31500
Вика Обо всем книжном, околокнижном, а еще о жизни Написать письмо, заказать рекламу (без ссылок не отвечаю), отправить денег: @simonakaminski 4983205810
С появлением Кузи я стала куда чаще, чем когда-либо прежде, задумываться о животных и о том, чему вообще у них можно научиться. И чем глубже я погружаюсь в тему, тем очевиднее становится, что базовые принципы животного мира неплохо зеркалят человеческий социум.
Возьмите, к примеру, эволюционную ловушку. Суть её в том, что вид платит непомерную цену за свою идеальную адаптацию. Самый яркий и печальный пример — коалы.
Их организм заточен под одну-единственную задачу: питаться листьями эвкалипта, богатыми синильной кислотой и прочими токсинами. Пищеварение, печень, зубы коал по сути эволюционировали ради того, чтобы перерабатывать и обезвреживать этот отравленный салат. При этом поедание ядов не даёт зверькам никаких бонусов. т.к диета малопитательна, а львиная доля энергии уходит на бесконечную детоксикацию. Бедолаги вынуждены спать по 20 часов в сутки, чтобы у организма хватало сил. Отсюда же их вечный отрешенно-похмельный вид.
Щедро инвестировав в их ЖКТ, эволюция, мягко говоря, сэкономила на всём остальном. Мозг коалы — один из самых гладких и наименее развитых среди млекопитающих. Он настроен на две задачи: опознать эвкалипт и переползти к следующему дереву. Ничего другого коалы есть не могут — от тех же фруктов у них начинается диарея.
В эволюционном смысле австралийские медвежата стали заложником своей же идеальной специализации. Она гарантирует выживание в стабильной среде, однако исчезновение единственного ресурса приводит к краху всей стратегии. Это и есть классическая ловушка: совершенство в узкой нише, достигнутое ценой неспособности к изменениям.
Тот же принцип работает и для людей. Слишком узкая специализация — это стратегия высокого риска. Глубокая экспертиза в одной области даёт временное преимущество, но расплатой за неё, как в случае с коалой, становится сниженная адаптивность.
И когда среда меняется (рынок труда, экономические условия, whatever), такой «идеальный специалист» оказывается в той же ловушке. Его главный козырь внезапно превращается в ахиллесову пяту, потому что не оставляет путей для манёвра.
Но люди хотя бы умеют осознавать ситуацию вокруг, а у коал выбора, кроме как вымирать, не остаётся. Площади эвкалиптовых лесов сокращаются, качество листьев падает, доля токсинов в них растёт. Вот тебе и узкая специализация: сдохни или умри.
Вопрос по Пастуро. Сама сначала ответила неправильно, но загадка классная.
«Чёрные, грязные, вонючие, всегда торопливые и суетящиеся, они казались выходцами из преисподней. В городах их побаивались и избегали, добивались переноса их мастерских подальше от богатых кварталов. Вдобавок они не были такими забитыми и невежественными, как остальные представители их класса, поэтому власти считали их особо опасными элементами»
Прочитала в ночи крышесносную историю о том, как маленькое казино в Лас-Вегасе оказалось в центре одного из самых странных авиационных рекордов XX века.
В 1958 году владелец скромного семейного казино Hacienda, Док Бейли профинансировал попытку побить мировой рекорд длительности полёта. Его пилот, бывший военный лётчик Боб Тимм, вместе с напарником Джоном Куком провели в небе, внимание, 64 дня 22 часа и 19 минут (!) на крошечном Cessna 172.
Под руководством Тимма механик Ирв Куэнзи радикально перестроил самолёт. Чтобы освободить место в кабине, он снял кресло второго пилота, установив на его место тонкий спальный мат и складной туалет. Самой важной модификацией стал подфюзеляжный бак, который удвоил запас топлива. Для доступа к его заправочному клапану стандартную дверь заменили на гибкую шторку, а рядом с проёмом смонтировали выдвижную металлическую площадку, похожую на крошечный балкон. По сути это было единственное место, где можно было встать в полный рост.
С этого же балкона происходила самая безумная часть всей авантюры — дозаправка. Каждые 12 часов один из пилотов, пристёгнутый тросом, вылезал наружу, вручную опускал лебёдку с крюком, ловил топливный шланг с движущегося грузовика, поднимал его и подключал к порту самолёта. Весь процесс занимал около трёх минут, был адски опасен и требовал ювелирной синхронизации скоростей самолёта и автомобиля, т.к. любая ошибка могла привести к катастрофе. Через эту же лебёдку, кстати, на борт поднимали необходимые припасы: воду, еду, масло для двигателя, газеты, почту и другие ништяки для экипажа.
И всё это — ради рекламного эффекта, который в итоге оказался куда мощнее, чем рассчитывал Бейли. Когда стало понятно, что Cessna идёт на рекорд, история о двух пилотах, проводящих в воздухе почти два месяца без посадки, взорвала новости.
Решающую роль сыграла выбранная подача: проект позиционировался как благотворительный «Полёт против рака» в пользу онкофонда. Это позволило Hacienda на время выйти за пределы привычного образа небольшого казино и появиться в медиа в более благостном контексте.
Несмотря на то что затраты Бейли на полёт примерно вдвое превысили собранные пожертвования, в стратегическом смысле это была беспрецедентная победа. Рекорд продержался более пятидесяти лет, а сам самолёт стал частью городской символики. Сначала его подвесили в лобби Hacienda, а затем перенесли в аэропорт Маккарран, где он на десятилетия стал бесплатным рекламным щитом казино.
Я уже писала про Джозефа Ноульса, который уходил в лес голышом, чтобы пропиарить бостонскую газету. Теперь вот два месяца в небе ради казино. А сейчас что? Покупайте наш кето-торт. Прошёл век безумцев.
