-
Дзен-писатель Павел Терешковец, автор книги «Джаз на обочине», колумнист журнала «OnAir»: - о томлении духа - о сарказме - о писательской доле ⚡️Основано на реальных событиях Контакт @grapemile Веб www.tereshkovets.ru
Хозяйка ответила, что завтра с утра первым же делом проверит и даст мне знать.
Я сам себе угрюмо кивнул. Вот тебе и онлайн-курс по развитию памяти. А он впридачу ещё и платный. Короче, так себе начало, подумал я. Опять брать палатку, разбивать её в полузатопленной траве, утром полчаса сушить её снаружи, потом полчаса – внутри... Но я посоветовал себе не унывать. Потому что позволять каким-то металлическим палкам руководить твоим состоянием души – это уже даже не смешно, получается.
По идее, скажет кто-то, можно же заехать в строительный магазин и купить этих металлических прутьев сколько влезет. Но тут вспоминаем, что распорки эти СПЕЦИАЛЬНЫЕ. То есть не просто прямые прутья, а прутья с крючком на одном конце и треугольным изгибом посередине для сгибания, чтобы они доставали до навесов. Так что вариант недееспособный.
Я решил спать без навесов. Пусть промокну, хер с ним. На палатку сил нет, а я всё-таки в отчаянье. Промокну – будет отличный урок для памяти. И бесплатный. В конце концов, через пару дней я всегда могу вернуться в шале и забрать у хозяйки распорки.
Но что-то дёрнуло меня перед тем, как начать мокнуть, и я одну руку с ухмылкой полной безнадёги запустил на крышу. Так, на всякий случай. Это из тех ощущений, когда в рулетке ставишь на зеро, заранее зная, что идея обречена, но – ставишь, потому что а мало ли. Так и я – мало ли. Ну а вдруг.
Чувствую – что-то невнятное и мягкое. Поднимаюсь по лестнице, направляю фонарик на мокрый пластик и вижу следующую картину: в небольшом углублении, сделанном в крыше неизвестно с какой целью, лежит целый-невредимый чехол, а в чехле – целые, невредимые распорки! Я, конечно, перекрестился, пару раз моргнул и снова посмотрел. Нет, не показалось. Чехол, распорки, всё правильно.
Весь вечер думал: какова вероятность того, что прутья соскользнут в углубление и за пятьсот километров моей резкой и надрывной езды так и не упадут на землю? Ответ был очевиден и оттого даже как-то не по-христиански страшен: вероятность такая равна НУЛЮ. И всё же в руке моей были желанные распорки, а впереди ждала тёплая сухая ночёвка.
В итоге написал хозяйке шале дрожащими от благоговения руками: всё, говорю, отбой, ничего искать не надо. А она: как так, почему? Ну я и говорю, мол, да так вот, на крыше в итоге нашёл. Минута молчания. Потом Аманда пишет: нуууу ты парень ппц везучий… в рулетку играть не пробовал?
0 км
Напоследок заказал себе в «Rolling Fatties» огромный буррито размером с моё лицо. Помимо стандартных овощей, риса, сыра, чего-то там ещё и фольги, идущих в комплекте, добавил внутрь овощную котлету, салат, гуакамоле, фалафель и халапеньо. Они все тут уже смеются, когда я делаю заказ, потому что никто у них столько не заказывает. До меня им просто был незнаком здоровый белорусский аппетит, дорвавшийся до нормальной американской еды.
В радиусе ста километров это одно из трёх заведений, где используют органические продукты (более или менее органические, скажем так), и оно ближе всех к дому, в котором я жил последний месяц, поэтому объектом своего гастрономического вожделения я выбрал именно «Rolling Fatties». Поэтому и ещё потому, что они бесплатно в буррито кладут столько любви, что после трапезы ходишь час и, как дурак, улыбаешься. Сегодня вот моя прощальная трапеза.
