-
Дзен-писатель Павел Терешковец, автор книги «Джаз на обочине», колумнист журнала «OnAir»: - о томлении духа - о сарказме - о писательской доле ⚡️Основано на реальных событиях Контакт @grapemile Веб www.tereshkovets.ru
Ищу квартиру в Майами на ближайший месяц, параллельно читаю отзывы бывших постояльцев и ужасаюсь. Раньше я отзывы не читал, а тут, оказывается, целая бесплатная прорва негатива!
На любое здание, в любой части города – девяносто процентов чем-то крайне недовольных людей. То менеджмент кошмарный, оскорбляет людей своим присутствием, то лифты идут не минуту, а целых пять, то стены тонкие, то вечно что-то в квартире ломается, то здание старое, то почему нельзя было если уж строили это здание, то построить его хотя бы на сто метров ближе к пляжу, а то и вовсе добавить (или убрать) несколько этажей. То хозяин отвечает не в течение минуты, а в течение часа, то во дворе какая-то живность завелась, то игуаны бегают, то ещё что. Я читаю эти отзывы, и не то что снимать там квартиру – и вовсе жить после них не хочется, так всё со слов постояльцев ужасно!
Вот, говорит один, купил квартиру в этом здании, но квартира оказалась плохой, менеджмент и управляющие ещё хуже, он еле дожил там этот год и продал её к чёртовой матери себе с убытком триста тысяч долларов. Гори эти деньги, лишь бы там не жить! У меня складывается впечатление, что жильё в Майами – это не для того, чтобы люди там жили, а чтобы щедро снабжать проживающих там посттравматическим расстройством и глубокими психологическими травмами. Ещё один удивляется, что за скрытый пронос в здание его собаки ему впаяли полтысячи штрафа, а другой возмущён, что в три часа ночи ресепшионист не пропустил к нему в однокомнатную квартиру пять арабок. Они пишут, что это возмутительно и что жалобы в высшие инстанции не возымели действия. Кто-то жалуется, что после покупки жилплощади обнаружил, что в здании в основном живут старики 65+, а он-то рассчитывал на молодую продвинутую тусовку – и оценивает здание в гугле на одну звезду. Третий, зажав капслок, в истерике бьётся, что гугл-поди то ещё дерьмо, раз не даёт ему поставить зданию НОЛЬ. Четвертый, подписав годовую аренду на квартиру в новом строящемся районе, узнаёт в первый же день, что вокруг одни стройки (неожиданно!) и теперь вместо крика деревенских петухов в Ки-Уэст он слышит днями только отбойный молоток и матерщину строителей. Одна девушка в негодовании – окна открываются только в спальне! Другая чуть ли не в обморок падает каждый вечер, когда соседка из экзотической страны начинает выготавливать свои экзотические блюда и по всему коридору разносится вонючий аромат несъедобного тофу. Зданию она, конечно, лепит единицу и каждое предложение заканчивает тремя восклицательными знаками!!!
Мы недавно разговаривали с В. о том, что же такое позитивизм. Слепое ли это прятание головы в песок, когда на тебя мчится состав с отключёнными тормозами, или же вера в лучшее с расчётом на то, что может получиться и хуже. Пришли к выводу, что кто как бы позитивное мышление ни определял, самая оптимальная стратегия – никогда не унывать и, несмотря ни на что, верить в светлое будущее. То есть стремительно приближающийся поезд должен не вызывать в тебе тревогу или тоску, или печаль, или желание закопать голову в бетон и три раза произнести заветную мантру, а сподвигать на конкретные действия, и при этом ты веришь, что благодаря этим действиям всё обойдётся.
– Понимаешь, эти дебилы-позитивисты, – говорит В. в сердцах, пока мы сидим на пляже и смотрим на заходящее в океан солнце, – думают, что если просто всегда позитивно мыслить и визуализировать, всё оно к тебе придёт и что ничего для этого делать не надо. Как они меня бесят!
– Просто если я тебе скажу лишь часть формулы, – отвечаю я, – например, «mc2», ты скажешь, что я страдаю преждевременным бредом.
В. смотрит на меня с дружеским презрением:
– Естественно. Но при чём здесь это?
– А при том. Многие позитивисты не знают второй части формулы. Первая – это позитивное мышление плюс визуализация.
При слове «визуализация» В. невольно кривится.
– Но ты же согласен, что если хочешь куда-то прийти, надо знать, куда идёшь?
В. неохотно кивает.
– Ну вот, поэтому и визуализация. А вторая часть формулы, органически вытекающая из первой, – это действие.
В.
Сегодня утром какой-то подозрительный тип ходил вокруг дома и водил везде, где не лень, такой железякой, которой на пляжах ищут золото, серебро и т. д. Он принял меня за хозяина дома, видимо, потому что я хозяйской походкой вышел из парадных дверей и с серьёзным лицом направился куда-то (шёл к машине за чаем). Он спросил меня, может ли он войти на территорию дома. Я пожал плечами:
– Заходите, мне то что, – И тут же опомнился: – А вы, собственно, кто?
Бородатый мужик развёл руками с железякой:
– Да вот вызвали с самого утра. Вы чувствуете запах газа?
Связи я не понял, но на всякий случай принюхался.
– Нет, – говорю, – не чувствую. И всё же, кто…
– Газовик я. Ищу утечку газа. Вы дома газ не открывали?
Я стал вспоминать и тут же покрылся испариной.
– Я? Ну, открывал, но…
Мужик осуждающе на меня смотрел, но ничего не говорил.
– Нет, стойте, – начал оправдываться я. – Это было пять минут назад. Я поставил чайник. А вас же давно вызвали?
– Как? – удивился газовик, обнажив круглые белые глаза с красными прожилками, – Включили плиту и покинули дом??!
Я задумался. Ну, если так ставить вопрос…
– Выходит, что оставил. Но! Я же на секундочку вышел, вы не понимаете!!
А газовик уже удалялся от меня в сторону якобы моего дома и недовольно качал головой, что-то бурча себе под нос. Территорию дома он проверил, никакой утечки не обнаружил. И пошёл себе дальше прочёсывать квартал, пока я нёсся обратно на второй этаж проверять свой кипяток.
5050 км
Над Миссисипи взошла луна. Она медленно вскарабкалась из-за деревьев на восточном берегу и поплыла на запад. Я сам уже наполовину на западе, на той стороне континента, где радиостанции начинаются не на «K», а на «W». Плыву, как луна, освещая перед собой небольшую кривую дорожку.
Рядом со мной отдыхала молодая пара из Сент-Луиса. За стол у них был посажен скелет в человеческий рост.
– Понимаешь, – объяснил мне пухлый американец, заметивший, как я с удивлением рассматриваю скелет, – мы, американцы, начинаем праздновать Хэллоуин за месяц до его начала.
Я кивнул. Понятно.
– А Рождество? – спросил я.
Его пухлая барышня присвистнула.
– А Рождество мы, американцы, – сказала она, – начинаем праздновать сразу после Хэллоуина, то есть за два месяца до Рождества.
Чуть подумав, американец подытожил:
– Мы, американцы, очень любим праздновать долго и много.
Я вспомнил, как пару дней назад на этот счёт с презрением высказалась одна женщина на кемпинге в Иллинойсе. Она сказала:
– Пф. Они, американцы, так много и долго празднуют только для того, чтобы тратить, покупать и снова тратить и покупать.
Я спросил у неё, не американка ли она. Женщина с явным смущением ответила, что американка.
– Но вот эту вот их… кхм… нашу культуру потребления я не разделяю, – прокомментировала она.
Всю ночь по широкой реке курсировали баржи, а вокруг палатки, шелестя опавшей листвой, ходили броненосцы со скунсами. Потом, утром, взошло солнце. Я проснулся на рассвете, заметив, что встаёт оно почти там же, где вчера восходила луна. Баржи продолжают толкать перед собой километры какого-то груза. Потребление. Время от времени становится тихо, и тогда, если присмотреться, можно увидеть, как река неспеша течёт на юг. Миссиссипи – это спектр температур. Холодная вода где-то на севере, и тёплая – на юге.
Я умылся и прогулялся вдоль речки, разглядывая установленные повсюду таблички. Оказалось, что там, где я спал, раньше была переправа через реку и именно здесь в середине девятнадцатого века её пересекали бесчисленные племена индейцев Чероки, которых выселили со своих земель, насильно отправив на запад. Дорога, по которой они шли, сегодня называется «дорогой слёз».
По сути, кто они, эти американцы, которые так себя называют? Которые любят тратить и покупать и одновременно это презирают?
Я обошёл весь кемпинг и не увидел ни одного индейца. Почти все белые. Да что уж там – все без исключения. Я сейчас думаю об этом и понимаю, что на всех тех сотнях кемпингов Америки, где побывал, я только один раз видел чёрную пару, которую, кстати, тут же заподозрил в краже своего топора, и ещё один – азиатку из Нью-Йорка, которая сама подошла ко мне послушать, как я играю на гитаре русские песни. Все остальные – белые люди, белее белого.
С другой стороны, ведь это ничего не значит? Может, другие расы просто не так любят природу? Или само такое предположение – уже расизм? Чёрт его знает, и, откровенно говоря, это не имеет значения, потому что то, как над Миссисипи стелется утренний туман, сопровождаемый лёгким рёвом дизельных барж, гораздо интересней.
Список прочитанного в прошлом году (жирным выделил ТОП-3):
1. «Ностальгия» Тэффи. Поржать и понять, что сто лет назад всё было как сегодня. Стиль - шик.
2. «И прольётся кровь» Ю Несбё. Неожиданно затягивающая беллетристика.
