Лучшие книги 2025 года
Я не случайно так много писал в последнее время о книгах. 2025 год выдался весьма урожайным на хорошие издания нон-фикшн. Вообще нынешняя издательская деятельность в России – это какое-то чудо. На фоне всего, что нас окружает, приток высококачественных книг лишь нарастает. Несмотря на переполненность книжных шкафов (у меня в библиотеке собрано порядка 6000 томов, не считая электронных), стараюсь покупать и читать всё лучшее, поскольку долго такое чудо продолжаться не может, и кое-что из уже изданного, возможно, окажется недоступно.
Я приведу лучшую десятку (конечно, по моей личной оценке и из сферы моих личных интересов) уходящего года. Пока без учета тех книг, которые вышли только что и помечены 2026 годом (о них скажу позже). Перечисляю в алфавитном порядке, поскольку ранжировать столь разные издания внутри десятки невозможно:
1. Атнашев Т. Бюрократия или Порядок без хозяина. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге.
2. Верт П. 1837: Скрытая трансформация России. М.: Новое Литературное Обозрение.
3. Власов Н. Немцы после войны: Как Западной Германии удалось преодолеть нацизм. М.: Альпина нон-фикшн.
4. Голосов Г. Власть в погонах: Военные режимы в современном мире. М.: Альпина Паблишер.
5. Данилевский И. Интеллектуалы древней Руси: Зарождение соблазна русского мессианизма. М.: Новое Литературное Обозрение.
6. Димблби Д. Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии. М.: Альпина нон-фикшн.
7. Коллинз Р. Насилие: Микросоциологическая теория. М.: Новое Литературное Обозрение.
8. Островский Д. Европа, Византия и «интеллектуальное молчание» древнерусской культуры. СПб.: Библиороссика.
9. Пайен Г. Хайдеггер: католицизм, революция, нацизм. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС.
10. Томпсон Э. Виги и охотники: Происхождение Черного акта 1723 года. М.: Новое Литературное Обозрение.
Естественно, не вставляю в этот список свою книгу «Пути России от Ельцина до Батыя: История наоборот» (М.: Новое литературное обозрение), вышедшую в уходящем году. О ней не мне судить. Но хотелось бы надеяться, что читателям она понравилась. Во всяком случае, покупают ее чрезвычайно активно.
Когда Мартин Хайдеггер – германский философ, национал-социалист и антисемит по собственной инициативе ушел с поста ректора Фрайбургского университета и вновь оказался простым профессором, внезапно выяснилось, что он тоже может стать мишенью для нападок, поскольку в высших сферах на него, конечно, обиделись и потеряли желание защищать. Этот «философский фюрер», стремившейся осуществить в своей науке столь же масштабные преобразования, как те, что Гитлер делал в политике, почти попал на другую сторону «баррикад» из-за доноса рядового философа – Эриха Йенша. Большая философская проблема состояла в том, что доносчик обнаружил у Хайдеггера еврейско-философствующий дух, который был столь же соблазнительным, сколь и опасным. Как значилось в доносе, «мышление Хайдеггера в точности соответствует талмудическо-философствующему мышлению. Поэтому оно неизменно обладает наибольшей притягательностью для евреев, их потомков и их собратьев по ментальной структуре. Позволить Хайдеггеру оказывать решающее влияние на формирование и отбор новых университетских поколений – значит установить в университетах и в интеллектуальной жизни отбор в пользу потомков евреев, которые все еще остаются среди нас» (Пайен Г. Хайдеггер: католицизм, революция, нацизм. М.: Изд. дом РАНХиГС «Дело», 2025, стр.461).
Хайдеггер не был евреем, но «обевреившимся» (это его собственный термин, употреблявшийся в отношении – католиков и либералов арийской крови) мог теперь оказаться запросто. Писал он свои трактаты столь заумно и столь тяжеловесно, что власть имущие, не способные, конечно, пробиться через подобные тексты, запросто могли подумать, что налицо и впрямь какой-то опасный для режима талмудизм. Как говорил Геббельс, «здесь я решаю, кто еврей», и подобное решение какого-нибудь влиятельного партайгеноссе, значило больше, чем чистота арийской крови.
К счастью для Хайдеггера дело обошлось без репрессий. Но вообще-то весьма опасной штукой является принятая по сей день в некоторых научных кругах мода писать тексты таким вычурным языком, который отпугивает нормального читателя, и создает впечатление, будто лишь словоблудие является большой наукой. Книгу или статью, которую никто не понимает, доносчику легче интерпретировать таким образом, что под какую-нибудь «статью» автор запросто попадет.