P.S Положу фото дозаправки в комменты. Посмотрите.
Пост для тех, кто хотел попасть в книжный клуб. Открываем запись на новый сезон — и у нас осталось всего 10 вакантных мест. #клуб
Этой зимой прочтём и обсудим три книги о границах: личных — перед лицом большой истории, биологических — между материей и сознанием, и социальных — между человеком и средой, в которой он живёт. Три отличных текста, три разные оптики, которые помогут разобраться, где заканчивается мир вокруг и начинается наше собственное «я».
В зимнюю программу войдут:
📗 Владимир Жаботинский «Пятеро»
Моё главное книжное открытие года, которое хочется обсуждать. Роман, выросший из газетного фельетона, сохранил лёгкость и живую интонацию: он притворяется уютной сагой о семье Мильгром, но очень быстро оборачивается историей утраты. Иллюзии «прекрасной эпохи» рушатся, а судьбы пятерых детей Мильгромов становятся точным срезом русско-еврейской интеллигенции начала XX века. Обсудим, как устроена память, почему ностальгия часто берёт верх над рациональностью, каким образом нас определяет семейная история, а также что значит жить в эмиграции и/или на сломе эпох.
📕 Николай Кукушкин «Хлопок одной ладонью: Как неживая природа породила человеческий разум»
Бодрый научпоп, который читается как детектив о том, как из обычных атомов и молекул возникло сознание, способное любить, писать музыку, сомневаться и запускать ракеты. Автор помогает понять, как из объективных законов неживой (!) природы возникает нечто столь же субъективное и сложное, как сознание. На встречах попробуем разобраться, действительно ли оно — всего лишь побочный эффект работы нейронов и где именно в цепочке физико-химических процессов появляется наше собственное «я».
📘 Синклер Льюис «Главная улица»
Первый американский роман, получивший Нобелевскую премию. Шикарная, едкая и местами очень смешная сага о попытке молодой идеалистки изменить маленький провинциальный городок. Льюис показывает, как общество задаёт нам границы, как сопротивление этим границам оборачивается одиночеством и почему желание сделать жизнь лучше иногда превращается в борьбу с ветряными мельницами. Поговорим о социальной инерции, конформизме, провинциальных мифологиях и о том, что происходит, когда личные мечты сталкиваются с коллективным укладом.
Записаться на встречи можно по ссылке
Не можете ли вы терпеть спорт так, как не могу терпеть его я?
Всей душой.
Подруги тридцать плюс подхихикивают надо мной. Подруги сорок плюс глаза закатывают. Поживешь, мол, на свете, поймешь, как дорого эта блажь обходится. Может быть, спрашивают они, ты и от хачапури не отекаешь? А я, стыдно признаться, нет.
У меня не так много подруг ровесниц, но я планирую ими обзавестись, чтобы было с кем целыми днями сидеть в парке на лавочке и обсуждать бегающих туда-сюда миллениалов. Или этим после шестидесяти принято заниматься?
Как бы то ни было, единственная разновидность спорта, которая в нашем доме прижилась — это фитстарс.
Дважды в день я по будильнику откладываю книгу и/или ноутбук, расстилаю коврик и занимаюсь 10-15 минут. Потом возвращаюсь в кресло в позу креветки, но уже с гордостью. Ну и спина чувствует себя лучше, что есть то есть.
Прямо сейчас у платформы день рождения, а еще черная пятница. По этому поводу до 30 ноября действует скидка 75% вместо обычных 70%. Промокод — ЕВРЕЙКА.
При покупке тарифа Доступ навсегда можно получить в подарок набор BlackFitness стоимостью 8990. Очень красивые гантели, коврик и ленты. Выдаются не просто так, а за пройденные тренировки. М-мотивация.
Также из новинок платформы: фейсфитнес и тренировки для мозга. С последними намерена ознакомиться подробнейшим образом. Возможно, даже без будильника.
Реклама: О рекламодателе ООО “Парсек”Читать полностью…
К хроникам отмены русской культуры. Вив Гроскоп пишет, что Cherry Orchard Books (оцените название!), импринт американского Academic Studies Press, выпустил ранее не переводившиеся юморески молодого Чехова.
Розамунд Бартлетт, автор известных биографий Чехова и Толстого, и её соредактор Елена Михайловская изначально основали Фонд Чехова для сохранения Белой дачи в Ялте. Но после 2014 года это стало невозможным, и тогда они запустили новый проект: собрали 80 переводчиков-волонтёров со всего мира, чтобы перевести 58 чеховских юморесок, написанных им в возрасте 20–22 лет.
Большинство этих текстов впервые выходят на английском — издатели десятилетиями отказывались их публиковать, считая, что подобные «детские» шуточки недостойны образа Великого Писателя.
Надо сказать, там реально много словесных экспериментов, нелепых говорящих фамилий, каламбуров и прочего языкового безумия. Чего стоит подпоручик Зюмбумбунчиков из «Перед свадьбой» или железнодорожные станции «Весёлый Трах-Тарарах» и «Спасайся, кто может!» из «В вагоне».
Дико интересно, как всё это перевели на английский. Закажу экземпляр.
Тбилиси исторически приучал к мысли о кулинарном разнообразии. Сюда веками съезжались все, кому по разным причинам не сиделось на месте, а где эмигранты — там и их еда. Ну и логично было предположить, что в таком месте найдётся и ватрушка на доставку. Ошибка, конечно, заключалась в слове «логично».
Поиск был обречен с самого начала. Ни ватрушек, ни намёка на vatroushek в вольте, местном агрегаторе доставок, не было. Полагая, что проблема в транскрипции, я перешла на кириллицу, но ничего не изменилось. Тогда я предположила, что дело в переводе.