3. «Беседы с богом» Уолша. Ничего более крутого, простого и исчерпывающего на тему жизни не читал. Пусть не пугает название.
4. «Trail Running». Фигня.
5. «Марго» Джиллиан Кантор. Альтернативный взгляд на историю Анны Франк. Неплохо.
6. «Квантовый воин» Джона Кехо. Мотивирует.
7. «Разбуди в себе исполина» Тони Роббинса. Нормально, но я не ахнул.
8. «Бог всегда путешествует инкогникто» Лорана Гунеля. Сильная мотивация изменить жизнь, завёрнутая в простую форму художественного текста.
9. «Как разговаривать с кем угодно» Ларри Кинга. Банальщина.
10. «Journey of Awakening» Рама Дасса. Много слов, чтобы в конце понять, что слова бесполезны.
11. «Дыхание» Джеймса Нестора. Всякое бывало, но после этой книги я начал по-другому дышать.
12. «Spontaneous healing» Эндрю Вайля. Интересующимся ЗОЖ для общего образования пойдёт.
13. «Секрет успешной жизни». Не запомнил ни автора, ни о чём там было. Наверное, об успешной жизни.
14. «Квадрант денежного потока» Роберта Кийосаки. Идеи из его главной книги, размазанные на сотни страниц.
15. «Моя жизнь» Генри Форда. Интересно как философское пособие повседневной жизни и высоких достижений.
16. «Практический курс Трансерфинга». Думаю, основной труд под названием «Трансерфинг» гораздо полезнее этого сиквела.
17. «Срок времени» Карло Ровелли. Возможно, времени в нашем понимании и не существует вовсе. Думать о времени, как думал раньше, после прочтения вряд ли получится.
18. «Process: The Writing Lives of Great Authors» Сары Стодолы. Для того, кому хочется понять, что не один ты, как писатель, страдаешь.
19. «Ты то, что ты думаешь» Вика Джонсона. Проходная мотивирующая книжечка.
20. «Есть, молиться, любить» Элизабет Гилберт. Читал, чтобы понять, почему книгу принято считать какой-то девичей попсой, и понял, что книга – офигенная и от попсы в ней гораздо меньше, чем демократии в Северной Корее.
21. «Дауншифтинг» Макеевой. Проходим, не задерживаемся.
22. «Событие» Анни Эрно. Написано с таким стилем, что меня было за уши не оттащить. Не зря, видимо, попала на Нобелевскую.
23. «Обыкновенная страсть» Анни Эрно. Читаем.
24. «Recalled by life» by Anthony Satillaro. Познавательно о том, как автор боролся с онкологией.
25. «Посторонний» Камю. В конце ощущение, что автору было лень дописывать роман, но книга всё равно обалденная.
26. «Книга, которой нет» Алекса Новака. Всё, что мы уже слышали из эзотерики, запакованное в новую терминологию.
27. «Сonsider this» Чака Паланика. Ну такое.
28. «Правила успеха» Джека Кэнфилда. Всю книгу исчёркал на цитаты. Отлично для поднятия настроения каждое утро и для понимания, что возможно всё. И желания этого всего добиться.
29. «First person singular» Харуки Мураками. Хорошо. Фанатам зайдет.
30. «Boost your immune system» by Janesh Vaidya. Интересующимся аюрведой. Просто и понятно.
31. «The great alone» by Tim Voors. О том, как любой может пройти пешком от Мексики до Канады за полгода. После прочтения начинается невыносимый зуд по путешествиям. Я предупреждал.
32. «Мысли по-крупному и не тормози» Трампа. Прочитать стоит. Есть неоднозначные моменты, но если отставить в сторону личность автора (а именно так, я считаю, надо читать книги), то это мощный пинок под зад.
33. «В разреженном воздухе» Кракауэра. Чтобы подняться на Эверест, при этом на него не поднимаясь, надо просто прочесть эту книгу.
Ну что я могу сказать. Запомнится это надолго.
Всегда хотел увидеть Америку, настоящую, не голливудскую, увидеть настоящих людей, настоящую природу страны. Думал, проеду от Сан-Франциско до Нью-Йорка и всё. А вот чего не думал, так это что пересеку континент дважды, проеду через все штаты, переночую более чем в ста кемпингах и ста отелях-мотелях-гостиницах, побываю в горах, у двух океанов, в пустынях, прериях, джунглях, несколько раз переживу лето, зиму, осень и весну, увижу диких бизонов, аллигаторов, дельфинов, буду просыпаться рядом с оленями, разводить костры под звёздами, медитировать у водопадов, жить в Бруклине на яхте, сидеть свесив ноги со скал Северной Каролины, продолжать ехать не смотря ни на что и что вообще очумею от всего этого опыта. До сих пор трудно подобрать слова.
У идеи проехать штаты не было никакого разумного объяснения. Нет вменяемой причины садиться в машину совершенно ни к чему не подготовленным, не знающим, как, что и где, и уезжать на юг, чтобы через год вернуться с севера. Но мне кажется, что все крутые вещи, которые мы делаем, не имеют логичного объяснения. Мы делаем просто потому, что хочется – непонятно зачем, непонятно почему.
Недавно заглянул в дневник прошлого года. Там 2022-ой был запланирован как год путешествий. Но я это так, не очень серьёзно и не очень веря писал – пандемия всё-таки да и я никуда особо не собирался. А потом оказывается, что именно так всё и получилось. Год путешествий.
И я решил, что так жить и надо. Делать то, что хочется, и не искать этому никаких объяснений. Пусть новый год таким и будет.
И претцель становится грустным, и сарафан немецкой женщины грустнеет, и даже на мостовой, кажется, пыли становится гораздо больше необходимого.
Через час после этого метафизического опыта я въехал в Кентукки. Время перелистнулось на шестьдесят минут назад, погрузив меня в центральноамериканское и как бы откинув в прошлое. Получалось, что я грущу, допивая своё пиво в «Немецком кафе», и одновременно въезжаю через реку Огайо в Кентукки. Я раздваиваюсь часовыми поясами, раздваиваюсь, раздваиваюсь и уже слабо понимаю, где я конкретно.
Но где бы я ни был – везде хорошо, даже если где-то немного и грустно. Грусть – это свойство времени и пространства, оно точечно покрывает землю и наиболее плотно сконцентировано в местах скопления ресторанов, баров и кабаков. Вспоминаю вчерашний день, в противоположность сегодняшнему полный трезвого счастья и странного везения.
Я приехал в столицу Индианы, Индианаполис. Побродив немного по городу, обнаружил себя у входа в музей Курта Воннегута. Зашёл. Встречает молодая девушка, на вид студентка. Она поспешно закрывает книгу, которую читает, встаёт и руками обтягивает короткую для музея юбку на приятных широких бёдрах.
– Добрый день!
– Добрый. Я бы хотел…
– Да-да, – перебивает она, как будто волнуется, – вам крупно повезло. Вы знаете, что сегодня день американско-немецкого наследия?
– Американско…
– Да-да, наследия! Поэтому сегодня и только сегодня вход бесплатно! Вечером на третьем или на втором – мы ещё не решили – этаже будет выступать джаз-банда, мы будем читать стихи и цитировать мистера Воннегута. Вы придёте? Начало в шесть.
Причём здесь стихи, подумал я, если Воннегут прозаик.
– О спасибо, – отвечаю я, – но думаю, бесплатного посещения музея будет вполне достаточно, – и прохожу в святая святых.
Но ничего святого не находится. Кроме одной, пожалуй, вещи. Это красная коробка размером двадцать на десять сантиметров, толщиной около пяти, на которой чёрным маркером нацарапано «Отказы». Сюда Курт Воннегут бережно складывал все отказы в публикации своих рассказов и романов. Вообще, я не фанат Воннегута, он мне кажется каким-то неуклюже-комичным, иногда позёрским, натянутым, как презерватив. Если бы я был издателем, не сомневаюсь, что одно из моих писем хранилось бы теперь в этой самой красной коробке. Но сам факт! Писатель, коллекционирующий отказы… Это как дон Жуан, ведущий учёт всех тех женщин, с которыми ему не удалось переспать. Очень, если хотите, смахивает на патологию. Но не мне судить, ведь и я могу когда-то завести что-нибудь подобное.
На центральной площади я за пятнадцать минут до закрытия заскочил в кафе, заказал салат, три раза упомянув, что я ярый вегетарианец с ужасной аллегрией на мясо. Я всегда так говорю американцам, это их пугает. Они знают, что если ошибутся и подложат мне всё-таки мясо, я могу раздуться, как шар, и подать на них в суд, поэтому мои салаты они готовят экстравнимательно. Так, по крайней мере, я думал.
Я взял салат, закинул его в багажник и решил побыстрее отправляться на кемпинг, до которого оставалось полтора часа, – чтобы сесть у костра и наконец как следует поужинать. Но в дороге меня что-то дёрнуло, я случайно заехал в коммуну художников, называется Нэшвиль, Индиана, и остановился посреди городка, чтобы найти пиццерию – мне вдруг до дрожи в руках захотелось пиццы, на тонком тесте, с жирным слоем ароматного сыра – всё, что я обычно не ем. Объяснить это внезапно вспыхнувшее во мне желание было трудно, и я не стал его объяснять. На карте нашёл пиццерию с лучшим рейтингом, оказалось, что я остановился прямо напротив неё, и, посчитав это хорошим знаком, заказал внутри десятидюймовую вегетарианскую пиццу.
– И ещё – у меня дикая аллергия на мясо.
Молоденькая кассирша кивнула, я оплатил счёт и через пятнадцать минут в моих руках была тёплая коробка, от которой шёл великолепный аромат свежего теста с сыром. Кассирша виновато посмотрела на меня:
– Вы же не против, если мы вам дадим шестнадцатидюймовую пиццу?