Хотелось бы, конечно, чтобы было как в песне: «Приготовленья займут полчаса…», – но я принял волевое решение смотреть суровой правде в глаза. Моя задача – это сверхзадача. Не просто впихнуть в машину, а аккуратно сложить, организовать и рассортировать: специи, запасы гречек, рисов и каш, гитару, демисезонную одежду и одежду зимнюю, электрохолодильник, переносной аккумулятор, гравитационный фильтр для воды, пятнадцать галлоновых бутылей, мои пятьдесят упаковок различного чая, орехи, овощи, фрукты, всю электронику, две гантели, резиновую надувную полусферу, три скакалки, стопки книг ну и всяческое остальное, чего никакого духу не хватит перечислять.
Примерный маршрут я проложил уже до самой Калифорнии, это что-то около половины экватора Земли по расстоянию. Но я не унываю перед этими гигантскими планами, потому что унывать не хватает времени. Катастрофический цейтнот, как правило, обнаруживается только за сутки до отъезда. Это одни из немногих грабель, на которые я не устаю наступать.
Добродушный бармен Роб из «Rolling Fatties», предки которого, по его уверениям, прибыли в штат Мэн триста лет назад и были в своё время лобстерными магнатами, пожелал мне хорошей дороги и на прощанье вручил стикер. Я тут же прилепил его над бардачком, рядом с одиноко наклееным там уже стикером флоридского города. Пусть будет.
Передаю привет пробкам в городах, смогу, очередям, корпорациям, архитектуре стекла и металла, стройкам и отбойным молоткам, грохочущему метро, орущим друг другу людям, спешке, паническим аттакам, генномодифицированным продуктам, пестицидам, соседям, мусоркам и свалкам, линиям электропередач, нервозам, связи, пьянству и похмельям, чеклистам и спискам, зависимости, начальникам, офисам, регламентированным отпускам, фастфуду, серьёзным лицам, пиджакам и безупречному имиджу.
Читать полностью…
У меня совсем небольшая палатка – на одного. Крыша прозрачная, сквозь неё я вижу ночное небо. Сегодня полнолуние.
Я на кемпинге Quail Hill, рядом с мексиканской границей. Хотел увидеть стену, что они там построили, но въехал в Аризону уже вечером, поэтому ничего, кроме шоссе и редких светофоров, увидеть не удалось. Рядом мерно шумит дамба. За палаткой догорает костёр. Пять минут назад метрах в пятиста от моего места выл на луну койот. Обычно они шастают стаями, но этот пребывал, видимо, в гордом одиночестве.
Время теперь – на час вперёд по сравнению с калифорнийским. Такое ощущение, что где-то по дороге потерял шестьдесят минут. Что сказать, обидно.
Думал, как поехать. По изначальному маршруту, то есть Калифорния – Невада – Аризона – Юта, через национальный парк Джошуа и пустыню Мохаве, или же вниз вдоль озера Солтон Си, к Мексике и по югу в Аризону, а уже потом – в Неваду и оттуда в Юту. Логичнее выглядел первый маршрут, и короче, но я, конечно, выбрал второй, потому что на первом по пути совсем не было нормальных человеческих магазинов, где можно купить нормальной человеческой еды, а не той полухимической лабуды, что ест половина Америки.
Пока что это самая сложная часть путешествия – хорошо и вкусно питаться. Но я справляюсь.
Ещё заметил, что всё, что в обычной жизни занимает минуту, в такой поездке растягивается на пять-десять. Плюс к этому я каждые полчаса останавливаюсь, чтобы сделать очередную фотографию на широкоформатную камеру, а это полчаса, не меньше. Вот и считайте. Приходится трёхчасовой маршрут умножать на два, чтобы более-менее трезво оценивать временные затраты на путь.