Знаете, как будет ватрушка на английском? А я теперь знаю. Сheesecake. Как по мне это все равно что назвать мотоцикл спорткаром на том основании, что у обоих есть колеса.
Но я решила не сдаваться. Никогда не стоит сдаваться раньше времени — всегда есть шанс увидеть что-то ещё более абсурдное. На вопрос «где купить ватрушку в Тбилиси» гугл бодро выкатил мне подборку больших, круглых, разноцветных тюбингов. Ватрушки на любой вкус! Не взлетим, так поплаваем Не съедим, так покатаемся.
Обнаружила, что «свежие» идеи текущей администрации Трампа объявить рак, ожирение и некоторые другие заболевания основаниями для отказа в визе не такие уж и свежие. Современная риторика делает акцент на экономике — заявители трактуются как «потенциальная нагрузка на систему», нежелательные расходы и риск для бюджета, но сама логика, при которой государство классифицирует целые группы как обузу по физическим признакам, не нова.
В 1920-е Конгресс США принял пакет иммиграционных ограничений, главным из которых стал Immigration Act 1924 года. Закон устанавливал национальные квоты, открывавшие широкие двери для выходцев из Северной и Западной Европы и почти захлопывавшие их перед Восточной и Южной Европой, Азией и Ближним Востоком. Всё это обосновывалось риторикой о «качестве расы», «генетическом здоровье нации» и «страхе перед вырождением». Локомотивом процесса был (какая неожиданность!) евгенист Гарри Лафлин — автор концепции «иммигранта низкого качества».
Параллельно со всем этим в Штатах активно действовало движение, продвигавшее принудительную стерилизацию «нежелательных» групп населения. Под действие стерилизационных программ попадали прежде всего бедняки: женщины из малоимущих семей, пациенты психиатрических больниц, люди с инвалидностью, представители расовых меньшинств, асоциальные подростки и всё в таком духе.
Более того, американские евгенические законы оказали прямое влияние на нацистскую Германию. Идеологи Холокоста не только цитировали Лафлина, но и использовали американскую модель как техкарту. В 1936 году Гейдельбергский университет даже наградил Лафлина почётной докторской степенью за вклад в «расовое законодательство».
Пу-пу-пууу.
Каждый раз, когда выуживаю из сумки помаду, зачем-то думаю о том, что XIX веке в американском пособии The American Frugal Housewife (зачем я это знаю?) всерьёз советовали мазать потрескавшиеся губы ушной серой. На этом фоне древние египтяне с их бальзамами из пчелиного воска и оливкового масла кажутся новаторами, изобретшими clean beauty за тысячи лет до появления самого термина.
История гигиенической помады насчитывает тысячелетия, но в привычном виде она появилась только в конце XIX века, когда фармацевт Чарльз Флит создал первый коммерческий бальзам для губ — маленькую «свечку без фитиля», завернутую в фольгу. Продав рецепт всего за пять долларов, он, вероятно, заключил одну из самых невыгодных сделок века. Сегодня гигиеничками пользуются миллионы людей, даже не задумываясь, что в их кармане лежит прямой наследник той копеечной в фольге.
Забавно, что за полтора века человечество прошло путь от ушной серы до изящных стиков, а суть осталась прежней, т.к всем по-прежнему нужно простое и эффективное средство.
Как амбассадор Openface, я могу сама выбирать продукты, о которых рассказываю, поэтому сегодняшняя моя рекомендация — бальзам для губ Kiss My Acid. Он справляется даже с дико обкусанными губами (я проверяла). При этом не щиплет, не липнет и пахнет настолько приятно, что я мажу его без повода.
Особенно рекомендую тем, у кого зимой отваливаются губы, кто постоянно их кусает или просто ищет хорошую базу под макияж. А если вы мужчина и думаете, что уход за губами вам ни к чему — зря. Мороз, сухой воздух и обезвоживание гендерных предпочтений не имеют.
Мой стандартный промик BOOKWORM даст -10% на все средства Openface на ОЗОН до 18 ноября. Enjoy.
Вчера искала, что посмотреть на ютубе. Не знаю, чего я ожидала, заходя с аккаунта мужа, но обнаружила там классическую мужскую подборку: Римская империя, СССР, диктаторы, ещё диктаторы, снова диктаторы, оружие, античность, немного Второй мировой и бесконечный хор мужчин, разбирающих, в какой именно момент человечество свернуло не туда.
Меня всегда занимало, почему у всех без исключения знакомых мужчин лента выглядит одинаково. Спросила у мужа — он, не задумываясь, ответил, что все мужчины внутренне готовятся попасть либо в тюрьму, либо в прошлое.
Ооокей, допустим. Но как же будущее? Как же старый добрый постапокалипсис?
Написала этот текст, чтобы выложить его завтра, но глядя на чудесный лингвосрач под постом выше, решила, что грех добру простаивать. В конце концов, споры о смыслах — это святое.
Пример книжного клуба давно доказал, что один и тот же текст каждый читает по-своему, находя в одних и тех же фразах что-то своё. Но вчерашнее обсуждение во флудилке Админариума* поразило даже меня.
Обсуждали эмоджи.
Вот, например, этот 🫂. Всю жизнь была уверена, что это тёплые, человеческие объятия, но нашлись люди, которые видят в нём бобину от кинокамеры. Я пыталась расфокусировать зрение, смотреть боком, моргать, но бобина так и не появилась.
Коллективный разум также споткнулся о чёрную луну 🌚. Для меня этот смайл всегда означал что-то вроде «эээ, чё?», однако оказалось, что для некоторых 🌚 — это символ смерти от удушья (из-за синеватого оттенка физиономии) или селфи снизу, где лицо превращается в аморфную субстанцию из нескольких подбородков.
