философией.
Шарль Бодлер, французский поэт и Enfant terrible своего времени, обозначил начало эпохи модерна, о которой мы говорили совсем недавно, и закрыл последнюю страницу эпохи Просвещения. Да, она еще продолжалась, но это было уже только содержание и список использованной литературы.
Модерн был временем, когда все писали и рисовали хорошо. Когда все вдруг научились это делать, когда сама среда отбрасывала все неталантливое, среднее, невнятное. Когда порок стал притягателен, а смерть блаженной и ожидаемой. Все чувства вдруг обострились и романтики и мечтатели того времени, ненадолго научились описывать свою любовь, ненависть, ужас, тоску и скуку так, как никто с тех пор не мог ее описать. Бодлер сумел ближе всех подойти к краю пропасти, он пустил свою душу паломничать по безднам, беспутью и дебрям, и когда она возвращалась в тесное тело израненная, одичалая, обессилевшая, с пустой котомкой, он писал то, что она говорила ему.
Когда на горизонт, свинцовой мглой закрытый,
Ложится тяжкий день, как тягостная ночь,
И давят небеса, как гробовые плиты,
И сердце этот гнет не в силах превозмочь,
Когда промозглостью согнившего колодца
Нас давит тяжкий мир, когда в его тисках
Надежда робкая летучей мышью бьется
И головой о свод колотится впотьмах,
Когда влачат дожди свой невод бесконечный,
Окутывая все тяжелой пеленой,
И скука липкая из глубины сердечной
Бесшумным пауком вползает в мозг больной,
Тогда уходит жизнь, и катафалк огромный
Медлительно плывет в душе моей немой
И мутная тоска, мой соглядатай темный,
Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.
И вдруг колокола, рванувшись в исступленьи,
Истошный долгий вой вздымают в вышину,
Как сонм теней, чье смертное томленье
Упорной жалобой тревожит тишину.
Если бы каждый человек в минуту отчаяния мог передавать свои ощущения точно так же, ему было бы или намного легче, или он сразу бы покончил с собой. Неудивительно, что Бодлер в конце концов он оказался в доме умалишенных, где в горячке метался на казенной кровати, как сказал бы Иустин Попович «сжимался и трепетал на одре вечной смерти, царство которой сам и установил». Там же и умер. Его «Цветы зла» сегодня до сих пор никто не превзошел, но, прежде чем читать, лучше посмотреть, кто переводил – от этого зависит очень многое (стихотворение выше переведено Эллисом – на наш взгляд, у него лучшие переводы Бодлера).
И вот совсем недавно впервые на русском языке вышла проза Бодлера, его мысли, характеристики современников и предшественников, наброски, заметки о драматургии, литературе, искусстве, смехе под точным названием «Мое обнаженное сердце». (СПб., 2013). Он предстаёт перед нами оригинальным мыслителем (поэты и писатели в то время не могли быть глупы), его наблюдения так же метки и образны, как и его стихи, а в чем то даже точнее и образнее (точно так же Ключевский, например, в чем-то глубже своих работ в своих же записных книжках, а Ильф в письмах). «Робеспьера ценят только потому, что он сказал несколько красивых фраз», - это сегодня применимо к десяткам фиктивных «знаменитостей», а «настоящий герой наслаждается жизнью в одиночку» звучит как парадокс в сегодняшнюю эпоху массовых движений, массовых развлечений, массового потребления и даже массовых смертей.
А в целом через Бодлера легче понимается и наше время, эдакий модерн наоборот, когда все поразительно бесталанны, восхитительно пошлы, массово ни на что не способны. Когда эпоха притягивает и увеличивает ничтожество, бездарность, гулкую пустоту, умеющую только околачиваться в элитных приемных и фиглярствовать. Впрочем, к заметкам Бодлера лучше приступить все-таки после «Цветов зла». Другой вопрос – захочется ли?
Никогда так тесно не сплетались философия, психология и искусство. В принципиальном алогизме и идиотизме дадизма и сюрреализма можно видеть бунт против регламентирующей роли разума и утверждение единственно истинной реальности – бессознательного. Именно Фрейд, имевший для Запада в то время то значение, которое Маркс имел для России, открыл для искусства и новые темы (сновидения, кошмары, галлюцинации) и новые творческие методы (метод случайных ассоциаций и впечатлений, метод автоматизма письма и т.д.). В искусстве соединяются и переплетаются культуры и времена – восток и запад, юг и север, мифология, сказки, язычество, античность. Мир пытаются переделать и изменить искусством, для чего искусство выносят на улицу. Фасады домов украшаются картинами и надписями, проходят мистерии и празднества, позднее это доведут до апофеоза Мейерхольд, Татлин и Малевич. Не случайно именно тогда были поставлены глобальные вопросы о бытии и метафизике, оформленные и высказанные позднее Хайдеггером.