Я вздёрнул брови. И вправду, коробка казалась чересчур какой-то гигантской.
Соответственно, странно ли то, где мы теперь находимся? Получается, что совсем даже не странно, а наоборот – чересчур закономерно. Даже обидно как-то за такую предсказуемость.
Родители в недоумении смотрели сквозь линзу камеры на город.
– Так а где все преступники? – озадаченно спросила мама.
Вот так мы всей семьёй неожиданно влюбились в Детройт. Скорее всего, заколоченные окна домов и негритянские гетто тут где-то поблизости, только чуть надо отойти от даунтауна – и тебя с удовольствием ограбят, изнасилуют и, чтобы меньше было мороки впоследствии, банально убьют, но в центре этого ничего не ощущалось.
Я подумал, что так можно и с людьми. Представь себе сначала, нарисуй в воображении монстра, а потом встреться с человеком и – влюбись, ведь он не такой уж и монстр. Вот формула долгих браков, гармоничных отношений и счастливых семей. Когда-то они слишком плохо думали друг о друге, питали глубокие предубеждения по отношению к своему партнёру, а когда узнали, что всё немного лучше, – удивились и пошли вместе в ЗАГС, чтобы закрепить это удивление. Ибо за упадком всегда следует расцвет.
Когда я пришёл забирать машину со стоянки, там никого не было. Я повертелся на месте, походил туда-сюда – кому вручать чёртов билетик с номером 341? – и в итоге плюнул на всё и уехал.
3000 км
Сижу в японско-китайско-тайском ресторане на берегу озера Эри, внимательно жую шумаи с креветками (типа наших пельменей) и со смешанными чувствами вспоминаю недавний случай.
В курортном городке, где на многие мили вокруг не было даже нормальных туалетов, я внезапно наткнулся на цивилизованный магазин. Это сразу вызывало моё одобрение. Там продавалось всё, что я не видел со времён моего лета в Нью-Йорке: благовония, индийская одежда, эзотерика, кристаллы на любовь, финансовое благополучие и богатырское здоровье, йога-коврики из каучука и пробки, органические продукты с частных ферм из освящённой земли – в общем, сплошной великолепный нью-эйдж. Это внезапное открытие настолько меня ослепило, что я набрал всего, включая кристаллы, пузырёк кавы и еду, еду, ещё раз еду. А вечером на кемпинге приступил ко вдумчивой дегустации.
Не помню, каким по счёту было это блюдо, но я открыл очередную упаковку салата, запустил в неё вилку и уверенно отправил еду прямо в рот. И, жуя, насторожился. Текстура была слишком необычная, незнакомая и в то же время всё-таки знакомая и обычная, как занесённая пылью времени давнишняя любовница. Пока рука тянулась к упаковке, чтобы уточнить ингредиенты, я проглотил порцию и прочитал этикетку с крупной надписью: салат С КУРИЦЕЙ.
Вегетарианцем я стал в 2017 году, из соображений здоровья. Помню, как удивлённый ходил по городу, спустя месяц наблюдая необычные эффекты новой диеты: цвета как будто кто-то сделал вдруг насыщенней, звуки острее и приятнее, а в душе разливалось вселенское умиротворение… Но чтобы окончательно не вылететь в астрал, я всё же продолжил время от времени заземляться, употребляя морских гадов, то есть всё-таки по строгой классификации я, получается, был пескетарианец, но это неважно. Важно, что впоследствии меня не раз пытались зачем-то напичкать мясом, и всё время за секунду до катастрофы я избегал ужасной участи, оставаясь невредимым, девственным пескетарианцем. Пробовали мне скормить и харчо с говядиной, и какие-то пирожки со свининой, и якобы вегетарианские котлеты, но с фаршем кролика, я уже всё и не упомню.
Тут же внезапно я ощутил давно забытый вкус мяса на языке, эти куриные прожилки, ощущение чьей-то внезапно оборвавшейся жизни. Я удивился, потому что меня не стошнило. Более того, краски мира не поблекли, звуки горлового пения пьяных мужиков на харлеях рядом не сделались тише и тому подобное. Курочка, короче, оказалась ничего, хоть есть её я дальше и не стал, а отправил салат целиком в мусорку.
Откровение заключалось в том, что мясо я съел и ничего в этом мире не пошатнулось. Я всё ещё я, мясо всё ещё мясо, и я по-прежнему верю в пескетариантсво. Но я с ужасом подумал, что так, должно быть, люди и возвращаются к убийству животных: однажды не посмотрели на этикетку и вот уже завтра снова жарят куски мертвечины на гриле. Эта грань тонка и опасна, как ножки вашей бывшей. Оступиться может каждый.
Я как-то заехал пообедать в вегетарианский ресторан. Разговорились с молоденькой официанткой. Выяснилось, что она бросила вегетаранство пару лет назад.
– Как так? – удивился я.
Она печально пожала плечами.
– Стало скучно, вот я и взялась снова за мясо.
Это была не первая история про обращение в мясоедство, которую я слышал, но каждый раз я не переставал недоумевать. Для меня это всегда звучало так, будто человек ездил-ездил на своём порше, пока ему не надоело и он снова не пересел на родную ладу. Никакого снобизма и высокомерия, я уважаю всех, даже бедных мясоедов на разваливающихся ладах.
Чтобы убедиться, что мои самовнушённые суперсилы никуда не пропали, я после ужина вышел на высокий берег озера Эри и стал наблюдать за закатом. Охровые надрезы в небе постепенно всё больше наливались кровью и медленно следовали вниз за сонным солнцем, а волны на скорости разбивались о камень берега и превращались в миллионы разноцветных капель. Мне вдруг почему-то стало жалко рыб. В лицо подуло собственными двойными стандартами. Может, подумал я, пора пересаживаться с порше на что-нибудь поглавнее?
Оказалось, что кава – это растение из Полинезии (некоторые утверждают, что из Меланезии, впрочем, какая разница), которое издревле употреблялось в качестве расслабляющего дурманящего средства. Но пробовать его я по-прежнему не решался. Я с содроганием вспоминал шалфей, который в своё время был абсолютно легален в Калифорнии и который от одной затяжки уносил меня так далеко, что порой трудновато было вернуться.
Но тут, сами понимаете, я стал заложником обстоятельств. Вернее, заложником невидимой мыши или жука или чего-то там ещё. Кава снова замаячила на горизонте. Я стал замечать, что её совершенно без проблем продают в продуктовых магазинах, и где-то в горах Вермонта купил себе небольшой пузырёк.
Кава уносила не так далеко, как шалфей. Она медленно погружала в царство Морфея, где не было ни крыс, ни жуков, ни тревог, ни фантазий. Каждый день я уменьшал дозу на несколько капель, чтобы в ближайшем светлом будущем уйти от этого костыля для сна и снова начать спать – без учащённого пульса, видений или вспомогательных средств вроде кавы.
Не знаю, помогла это кава или всё-таки ароматическое масло лаванды, разлитое по полу автопалатки, но шорохи со временем исчезли, а сон нормализовался. А может, всё дело в окроплении водами Ниагары, сложно теперь уже сказать наверняка.
Снова появилось разделение суток на даты, ночь вновь обрела смысл.
P.S. В тот же день, когда я написал эту заметку, я опять не смог заснуть, и эпопея с бессонницей продолжилась. Сглазил?
И подумал, символично ли то, что штраф я получил в американском городе Ливерпуль, штат Нью-Йорк? Ведь в настоящем Ливерпуле, много лет назад, мы переходили улицы, вжимая головы в плечи и беспорядочно оглядываясь во всех направлениях. Я сразу сказал нашей компании, что если мы живыми вернёмся домой, это уже можно будет считать достижением. Но тогда прав у меня ещё не было, и я к ним, собственно говоря, не стремился.
Потом я немного эмигрировал, туда-сюда, и наконец вернулся в Беларусь, где открыл для себя магию убера – чуть ли не личный водитель. И как бы я не любил сам водить машину, мне понравилось гораздо больше сидеть, раскинувшись, на заднем сиденье. Законопослушный водитель едет на заднем сиденье такси – кайф! Помню одного своего бывшего друга, талантливого музыканта-алкаша, по совместительству предпринимателя и немного мошенника, который из клуба в клуб передвигался исключительно с помощью своего водителя. Собственно, на это у него были свои причины: он почти всегда был под шофе. Выглядело это солидно, нам тогда было по двадцать лет, а у Э., возившего, по его словам, партии огромных денег через границу и получавшего с этого мзду, было личное такси с весёлым и толстым водителем, который терпеливо ждал своего начальника везде часами, без устали.
Я немного завидовал Э. Мне тоже хотелось личного водителя, только было непонятно, куда я буду с ним ездить и главное – зачем. Так и не ответив на эти вопросы, я оставался без прав до того возраста, когда не иметь права уже начинало считаться странноватым. Впрочем, даже тогда я не стал бы их получать, но меня к этому вынудили два обстоятельства: 1. мне надо было ездить на съёмки свадеб и 2. я хотел путешествовать.
Спустя эмиграцию я два года с чем-то проездил в Минске на убере. Но вскоре на горизонте забрезжила мечта проехать Америку, все штаты Америки, и тут я понял, что на такси это сделать пока что морально не готов. Я снова сел за руль. И теперь, проехав больше тридцати штатов, смотрел в глаза бесстыжего копа с усиками, который решил словить свою жертву вот так, как любят у нас, – из-за угла.
– Спасибо, – сказал я неуверенно с вопросительной интонацией.