Вспомнила Рене Магритта, который подписал картину с трубкой: «Ceci n’est pas une pipe» — «Это не трубка». Технически он был прав — это не трубка, а изображение трубки. Но здесь-то какая бобина? Какое удушение? Здесь даже изображения бобины нет.
*Маленькая рекламная пауза для тех, кто по какой-то причине не знает, что такое «Админариум», рассказываю. Это экосистема для админов авторских каналов и тех, кто только подумывает начать вести авторский канал. Там можно купить или продать рекламу, обсудить посты и креативы, поспорить о форматах — и при этом совершенно случайно втянуться в многочасовой спор о том, где, чёрт возьми, эта бобина. Внутри Админариума есть гайды, кейсы, советы, разборы каналов и макетов, т.е всё, что помогает каналу расти. Вступить можно тут.
Рекламная пауза окончена. Возвращаемся к бобинам. Кто-то реально их там видит?
Знаете эту воображаемую рубрику «подписчики-часто-спрашивают-меня»? Можно даже в специальном боте у самой себя поинтересоваться, Вика, к примеру, как вам удается быть такой умной и красивой? Затем сделать скриншот и как будто это восхищенный читатель анонимно спросил, а я, значит, отвечаю, что удается мне это в легкости.
Самые изумительные вопросы задают мне, конечно, не подписчики, а друзья. Эти — стартаперы от бога.
«Спишь? Просыпайся, будем запускать серию литературных чаепитий по подписке «Пончики серебряного века»?! Или лучше двадцать первого?»
И тут я, конечно, начинаю душнить, что первое не лучше второго, а второе не лучше первого. Что поэзию новой искренности невозможно представить без Фрэнка О’Хары.
Никогда я не умела в узкие концепты, мне сложно выбирать, ведь самое потрясающее в искусстве — это бесконечная его переплетенность.
Такой кайф прийти на выставку современного искусства, полчаса обозревать чёрный помидор, примотанный розовым скотчем к сизому кактусу и увидеть — правда увидеть, — как он связан с тем, что видела на той неделе в Эрмитаже.
Ничего нет круче такого набора ключей.
Самое приятное — этот набор можно собрать довольно быстро, если знать, куда смотреть и у кого учиться. Поэтому мне кажется таким удачным новый курс Синхро. «Человек культурный», флагманский двухмесячный интенсив, пожалуй, лучший способ собрать или пересобрать свою культурную базу. Курс устроен как живая экскурсия по культурному ландшафту — от искусства и философии до музыки, вина, коллекционирования и даже ювелирного дела.
Меня подкупает, что в «Синхро» внимание сосредоточено не на фактах, а на взаимосвязях. Ребята помогают уловить внутреннюю логику культурных процессов — и поэтому знания не оседают мёртвым грузом, а начинают работать: в разговорах, путешествиях, наблюдениях и повседневных решениях.
В рамках Чёрной пятницы у них действует выгодное предложение: сегодня при оплате по моему промокоду ЕВРЕЙКА можно получить максимальную скидку — 55 000 рублей. Платить легко — в рассрочку, иностранной картой, Долями или Сплитом.
Старт курса — 14 ноября, самое то на осень, записывайтесь по ссылке.
Реклама. ООО «Культурная платформа «Синхронизация». ИНН 9721220961. Erid: 2W5zFHxKEkpЧитать полностью…
Брук-Хитчинг в «Подбрасывании лисиц» наглядно демонстрирует одну простую штуку: если оставить мужчин наедине со своим воображением, результатом неизменно станет изобретение нового способа получить сотрясение мозга.
Вы знаете, что я, мягко говоря, не фанат спорта даже на теоретическом уровне, но тут было действительно весело — во многом благодаря ироничной авторской интонации. Так что если вас не увлекает спорт как таковой, но хочется погрузиться в историю человеческой изобретательности в её наименее осмысленных проявлениях — начинайте, не пожалеете.
Брук-Хитчинг с академической серьёзностью описывает всё то, что нормальные люди сочли бы идиотизмом: от автомобильного поло, где джентльмены на Фордах и Паккардах гоняли мяч по полю, рискуя остаться без радиатора, до конного бокса — дисциплины для тех, кому обычный бокс казался недостаточно экстремальным. И это, между прочим, самые вменяемые состязания.
Настоящая дичь начинается дальше. Черепашьи бега, где рептилий с пластмассовыми жокеями на панцирях запускали на бильярдном столе по направлению к куче свежего салата; крысиные бои, дуэли на воздушных шарах, о которых я уже писала, jumping balloons, соревнования по набиванию в телефонную будку, драки на тростях, и десятки других способов травмироваться в компании друзей.
Мой личный фаворит — история пекаря Сильвена Дорнана, который в 1891 году прошёл из Парижа в Москву на ходулях, преодолевая по 60 километров в день. Пока одни строили Эйфелеву башню, а другие изобретали автомобиль, этот оригинал почти два месяца трясся на деревянных ходулях.
Книга читается как репортаж с наиболее безумных спортивных площадок в истории, поэтому есть шанс, что после всех этих историй современный спорт с его строгими регламентами и заботой о безопасности будет казаться довольно скучным. И это ещё одно доказательство того, что книга отличная.
В общем, must-read для всех, кто считает, что лучшим трофеей — это не медаль, кубок и их аналоги, а история, которую будут пересказывать столетия спустя.
P.S. Читать рекомендую не залпом, а дозированно. Как сборник исторических мемов.
#чтопочитать
После двух суток моих литературных изысканий муж, выслушав с утра пораньше рассказ о мордобое Драйзера с Льюисом, о Джеке Лондоне, Борисе Пильняке и других героях моих выходных, спросил, интересуют ли меня ещё живые мужчины. И позвал пить кофе.