Из-за этого вести заметки получается только урывками. У меня уже стопки записей на компьютере, которые ждут не дождутся, пока мои кровожадные руки до них доберутся, но вместо этого кровожадные мои руки берут спички и зажигают газовую горелку, чтобы заварить себе тёплого чая в эту ледяную ночь под мраморно-чёрным небом.
Начинаю привыкать к чувству копчёности.
В Сан-Диего я заезжал к знакомой, которая после многих лет свадебной фотографии резко сменила карьерный вектор и открыла свою точку с копчёным мясом и рыбой. Мясо я не ем, но рыба была вкуснее всего того копчёного, что я пробовал в своей жизни. Я восклицал Ксюше на кухне: «Ксюша, это вкуснее всего того копчёного, что я пробовал в своей жизни!»
Прошла неделя. Я сижу у костра где-то посреди Аризоны, смотрю на охваченные пламенем угли и понимаю, что теперь сам насквозь пропитан этим ароматом. Я каждый вечер и каждое утро исправно копчусь у очередного костра. Слева, справа, сзади, спереди, снизу и сверху. Прокоптились уже моя майка, мой свитер, штаны, носки, кроссовки, куртка и исподнее. Прокоптилась даже моя кожа.
Сегодня останавливался в зоне отдыха у хайвэя номер восемь и, как настоящий бродяга Дхармы, мылся в общественной уборной. Я с пеной у рта тёр кожу докрасна, но она до сих пор отдаёт копчёностями. Туалетную воду Кюркджян я с обречённым вздохом положил на дно рюкзака и запихнул в багажник за ненадобностью. Теперь от меня несёт копчёным и мужиком, мужиком и копчёным, совершенно без разницы, в какой последовательности.
Но это не так уж и плохо, ведь у всего, говорят, есть две стороны. Благодаря этой вездесущей всепроницающей копчёности (хотя я, наверное, путаю причину со следствием) я имею возможность плыть по американским пейзажам и не знать, где буду останавливаться сегодня. Может, заеду в город, Финикс или Туссон. А может, объеду их стороной и направлюсь через национальные парки. Я могу спать под полной луной и плевать с высокой колокольни, чем пахнет моя кожа и одежда: французским парфюмом за двести баксов или бесплатным костром.
Свобода – это ведь не сеть дорог, пронизывающих американский континент вдоль и поперёк. И даже не возможность во всеуслышание заявить, что Трамп и Байден – оба ублюдки.
Свобода – это когда можешь позволить себе незнание и неопределённость сегодняшнего дня. Когда сегодня засыпаешь под скулёж койотов, а завтра кипятишь чайник на костре. Когда кактусы выше тебя в три раза, а вся вселенная – в одном вздохе. Когда можешь, как бродяга, мыться в общественном туалете.
Но вообще, конечно, всё это лирика. На самом деле свобода – и все мы это подсознательно знаем, без исключения, – это когда от тебя пахнет мужиком и копчёным. Осталось только понять, как тогда могут быть свободными женщины.
Все говорят, что мне срочно (СРОЧНО!) нужно ехать в аризонскую Седону. Мол, там какой-то разлом, пуповинная чакра Земли, энергия бьёт ключом. А кто-то говорит наоборот, мол, нечего там делать, деревня деревней, никакой энергии и один хайп. Зная, как со мной любит разговаривать жизнь (через других людей и иногда животных), я внимательно к этому всему прислушиваюсь, и потихоньку в голове начинает складываться маршрут. Ещё два месяца назад я и думать не думал ехать куда-то кроме Калифорнии, а теперь вот вдалеке вижу огни Тихуаны, а слева, чуть дальше, за кактусами, чапаралем и пустынной пылью расстилаются просторы Аризоны с её этой неоднозначной духовно-хайповой Седоной. Разве у меня есть выбор, кроме как последовать за попутным ветром и противоречивыми советами друзей?