В издательстве "Новое литературное обозрение" большая предновогодняя распродажа с 20-процентной скидкой на все книги. Я в последнее время рекомендовал несколько книг этого издательства. Самое время их приобрести. В Петербурге - в магазине НЛО на Литейном 60 во дворе (код на калитке 7598). И про мои книги не забудьте. Это будет лучший подарок для меня к Новому году 😊. А если серьезно - напомню то, что писал год назад. Мне бы очень хотелось, чтобы книга "Как мы жили в СССР" попала к максимальному числу умных молодых людей. Я ее написал, НЛО издало. Вы можете подарить детям, внукам, друзьям и ученикам на Новый год. Спасибо. https://www.nlobooks.ru/events/novosti/novogodnyaya-rasprodazha-nlo-skidka-20-vsye/
Читать полностью…
Истинная трагедия событий 14 декабря состоит в том, что российское общество оказалось расколото не столько по идеям и интересам, сколько по статусам. Наверху находилось небольшое число прогрессивных государственных деятелей, стремившихся к переменам, но окруженных чиновниками, не понимавшими и не желавшими понимать важность отмены крепостного права. При этом в нижней части образованного общества находилось уже довольно большое число молодых энергичных людей, готовых к преобразованиям и патриотически настроенных, но оторванных от центра принятия решений и не имевших никакой коммуникации с государем. В России не было парламента, где царь мог хотя бы встретиться с представителями общества и выслушать их речи, не было прессы, способной отразить общественные настроения, а, самое главное, не имелось доверия между верхами и низами, разделенными множеством иерархических ступеней. Мятеж оказался единственным способом достучаться до царя и сказать ему, что «есть кем взять», но как новый царь, так и мятежные реформаторы сыграли свои роли крайне неудачно и на три десятилетия задержали прогрессивные преобразования
То, как рассуждают некоторые комментаторы о России, о наших проблемах и наших задачах, напоминает мне шахматную игру. Перед глазами такого «игрока» находится доска, на которой можно свободно передвигать фигуры. Особенность подобной «игры» состоит в том, что сам игрок находится вне доски – в абсолютной безопасности. И то, что для пешек и ферзей является борьбой не на жизнь, а на смерть, для него – то ли минутное развлечение, то ли жизненная самореализация, но в любом случае – игра с фигурками, а не игра собственной судьбой.
В ходе такого состязания «наш герой» склонен к красивым жертвам фигур. Причем, чем более крупной фигурой он пожертвует, тем большее впечатление произведет на зрителей и на тех потомков, которые будут потом разбирать и анализировать его партию. В шахматах особенно красивыми считаются те партии, где игрок жертвует фигуры, а затем неочевидным для зрителя маневром выигрывает у противника, неспособного просчитать комбинацию на несколько ходов вперед. В реальной жизни, а не в шахматной партии, жертва фигуры означает сломанную судьбу этой фигуры, но игрока, находящегося за пределами доски, подобные перспективы не волнуют. Он ведь захвачен азартом игры и мыслью о том, как потомки будут вспоминать его блестящую партию. А если сгорит в борьбе какая-то деревяшка, называющаяся ферзем или ладьей, то стоит ли вообще об этом переживать?
Еще одна особенность политики, как шахматной игры, – это мысль о том, что всегда можно расставить фигуры заново и переиграть партию. Пять раз уступил сопернику, но зато обрел опыт и затем начал выигрывать. «Деревяшки» все стерпят. Они ведь существуют лишь для того, чтобы ты играл.
И, наконец, шахматист считает, что политическая игра, как шахматная, ведется по определенным правилам, которые запрещают дать конем по голове противнику. Но на самом деле подобный ход всегда есть в запасе у игрока политического, а потому шахматист неизменно проигрывает, все более злясь при этом не на себя любимого, а на недостаточно жертвенное поведение фигур.
Друзья, уже завтра состоится презентация новой книги Сергея Жаворонкова и Константина Яновского «Консерватизм. Невыученные уроки» с участием авторов и историка консервативного движения Ивана Денисова! На мероприятии будет организована продажа книги издательством "Социум", также можно будет купить книги и мерч Центра Адама Смита.
11 декабря 2025 года в 19.00
Пространство «Открытый мир»
Зал 2, второй этаж.
Москва, ул. Павловская, д. 18.
Метро Тульская.
Для вашего удобства публикуем схему прозода от метро Тульская.
Бесплатная регистрация ещё открыта, ждём всех!
Одну из самых интересных характеристик Сталина я нашел в воспоминаниях Константина Симонова «Глазами человека моего поколения». Вспоминая состояние души, возникшее в связи с кончиной вождя, мемуарист отмечает: «Меня метало между разными чувствами и разными точками зрения по разным поводам. Первым, главным чувством было то, что мы лишились великого человека. Только потом возникло чувство, что лучше бы лишиться его пораньше, тогда, может быть, не было бы многих страшных вещей, связанных с последними годами его жизни». Симонов не разъясняет это (почти шизофреническое) замечание, не пытается дать ему рациональную трактовку. Поэтому интерпретировать метания Константина Михайловича можно, как угодно. Напрашивается, конечно, самое простое объяснение: мол, пока Симонов был в фаворе, считал Сталина великим, не замечая многомиллионных жертв, связанных со сталинским деспотизмом и авантюризмом, но, поскольку перед кончиной, полубезумный вождь готов был в агонии крушить все вокруг, писатель впервые почувствовал угрозу лично для себя.
Но можно из наблюдения Симонова сделать и фундаментальные выводы, хотя вряд ли сам Константин Михайлович с ними согласился бы. В том пространстве, в котором Симонов мог получать непосредственные впечатления от сталинской деятельности, вождь выглядел человеком нестандартным. Он досконально знакомился с таким объемом художественной литературы, с каким вряд ли знакомился хоть один лидер в истории России. С точки зрения стандартного советского интеллигента Сталин и впрямь был велик: книжки читает, анализирует тексты почти как профессиональный критик. Мы ведь привыкли выдавать начитанность за большой ум. Таким образом, получается, что на фоне всяких царей былых времен Сталин и впрямь велик. Однако еще несколько лет подобного величия – и управленческий хаос сметет страну. Это Симонов начинал понимать, несмотря на то что близко видел Сталина лишь на заседаниях, связанных с литературной проблематикой.