Читать полностью…
Перед тем как показать музыкальные итоги года, спотифай заботливо предупредил, что «возраст — это просто цифры».
Дальше была серия нежных формулировок, достойных человека, который пытается сообщить неприятную правду, но искренне боится задеть: «твоя душа любит ретро», «твой вкус прошёл проверку временем», и наконец, финальный аккорд — «твой музыкальный возраст — 58».
Строго говоря, логично. Я не гоняюсь за новыми релизами — мне вполне хватает старых. Это как с едой: если что-то нравится, могу слушать, есть или пить это до посинения и прекрасно себя чувствовать. В мире и так слишком много перемен.
Потом приложение причислило меня к клубу «Тихая гавань», то есть к тем пользователям, кто любит умиротворяющую музыку. Опустим тот факт, что в топе самых прослушиваемых мной песен оказались три композиции Barky (если вдруг кто не знает, это музыка, созданная, чтобы успокаивать собак).
Решила проверить у друзей: а что у них? А у них — 40, 50, 60 суток прослушивания за год. Если прикинуть, это целая вахта где-нибудь в карельской тайге.
Не понимаю, как люди могут жить с постоянным фоновым шумом, даже если это музыка, и как от этого не болит голова. Натурально же пытка.
P.S. если у кого есть итоги спотифая — показывайте скрины, не стесняйтесь.
Читаю «Ящерица — не птица» экзотолога Щугорева — и, как это часто бывает, тексты про животных оказываются вообще не про животных.
«…Уникальная особенность здоровья дикобразов выражается в том, что от сильного стресса они теряют иголки. И поэтому, если ваш дикобраз внезапно частично облысел, не стоит начинать с кучи исследований на грибковые и бактериальные заболевания. Стоит задуматься: не находится ли ваше животное в условиях стресса…Чаще всего «для поправки здоровья» нужно просто поменять что-то в содержании зверька, чтобы иглы выросли снова. Например, переустроить его вольер, перенеся его в менее шумное место, сделать дополнительное укрытие или снизить частоту контактов с другими домашними животными. Чрезмерно активное общение с хозяином – каким бы ручным животное ни было – тоже может оказаться фактором стресса».
Тоже почувствовали себя дикобразом?
Полный шаббат шалом. Показывайте, что читаете!
Читать полностью…
Вчера перед сном прочитала «Писца Бартлби» Германа Мелвилла, которого до этого знала только по «Моби Дику», и вот уже сутки хожу в замешательстве.
Сюжет прост: добропорядочный адвокат нанимает в свою контору на Уолл-стрит молчаливого писца Бартлби. Первое время тот исправно работает, но вскоре на любую просьбу, выходящую за пределы механического переписывания, начинает отвечать, что «предпочёл бы этого не делать» — и, собственно, не делает. Фраза становится навязчивым рефреном и постепенно доводит сюжет до абсурда.
Адвокат, уверенный в силе здравого смысла и правил, внезапно сталкивается с реальностью, где эти правила перестают работать. Он не понимает, как противостоять человеку, который формально ничего не нарушает, но при этом методично подрывает систему изнутри. Он уговаривает Бартлби, предлагает ему деньги, в отчаянии даже грозит переехать в другой офис, но каждый раз слышит одно и то же непрошибаемое «я предпочёл бы не».
С учётом того, что Бартлби не бунтарь и не идеолог, его пассивное сопротивление лишено цели и смысла, что делает ситуацию ещё хуже.
Исследователи Мелвилла пишут, что через эту почти комическую ситуацию он исследует границы свободы и ответственности, хотя я до сих пор не понимаю, как трактовать поведение Бартлби. То ли он юродивый, то ли выгоревший, то ли альтер эго разочарованного и обедневшего Мелвилла, то ли ещё что-то.
В общем, ничего не понятно, но очень интересно.
Рассказ короткий, но эффект производит несоразмерный. Пока читала, думала, что схожу с ума вместе с адвокатом. Теперь хочу обсудить. Если прочитаете — приходите в комменты. Поговорим.
#чтопочитать
Не часто перечитываю книги, но «Рассечение Стоуна» Вергезе — это однозначно один из тех текстов, к которым я возвращалась и буду возвращаться. Это не столько семейная сага в классическом смысле, сколько глубокое исследование человеческой природы и границ телесности, показывающее, как формируется личность в условиях изначальной, физической сращенности с другим.
Сюжет заворачивается в душной операционной миссионерской больницы в Эфиопии, где рождение сиамских близнецов Мэриона и Шивы становится точкой невозврата для всех, кто их окружает. Я раз пять переписывала этот абзац, пытаясь обойтись без спойлеров, но ничего не вышло, поэтому ограничусь контурами. История быстро выходит за пределы одной операции и разворачивается в хронику взросления, врачебных решений, потерь и неожиданных поворотов, которые определят жизнь героев на годы вперёд.
Вергезе выстраивает сюжет как длинную диагностику: поступки, страдания и решения героев не сводятся к одному ключевому событию — их можно проследить как цепочку шагов и реакций, похожую на тщательно собранную историю болезни. Он мастерски переводит медицинское мышление в художественную форму (я отдельно об этом писала). При этом Вергезе, как мне кажется, интересует не эмоциональная драма сама по себе, а механизм — структура связи, которая либо выдерживает нагрузку, либо рвётся, сама природа предательства, вырастающая из череды мелких решений, каждое из которых в моменте кажется незначительным, динамика травмы, которая годами может не проявляться, а затем определяет судьбу. В этом смысле роман читается как подробный клинический разбор внутрисемейных и просто человеческих отношений.
Сама метафора «рассечения» работает сразу на нескольких уровнях. Это и буквальное разделение сиамских близнецов, и внутренний разрыв, который проходит между ними на протяжении всей жизни, и отсылка к выдержке из клятвы Гиппократа (I will not cut for stone).