Читать полностью…
Наконец-то. Та Калифорния, которую показывают нам в фильмах, а не все эти мегаполисы-рыгаловки. Хотя и в мегаполисах-рыгаловках, конечно, есть свои красивые районы. Марина в Сан-Франциско, например. Но там жить – это как обитать в вакууме. Потому что если выйдешь из своего района, внезапно для себя обнаружишь, что за его пределами какая-то совсем другая жизнь: социальное пособие, перестрелки и очереди за халявным пайком. А тут, в Лагуна-Бич и иже с ними, куда ни плюнь – красота такая, что даже плевать не хочется. В итоге, как ни крути, образ твоих мыслей так или иначе выталкивает тебя из тех обстоятельств, которые тебе не подходят, и помещает в те, где чувствуется поток, умиротворение и свежий воздух океана.
Читать полностью…
За время работы над последней книгой я успел прилететь в Америку и забыть, что прошлой осенью в «Волге» был опубликован мой роман «В бреду». Поэтому вдвойне удивился, когда спустя почти год уже в другом журнале, «Урал», обнаружил рецензию на эту книгу.
Я, невинный агнец, хожу по иностранным улицам, с трепетом и ужасом думаю о ста двадцати страницах, которые ещё предстоит отредактировать, смотрю, как растут апельсины и в палатках под мостами ночуют бомжи, – и тут оказывается, что «В бреду» продолжает медленное, но верное путешествие если не по планете, то уж по России точно: от западного истока Волги до самого Урала.
Я начинаю искать, где Урал, чтобы как-нибудь не ударить лицом в грязь, и вместо этого узнаю, что недалеко от меня, в Сакраменто, есть даже улица такая – Volga Way. А вот по запросу Ural выдаёт только автомастерскую в Мехико, специализирующуюся на мотоциклах. Теперь я знаю больше, чем мне было надо.
Рецензия называется страшно – «И скучно, и грустно», и меня тоже поначалу передёрнуло: думал, выпотрошили кишки моей книге. Но оказалось наоборот – кишок ей как будто бы даже добавили. Если вам, как Лермонтову когда-то, скучно и грустно, то почитать рецензию можно здесь.
Вчера в Сан-Франциско видел, как слепая с тростью переходит дорогу на красный свет.
А теперь попробуйте-ка меня удивите.
— Знаю. А что с ними такое? Зачем?
Женщина победоносно улыбается:
— Хорошо влияет на мужскую потенцию. Вам, может, пригодится, — и, высоко подняв подбородок, скрывается за шторкой.
Обожаю маркетологов. Сегодня на пачке с цикорием прочитал, что он «вегетарианский». Большая такая гордая надпись на лицевой стороне упаковки.
Ха!
Теперь вот прямо чешутся руки найти и попробовать цикорий невегетарианский – видимо, с кусочками говядины, бекона, курицы или, может, даже утки, чем чёрт не шутит.
Но самый капец, конечно, – это когда заходишь на сайт издательства купить электронную книгу, а там написано: «Нет в наличии».
Ну что я могу сказать… Хорошо хоть, не написали «Тираж распродан».
После такого начала трудно будет остановиться. Хорошо, что впереди выходные. Плохо, что их всего два.
Кому интересно, это «Белый тигр» Аравинда Адиги. Это вторая подряд книга лауреата Букеровской премии, которую я, кажется, читаю с удовольствием. Может, эти премии – не такое уж и говно?
Хотя ничего не обещаю. Я ведь только начал.
Но кошмар похуже – это когда на пятый год вегетарианства кто-то подсовывает мне в суп говядину (такое было).
Читать полностью…
Я не большой поклонник Воннегута, но тут в одном предложении ему удалось довольно неплохо описать состояние многих писателей: «Садясь писать, я чувствую себя словно безрукий и безногий инвалид с карандашом, зажатым во рту».
Такое бывает и у меня, хотя не так уж часто. Наверное, надо этому радоваться. Я радуюсь. Обычно я чувствую себя либо на подъёме, потому что выпил уже чашку крепкого чая, либо немного подавленным, потому что не знаю, о чём буду писать дальше.