Модерн охватил все стороны жизни, он стал стилем жизни, частями которой становились архитектура, одежда, вазы, мебель, издания, цвета - серо-голубой, оливково-зеленый, соломенный, палевый, бледно-розовый. Все части были равновелики, любой элемент мог стать главным, что особенно хорошо видно в архитектуре, когда главным может быть дверь, окно или лестница. Благодаря возникновению новых технологий строительства и новых материалов, прежде всего бетона, стало возможным менять характер материала – из бетона можно было создать текучие линии, и он увлек за собой и другие материалы. Следом за ним «потекли» дерево, мрамор, стекло. Для того, чтобы это увидеть, нужно сходить в особняк Горького (Шехтеля) на Никитской.
В целом же этот праздник духа и страсти не мог продолжаться долго, как не может продолжаться долго всякое возбуждение и напряжение. Модерн стал увядать и погиб на Западе под грузом проблем 1930-х годов, хотя название эпохи было присвоено и модерном с тех пор стали называть все подряд главным образом для того, чтобы создать хоть какую-то почву для «постмодерна». А в советской России был просто ликвидирован, объявлен буржуазной пошлостью. Парадоксальным образом его черты можно затем видеть лишь в линиях станции метро «Маяковская», в сочетании камня и металла, в бледных небольших мозаиках – так тонкая травка пробивается сквозь асфальт. Автор станции Душкин сильно рисковал, но «Маяковская» и сегодня одна из самых лучших и выразительных станций метро.
Посоветовать одну книгу о модерне невозможно – есть отдельные великолепные работы по архитектуре, живописи, настроениям того времени. (Из последних наиболее интересных – каталог (на двух языках) выставки в парижском музее Монмартра «Autour du Chat Noir: Arts & Plaisirs à Montmartre 1880-1910 («Вокруг Chat Noir: искусство и удовольствия Монмартра 1880-1910»). 2012. – в нем изумительно показана LaBelle Époque, ее атмосфера через призму мира кабаре). Но надо с чего-то начинать. Для этого лучше всего подойдет В.Д.Сарабьянов «Стиль Модерн». М., 1989. Надеемся, что окажется интересно.
Можно вспомнить, что переход от античности, в которой написанный текст был второстепенен по сравнению с риторикой, к христианству отразился, в том числе и во внешних формах, выразившихся в переходе от свитка к кодексу. Замена же кодекса на компьютерный дисплей по мнению Р.Шартье «производит более радикальный переворот, поскольку изменяются сами способы организации и структура носителя письменного текста».
Последнее соображение заставляет обратить внимание на амбивалентный характер восприятия книжной и компьютерной реальности. В обществе нормально воспринимается, когда человек общается с книгой, ее героями, это свидетельство глубокого проникновения в текст, установления таинственной духовной связи между автором и читателем. Но когда человек начинает общаться с компьютером, в лучшем случае на него начинают поглядывать с нехорошей улыбкой, в худшем кладут в постель и бегут за врачом, священником и нотариусом. Это проистекает из ментального осознания книжной и компьютерной реальности, как живой (первая), и мертвой (вторая). Парадоксален, но непреложен тот факт, что компьютерные тексты и в целом (Интернет)-реальность, населенная миллионами движущихся и говорящих персонажей, воспринимается как мертвая ирреальность, иной, холодный, бездушный, инфернальный мир. Поэтому большинство и ведет себя в сети иначе, нежели в повседневном мире (может показаться странным, но для понимания закономерностей такого поведения может помочь исследование феноменологии средневекового юродства). Книгу нельзя испачкать, порвать, сжечь, выбросить, наступить на нее ногой, она требует уважения и особого отношения. Она живая. Разбить, сломать, выкинуть компьютер, отнестись к нему с пренебрежением и различными оттенками презрения есть норма жизни. Он мертвый. Некто сидит днями за книгой – молодец, будет толк. Засел в Интернете, часами не отрывается от экрана – знак беды, сигнал тревоги. Книга есть средоточие истины, компьютерный мир – вместилище лжи. От книги можно набраться сил, компьютер высосет из тебя все соки.
Одна из лучших работ, посвященных значению книги в истории человечества, ее влиянии на культуру и сознание, это «Галактика Гутенберга» М.Маклюэна. Она посвящена феномену печатной культуры и таким коммуникационным медиа, как письменность и печать. Главный вопрос, которым задается Маклюэн, таков: в работе человеческого сознания нет и следа линейности или последовательности, но именно такая цепь стала для нас индикатором логики и рассудка. Как же случилось так, что на многие века линейная и непрерывная структура, где каждый последующий элемент зависит от предыдущего, стала принципом организации всего общества, его физических и социальных структур? Основной тезис Маклюэна состоит в том, что письменность и печать (они упоминаются вместе и взаимозаменяются, потому что дело, начатое первой, завершила вторая технология) ответственны за появление и развитие западного типа культуры со всеми вытекающими из нее последствиями. Устная культура характеризуется эмоциональностью, разнообразием ощущений и переживаний, - считал он. - Письменная же культура — исключительной холодностью, однообразностью эмоций, узостью спектра. Письменная культура это культура визуальная. Будучи написано, слово перестает принадлежать миру слуха, теперь оно воспринимается глазом.