Мы обсуждали роман на заключительных встречах осеннего сезона книжного клуба, и каждый раз разговор шёл по своей траектории — текст допускает разные точки входа и по-разному раскрывается в зависимости от фокуса.
При этом, несмотря на серьёзность, книга остаётся невероятно живой, настоящей и гипнотически красивой, что редкость. Однозначный мастрид.
#чтопочитать
Я взяла под опеку слона.
Звучит феерично, но Кузю успокаивают советский мультик «Жил-был пёс» и документалки про слонов. Так что можно считать, что именно благодаря ему я узнала о Sheldrick Wildlife Trust в Найроби.
Sheldrick Wildlife Trust считается первым в мире учреждением, создавшим эффективную программу реабилитации слонят-сирот. Сюда привозят малышей, потерявших матерей из-за браконьерства, засухи и разных антропогенных причин. Новорождённые слонята полностью зависят от матери как физически (в особенности из-за сложного состава слоновьего молока), так и психологически, — поэтому в дикой природе у них почти нет шансов.
Первые месяцы слонёнок проводит в местных яслях, где за ним закрепляют персонального смотрителя. Он круглосуточно находится рядом, спит в стойле на высокой койке (!), готовит тёплую молочную смесь, кормит малыша из бутылки и сопровождает на прогулках.
Когда малыши немного освоятся, их вывозят в саванну на границе нацпарка Цаво в Найроби. Там они учатся искать растения, играть в грязи, взаимодействовать друг с другом — то есть делают всё то, чему в норме учит слониха.
Полная реабилитация занимает около десяти лет и проходит в несколько этапов. Когда слонёнок становится подростком, его переводят в одно из реабилитационных отделений в нацпарке. Там животные живут в полувольных условиях, постепенно уходя всё дальше и дальше от лагеря, пока однажды не присоединятся к диким стадам. Этот процесс полностью добровольный и занимает столько времени, сколько нужно конкретному животному.
Если верить рассказам смотрителей, многие слонихи, уже давным-давно ушедшие в дикую природу, продолжают поддерживать связь с фондом, возвращаясь к границам заповедника со своими детёнышами.
А теперь самое важное. У фонда есть программа опекунства, в рамках которой можно взять шефство над слоном, жирафом или носорогом. Я услоновила девочку Kipekee, («особенная» на суахили), спасённую центром в возрасте одного месяца. Сейчас ей шесть.
Центр обещает ежемесячно присылать фото-видео и заметки об успехах малышки.
Ну а я теперь надеюсь в ближайшие годы доехать до Кении и лично познакомиться с Кипеки.
Дочитала «Операцию “Немезис”» Эрика Богосяна. На первый взгляд это может показаться узкоспециализированным нон-фикшном «про армянские дела», но это не совсем так. Богосян действительно подробно реконструирует, как участники подполья искали и ликвидировали организаторов геноцида армян, но его внимание этим не ограничивается.
Он пишет о том, как институционализируется насилие, и в этом ключе книга прочитывается значительно шире своего непосредственного сюжета. Богосян показывает, как госаппарат формирует и поддерживает инфраструктуру массового уничтожения: как политические решения превращаются в рутинную административную процедуру, как депортации становятся главным инструментом ликвидации, как перераспределяется имущество «депортированных», как возникает новояз, маскирующий смысл приказов, и как потом переписывают историю, скрывая сам факт геноцида.
Чтобы объяснить, почему это стало возможным, автор погружается в долгую предысторию. Он разбирает отношения османской власти и армянских общин, резни конца XIX века, общую логику имперской политики, в которой «переселение» целого народа выглядело не аномалией, а продолжением политики предыдущих десятилетий.
Рискую прозвучать как капитан очевидность, сказав, что в этой структуре угадываются черты, которые позже проявятся в Холокосте, но Богосян — и это важно — не сводит книгу к механическому сравнению двух катастроф. Его интересуют не параллели ради параллелей, а последствия.
И вот здесь «Операция “Немезис”» становится не столько и не только книгой о возмездии, сколько важным текстом о памяти и ответственности. Богосян показывает, что политическое убийство — даже если речь идёт о фигуре масштаба Талаат-паши — не может восприниматься как простой акт справедливости. Это всегда морально сложный жест, возникающий на пересечении травмы, попытки вернуть достоинство и невозможности добиться официального признания преступления.
Народ, переживший катастрофу, ищет не только мстителей, но прежде всего подтверждения того, что случившееся было именно преступлением, а не «ходом войны» или «историческим недоразумением». И в ситуации, когда правосудие так и не состоялось, память становится единственным способом назвать вещи своими именами.
#чтопочитать
Тревожность стала настолько нишевой, что создаётся впечатление, что если у вас ещё нет какой-нибудь редкой фобии, значит, вы просто плохо искали. После истории Сары Чихайи погуглила книжные и околокнижные фобии, и внезапно обнаружила приличный каталог диагнозов, которыми можно оправдать всё подряд: от нелюбви к поэзии до отсутствия вдохновения.
Про библиофобию, страх книг, я сегодня рассказывала. Едем дальше. Abibliophobia — страх остаться без книги для чтения. Metrophobia — боязнь стихов. В сущности, неплохая стратегия самосохранения, если вспомнить школьные чтения у доски. Scriptophobia — страх написать плохой текст. Ну, допустим. По сути это рабочее состояние любого автора. Sesquipedalophobia — страх длинных слов. Тонко! Logophobia — страх слов как таковых. Редкая вещь, но звучит впечатляюще: человек может бояться произносить или читать определённые слова из-за суеверий, ассоциаций или навязчивых мыслей.