Коп ушёл, оставив меня наедине с длинным чеком, назначенным судом и неопределённой суммой, которой я только что лишился. «Я это так не оставлю», – зачем-то подумал я и покатился по улице как раньше – вертя головой, изучая обстановку, со скоростью чуть меньше обозначенного ограничения.
Какая раскрепощённость духа! Свадьба? Значит, молодожёны будут трахаться во всеуслышание и до самого рассвета, пока последняя лягушка не замолкнет в изумлении! И быть празднику, и быть новой семье, и быть свободе! Я представил, как над полунагой парой, испачканной в траве и песке, развевается большой американский флаг, а по округе из репродуктора разносится гордый гимн страны.
Длился акт недолго, минут пять-семь, но это понятно, могла сказаться большая ответственность момента, напряжение, брачная ночь всё-таки. Потом наступила тишина, и после небольшой передышки снова раздались вожделенные стоны. Я, честное слово, уже был готов встать и зааплодировать, но сдержался. Продолжил читать. Значит, Бог был прав, утверждая, что не надо стесняться сексуальности? Даже вся тусовка на кустарную страсть совершенно не реагировала, будто половые акты в такой непосредственной близости сопровождают их всю жизнь с пелёнок. Это был не иначе как знак свыше.
Цикл повторился ещё несколько раз. В конце концов я залез в палатку и впервые за последние дни крепко заснул, пока кусты продолжали оглашаться страстью молодых. Пьяные любовники способны на невероятные подвиги, и час у них идёт за минуту.
Но границы возможного поразили меня, когда и проснулся я под те же неуёмные ахи, всё ещё доносившиеся со стороны пляжа. Светало. В книге Уолша говорилось, что выражать чувства открыто – это хорошо, но если такое поведение перерастает в компульсивность и чрезмерную озабоченность сексом, то нужно срочно от этого избавляться. Я нахмурился и про себя осудил ненасытных молодожёнов. Сколько, в конце концов, можно? Уставшие от алкоголя люди растерянно бродили по кемпингу, каждый борясь со своими демонами, озеро Шамплейн равнодушно плескало свою воду на берег, я заваривал утренний чай. И среди всей этой идиллии — монотонные «А-а-а, а-а-а!!!»
Постепенно стоны стали приближаться. Я насторожился, отставил в сторону чай. На всякий случай подальше отошёл от кустов. Что здесь, чёрт возьми, происходит? Я приехал на кемпинг, а попал на озабоченный траходром, и ещё за это деньги заплатил?! Листья зашевелились, зашуршали, и из зелени медленно показалась длинная шея. За ней – вытянутая невозмутимая морда. Канадский гусь, подумал я. Вот он какой, перелетел границу, думает, он здесь хозяин. Один, потом второй, потом появился целый выводок. Они смотрели на меня и чего-то ждали, как будто разрешения пройти дальше. А потом, переваливаясь из стороны в сторону, стройным дружным рядком пошли к столам с недоеденными гамбургерами и картошкой фри, издевательски крякая. «А-а-а, а-а-а, а-а-а!»
Вера в раскрепощённость мгновенно испарилась. Чем же тогда занимались всю ночь молодожёны, если не изливали друг на друга любовь на берегах Шамплейна? Вопрос, конечно, без ответа. Пили текилу, спали пьяные в обнимку или порознь, занимались сексом в отведённом специально для этого доме на колёсах, тихо, скупо и смущённо — разницы никакой. Догадки Уолша не подтвердились, и в этом было горе и крах надежд. Я прогулялся по пляжу, наблюдая за путанными следами утиных лап на песке, пытаясь восстановить события прошлой ночи по этим хаотичным подсказкам, не увидел никаких признаков человеческого присутствия и пошёл обратно к машине, погружённый в глубокие думы.
Америка, наверное, уже не та, какой она была до того, как я в неё приехал. Никто не ест «Дирол», почти не ходит в рваных джинсах, не красит губы в пошлый красный цвет. Это и есть закат цивилизации?
И тут же сам себе отвечаю, что если это и закат, то его я предпочёл бы многим другим рассветам. Но мы это проходили с семнадцатого года прошлого столетия, разве нас этим удивишь? Теория стакана воды до сих пор занимает пытливые умы. Поэтому больше вопросов, чем к Америке, у меня, конечно, по-прежнему к канадским гусям.
1690 км
Пару часов я пытался найти нормальную дорогу до кемпинга, а не раздолбанное полупросёлочное полотно из говна и палок, но попадалось именно последнее. День близился к концу, рвение постепенно замещалось апатией, и я наконец решил, что остановлюсь где-нибудь поближе, в зоне нормальнодорожной доступности.
В итоге оказался в частном кемпинге. Меня встретил бородатый парень с собакой по кличке «Сироп», которая с его слов являлась помесью тридцати благородных пород, зарегистрировал меня и назначил живописное место между берёзой и сосной. Здание, где мы были, походило на старую заброшенную столовую, которую переделали в некое подобие хипстерского лофта с элементами архитектурного упадка. Большие окна высотой три метра, в углу пара запыленных бильярдных столов, справа выдранные из какого-то кинотеатра ряды сидений, по центру горит в импровизированном камине костёр, а на фоне всего этого великолепия – пианино, синтезатор и чахлая ударка с одной барабанной палочкой. Пока бородатый парень что-то там объяснял по поводу правил поведения на кемпинге, я кивал, а сам постепенно удалялся к клавишам. Наконец, я сел за пианино, сыграл пару кривых аккордов и запел песню, «Сен-Симилья», оду бывшему баловству с марихуаной.
Через пару минут в здание вошёл мужчина в клетчатой рубашке и широких брюках. Прихрамывая, он приблизился к пианино.
– Играешь? – спросил он.
– Как вы догадались? – ответил я, удивлённо одёргивая пальцы от инструмента.
– Я тоже раньше играл, – сказал мужчина и кивнул в сторону. – Теперь вон только на синтезаторе, правда…
Я повернулся. Наклёвывалась какая-то история. У меня на них чутьё, на истории. Люди просто так ко мне не подходят, я давно уже это заметил. Я для них что-то вроде бесплатного психотерапевта или случайного священника, чтобы излить душу и во всём без последствий признаться.
– А что случилось?
Я их подталкиваю. Если подошёл – надо помочь человеку раскрыться, оголить струны души.
Мужик достал руки из карманов, показал пальцы.
– Видишь?
Суставы были красные, болезненно опухшие, почти в два раза больше самих фаланг. Я с омерзением сглотнул.
– Что это?
Мужчина пожал плечами.
– Говорят, артрит. Теперь играть на нормальном пианино не могу. Вернее, могу, но очень больно. Но как же, чёрт возьми, хочется…
– Понимаю, – соврал я. А что тут ещё скажешь?
– Но у тебя хорошо получается. Продолжай в том же духе, – прокомментировал он мои потуги.
– Да ладно, это я так, балуюсь…
Что-то было у мужика в глазах, что я никак не мог распознать. Тоска, что ли? Слишком узко. Там была буря эмоций. Тоска, зависть и раскаяние, наверное. И что-нибудь ещё.
– А вам сколько лет? – задал я нетактичный вопрос, когда он упомянул, что оооочень давно не играет на настоящих клавишах.
– Семьдесят, – сказал он.
Я хмыкнул.
– Странно. Я бы вам полтинник дал.
Мужик улыбнулся и ушёл. Я подумал, что, наверное, это мне не старики моложавые в последнее время попадаются, а просто у меня проблемы с определением возраста, вот и всё. Но это в принципе выгодно. Люди постоянно думают, что я делаю им комплименты. Я ещё немного поиграл и ушёл ночевать между сосной и берёзой.
Утром я вернулся в здание. Взбодрившись чайком и быстрой зарядкой на свежем воздухе, я полчасика поиграл, потом попрощался с бородатым парнем и «Сиропом», пожаловавшись на ужасное состояние дорог в округе, и пошёл к машине. В дверях я наткнулся на вчерашнего мужчину. Мы коротко поздоровались, я сказал, что сегодня уезжаю в Нью-Гэмпшир, и он пожелал мне удачи.
По пути к стоянке я услышал, как в здании заиграли. Я остановился и прислушался. Играли так виртуозно, что казалось, будто выступает целый оркестр. Даже «Сироп» перестал лаять и затих. Мужчина всё-таки сел за чёртов инструмент и теперь, должно быть, сквозь боль и слёзы извлекал из куска дерева со струнами животрепещущие мелодии. И что-то в звуке этого оркестра было знакомое. Что-то, что я недавно видел. Тоска, раскаяние и зависть по прошлому. А ещё – мягкие волны спокойной и уверенной гордости за настоящее.
Я послушал пару минут и сел в машину.
900 км
Частная территория. Старая женщина меня уверила, что пятнадцать долларов, которые я заплачу за проезд по территории, будут моей лучшей инвестицией в путешествие. Я спросил, куда идут эти деньги, кроме набитых оттопыренных карманов капиталистов. Женщина строго на меня посмотрела: «На дороги!» – вскричала она. Я почти что поверил. Отдал деньги, въехал с надеждой на частную территорию, раскинувшуюся на многие десятки километров впереди. Это была единственная более-менее короткая дорога туда, куда я направлялся. Остальные были в два-три раза дольше.
Увы, предсказание женщины не то что не сбылось, а сбылось в полностью противоположном смысле. Тридцать километров я ровнял днищем машины месиво из песка, грязи и гальки, проклиная частную территорию и обманувшую меня женщину. Пятнадцать долларов оказались лучшей инвестицией в скептицизм и недоверие к окружающим.
Но несмотря на это, я всё равно считаю, что лучшая стратегия – это по умолчанию доверять. Мрак притягивает только мрак, поэтому переходите на сторону света и бесплатных общественных земель!