Вождь, искренне стремившийся к знаниям, нахватался сведений из разных областей жизни. Но подобная «образованщина» оказывается хуже неграмотности. Темный мужик без размышлений может начистить морду соседу. А вот великие идеи в голове полуобразованного правителя оборачиваются миллионами жертв.
Воскресенье. Новые стихи.
Видео.
***
Чудеса! Я проснулась опять
В том же веке, на той же планете
И пытаюсь при утреннем свете
Для чего я проснулась понять.
Это бонус, подарок, фавор,
Нечто вроде спасительной манны?
Или кто-то чужой, не гуманный,
Покарав, вынес мне приговор?
***
Я жила так долго, поняла так мало,
Поняла, что небо на рассвете ало.
Поняла, что осень, яркая вначале,
Несмотря на просинь, не чужда печали.
И, покуда страсти живы, душу грея,
Не тяни со счастьем, радуйся скорее.
--------------------------------------
Видео - 2: стихи из новой книги «Передний край»
(М.: «Пироскаф», октябрь 2025 г.).
Дорогие москвичи! Советую обратить внимание на презентацию книги Сергея Жаворонкова (информация выше). Предварительный вариант "Консерватизма" меня очень заинтересовал. Когда прочитаю окончательный вариант, напишу о ней подробнее. а пока послушайте авторов 11 декабря.
Читать полностью…
Что случилось в России в 1837 году? Да-да, именно восемьсот, а не девятьсот. Про большой террор все знают. А что было на сто лет раньше? Знатоки вспомнят, наверное, про гибель Пушкина, но, хоть он и «наше всё», вряд ли сочтут это эпохальным событием. Однако американский историк Пол Верт написал книгу «1837 год. Скрытая трансформация России» (М.: Новое литературное обозрение. 2025). Я бы добавил эту книгу к числу лучших новинок нон-фикшн нынешнего года.
Дело в том, что мы привыкли выделять те моменты в истории, когда происходили бунты и революции, реформы и реформации, войны и примирения. Но трансформации никогда не бывают одномоментными. Мир трансформируется, потому что в нем происходят медленные изменения: технические инновации, смена поколений, нарастание протеста… Пол Верт рискнул предположить, что большие изменения, случившиеся в нашей стране во второй половине XIX века, вызревали в Николаевской России, когда на первый взгляд царил застой. Автор книги взял для рассмотрения именно 1837 год несколько условно. Но в целом, наверное, можно сказать, что в промежутке между восстанием декабристов и Великими реформами Александра II произошли события, которые не менее важны, чем то, что случилось 14 декабря 1825 г. и 19 февраля 1861 г.
В 10 главах Верт рассмотрел 10 событий: гибель Пушкина, премьеру «Жизни за царя» Глинки, дело Чаадаева, большое путешествие цесаревича Александра, создание губернской прессы, формирование министерства государственных имуществ, войну в Средней Азии, объединение грекокатолической церкви с православной, строительство первой железной дороги, пожар в Зимнем дворце. Какое значение имело каждое из них, я здесь объяснять не стану: лучше почитать саму книгу. Со своей стороны добавлю, что, полностью разделяя главную идею Пола Верта о значении скрытой трансформации, я бы, скорее, обратил внимание не на конкретные события, а на формирование в Николаевской России нового поколения людей – тех, кто осуществил Великие реформы. Впрочем, эту мысль я в своей книги «Пути России от Ельцина до Батыя» развил достаточно подробно.
PS: Петербуржцам напомню, что лучше всего покупать книги издательства НЛО в магазине НЛО на Литейном 60, но теперь там на калитке, ведущей во двор, надо вводить код – 7598в.
Вчера знаменитый политолог Владимир Гельман вспоминал, как ровно два года назад вышла моя "Русская ловушка". Володя тогда сказал очень лестные для меня слова об этой книге. Я горжусь отзывом Гельмана и сравнением с Чарльзом Тилли.
Вчера выяснил, что книга полностью распродана издательством: как первый тираж 1500 экземпляров, так и допечатка - еще 1500. В основных интернет-магазинах, кажется, тоже не купить. В "Подписных изданиях" книга закончилась недели две назад. Но что-то осталось еще в небольших магазинах. Например, один экземпляр есть в "Своих книгах" на экзотической улице Репина в Петербурге.
Я стараюсь все больше уделять здесь внимания новым хорошим книгам по истории и социальным наукам, поскольку проблем с образованием в России становится, увы, все больше, и спасение «утопающих» (то есть тех, кто хочет чему-то толковому научиться) становится делом рук самих утопающих – студентов, аспирантов, молодых исследователей. Уже писал о двух изданных в 2025 году бестселлерах – Власов Н. Немцы после войны (М.: Альпина нон-фикшн, 2025) и Голосов Г. Власть в погонах (М.: Альпина Паблишер, 2025). Сегодня хочу пару слов сказать еще про одну книгу: Атнашев Т. Бюрократия (СПб.: Изд-во Европейского ун-та, 2025).
Издательским лицом Европейского университета в Санкт-Петербурге уже много лет является серия небольших книжек (размером с ладонь) «Азбука понятий». Не все работы этой серии удачны, но большинство книг оказывается чрезвычайно полезно для тех, кто хочет разобраться в основных проблемах социальных наук. Среди авторов этой серии были и Иван Курилла, написавший книжку «История», и Григорий Голосов, написавший «Автократию», и Михаил Велижев, написавший «Цивилизацию», и Михаил Кром, написавший «Патриотизм». Как минимум, эти четыре книжки я советовал бы каждому, кто хочет изучать социальные науки, поставить дома на полку. И «Бюрократию» Атнашева тоже. Хотелось бы мне видеть там и книжку Дмитрия Травина «Модернизация»… но написать ее так и не удалось.