Эта подавленность и есть та словесная импотенция, которую Воннегут осторожно называет «инвалидностью».
Но есть и вторая ситуация.
Это состояние творческого оцепенения больше характерно для тех моментов, когда ты эмоционально истощён и вместо того, чтобы шлёпать по задницам хихикающих манекенщиц, ты, как истинный стоик и извращенец, сидишь в одиночестве перед экраном и пытаешься выдавить из себя хоть несколько связных предложений. И, конечно, ничего из этого не получается. С каждой минутой ты только больше и больше себя насилуешь, погружаясь в отчаяние и доходя до апогея, когда наконец плюешь на всё и идёшь в одно рыло жрать бурбон.
Не надо так. Не надо насилия и крайних мер. Может, у Воннегута были свои способы. Может, ему нравилось это состояние текстовой инвалидности, как знать. Все мы немного того, что уж тут. Может, он испытвал нечто подобное каждый раз, как садился писать, даже после чашки чая.
Так или иначе, состояние это знакомо почти каждому, кто ежедневно орудует словом.
Раньше я злился и бросался в людей твёрдыми предметами (я же не пью), а потом немного зачиллил и встречаю теперь оцепенение распростёртыми объятиями, как старого друга, с которым мы немного погудим, а наутро я беспощадно выставлю его на улицу.
И тогда я снова сажусь писать.
340 км
Я сейчас расскажу, что значит быть до неприличия везучим. Старшое поколение бы, наверно, сказало, что рассказывать такое не стоит, но это их так учили, они не виноваты. Мол, не надо рассказывать про свои достижения. Но какое же это достижение, если тебе просто повезло?
Итак. Полгода назад, когда, проехав двадцать тысяч километров, прибыл я во Флориду, я с обезоруживающей ясностью вдруг осознал, что больше с палаткой мудохаться не желаю. Не имею ничего против палаток, но когда в условиях цейтнота, холода и грязи ты меняешь локации ежедневно, палатка задачу всё ещё решает, но уже не так эффективно. Вернее, совсем не эффективно. Я стал искать альтернативы.
На фейсбуке кто-то порекомендовал купить раскладную палатку на крышу. Я долго смеялся от такой фантастики, но оказалось, что это уже давно не фантастика. Палатки много десятков лет живут на крышах смелых интуристов. Одну такую я тут же нашёл в Ки-Уэст. Приехал по объявлению, купил её у военного, только что вернувшегося из Сирии, и мы вместе установили её на крышу.
Палатка представляла собой две пластмассовые платформы (крыша и дно), которые, если верхнюю мизинцем ткнуть в небо, тут же раскладывались в подобие прямоугольной палатки с твёрдой плоской крышей. Ничего подобного я до сих пор не видел. Быстро, удобно и сухо.
В палатке четыре окна, или входа, по одному с каждой стороны. А так как конструкция прямоугольная, то производитель предусмотрел над каждым окном навес, чтобы во время дождя вода не хлестала внутрь. По опыту скажу, что без них внутренности палатки даже во время средненького дождика становятся мгновенно мокрыми, как рыба.
Навес – это просто кусок влагонепроницаемой ткани, которая устанавливается с помощью двух распорок – специальных металлических прутьев. Именно специальных, а не абы каких, это важно.
И вот с такой палаткой я благополучно добрался до штата Мэн, оставив позади ещё добрых девять тысяч километров. В Мэне я работал над книгой, зянало у меня это месяц, после чего вновь взялся за сборы и решил выезжать в третью часть поездки – из Мэна вдоль Канады в Калифорнию. План, откровенно говоря, наполеоновский, потому что это ещё двадцать пять тысяч, притом в условиях неизбежной зимы и осени. Я собирался три дня и всё, казалось, предусмотрел. Особенно тщательно я обустраивал палатку. Её следовало подготовить так, чтобы в ней хотелось спать, жить и вообще.