736 км
Посетить «Baxter state park» мне посоветовала одна слегка подвыпившая парочка, когда я, неместный путешественник, заявился на местный барбекю-шабаш, о котором узнал из газеты. Да, я читаю газеты, но только из любопытства, нет ничего интереснее чтения газеты какого-нибудь американского городка с населением семьсот человек. Так вот, там подавали мёртвых животных, жареных на костре, поэтому я, чтобы не стоять с пустыми руками, пока толпы пляшут на танцполе под рок-н-ролл, решил ограничиться пивом.
Естественно, меня развезло даже несмотря на то, что я попросил налить самого лёгкого, и оттого я внезапно стал экстравертом, пошёл на контакт. С парочкой – он, с бородой, и она, без – мы говорили дольше всего. Я старался молчать и больше слушать, но не потому что я такой молодец и знаю секреты, как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей, а потому что у меня банально заплетался язык и было неловко. Я ведь до костей непьющий. Не считая такие вот исключительные североамериканские шабаши.
Он и она собираются вот-вот пожениться. Она с энтузиазмом сверкала у костра кольцом, а он сконфуженно прятал свой безымянный палец в кармане. Когда я был свадебным фотографом, такие парочки спустя пару лет по отдельности приходили ко мне с просьбой снять их новые свадьбы.
Несмотря на лёгкий гул в голове, название парка я запомнил. И когда пришла пора прокладывать маршрут поездки, тут же отметил «Baxter state park» на карте.
Парк оказался диким местом, где не ступала нога цивилизации. Ровно от тех ворот, в которые я въезжал, и до тех, через которые спустя сутки выбирался, связи не было даже на одно хотя бы крошечное деление. И это лучшее, что может быть с человеком, я думаю, – когда его отключают от розетки и пинком подталкивают бродить по лесам.
Правда, было пару моментов, когда об отсутствии связи я почти что жалел. За ночь проливного дождя все дороги размыло настолько, что я ехал как будто по вязкой жвачке, и если бы застрял, пришлось бы туго, ибо в обе стороны людей не наблюдалось на протяжении пятидесяти километров. Что делать тогда? Стоять на месте и ждать, пока какая-нибудь заблудшая душа проедет мимо и вытянет тебя из метрового слоя грязи? Или (!) воспользоваться новой функией айфона для вызова помощи по спутниковой связи??? Короче, бесполезных идей было достаточно.
Пару раз натыкался на запертые ворота – приходилось разворачиваться и искать другую дорогу. Видел ласку. Вот, в принципе, и всё.
И вот думаю, благодарить мне ту парочку с шабаша и того бармена, что вместо ноль-три налил мне сразу английскую пинту, или не благодарить. Наверное, всегда лучше благодарить, с меня не убудет. Дикость, отсутствие человека и радиоволн, подогревающих наши мозги, как мёртвое животное на шампуре, – это, по-моему, то, что каждому из нас время от времени жизненно необходимо.
давно записал меня в шизотерики, и я сам чувствую, когда говорю это, что звучу, как какой-нибудь самозванец-гуру из Индии. Но меня это мало смущает.
Я рассказываю В., что во многих книгах пишут только про позитивное мышление и про визуализацию, надеясь, что те сами собой приведут к действиям со стороны читателей, поэтому и говорить про действие необязательно. Но это приводит к тому, что многие воспринимают написанное буквально, как в «Секрете», – достаточно посидеть, подумать-представить – и всё само свалится тебе в руки.
Под конец, когда потускневший кончик солнца исчезает за далёким парусником, а потом и за горизонтом, видным с самой южной точки штатов в Ки-Уэсте, я заканчиваю заимствованной откуда-то умной фразой:
– Знаешь, чем мудрость отличается от знания?
В. вопросительно смотрит на меня, хотя по его глазам видно, что мыслями он блуждает где-то далеко. Вероятно, наказывает всех позитивистов, которых так не переносит. Но я всё равно говорю, больше даже самому себе:
– Мудрость – это знание в действии.
Я знаю, как искать жильё, и действую: отписался всем знакомым в Майами, перелопатил группы на фейсбуке, пролистал все доступные объявления на эйрбнб, и вроде нарисовалось три неплохих варианта – один недорогой в Коконат Гроув, второй в Саус Бич прямо на первой линии и ещё один в самом даунтауне, но потом чёрт меня дёрнул и я начал читать отзывы на эти комплексы в гугле.
В одном комплексе чел слышит, как ежедневно чуть ли не убивают друг друга муж и жена, за что ставит своему зданию единицу, раз нет нуля. В другом мужик обнаруживает, что в его ванной съёмщик на днях зарезал две женщины и тем самым мгновенно уценил его квартиру в стоимости. В третьем по зданию пошли трещины, в четвёртом все посходили с ума, в пятом ненадёжные лестницы и вонь, как будто после дождя сдохла собака, и так далее. Недостатка в материале для пишущего человека нет, здесь, в этих отзывах, вся глубина человеческой мысли, когда-либо записанная чёрным по белому.
Спустя три дня я всё-таки нахожу тот вариант, который мне нравится, и делаю над собой волевое усилие, чтобы отзывы на сей раз не читать. Лучше обо всём узнаю на месте.
Таксист из «дружественной нам» Венесуэлы, пока мы стоим перед разведённым мостом в Майами, мне рассказывает:
– Я, – говорит, – в начале девяностых жил на Манхэттене. И вот иду я каждый вечер с работы домой и слышу постоянно, как кто-то свистит. Сначала думал, что кажется. Потом решил, что схожу с ума. Наконец, знающие люди пояснили, в чём дело, – и замолкает.
– И в чём же дело? – спрашиваю я.
– Тогда Руди Джулиани ещё не стал мэром, в городе правили банды. Одни толкали траву, другие – кокс, третьи – герыч. И оказывается, у них были свои люди на крышах чуть ли не каждого дома. И вот если кто-то видел копов, они друг другу начинали свистеть, пока свист за считанные секунды не доходил до барыг, которые тут же тихарились в безопасных местах. Свистуны, бля, – подытожил таксист.
Чтобы сменить тему, я упомянул, что недалеко от моего дома в Беларуси, где я живу, есть парк имени Уго Чавеса, но таксист только фыркнул.
– Ужас. Этот сраный коррупционер. Развалил нашу страну.
– А потом я жил в Рио-де-Жанейро, – неожиданно заявляет он. – Там было прекрасно, до тех пор пока я не уехал. А как уехал – Бразилия тоже начала разваливаться. Зато вот тот район в Нью-Йорке, где я жил, – он неразборчиво говорит мне его название, – там теперь цивилизация и милипиздрические квартирки по цене особняка в Джорджии. Знаешь такое слово – «джентрификация»?
Кажется, знаю, но на всякий случай отрицательно машу головой. Важно давать людям возможность почувствовать своё иллюзорное превосходство.
– Да неважно, – говорит он, пока мост медленно опускается. – Вот твоя «маленькая Гавана», где ты живёшь, – тоже результат джентрификации, понял? Раньше здесь было захолустье, а сейчас вон – начинают уже кондоминиумы строить. Скоро всех этих малоимущих отсюда попрут в другие запущенные районы.
И тут мы трогаемся, а таксист начинает что-то тихо насвистывать.
Сижу в Остине, жду завтрака, который в принципе уже ланч, но ещё не обед, через дорогу чернокожая женщина вопит что-то про Иисуса и как мы все должны исповедаться, ибо погрязли, чуть дальше здание гласит красными жирными буквами: «In a dream you saw a way to survive, and you were full of joy», – я пытаюсь понять смысл, и почему-то от фразы становится хорошо, а мимо проходит мужчина с надписью на футболке: «Fix issues before they exist», – и здесь я уже и вовсе киваю, потому что как с этим не согласиться.
Читать полностью…
Алкаши ко мне подходят на постоянной основе.
– Пил постоянно, но по чуть-чуть, – говорит очередной, нависая надо мной перегаром. – Антон, – протягивает руку.
Я предлагаю ему фистбамп, он пару секунд думает и, сдавшись, ударяет кулаком по моему.
– Павел.
– Да не бойся ты, я не болею! Я никогда не болею. С таким организмом! Бутылку самогона уже с утра, – и смеётся.
На пирсе было народу как на Красной площади, а подошёл он именно ко мне.
– Я, – говорит, – к хмурым не подхожу. Мне их жалко! Знаешь, что я делаю, когда вижу хмурого?
– Что?
– Страдаю! Ха-ха-ха! А ты вот улыбаешься, молоток!
Думаю: а как же не улыбаться такому весёлому алкашу? Сейчас он полчаса на топливе поржёт-повеселится, а потом уйдёт в глубокую самосозерцательную тоску. Я, что ли, не знаю? Но я всё равно улыбаюсь, потому что медитация всегда приносит сокровища: я ж вот сидел, никого не трогал, медитировал на финансовый и творческий успех – и тут такое чудовище!
– У меня вчера день рождения был, – говорит он, худой и шепелявля, как бы оправдываясь.
– Поздравляю, – говорю как можно более торжественно.
– О, спасибо! Старый уже. Но подъём с переворотом и пьяный ещё сделаю. А был молодым, в сорок, так Нарочь переплывал без амфетаминов! – и смеётся.
Я неловко смеюсь в ответ. Разве переплывал кто-нибудь Нарочь до этого без амфетаминов? Дальше не помню, что было. Наверное, ничего из сказанного такой рекорд побить было уже не способно, вот я и не стал запоминать.
В конце концов мужик куда-то ушёл, а я остался смотреть на Нарочь и прикидывать, сколько трезвости нужно, чтобы переплыть это озеро.