Важнейшим преимуществом удачных книг серии «Азбука понятий» является то, что они представляют собой не вольные размышления авторов на заданную тему, а краткий, но вполне профессиональный, рассказ о том, как стоит в науке данная проблема. И Тимур Атнашев рассказывает весьма профессионально, избегая двух крайностей, в которые часто впадают авторы, размышляющие о бюрократии. С одной стороны, есть опасность впасть в ура-демократическое настроение, вешая на несчастных чиновников всех собак. С другой – поддаться псевдовеберианскому настрою, согласно которому рациональная бюрократия – важнейшая опора прогресса. Но Атнашев не идет ни по тому, ни по другому пути, а исследует реальное функционирование бюрократии в разных условиях, стараясь показать, как можно приручить этого «дикого зверя».
Мои тексты читают редко. Нет-нет, я не жалуюсь на число читателей и на объем продаж моих книг. С этим все хорошо. Но в какой-то момент я стал обращать внимание на то, что реально в ряде случаев читается не мой текст, а текст отредактированный. Причем не каким-то сторонним редактором, а самим читателем, который при этом полагает, будто читает именно мой текст.
Примерная схема, насколько можно понять, такова. Берется мой текст, бегло просматривается, а затем в каком-то месте читатель мысленно (даже не замечая этого) вставляет в него пару фраз, которые с его точки зрения там обязательно должны быть, и без которых материал для него не представляет интереса. В нашей сегодняшней ситуации такой читатель стремится обычно политизировать или идеологизировать мой текст, который на самом деле представляет собой аналитику, бытовую зарисовку или рассказ о новой книге. Но в некоторых случаях «доработка» моего текста делается для того, чтобы подогнать его под стандартные научные схемы, понятные читателю. В данном случае ничего не политизируется, но устраняется та новизна, которую я считал главным достоинством текста.
В сети ходит распространенный стишок про то, что, мол, люди читают ж—ой. На самом деле читают они головой, причем умной и наполненной знаниями. Проблема восприятия нового текста состоит вовсе не в том, что читатель глуп (дураки быстро отсеиваются из-за тяжелой интеллектуальной нагрузки), а в том, что он умен. Но все мы (и я тоже!) обладаем склонностью подгонять новую информацию под привычные схемы и темы. То есть мы минимизируем интеллектуальную и эмоциональную нагрузку при работе с новой информацией.
Как читатель сложных текстов я с этим постоянно сталкиваюсь и проверяю себя: не внес ли в прочитанное что-то такое, что искажает мысль автора. Как автор я не сильно беспокоюсь подобным редактированием моих текстов. Считаю, что это проблема читателя. Реальных читателей меньше, чем тех, кто работает с моими текстами. Но тот, кто захочет понять их – поймет.
Похвалю сейчас книгу, которую вы все равно не достанете. Ну, может быть, тот, кто очень захочет, найдет, где купить, но массовым чтением она не станет, поскольку тираж составляет 150 экземпляров. Я хорошо знаю, что узкоспециализированные издания в сфере нон-фикшн печатаются на фоне сильного подорожания книг все меньшими тиражами, однако до сей поры мне встречались 300 экземпляров, но не 150. И это для всего русскоязычного мира!
Впрочем, перейдем к сути. Д.Островский. «Европа, Византия и “интеллектуальное молчание” древнерусской культуры». СПб.: Библиороссика, 2025.
Читать Дональда Островского мне в свое время посоветовал профессор ВШЭ Адриан Селин, и я ему очень за это благодарен. Одна из старых, непереведенных книг Островского помогла мне написать «Русскую ловушку», поэтому, как только я узнал про перевод сравнительно новой его книги, сразу захотел прочитать. Пересказывать содержание здесь невозможно, поскольку отдельные выводы нам ничего не скажут: важна система доказательств ключевых тезисов. Но, если кратко, я впервые нашел в серьезной научной литературе вполне удовлетворяющий меня ответ на вопрос, в чем фундаментальное практическое (а не догматическое, ритуальное или организационное) отличие восточного христианства от западного. И, следовательно, я нашел важный для моих многолетних попыток вписать Россию в общую картину европейской модернизации ответ на вопрос, является ли наша вера препятствием для развития, или же православие – нормальная религия нормальной страны. Десятки раз мне приходилось отвечать в интервью, выступлениях и соцсетях на совершенно вульгарно сформулированные комментарии, сводящиеся обычно к тому, что, мол, у них там, по Максу Веберу, протестантская этика развивает дух капитализма, а у нас лишь дух тоталитаризма бродит по стране. Отвечал я, полагаю, верно, но без той глубины, которую можно извлечь лишь профессионально сравнивая суть католичества с православием. С помощью Островского, глядишь, смогу залезть и в глубины. Впрочем, может быть, окажусь не прав. Книга, о которой сейчас пишу, хороша еще тем, что включает приложение из ряда статей, в которых точка зрения автора серьезными учеными оспаривается.