Письменность переводит речь в визуальную материю. Значит, речь идет об эмоциональности устного мира и холодности визуального. И дело не только в том, что теряется магическая сила слова, сила, которой обладало слово устное. Визуальный мир холоден еще и потому, что он односоставен, он исключает из своей системы другие пространства и чувства, выдвигая на первый план только одну способность — способность выражать все словами по законам письменной речи. Технологией письма и печати порождено линейное мышление, особый тип логики (причинно-следственные связи), представление о пространстве, как контейнере; и о времени, как о прямой с делениями. Принцип работы алфавита и печатного станка: фрагментация, гомогенизация, формирование последовательной линии и механическое повторение, — передается на все общество.
" Got thirteen channels of shit on the TV to choose from» (У меня есть сорок каналов дерьма по ТВ, чтоб было из чего выбирать) пел когда-то «PinkFloyd» («Nobody home»). Кто из нас, просмотрев вечерний выпуск новостей, хоть раз не задал себе вопрос: «А зачем мне это показали и рассказали?». Кто из нас не видел в топе Яндекса примерно такую подборку: теракт, убийство, поджог, взрыв и отравившийся. У каждого время от времени возникает ощущение, что новости собирают маньяки или выгнанные за пьянство патологоанатомы. Когда же люди хотят хоть как-то избавиться от такого рода «новостей» из морга, им тут же рассказывают: «Это не журналисты такие. Это жизнь такая. Мы только зеркало». На любой вопрос на эту тему мы видим с трудом сдерживаемую агрессивность по отношению к тем, кто задает элементарные, в сущности, вопросы по поводу качества продукции. Отсюда становится понятно, что позиция это не личная, а должностная.
Каналы пускают в эфир то, что похоже на их владельцев. В наших, разумеется, интересах. Дескать, они рады бы преподносить нам что-то серьезное и вечное, но это мы с вами настойчиво хотим смотреть и читать исключительно про убийства, жизнь «звезд» и прочую «осетрину второй свежести», а все остальное «всё равно не поймём». Простые рыбаки и мастеровые понимали то, что говорил им Христос, обычные, только вчера крещеные киевляне поняли со слуха сложнейшее «Слово о законе и благодати» Иллариона, просто прочитанное им в церкви, И.Сытин огромными тиражами печатал дешевые, по копейке за том, издания классиков для простых людей. Булгаковский Полиграф Полиграфович читал не Ната Пинкертона, а «Переписку Энгельса с Каутским»… Еще совсем недавно миллионы людей понимали и Высоцкого и Бродского и Пастернака и фильмы Тарковского и «PinkFloyd» с «EmersonL&P», покупали втридорога на черном книжном рынке Цветаеву и Н.Федорова - а сейчас вдруг оказались обречены на убогие «новости» о трупах и Малахова с Кеосаяном.
Новости сегодня больше чем новости – это инструмент управления не только людьми. Известно, что время бомбежек Югославии авиацией НАТО корректировалось по графику новостных выпусков CNN, а военная операция США «Буря в пустыне» осуществлялась как «война для телевидения». Определить свое отношение к новостям, к их все возрастающему месту в нашей жизни сегодня одна из самых актуальных задач самосохранения и выживания в условиях захлестывающего нас вала информационного мусора.
Для этого известным Аленом де Боттоном, британским писателем, философом и публицистом (многие его книги переведены у нас) была написана книга с характерным названием «Новости. Инструкция для пользователя». (М., 2015). Он задает важные вопросы – что такое новости, для чего мы их смотрим, что происходит в результате просмотра и можно ли их не смотреть. «Мы ставим наши жизни, - пишет он, - в зависимость от получения очередной дозы особо важной информации о самых значительных достижениях, катастрофах, преступлениях, эпидемиях и любовных неурядицах, выпавших на долю человечества в любом уголке нашей планеты после того, как мы узнали обо всем этом в прошлый раз. Данная книга – попытка показать, что эта повсеместно распространенная и знакомая привычка гораздо более неестественна и потенциально опасна, чем представляется». Новости сегодня имеют религиозный характер и «занимают положение, по меньшей мере равное тому, которое в прошлом отводилось религии: заутреня превратилась в информационный выпуск за завтраком, вечерняя молитва – в итоговый выпуск новостей. Новости … требуют, чтобы мы относились к ним с тем же благоговейным ожиданием, какое ранее испытывали к вере. Здесь тоже мы надеемся прикоснуться к откровениям, узнать, что хорошо и что плохо, понять глубину страданий и осознать логику существования. Здесь тоже отказ от участия в ритуалах может привести к обвинениям в ереси. Новости … создают в нашем сознании новую планету вкупе со своими, зачастую сильно разнящимися приоритетами». Книга небольшая и легко читается, а для тех, кто привык к электронным текстам, она есть в сети.
http://knijky.ru/books/novosti-instrukciya-dlya-polzovatelya?page=1