Вчера встретил на канатке мужика из Болгарии (боюсь сказать неправильно: болгара? болгарина? Пять лет инъяза насмарку). Пока ехали вверх, он рассказывал про своих духовных учителей, где, кто, что, почему. Десять лет медитирует и до сих пор не познал бога. Один из его гуру сказал ему как-то, что материалистичная ориентированность – одна из низших ступеней сознания.
– Поэтому каждый третий американец сидит на антидепрессантах, – заключил он.
Мужчина долго и интересно говорил, а я слушал и задавал вопросы, но сегодня вдруг понимаю, что половину разговора не помню. Зато отлично помню всё то, что сказал сам. Так, наверное, и проходят мимо писателей гениальные истории.
С другой стороны, есть такая фраза на английском: «Good shit sticks». Всё самое-самое остаётся с нами, ему никуда не деться. И главное, что я услышал, – это что бог не в медитации и, слава богу, не в антидепрессантах. Он между вещами, между явлениями, между секундами и нотами песен, он в антрактах спектаклей и в том, что остаётся за скобками. И сколько ни говори, он навсегда останется несказанным.
– … по цене десятидюймовой, конечно! Просто наш повар запутался, всё перепутал и приготовил такой вот размер.
– Это ничего, – утешил я бедняжку, – я готов пойти вам навстречу.
Что за день…
Пока ехал в кемпинг, от пиццы остались только жирные пятна на картоне и по бокам засохший холодный сыр. Установил палатку, вскипятил чай, разжёг костёр и скоро лёг спать.
Утром сделал всё в обратном порядке: разжёг костёр, вскипятил чай и сложил палатку. Принял душ. Потом сел под красным клёном в своё красное раскладное кресло, открыл салат и с жадностью на него набросился. Но что-то было не так. В салате присутствовал инородный ингредиент. Я настороженно его медленно разжевал, боясь, не таракан ли это, но это оказался не таракан, а всего лишь курица. Вилкой я внимательно препарировал содержимое тарелки и каждую секунду натыкался на бледножёлтые прожилки куриного мяса, которое даже спустя столько лет неупотребления я безошибочно мог разгадать за первые мгновения дегустации.
Всё стало на свои места. Вот отчего меня дёрнуло остановиться в коммуне художников. Интуиция говорила мне: уж лучше ешь поганый фастфуд, чем этот псевдосалат, набитый мясом. Если где-то дважды повезло до этого – то где-нибудь обязательно обманут хотя бы разочек после. Даже если сделают это не со зла.
Сегодня же каких-то невероятных везений не происходило, я только поспал на лавочке среди благоухающих цветов у подножия замка во французском стиле и испил кружечку октоберфестского пива, поэтому и больших обломов ждать не приходится. Душа моя спокойна, когда халява обходит меня стороной.
4678 км
Из Индианы я уехал в небольшом подпитии. Кружка пива «Spaten», что в переводе значит «лопата», меня одновременно развеселила и опечалила. Развеселила понятно почему – всё же я отдавал честь Октоберфесту, давно мной забытому двухнедельному празднику-запою, в который я, бывало, погружался, чтобы вынырнуть недельки так через четыре, с небольшим опозданием. Все города, которые я проезжал в сентябре и в начале октября, с поразительной настойчивостью игнорировали моё желание выпить кружку пива – я только и видел, что таблички, гласившие, что Октоберфест уже, увы, миновал, а все, кто не успели, – что ж, ждём вас в следующем году.
В итоге, наплевав на условности, я остановился в небольшом городке French Lick, что в свою очередь можно перевести как французский аллюр (эта версия мне нравится), как французская капелька (чего-то) и как французское облизывание. Но город привлёк меня не своим изысканным названием, я по пути сюда уже навидался всего и разного, меня не так легко удивить. Я остановился в нём, потому что увидел необыкновенный для Америки пейзаж – холмы в деревьях и густой траве, среди которых возвышается большая бетонная арка, а за ней, как будто в обрамлении, виднеется большой европейский замок, оказавшийся местным курортом-санаторием начала прошлого века.
Поспав на лавочке среди елисейского поля прямо перед замком, я встал, прошёлся по территории, зашёл внутрь, где меня окружили почётные с виду пенсионеры, платившие триста семьдесять долларов за ночь, огромные своды внутреннего дворика, словом, американский размах, вторгшийся в европейские недра, эклектика на местный манер. А потом стал искать, где бы тут неподалёку перекусить, потому что голода у меня не было, но дань Октоберфесту я отдать когда-то был должен, раз уж я так запланировал.
В двух километрах от замка оказалось приятное немецкое кафе под названием «Немецкое кафе». Выйти меня встретила пухлая дама с розовыми щеками и в национальной немецкой одежде с рюшками и орнаментом. Но заговорила на идеальном английском:
– Вам чего?
Ни тени улыбки на лице. То, что надо, подумал я. Знаменитый европейский сервис.
– А какой у вас сегодня в наличии суп?
Барышня с удивлением и презрением на меня посмотрела:
– Никакого.
Я хмыкнул.
– Что ж… А претцели? Претцели, надеюсь, есть, подаёте?
– Подаём, – мрачно ответила официантка, разглаживая на полном животе передник. – Но только есть две опции: либо претцели в форме пирожков, либо гигантский претцель в форме претцеля.
Я подумал.
– Я хотел бы претцель обыкновенного размера и желательно всё-таки в форме претцеля.
– Это невозможно. – Официантка перевела взгляд в окно, создавая впечатление профессиональной отрешённости. Уважаю, снова подумал я.
– Что ж, тогда давайте претцели в форме пирожков. Это возможно?
Официантка кивнула, всё ещё смотря в окно.
– Отлично. Ну и к претцелю надо бы что-то закусить. Как насчёт пива? Есть тёмное пиво на разлив?
Женщина ткнула, не глядя, в меню:
– В меню есть всё, что есть. Правда, – тут она немного поморгала, – меню неправильное. У нас всего этого нет.
– Ясно, – сказал я, откидываясь на спинку стула и предвкушая кафкианскую развязку этого бреда. – Так что же насчёт тёмного пива на разлив?
– Есть одно.
– Сколько процентов?
– Без понятия, – и снова взгляд в окно. Чёрт, да что же там такое? Я обернулся. Пустая улица Французкого облизывания, два светофора и пыльная мостовая.
– Хорошо, а в бутылках есть тёмное?
– Есть одно.
Я не стал уточнять насчёт процентов.
– Хорошо. Несите в бутылке и эти ваши мини-претцели.
Принесли кружку «Spaten» и, как было обещано, претцели в форме пирожков с сырным соусом впридачу. Октоберфест у чёрта на куличках, неизвестно где, где-то в Индиане. Вот это экзотика.
Теперь мне достаточно одной кружки, чтобы сделаться весёлым. И одной же кружки, чтобы помрачнеть. Но чего печалиться? Печалиться нечего, однако свойство алкоголя, по крайней мере в моём случае, всегда было таково, что мне вручалась солидная порция меланхолии без какого-либо повода – просто пью и грущу, как бы в общем и целом, по поводу всего мироздания.
3830 км
Позвонила мама.
– Павлик, ты осторожнее будь в Детройте. Мы с папой тут передачу посмотрели. По рейтингу он худший город в штатах. Нищета, криминал, наркоманы.
В принципе, под это описание подпадает много городов Америки. Но Детройт, наверное, в особенности. За процветанием всегда следует упадок, а за пиком автомобилестроения – здания с заколоченными окнами и опустевшие улицы, безработица и дурные намерения людей. Меня предостережение мамы не удивило, но в Детройт я всё равно хотел заехать, дабы убедиться, что мог в него и не заезжать.
Потом позвонил папа.
– Павлик, мы с мамой тут одну передачу посмотрели…
– Нищета, криминал, наркоманы? – продолжил я.
– Вот именно!
Я пообещал, что буду. Мне кажется, с возрастом забота родителей о своих детях только крепчает, чересчур и сверх меры.
– Хорошо, хорошо. Машину буду парковать только на солнечной стороне улиц и отходить от неё буду не дальше чем на сто метров, при этом с собой у меня всегда наготове будет перцовый баллончик, а в кармане на всякий случай два охотничьих ножа.
Папа сказал, что это не смешно. Мама подтвердила.
– Ладно, – кивнул я, – это действительно не смешно. Буду осторожным, – и, не выдержав, добавил: – Куплю бронежилет, машину припаркую за городом, а в центр доеду на арендованном самокате, который предварительно застрахую.
В телефоне послышались гудки.
В Детройт я приехал, конечно, уже настороженным. Взглядом искал подозрительных негров, мошенников, плохой погоды. Как назло, светило солнце и по улицам ходили одни белые в строгих отутюженных пиджачках. Может, город перепутал?
Парковку нашёл недалеко от даунтауна, крытую, с ложным ощущением безопасности и таксой в десять долларов за два часа. Заспанный индус выдал мне кусок пожелтевшей бумажки с циферкой 341, где я прочитал напечатанное мелким шрифтом: «За кражу и порчу имущества и/или автомобиля руководство стоянки НИКАКОЙ ответственности не несёт».
Из общей картины благости и умиротворения выбился только один эпизод, когда я зашёл в магазин за жидкостью для линз, стал в очередь и негр передо мной обернулся, махнул у меня перед носом пачкой чипсов и непринуждённо спросил:
– Парень, купишь мне эти чипсы?
Я пару секунд внимательно на него смотрел и, подумав, сказал:
– Нет.
Во всех книгах по успеху говорят о том, что нужно учиться отказывать людям. По-моему, в таких ситуациях учиться этому проще всего.