Человек 10, кажется, указали мне (причем порой в довольно жесткой форме) о том, что во вчерашнем рассказе о Хайдеггере я неверно привел автора высказывания, кого считать евреем. Это, мол, не Геббельс, а Геринг. Придется пояснить. Вообще-то подобные случайные высказывания редко бывают четко задокументированы. Иногда они являются, скорее, анекдотами, чем былью. И нельзя исключить, что по каким-то источникам автором фразы является Геринг. Но за свои слова я отвечаю. В моих книгах ссылки проверены. Я десятилетиями работаю с источниками. И в данном случае ссылаюсь на источник. Вот цитата из всё того же фундаментального исследования:
«Йозеф Геббельс, фанатичный антисемит, был большим поклонником великого режиссера Фрица Ланга, которому он предложил стать президентом Reichsfilmkammer (Имперской палаты кинематографии), государственного союза кинематографистов Германии; когда Ланг заметил, что у его матери, урожденной католички, были еврейские родители, Геббельс, как говорят, ответил, что это он решает, кто еврей, а кто не еврей, и что Ланг может стать «почетным арийцем» (Ehrenarier). У самого фюрера были свои «почетные евреи»: в 1938 году, когда Австрия была включена в состав Германской империи, он покровительствовал Эдуарду Блоху, врачу-еврею, который занимался лечением его матери, страдавшей от рака. Говорят, фюрер заметил тогда, что «если бы все евреи были такими, то не было бы никакого антисемитизма», в 1940 году фюрер попросил Генриха Гиммлера вмешаться в дела Эрнста Гесса, несмотря на его еврейское происхождение: он был его боевым товарищем в Великой войне и даже стал командиром роты, в которой служил Гитлер». (Пайен Г. Хайдеггер: католицизм, революция, нацизм. М.: Изд. дом «Дело» РАНХиГС, стр.424). У самого Гийома Пайена ссылки на источники тоже проставлены.
Я очень люблю дискуссии и много получаю из них полезной информации. Но еще больше люблю, когда спор начинается примерно так: «Уважаемый Дмитрий Яковлевич, возможно Вы ошиблись: это был не Геббельс, а Геринг. Источник моей информации таков…». Но некоторые полемисты, конечно, подобной формы для высказывания комментария категорически не принимают.
https://www.youtube.com/watch?v=yvjWeRTOeTc&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ
Читать полностью…
Популярность Достоевского на Западе мы традиционно связываем с интересом к русскому гуманизму. Но вот парадокс. Главным пропагандистом произведений Федора Михайловича в Германии до и после Первой мировой войны был теоретик «Третьего рейха» Артур Мёллер ван ден Брук. Его, как и философа Мартина Хайдеггера, прочитавшего «Братьев Карамазовых» еще на фронте, а затем активно изучавшего не только романы, но и «политические сочинения» (как он называл публицистику) Достоевского, привлекали размышления писателя, созвучные важнейшей германской теме «Кровь и почва».
Похоже, взявшись за Достоевского, немцы думали не о том, что высшие цели не стоят слезинки ребенка, а как раз о всяких «высших целях» – тех, из которых потом вытекли целые реки слез покоренных народов.
Мёллер ван ден Брук в свое время открыл для себя Достоевского в Париже с подачи Дмитрия Мережковского. В течение десяти лет (1905 – 1915 гг.) Мёллер ван ден Брук вместе с переводчицей Лесс Кэррик занимался изданием сочинений Достоевского. «Об издательском успехе этого начинания, который оказался на высоте титанических трудов редактора и переводчиков первого “полного собрания” сочинений Достоевского в 22 томах, свидетельствуют цифры: в 1920 г. было продано 135 000 экземпляров, в 1921 г. – 84 000, в 1923 г. – не менее 179 000 экземпляров. Немаловажная деталь, которая не очень известна широкой публике (автор имеет в виду публику западную – ДТ): Достоевский был не чужд антисемитизма… Не исключено, что Хайдеггеру был небезразличен такой поворот: первые антисемитские мотивы в мысли философа появляются не только на фоне легенды о предательском ударе в спину, но и вслед за открытием русского писателя» [Пайен Г. Хайдеггер: католицизм, революция, нацизм. М.: Изд. дом «Дело» РАНХиГС, 2025, стр. 203].
Не обязательно, конечно, скупали тысячи томов Достоевского именно те люди, которые строили национал-социализм, но в целом совпадение по времени интереса к философским взглядам Федора Михайловича и к философии «Третьего рейха» вряд ли было случайным. Наше «почвенничество» оказалось вполне созвучно германской теории «Крови и почвы».
Написал для "Форбса" статью к 200-летию восстания декабристов. Естественно, не для того, чтобы в очередной раз рассказать всем известную историю, а для того, чтобы показать, как и почему конструктивные силы в России столетиями проигрывают битвы силам деструктивным, и столетиями же не могут, понять, почему это происходит. https://www.forbes.ru/mneniya/551789-uroki-dekabra-1825-go-kak-elita-hotela-dostucat-sa-do-vyssej-vlasti
Читать полностью…
Консерватизм – это такая идеология, с которой труднее всего разобраться, поскольку само название нас дезинформирует. Кажется, будто суть ее состоит лишь в том, чтобы противиться любым переменам, ничего не менять и все законсервировать. Однако Константин Яновский и Сергей Жаворонков – авторы новой книги «Консерватизм. Невыученные уроки» (Москва, Челябинск: Социум, 2026) – выносят даже на обложку такую мысль: «Консерватор против починки того, что не ломалось. Но тот, кто против починки сломанного, не консерватор, а просто глупец». Вся книга выстроена, исходя из этого важного соображения. Фактически она четко отделяет консерватизм, как сложное мировоззрение, от охранительства, как примитивного обслуживания властителей теми интеллектуалами, которые кормятся у них с рук.