Я постирал простыню порошком с запахом альпийских лугов, освежил наволочку, убрал внутри, навесил сетку от комаров и москитов, аккуратно положил сбоку эфирные масла и маску для глаз, вытряхнул матрас и так далее. А чтобы на время сборов прутья, которые обычно лежал внутри, не мешали, я положил их на крышу палатки. И ещё, помню, подумал: а не горячусь ли я, кладя их туда, ведь забуду же? Но решил, что не забуду. Я как раз проходил онлайн-курс по развитию памяти. Вот, думаю, заодно и проверю.
Сегодня я наконец захлопнул все двери и отправился в путь. Ехал долго. Ночёвка предстояла на самой северной точке континентальных штатов, на границе с Канадой, с видом на залив и растерянных уток. Разумеется, дождь лил как из ведра. А я с нежной улыбкой представлял, как приеду на кемпинг, открою палатку и буду спать под мерный стук капель по крыше.
Около восьми вечера я был на месте. Приготовил чай, умылся, открыл палатку. По прогнозу дождь ночью должен был усилиться, поэтому без навесов, конечно, не обойтись. И только я про них подумал, как внутри у меня что-то задребезжало и оборвалось. РАСПОРКИ – увидел я перед собой большие буквы. Я же забыл их убрать с крыши!
Вот она – зыбкость человеческого быта. Мы дошли до того, что в комфорте зависим от каких-то чёртовых распорок. Плюнув на всё, я принялся мрачно пить чай в темноте, а капли с неба издевательски падали в стакан.
Я написал женщине, у которой снимал шале. Вы, говорю, гляньте там у гаража, распорки в таком сером чехле случайно не валяются? Я выезжал сегодня утром, они, должно быть, слетели с крыши. Я сказал, что ради них даже проделаю обратный путь в пятьсот километров, потому что без них никуда.
Если надо угадать страну по фонарным столбам или столбам электропередач, Америку я узнаю сразу. Столбы здесь особенные, запоминаются сразу. Они, как правило, вековой давности, воткнуты по пояс в землю, деревянные и к тому же плотно забиты скобами на уровне человеческих глаз. Почему скобами, казалось бы? А потому что клей в силу мистических причин для объявлений в США не прижился. Зато нашёлся гений, который воскликнул «Эврика!» и предложил идею крепить объявления на столбы степлером. Как видим, идея прижилась.
Читать полностью…
После трёх дней дождя вышло солнце. В этих экстремальных осенних условиях заканчиваю очередной черновик второго романа. Осталось двадцать страниц. Параллельно прослушал книгу Кракауэра «В разреженном воздухе» о печально известной экспедиции 96-го года на Эверест. И подумал, что написание второго романа для меня было ничуть не проще восхождения на самую высокую вершину мира. Подытоживать, конечно, рано, ибо впереди ещё вычитка, корректура и так далее, то есть своего рода спуск, а спуск, между прочим, – самое важное в любом подъёме, но всё же…
Читать полностью…
Сначала попробуйте насыпать специи в салат при ветре двадцать километров в час, дующем во всех направлениях сразу, а потом скажите мне, какая трагичная и сложная у вас жизнь.
Читать полностью…
Сегодня я максимально подзаманался, и моё единственное желание на год грядущий – подзаманываться так ежедневно, потому что ничего круче человечество пока не придумало. С утра – бежишь вдоль океана, днём – всякие парки, висячие мосты, потом час фотографируешь мормонский храм на крупноформатную камеру, а вечером – встречаешь закат в весёлой компании и вкусно набиваешь брюхо в вегетарианском ресторане. Единственный минус – что во всём этом безобразии совершенно не находится времени на то, чтобы поработать. Но с другой стороны – минус ли это?