Если не считать качество воздуха, о котором мне каждые десять минут приходили на телефон уведомления: «Внимание! Плохое качество воздуха!», то центр Детройта оказался прекрасным уютным местечком. Великолепные небоскрёбы под двести метров из кирпича, модные барчики-кафешки, арт-галереи, переулки с фресками, в меру улыбчивый мичиганский народ. Мы созвонились с родителями по фейстайму.
– Ну, где ваш криминал? – воскликнул я.
А криминала не было. Либо он, как ночные животные, спал и выжидал подходящий момент, чтобы выйти в полночь на промысел. Река Детройт мерно текла вдоль берегов, унося вдаль нечистоты, прибрежные заводы надрывно пыхтели чёрными клубами дыма, а я шёл по променаду, любуясь пароходом «Принцесса», пока не дошёл до здания «Дженерал Моторс».
Внутри на экспозиции были представлены редкие машины, среди которых, например, был Шевроле Астро шестьдесят седьмого года производства. Высота машины – мне по колено, в салоне руль – как будто выдрали из космического корабля, зеркало заднего вида – из-за отсутствия окна сзади оно представляет собой дырку в крыше, в которую вмонтировано зеркало, поэтому, чтобы увидеть, что сзади, надо в положении полулёжа всего лишь посмотреть вверх. Я подумал, что же у нас было в шестьдесят седьмом году. Хрущёв, пятиэтажки и пионерские галстуки? У нас был, правда, Гагарин, ещё в шестьдесят первом, зато остальная страна находилась в стабильном упадке и отчаянии. В то время как в Америке уже вовсю клепали таких монстров на колёсах, закидывались ЛСД, сочиняли рок-н-ролл, пускали метро над автомагистралями и от всей души боготворили демократию. И, конечно, планировали между делом слетать на Луну.
Дул сильный ветер, по прогнозу передавали снег. Я подъезжал к границе с Северной Дакотой и остановился посмотреть, как пасутся на прериях коровы. Номер 8219 стоял поодаль от остальных и меланхолично жевал траву у колючей проволоки. Трава была жёлтая, и ветром её преминало к земле. Можно было видеть, как по полям волнами бежит ледяной воздух приближающейся зимы.
За час до этого я разговаривал с мамой. Она спросила, куда загоняют на ночь этих коров, а я не нашёлся, что ответить. Не знаю. Может, никуда и не загоняют? Здесь пастбища огромные, поля уходят за горизонт. Хотя где-то обязательно они утыкаются в забор из колючей проволоки, по периметру огораживающей территорию. Коровам дают есть, разрешают ходить, но последние по-прежнему остаются в заточении дакотских пустошей.
Номер 8219 поднял на меня глаза. Они были тёмные, но живые, как у человека, и влажные. Я поздоровался с ним вслух и сказал: «Куда ты пойдёшь этой ночью?» И сам же нервно усмехнулся. Кажется, я даже разглядел его ресницы. Свинцовые, с парой нетающих снежинок. Номер 8219 посмотрел на колеблющуюся траву и опять на меня, как будто хотел что-то сказать, а потом снова принялся жевать, чуть повернувшись ко мне боком. Вряд ли он знает, куда пойдёт этой ночью. И уж тем более где окажется после того, когда за ним придут с фермы.
2890 км
Я вышел прогуляться по парку у Ниагарского водопада, но мысли мои занимало другое.
Кажется, некое существо проникло внутрь автопалатки и теперь чуть ли не каждую ночь, в тот самый момент, когда я проваливался в приятный тягучий дрём, начинало бесцеремонно ходить у моей головы. Я тут же просыпался, прислушивался, замирал – ничего. Может, показалось? Снова начинал засыпать, и в самый неподходящий момент дурные шорохи, конечно же, продолжались.
Мне кажется, что эмпатия в людях особенно хорошо развивается тогда, когда их помещают в невыносимые условия. Например, я теперь стал хорошо понимать заключённых, которых пытают депривацией сна. Или страдающих бессонницей, которым раньше всегда хотелось крикнуть: «Да забей и спи, как человек!»
Только вот просто так забить, оказывается, не всегда получается. Особенно если ночью по твоему спальнику иногда пробегает какое-то животное, какое – неизвестно, и животное ли это вообще? Ты вскакиваешь как ошпаренный, обшариваешь палатку и ничего – никого – не обнаруживаешь. Хотя в одну из этих страшных ночей я увидел у себя на плече тёмный силуэт мышиной морды, но это вполне мог быть и сон.
Сразу скажу, что я так и не выяснил, что это было. Моя разгулявшаяся фантазия на грани с шизофренией или какие-то жучки, может, термиты, хер их знает. Может, мышки, но это вряд ли, хотя, пожалуй, могли быть и мышки, только снаружи палатки. Или всё-таки внутри, но быстро прятались, когда я принимался их искать с мыслью о варварском убийстве…
Короче, бессонница продолжалась около недели. Я проверил матрас, постирал бельё и спальники, высушив их в режиме «extra hot», чтобы всё живое, что могло оказаться внутри, живым быть перестало, заклеил изолентой щели внутренней обивки, проверил каждую трещинку, каждый шов. Я спал с берушами и без, принимал валерьянку, чтобы избавиться от навязчивых мыслей и последующей тахикардии, медитировал, визуализировал и прочее и прочее. Внезапно для самого себя я превратился в шизотерика.
Мрачные настали времена, думал я. Казалось бы – путешествуешь и путешествуй, а вот нет. В итоге страх каких-то неведомых сущностей в палатке перерос в страх самой бессонницы, что совсем уж плохо и, безусловно, сказывается на психике. Первые две ночи так и было. Я каждый раз погружался в кромешный ад, где недвижимо лежишь на протяжении восьми часов в постели, не знаешь, что думать и как быть, знаешь только, что нужно, чтобы как-нибудь побыстрее забрежзил рассвет и можно было встать и забыть об этом чёртовом сне на ближайший день.
А после Ниагарского водопада, отчаявшись после стольких ночей без сна, я купил масло лаванды и окропил им внутренности палатки. В интернете писали, что оно хорошо отпугивает грызунов всевозможного пошиба. В эту ночь всё было тихо, и я выспался, как ребёнок.
В конце концов я остановился на тридцати каплях кавы, разбавленных в сто граммах воды, принимаемых за полчаса до отхода ко сну. Впервые о каве я узнал, когда весной приехал во Флориду. Я праздно бродил по Холливуду и Майами и везде натыкался на вывески «Кава-бар». Сначала думал, что кава – это в смысле какао, что-то вроде нового тренда на этот напиток. Странно только, что под какао открывались целые заведения. Но ещё более странным было то, какие люди выходили из этих баров. С дредами, до неприличия расслабленные и умиротворённые, а за их спинами раздавались звуки ритмичного рэгги. Как-то раз я оказался в таком месте – мы собирались устроить дружеский турнир по шахматам. По углам бара были раскиданы тела в самых нелепых позах. Они неморгающим взглядом смотрели на экраны своих телефонов или лежали с закрытыми глазами, почти не разговаривали друг с другом, выглядели отсутствующими, как героиновые торчки или фанаты опиума.
– Попробуй, это отличный напиток, – рекомендовала мне барменша Юля, а я выставлял вперёд правую ладонь, как на советском плакате против пьянства, и заказывал обыкновенный китайский чай.
Юля с непониманием на лице и равнодушием в жестах заваривала мне улун. И я шёл играть в шахматы.
Я сразу понял, что за кава-движением во Флориде что-то стоит, но непонятно было что.
2100 км
Я ехал от озера Онтарио в сторону кемпинга, когда заметил, что за мной, через машину, едет коп. Ну, коп и коп, я не везу с собой наркочемоданчик, а в багажнике у меня нет мёртвой шлюхи. И тем не менее когда в затылок дышит блюститель закона, я начинаю ёрзать на месте и на душе становится тревожно, привычка полусоветского человека чувствовать себя виноватым и оглядываться, когда с пустыми руками выходишь из магазина. Надо было как-то оторваться.
Впереди я заметил небольшой холм. Я ускорился в пределах ограничений так, чтобы между мной и копом образовалось сто метров свободного от полицейского душка пространства. Я внимательно смотрел в зеркало заднего вида. Постепенно коповская машина стала исчезать за холмом. Когда она окончательно скрылась из виду, я что есть сил вжал педаль газа в пол. Логика была простая: пока он меня не видит, я могу нестись хоть со скоростью света, он ничего сделать не сможет и не уличит меня ни в чём незаконном.
Логика простая, но шероховатостей не лишённая – это я уже понял, когда, слетев с холма, заметил, как из переулка выскочил ещё один полицейский и, надрывно мигая проблесковыми маячками, меня догнал. За десять лет водительских прав, которые впервые я получил в свои двадцать пять, ни один чёртов коп не посмел меня остановить, потому что в их присутствии я всегда вёл себя прилично и чинно, как подобает джентльмену дороги: вертел головой, изучал обстановку, ехал всегда чуть меньше обозначенного ограничения. С другой стороны, сколько раз я ездил со скоростью сто миль в час там, где разрешено пятьдесят пять, – так это ещё удивительно, как меня только сейчас остановили.
Коп был взволнован и удивлён:
– Вы знаете, за что я вас остановил?
Я прикинулся дурачком.
– Никак нет, сэр!
– Вы ехали с превышенной скоростью.
– Неужели? А я и не заметил…
Коп почесал затылок.
– Вообще-то да. Здесь разрешено тридцать, а вы ехали…
Я замер.
– Тридцать три? – попытался пошутить я.
– …сорок семь.
Я еле заметно улыбнулся. Хорошо, что только сорок семь. Наверное, он заметил меня, когда я уже стал притормаживать.