Когда прочтешь всю книгу, а не только текст на обложке, обнаруживается, что спорят авторы, скорее, не с охранителями, а с либертарианцами. И это, думается, разумный подход. С охранителями спорить не о чем: у них нет никаких взглядов. Они меняют свою позицию в зависимости от указаний тех, кого идейно охраняют. А вот различия между консерваторами и либертарианцами обнаружить сложнее, поскольку и те, и другие выступают против деспотичного государства, вторгающегося во все сферы жизни и перераспределяющего богатства в пользу группировок, управляющих этим государством, и тех избирателей, которые за «подачки» будут исправно отдавать правителям свои голоса на выборах.
Яновский и Жаворонков полагают, что именно консерватизм имеет шанс противостоять таким правителям и таким избирателям, поскольку он опирается не только на рациональные соображения, но также на семью и особенно религию. Вера в то, что частная собственность и рыночное регулирование даны нам свыше, может компенсировать манипулятивные практики сторонников перераспределения, тогда как логика и строгие доказательства на широкие (особенно подкупленные!) массы не действуют. Авторы книги вообще скептически относятся к всеобщей демократии и считают, что ее можно ограничить цензами ради всеобщего блага.
Книга наверняка вызовет множество споров. Это одна из самых дискуссионных работ, среди тех, которые я прочел за последние годы. Но тем она и интересна.
Новый фильм норвежского режиссера Йоакима Триера «Сентиментальная ценность» так хвалят (вплоть до Гран-при в Каннах!), что я ожидал многого. Однако, пока смотрел, все время чувствовал какую-то фальшь. Казалось, будто бы пересняли в современном духе классику Ингмара Бергмана – «Сквозь тусклое стекло». Тот фильм, появившийся в год моего рождения, оказался очень мне созвучен, и новую трактовку принять было трудно.
Четыре одиноких человека, формально связанных семейными ценностями, но не связанных ценностями духовными, живут каждый в своем собственном мире. Четыре несходящихся мира – творчество, любовь, вера, взросление – требуют сил, которых у нас нет. Четыре трагедии, в каждый из которых герой, пребывающий в собственном мире, испытывает ощущение жизненного краха. Четыре прекрасных актера, сумевших передать и бесконечно длящуюся тоску, и внезапный взрыв безумия, и скрытый внутри фанатизм, и нервные срывы отчаяния. Это всё Бергман.
В сентиментальной ценности всё оказалось не трагично, а лишь сентиментально. Всё мягко. Всё сглажено. Всё расцвечено красками современного цветного кино. Больше актеров, больше действия, больше разнообразных сцен. Меньше надрыва, меньше трагизма, меньше тоски. Безумие есть, но введено в разумные рамки, устанавливаемые современным обществом потребления. Отчаяние обозначено, но выведено куда-то за рамки фильма. От достоевщины, на которой долгое время росла надрывная европейская культура, уже ничего не осталось.
И очень тяжело было смотреть на актеров. За исключением прекрасного Стеллана Скарсгарда, на фоне которого все остальные выглядели совсем беспомощно. А в заключение – хэппи энд: нельзя же грузить зрителя безнадегой…
Бергман в своем фильме тоже, конечно, имитировал хэппи энд. Одноминутный. Словесный. Практически ничего не значащий на фоне того жизненного краха, к которому вели почти полтора часа трагического развития событий. Бергман, конечно, оставлял зрителю некую надежду, но именно в той пропорции, в какой она реально существует у нас в жизни. Триер же все пропорции сместил соответственно зову эпохи. Одиночества сходятся. Тоска рассасывается. Творчество торжествует. Безумию даем коллективный бой. Получается золотая середина: интеллектуальное кино, но без трагических бергмановских эксцессов.
***
О, Господи, Господи, сделай, как было,
Чтоб ноги держали, чтоб сердце не ныло,
Чтоб всё мне давалось шутя и легко,
Чтоб мёртвая точка была далеко,
Чтоб то, что мне кажется мёртвою точкой,
Вдруг вмиг обернулось трепещущей строчкой,
Которая весело шепчется с той,
Что отделена от неё запятой,
Чтоб к ним устремились, от радости тая,
Строка за строкой, а меж них - запятая.
2020
В своей научной жизни я двигался от экономики к экономической истории, а от нее – к исторической социологии. Многие взгляды пришлось пересматривать, но два важнейших мировоззренческих сдвига состояли вот в чем:
1. Я отказался от представления, будто общество существует в соответствии с историческими законами. Скорее, важнейшие изменения представляют собой непредвиденные последствия разнообразных действий.
2. Я долго и трудно приходил к пониманию того, что люди далекого прошлого фундаментально отличались от нас по своему мировоззрению, а не просто добавляли к нашим мыслям нечто «ныне устаревшее» (типа искренней веры).
Не так много существует хороших книг, в которых показана ментальность давних веков. Одна из них только что появилась: Игорь Данилевский «Интеллектуалы древней Руси: Зарождение соблазна русского мессианизма» (М.: Новое литературное обозрение, 2025). Пожалуй, у Данилевского я впервые увидел логично выстроенную и проведенную через всю книгу концепцию, объясняющую, как и почему на Руси утвердилась идея богоизбранности и превращения Москвы (а ранее – Киева, Владимира) в Новый Иерусалим.