Как сегодня мудро заметили в комментариях: нет таких страданий, которые не сможет спровоцировать больная мозга.
С квадратными глазами прочитала о библиофобии некоей Сары Чихайи. В детстве она впадала в отчаяние, когда книга заканчивалась, боялась оставлять её недочитанной, перечитывала снова и снова, будто загипнотизированная, и верила, что книги обладают магической силой. Со временем эта одержимость трансформировалась в животный страх: некоторые книги начали вызывать у Чихайи такое отвращение, что она прятала или выбрасывала их, опасаясь, что те «заразят» пространство.
Постепенно страх усиливался. Книжные магазины начали вызывать тревогу, а бесконечные полки с непрочитанными книгами — пугать. Женщине стало казаться, что она не человек, а всего лишь каталог прочитанных томов. Более того, моментами Чихайи чудилось, будто тексты обладают собственной волей и способны подчинять себе читателя.
Казалось, дальше некуда, но главный кошмар ждал её впереди, когда библиофобия мутировала в страх перед ненаписанной книгой. В юности Чихайя решила, что имеет право умереть только после того, как напишет хотя бы одну хорошую книгу. Абсурд достиг апогея, когда, начав преподавать литературу, она получила заказ на академическую монографию. Но сама мысль о том, что её первая книга может оказаться «служебной» и вымученной, приводила её в ужас. Попытки работать над текстом вызывали физическое отвращение и психоз. В какой-то момент её тело покрылось фурункулами, и её госпитализировали.
Для меня чтение всегда было лучшим времяпрепровождением, но, видимо, не только лучшим, но и потенциально опасным. Мир психических расстройств удивителен.
Перечитываю «Рассечение Стоуна» перед заключительной встречей осеннего сезона клуба и всё яснее вижу, как теория Вергезе о нарративной медицине воплощается в структуре романа.
Вергезе проводит прямую параллель между медициной и искусством рассказа. Пациент, по Вергезе, приходит не с набором симптомов, а с историей, которую врач должен распознать, интерпретировать, отделить главное от второстепенного, уловить смысл, который человек сам ещё не может сформулировать, и.т.д. По этой причине Вергезе утверждает, что клиническое мышление по своей природе нарративно: врач выдвигает гипотезу, проверяет её, сопоставляет факты, выстраивает хронологию так же, как писатель строит сюжет.
Я послушала старый тед-ток писателя, где он говорит, что современная медицина постепенно утрачивает это умение. Электронные карты, телемедицина и прочие цифровые прибамбасы вытесняют базовый процесс разговора с пациентом. Для Вергезе это не просто этическая, но и методологическая потеря — он считает, что болезнь без истории неполна. Хорошая медицина, как и хорошее письмо, держится на умении слушать, наблюдать и интерпретировать — вычленять из множества нестыковок ту нить, из которой складывается сюжет. Этот подход и лежит в основе «Рассечения Стоуна».
Сам Вергезе признаётся, что именно врачебная практика сделала его писателем. Каждый день он слышал истории, в которых что-то не сходилось: обрывки, детали, ложные следы. В попытке соединить их в цельный рассказ он выработал то, что позже стало его литературным методом.
Мне этот подход кажется гениальным, несмотря на то, что он максимально самоочевиден. Как человек, который воспринимает мир через текст, я понимаю, насколько точно Вергезе сформулировал важную штуку: чтобы разобраться в ситуации, важно услышать не только что человек говорит, но и как. Но это, конечно, универсальный принцип, выходящий далеко за рамки медицины.
Впервые во взрослом возрасте купила детскую книгу. Узнала о ней случайно — за завтраком, пока смотрела ЧГК. Там задали вопрос: «Чему посвящена книга «Комореби, собремеса, хэзеллих»?» — с подсказкой, что хэзеллих означает чувство, которое возникает, когда проводишь время с близкими, а собремеса — момент, когда трапеза уже закончена, но все сидят, оживлённо разговаривая перед пустыми тарелками.
Знатоки ответили досрочно: книга посвящена лингвоспецифическим словам, которые нельзя перевести на русский язык одним словом. Ну а дальше искра, буря, безумие, оформление заказа.
Непереводимые слова возникают, когда определенный опыт становится настолько значимым и повторяющимся в рамках культуры, что он требует собственного, емкого обозначения. При этом то, что в одной языковой среде кристаллизуется в точное понятие, в другой может оставаться на периферии сознания. В этом смысле подобные лингвистические лакуны отражают культурные приоритеты: где-то выше всего ценят мгновения домашнего уюта, где-то — искусство застольной беседы, а где-то — особое, внимательное отношение к переживанию одиночества или состоянию ожидания.
Каждое такое слово представляет собой капсулу коллективного опыта, в которой зафиксировано то, что в ином языке существует лишь как смутное, невербализованное ощущение. Скажем, в русском нет точного эквивалента японскому «коморэби» (木漏れ日) — ощущению счастья от созерцания солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву. Или «цундоку» (積ん読) — привычке покупать книги, чтобы отложить их непрочитанными. То же самое касается португальского «саудади» (saudade) — светлой печали по чему-то любимому, но безвозвратно утраченному или даже никогда не существовавшему; нидерландского фоорпрет (voorpret) — предвкушения радости, которое испытываешь перед тем, как произойдёт некое событие, или немецкого штурмфрай (sturmfrei) — особого чувство свободы, когда можно делать что угодно, пока за тобой никто не наблюдает.
Любопытно, что книга позиционируеся как детская, хотя по большому счёту дети — единственные, кому она не то, чтобы нужна. Они и так видят солнечный свет в листьях, не обременяя себя необходимостью назвать его семью слогами. А вот взрослым она может пригодиться. Как минимум для того, чтобы снова почувствовать связь между языком и восприятием мира, и вспомнить, что чувства можно и нужно замечать, даже если их трудно назвать.