– О нет, – я с горечью уставился в приборную панель. – Только не это.
– У вас есть какая-то причина для такой спешки? – поинтересовался он.
Я подумал.
– Наверное, есть, но я о ней не знаю. Я плохо сплю последние три дня, бессонница – может, это?
Коп вопросительно поднял брови.
– Видите ли, – объяснил я, – я путешествую по штатам, останавливаюсь в кемпингах, а последние дни безостановочно хлестал дождь. И ещё у меня в палатке завелась мышь. Поэтому я не выспался. А из-за того, что не выспался, моя бдительность непозволительно упала до уровня Марианской впадины, что, безусловно, сказалось на качестве моей безупречной езды. Вот я и не заметил превышения.
Коп снова почесал затылок, потом взял у меня права, регистрацию и сказал ждать, а сам пошёл в машину. Вернулся он спустя пять минут с какой-то бумажкой, длинной такой, как чек из гастронома. Длинные бумажки никогда не сулят ничего хорошего.
– Вот, – сказал он, вручая её мне, – ваш штраф.
Я стал рассматривать распечатку. Моё имя, фамилия, адрес нарушения, но ничего про сам штраф.
– Так а штраф-то какой? – спросил я.
– Не знаю, – ответил коп. – Сумму назначит суд.
– Какой ещё суд?
– Вот видите, – он показал на бумагу, – здесь написано: суд будет двадцать пятого октября, через месяц, в суде Ливерпуля. Но вы, вероятно, к тому времени уже уедете, поэтому сумму штрафа назначат без вас и пришлют вам оповещение по почте. Там и будет указана сумма.
– ???
– Да, – пожал плечами коп, – система не совершенная, но это Нью-Йорк, а не ваша продвинутая Калифорния.
Я согласился.
– Действительно, в Калифорнии методы обворовывания народа в учёт казны упрощены до предела…
Коп постучал пальцами по двери.
– Я бы не стал так говорить. У вас превышение на семнадцать миль. Но в первый раз я вас простил и выписал вам как за превышение до десяти миль. Поэтому штраф будет раза в два где-то меньше.
Он меня ПРОСТИЛ. Я чуть заметно поклонился богу полицейских, что мне попался такой благородный коп.
1966 км
В офисе сразу предупредили, что полкемпинга забронировано под свадьбу. Десятки домов на колёсах прибудут туда под хмельком с минуты на минуту, и не факт, что эта ночь будет тихой. Мне после трёхдневной бессонницы было уже настолько плевать, что я кивнул и сказал: «Давайте». Не спать в тишине или не спать под визги обуреваемой алкоголем толпы – какая разница?
Колонна прибыла вскоре после того, как я разжёг костёр и поудобнее устроился на раскладном кресле. Сначала я даже не понял, что это свадьба, о которой мне говорила мексиканская рейнджерка по русской фамилии Оспина, только с ударением на «и», что, собственно, и выдавало в ней мексиканку: не было криков, звуков бьющегося стекла и взаимных признаний в бесконечном уважении. Всё-таки американские свадьбы – это вам не наши пьянки, приуроченные к обмену колечками. Тут народ привык обстоятельно поговорить, обсудить всё и договориться, а не поспорить, подраться и потом пить полночи в акте пламенного примирения. Принципиально разный подход к бракосочетанию.
Автодома проследовали на свои места, из них повыходили адекватные на вид люди, стали сосредоточенно рубить дрова и накрывать на столы гамбургеры с соком и килограммами картошки фри. Не, точно не свадьба, подумал я и высокомерно отвернулся шерудить веточкой в огне.
Вскоре за спиной послышалась музыка, смех и звон бокалов. Я с сомнением посмотрел на новоприбывших. Кажется, всё-таки свадьба. Но даже по американским меркам весьма скромная. Судя по всему, подумал я, придётся сегодня не спать в относительной тишине. А тишина, знаете ли, бывает зловещей, что гораздо хуже шума работающего рядом дизельного генератора или чего-нибудь там ещё, свойственного для кемпингов.
Ближе к закату толпа празднующих удалилась на пляж, стали запускать фейерверки. Смех постепенно перерос в хохот, романтические песни сменились низким дроп-битом, а звон посуды стал напоминать бьющуюся тару. Я порадовался за них. Вот, мол, умеют всё-таки с размахом праздновать, как надо, умеют же, когда хотят. Небо озарялось вспышками, а я читал книгу и смотрел, как пламя поглощает берёзовые поленья.
В десять вечера праздник был в самом разгаре, когда со стороны озера послышались возбуждённые вздохи. Кто-то, не стесняясь толпы, стонал на весь кемпинг, и даже хохот со звоном бьющейся тары эти стоны заглушить были не в силах. А в руках у меня была книга Уолша под провокационным названием «Диалоги с Богом», и я как раз читал часть про сексуальные отношения. Говорилось там примерно следующее: своей сексуальности, как это принято в так называемом «цивилизованном» обществе, стесняться ни в коем случае не надо. Наоборот, следует её выражать при любом удобном случае. Например, в первобытных языческих обществах совокуплялись публично, не прикрывали свои интимные места кусками ткани и, что удивительно, практически не знали изнасилований или убийств на почве ревности.
Сейчас цивилизация устроена иначе. До определённого возраста, вычисленного, кстати, совершенно искусственно, поощрается то, чтобы держать детей в неведении относительно половых различий. Если вдруг ребёнка застают за изучением своих гендерных особенностей, его наказывают, ставят в угол и объясняют, что так нельзя, ай-ай-ай. Поэтому когда ребёнок достигает совершеннолетия, достигает он его уже с приличным багажом вины, стыда и всевозможных негласных запретов. В итоге человек сталкивается с пенисом или вагиной противоположного пола в совершеннейшем изумлении, неподготовленный, с обрывочными и извращёнными знаниями, почерпнутыми исключительно из порно и слухов среди перешёптывающихся одноклассников.
И тут как будто в подтверждение написанного в книге из кустов доносятся стоны, ахи и охи. Я замер и прислушался: творится чудо! Даилог с Богом! Правда, звуки показались мне несколько однообразными, что-то типа «А-а-а, а-а-а, а-а-а», то есть можно было бы, конечно, вкрутить и что-нибудь поинтереснее в эту цепь возгласов, но я всё равно обнаружил на лице своём улыбку. Всё-таки американцы молодцы, молодцы, сволочи! Я аж разозлился от удовольствия.
988 км
Если хочется пикантной экзотики – езжай к амишам. По скользкой дороге из грязи и конского говна (частое здесь явление, как вы поняли) ты проберёшься к старому деревянному дому с двумя этажами образца девятнадцатого века, и встретить тебя на порог выйдет хмурая полная женщина в чёрном платье в пол и чёрном консервативном чепчике, а за ней следом выбегут дети в строгой как будто школьной униформе, тоже, кстати, чёрного цвета. Ты помашешь им рукой, и они, как роботы, с отсутствующим выражением на лицах, помашут в ответ. Ты заметишь, что они даже выстроились по росту.
После чего женщина поведёт тебя в соседний амбар, ты поинтересуешься ценой, а она уточнит, что именно тебя интересует. Вы войдёте внутрь. Там будет темно и сыро, и во мраке ты разглядишь полки, уставленные консервами, закатками огурцов, свеклы и грибочков, там же будут стоять упаковки свежеснесённых яиц, сыр, хлеб.
В итоге ты оставишь женщине девять долларов, поблагодаришь и, посвистывая, выйдешь из амбара, а в руках у тебя будут огурцы, свекла и десяток яиц. Дети всё ещё будут стоять на крыльце, словно никуда не уходили, будут провожать тебя безэмоциональными пустыми взглядами.
Я теперь понимаю, откуда берутся хоррор-фильмы. У амишей странные, нетипичные лица, овальные и немного неземные, и связано это, скорее всего, с тем, что они уже несколько веков подряд сношаются только с единоверцами, что не может не сказываться на внешности. Нечто подобное, помню, наблюдал в Англии, удивлялся, видят ли они сами, на кого стали похожи спустя поколения внутриостровных браков.
Понятия красоты, странностей и нормы, конечно, субъективны, но я смотрю в зеркало заднего вида, вижу коня и старую чёрную повозку, и меня никак не покидает ощущение, что только что побывал на съёмочной площадке.
840 км
Но в природе всегда торжествует баланс. Нашёл потерянные распорки от палатки – зато в тот же день сломался автохолодильник.
Теперь, когда в холодильнике, допустим, семь градусов, он думает, что в нём плюс тридцать, и от этого самоотверженно работает, словно вол, как работал всю ночь, доведя все мои продукты и салаты до состояния арктического мороженого.
Таким образом как-то сам собой образовался квест, когда в недрах штата Мэн, где почти отсутствует человечество, нужно как-то починить холодильник и параллельно обзавестись органическими овощами. И ладно холодильник, холодильник, в конце концов, можно купить, а продукты?
Когда я спрашиваю у них здесь в магазинах что-нибудь органическое, на меня смотрят как на пришельца. Я читаю в их глазах: «Мальчик, а ты штатом не ошибся?»
Что ж, может и ошибся, но теперь-то уже какая разница? Сказать им, что до Калифорнии мне двадцать пять тысяч километров? Не поймут. Сказать, что просто не фанат пестицидов? Осудят. Сказать наконец, что я и вовсе пескетарианец? Посоветуют обратиться в психушку.
Так что же мне делать? Хожу по редким магазинам и молча читаю этикетки. И думаю, что делать с холодильником.
Чего-чего, а недостатка в Стивене Кинге в штате Мэн не наблюдается. Можно с удовольствием читать его новые книги, зная, что где-то за океаном они выходить уже не будут.
Читать полностью…