У нас любят ссылаться на идею «Москва – Третий Рим», причем понимают ее сильно упрощенно, а чаще даже искаженно. Новоиерусалимская идея значительно менее известна. Наверное, потому, что ее невозможно понять в привычных нам терминах, тогда как третьеримская – легко политизируется и превращается в простенькую идею имперской экспансии, которую мы привыкли ругать. Данилевский профессионально прослеживает формирование новоиерусалимской идеи от «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона до петровских времен, когда произошел радикальный перелом и был нанесен сильный удар по мессианизму прошлых веков.
У книги есть два пласта. Выше я написал о главном. Но если читателю это не слишком интересно, он может просто получить информацию об интеллектуалах древней Руси: митрополите Иларионе, древнерусских летописцах, Владимире Мономахе, Данииле Заточнике, Серапионе Владимирском, Афанасии Никитине, старце Филофее, Иване Пересветове и даже Кирике Новгородце, про которого я лично вообще никогда раньше не слышал.
Пожалуй, «Интеллектуалов древней Руси» я бы включил в десятку лучших книг 2025 года, которую собираюсь составить.
11 декабря 2025 года в 19.00 Центр Адама Смита совместно с московскими либертарианцами организует презентацию новой книги Сергея Жаворонкова и Константина Яновского «Консерватизм. Невыученные уроки» с участием авторов и историка консервативного движения Ивана Денисова.
Сергей Жаворонков - экономист, в 2000-2023 г. старший научный сотрудник Института экономической политики им. Е. Гайдара.
Константин Яновский - кандидат экономических наук, глава Шомронского института изучения экономической политики (Израиль).
Иван Денисов - историк консервативного движения.
Почему в последние сто лет сторонники свободы на Западе постоянно сдают позиции врагам личных прав и частной собственности? Почему консерваторы, клянущиеся в верности семье, национальной и религиозной традиции, свободе, не искоренили тоталитарную пропаганду в школах и университетах, не разогнали ведомства, мешающие частному бизнесу и принудительно заботящиеся о семье, не ликвидировали государственные СМИ? Почему растет госдолг в мирное время, а часто растут и налоги? Почему избиратели-налогорастратчики могут голосовать и грабить избирателей-налогоплательщиков? Почему в России консерваторами называют себя любители крепостного права и фанаты Сталина?
Пространство «Открытый мир»
Зал 2, второй этаж.
Москва, ул. Павловская, д. 18.
Метро Тульская
Вход свободный, по регистрации
Новое интересное мероприятие в Фонде Айн Рэнд в Петербурге. мой старый друг и оппонент Андрей Заостровцев расскажет о той стороне деятельности декабристов, о которой мало рассказывают. Начало в 19.00.
Читать полностью…
Жизнь – как старая ваза (или проще – бутылка), в которой стоит букет. Однажды она падает и разлетается на куски. Цветы умирают на грязном полу среди осколков и стеклянной крошки, выметаемой на помойку. И ничего больше нет. Ни красоты, ни аромата, ни радости, ни ожидания будущего. Нет даже прошлого, поскольку всё то, из чего оно состояло когда-то, собрали и выбросили из дома.
Но, может, каким-то чудом остались в углах комнаты осколки, начинающие жить своей собственной жизнью. Осколки бутылочного стекла, или хрусталя – теперь неважно. Теперь они лишь аккумулятор прошлого. Днем на них падает солнце, и эти нелепые частички былой красоты впитывают свет, отражают его и распространяют по всему дому. Свет этот напоминает о том, что было когда-то: о красоте цветка, о былых впечатлениях, о былых чувствах, о былых надеждах. Былую жизнь из жалких осколков уже не собрать. Она ушла от нас безвозвратно. Но эти осколки жизни впиваются в память и удивительным образом там существуют.
В памяти моей живут осколки былого, как самые яркие, самые живые и впечатляющие моменты прошлого. Точнее, память моя распадается на три пласта. На то, что я делал, но из-за бессмысленности сделанного давно отправил в помойку. На то, что я делал и смог сохранить в своих книгах, надеясь оставить потомкам. А также на то, что было со мной, и нынче живет вне всякой зависимости от меня. Вот этот третий пласт и есть реальные осколки жизни. Они собрали тот свет, который в ней был, и передают его из прошлого в настоящее. Свет этот – печальный, вечерний, тускнеющий. Но именно он – свет. Именно он – та жизнь, что была.
В книгах застыла мысль, а в этих осколках – жизнь. Книги – это мой долг перед жизнью, осколки памяти – это сама жизнь. В каждый осколок мне нынче хотелось бы снова залезть, чтобы еще раз прочувствовать тот редкий жизненный эпизод, который, возможно, и был когда-то счастьем. Возможно… Был…
В борьбе духа и брюха всегда побеждает брюхо. Но в соперничестве духоподъемных идей с брюхоподъемными успех на стороне первых. Если бы меня попросили в двух фразах выразить суть цивилизации, то я бы, наверное, этими и ограничился.
Вообще-то мне не очень нравятся попытки излагать сложные проблемы с помощью афоризмов. Остроумные фразы так заседают в мозгах, что подобное «образование» оказывается по практическим последствиям хуже необразованности. Толстые книги я пишу как раз потому, что по-настоящему сложные проблемы требуют долгих чтений, трудных размышлений, мучительных сомнений и внезапных прозрений. Но в случае диалектики брюха и духа готов от своих принципов слегка отступить.