P.S. Отдельный кайф — иллюстрации. Положу пару в комменты.
#чтопочитать
Листала в ночи маркетплейсы. Моя стандартная предложка в основном состоит из книг и всяких приспособлений для уборки, но на этот раз среди этого добра затесался экспресс-тест на хеликобактер.
Внутренний ипохондрик тут же завопил, что это знак свыше. Ну я и кликнула. А там:
Экспересс-тест на стрептококк, экспресс-тест на инфаркт, экспресс тест на группу крови, экспресс-тест на ферритин, экспресс-тест на витамин D, экспресс-тест на тромбоз, экспресс-тест на скрытую кровь в кале, экспресс-тест на орви, экспресс-тест на кишечных паразитов, экспресс-тест на какой-то конкретный онкомаркер, экспресс-тест на ротавирус, экспресс-тест на аденовирус, экспресс-тест на сифилис, экспресс-тест на ВИЧ, экспресс-тест на гепатит, экспресс-тест на рак простаты и много других разных экспресс-тестов.
Подумала, что можно купить двадцать пять тестов, разложить по коробочкам, назвать всё это дело «адвент-календарём ипохондрика», и продавать втридорога. Как раз скоро сезон.
Серьёзно, просыпаешься утром в декабре, открываешь окошко — а там тест на условный инфаркт. Делаешь, ждёшь пару минут, и вот он, отрицательный результат — маленькое чудо, как шоколадка из детства, только для взрослых тревожников. Праздник к нам приходит!
Рассказали блестящую историю о том, как группа московских гастро-мессиан отправилась в Тель-Авив нести свет правильного завтрака. План был простой: приучить дикарей к эстетике оверпрайснутых скрэмблов и латте с фигурной пенкой. Но тель-авивские папуасы, к ужасу скрэмбловых колонизаторов, продолжали вполне себе неплохо жить без благодати московского фуд-дизайна. В итоге бизнес прогорел, и выяснилось, что благородные инноваторы некоторое время не платили ни зарплату сотрудникам, ни отчисления в израильский аналог пенсионного фонда. С — сервис, С — сырники за 60 шекелей.
Вообще идея «научить есть правильно» особенно трогательна в стране, которая годами попадает в мировые фуд-рейтинги. Ну и в этом, собственно, и заключается вся драма феномена «московского сервиса» — он не может существовать без аудитории, которую необходимо слегка перевоспитать и облагодетельствовать. А если никто не нуждается в воспитании, остаётся только закрыться.
На контрасте вспомнила вчерашнюю поездку по Тбилиси. Таксист, весело болтая, всю дорогу называл меня красавицей, спрашивал, не хочу ли я есть или пить, не купить ли на заправке сока или воды. А когда узнал, что я живу в Израиле, врубил Дану Интернешнл — и мы доехали под Diva. Вот это, между прочим, и есть сервис.
Поставила пять звёзд и накинула на чай.
Упала в кроличью нору под названием «Синклер Льюис» и все выходные провела за чтением разрозненных кусков биографии первого американского обладателя Нобеля по литературе.
Будучи двадцатипятилетним студентом Йеля, Синклер Льюис начинал карьеру с продажи сюжетов Джеку Лондону. Вроде бы мелочь, но следите за руками.
На рубеже веков штаты переживали расцвет дешёвых журналов типа The Saturday Evening Post, Everybody's Magazine, Adventure и т.д., которым еженедельно требовались десятки историй с интригой, клиффхэнгером и моралью. Так возникла индустрия посредников — литагентов, редакторов, сценаристов, которые скупали идеи, перепродавали синопсисы и нанимали молодых авторов на фактически проектную работу.
На этом фоне в 1904 году Эдвард Стратемейер, ранее зарабатывавший на подобных схемах с вестернами, основал Stratemeyer Syndicate — контору, поставившую на поток производство детской литературы. Синдикат придумывал концепции серий, писал синопсисы и передавал их гострайтерам. Те работали за фикс (примерно 250$ по верхней границе за книгу в 1920-е, что равно примерно $4000 сегодня) и отказывались от авторских прав, подписывая NDA.
Практика, позволявшая начинающему Льюису заработать на обед, в руках Стратемейера превратилась в отлаженный механизм. И именно этот механизм в 1930 году породил Нэнси Дрю.
Оказывается, прообраз современных рэп-баттлов существовал ещё в позднем Средневековье при дворе шотландских королей. Аттракцион назывался «флютинг», и представлял собой словесные дуэли, где побеждал тот, кто изобретательнее оскорблял соперника. Более того, флютинг считался высокой поэзией. Его слушали при дворе, обсуждали рифмы, и.т.д.
Классикой жанра считается «Флютинг Данбара и Кеннеди» 1503 года. Два придворных поэта при дворе Якова IV соревновались в остроумии: Кеннеди обзывал Данбара «бесславным болваном» и «незаконнорожденным выродком» (wan fukkit funling), а тот в ответ выдавал не менее креативные оскорбления вроде Cuntbitten crawdon.
Именно в этом баттле было впервые зафиксировано использование слова shit в качестве оскорбления. В одной из своих тирад Кеннеди бросает оппоненту фразу: «Cunt-bit, sorry shit, worthless git…», где sorry shit дословно означает «жалкое дерьмо». Филологи считают этот эпизод одним из первых документально зафиксированных случаев, когда слово shit перестало обозначать субстанцию и стало обозначать человека.
Вот вам и Versus. Только не в 1703 на Лиговском, а при дворе в 1503.
Если вдруг захотите припасть к первоисточнику, вот текст баттла. Он, правда, на среднешотландском, но там есть пояснения.