Переводя проблему на научный язык, можно сказать, что в быту люди рациональны. Без этого не было бы развития, и мы по сей день жили бы в «прекрасном мире» охотников и собирателей Юваля Ноя Харари, имея много досуга для отдыха и размышлений… если, конечно, удается убежать от тигра. Но человек ведь – это нечто большее, чем брюхо. Во всяком случае голова говорит нам об этом ежедневно, а сердце хотя бы раз в месяц пробуждает в нас стремление к великому: к борьбе с тигром, или, по крайней мере (если очень уж страшно), к написанию поэмы о том, как побеждали тигров наши великие предки, и как мы должны в будущем стать достойны памяти съеденных хищником, но не покоренных героев.
Так и живет человек: до обеда заботится о том, чтобы обед у него был, а после – о том, чтобы душа не болела из-за несчастий всяких отверженных, униженных, оскорбленных и прочих оставшихся без пищи соседей😊.
Человек велик по-настоящему лишь после обеда. Но этим пользуются всякие фюреры, создающие массовые движения на основе наших послеобеденных духоподъемных идей. И если им удается дообеденный период поставить на службу послеобеденному, человечество ждет трагедия. Если же нам удается с помощью разделения властей и прочей демократии разделить дообеденный брюхоподъемный период с послеобеденным духоподъемным, возникает великая цивилизация.
Любопытно, насколько споры о возможностях адаптации российской экономики к санкциям и прочим трудностям, не соответствуют характеру реальных проблем. Сколько говорилось о том, что все развалится! На самом деле работает почти так же, как раньше. Даже наш ограниченный со всех сторон рынок оказался вполне эффективным. Ввозят и производят не мытьем, так катаньем. Реальные проблемы совсем в другом, причем причин я толком не понимаю. Пишу, как покупатель, а не как аналитик.
Вот пример. Выбор отечественных сыров огромен. Покупаю тот, что понравился. Через месяц этот сорт исчезает. Выбираю другой. Через пару месяцев – та же проблема. История повторяется с третьим сортом и с четвертым. Продавщица говорит, что после первоначального успеха поставщик так вздувает цены, что швейцарские сыры оказываются чуть ли не дешевле наших. Магазин от поставок, естественно, отказывается. В пяти других соседних магазинах соответствующих сортов нет.
Другой пример. Покупаю определенный сорт яблок. Сегодня у него один вкус, через пару недель – совершенно другой. Насколько я понимаю, дело в разных поставщиках, разных условиях выращивания. То есть, по сути дела, под одним и тем же названием покупателю предлагают в разных случаях совершенно разный продукт. Естественно, я отказываюсь от покупок в данном магазине и ищу другой. Почему торговля так работает, не понимаю.
Третий пример: обязательно надо проверять срок годности продукта. В первый ряд подсовывают товары, у которых срок истекает завтра. Я всегда проверяю, но однажды расслабился и взял товар, который вообще был просрочен. Интересно, что магазин сам исправил мою ошибку: на кассе самообслуживания товар не пробился: появилась информация о негодности. То есть стратегически магазин стоит на страже моих интересов, а тактически жульничает по мелкому.
То есть проблемы, которые представлялись по-настоящему серьезными, российская рыночная экономика успешно решает. Нынешняя торговля и старая, советская – как день и ночь. Проблемы вылезают оттуда, откуда не ждали. Проблемы, честно говоря, мелкие, но интересно понять их происхождение. Понять уже не как обывателю, а как экономисту.
Завершился очередной конкурс «Просветитель». Не оспаривая, естественно, его результатов, я желаю все же предложить свой взгляд на современное просвещение. Из тех книг, которые вошли в шорт-лист, мне бы специально хотелось отметить «Власть в погонах» политолога Григория Голосова (М.: Альпина Паблишер, 2025). Я рекомендовал ее читателям еще на издательской стадии, радовался, когда она вошла сначала в лонг-, а затем в шортлист конкурса, и сейчас желаю о ней напомнить.
У книги есть подзаголовок «Военные режимы в современном мире». Думается, «Власть в погонах» в полной мере решает именно просветительские задачи. Читатель получает настоящую политологию от одного из лучших специалистов в России, но при этом текст книги максимально адаптирован к запросам широких масс. Книга невелика по объему, не содержит ссылок на источники, зато содержит много конкретных исторических примеров, показывающих, как функционируют военные режимы, и предлагает нам очень важные (причем далеко не очевидные) выводы.
Например, автор показывает, что военные режимы – отнюдь не главные враги демократии. «В сравнительной перспективе, – пишет Голосов, – очевидно, что главными противниками демократии в ХХ веке были партийные режимы, а в новом столетии эту роль взяли на себя персоналистские авторитарные режимы» (стр. 283). Более того, военные режимы иногда проводят разумную экономическую политику и редко проявляют повышенную агрессивность на международной арене, редко становятся инициаторами войн против других государств. При проведении массовых репрессий им далеко до партийных диктатур, поскольку у тех – это, скорее, норма, чем исключение. Таким образом, знакомый нам со времен советских карикатур образ черных полковников или кровавых генералов сильно трансформируется.
Меня особо заинтересовала глава 8, называющаяся «Завершение военных режимов». Пересказывать ее не берусь, особенно потому, что Голосов справедливо рисует сложную картину этого процесса. Мы не получаем однозначных выводов о том, почему режимы рушатся. Если бы такие выводы были просты, не следовало бы писать просветительские книги. Можно было бы дать пару фраз в соцсетях. Но, поскольку картина весьма неоднозначна, стоит знакомиться с такими исследованиями, как «Власть в погонах».