Читать полностью…
Минус отелей в том, что не знаешь, как всё работает и чем всё обернётся. Сегодня утром, например, я узнал, что такое замороженный до состояния льда салат. Его ешь, а помидорки с рукколой и авокадо так и хрустят на зубах. Я его приготовил накануне вечером и, ничего не подозревая, поставил в холодильник. Холодильник, который какой-то умелец до меня выкрутил на минус десять. Теперь понятно, почему эта чёртова штуковина всю ночь грохотала: бедняга неизвестного мне бренда «Frigidaire» пыталась достичь этой невиданной по меркам Лос-Анджелеса температуры. И, судя по хрусту салата, весьма успешно с этим справилась.
Читать полностью…
Ночью проснулся под крики морских котиков с пляжа Морро Бэй. Почему-то сразу подумалось, что так же звучат возгласы вдохновлённой глухонемой проститутки. Типа уууу, ууу, ммммууээ.
Но это точно была не проститутка. Я прислушался: разница всё-таки небольшая, но есть. И опять заснул.
Всех с Новым годом!
Все события как будто специально подбираются для меня кем-то свыше. Как будто кто-то знает, что писателю нужна пища, в первую очередь духовная, без пищи он засыхает, как забытая в пустыне речка, и мне эту духовную пищу предоставляют в избытке, а я с благодарностью её принимаю.
Как не быть благодарным, когда выходишь из своего небольшого номера в Дейли Сити, выходишь, тебе в глаза бьёт наиярчайшее солнце, перед тобой расстилается пейзаж из бесконечных холмов и где-то посередине между ними, как зефир, утопает старая концертная площадка «Cow Palace». Ты выходишь на крыльцо совершенно босой и раздетый, разве что на ногах твоих гавайские шорты, а на носу – солнечные очки, чтобы не щуриться. Ты проникаешься своим вегетарианским салатом прямо там – на крыльце и думаешь, какой это прекрасный день, как прекрасно, что поют неизвестные птицы, как прекрасно, что ты – это ты и никем другим быть не надо. Ты всё это думаешь, когда неожиданно распахивается окно соседнего номера, из него высовывается смуглокожая голова, раздаётся какой-то
хрип-сипение, похожий на вой сломанного пылесоса, и в метре от меня в сторону раскалённого асфальта проносится большая бесформенная масса слюны.
Я в оцепенении стою с тарелкой теперь уже безвкусного салата, совершенно растерянный. Как поступают в таких случаях? Делают вид, что ничего не заметили? Уходят обратно в номер? Голова с дредами поворачивается в мою сторону, удивлённо на меня таращится и с итальянским акцентом произносит:
– Оу, сорри, сорри, сорри! Соу сорри, мэн! Айм соу сорри!!!
Моя реакция – истеричный смех. Голова тоже начинает смеяться. Мы оба, я и итальянская голова, просто стоим там на крыльце или подвешены в пространстве окна и смеёмся. Потом голова извиняется ещё раз и снова исчезает в темноте. Окно захлопывается.
Я остаюсь наедине с салатом. Жизнь есть жизнь. Юмор есть юмор. А салат есть салат, и после инцидента он никак не изменился. Он всё такой же салат, как и был до этого. Только мои мысли могут сделать его несъедобным.
Я принимаюсь жевать свою капусту кале с бобами эдамаме дальше.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Я регистрируюсь на ПЦР-тест у вас на сайте.
– Ага.
– И тут написано: «Поле "СНИЛС" обязательно для заполнения».
– Ага.
– …а я не знаю, что такое СНИЛС.
– Это страховой номер индивидуального лицевого счёта.
– ???
– Да, это такой страховой номер. Индивидуального лицевого счёта.
– И что мне в этом поле указывать?
– То есть как что? Свой страховой номер, конечно.
– Откуда мне его взять? У меня его нет. Что мне делать?
– Ну, если нет, укажите одиннадцать единиц.
– Одиннадцать единиц?
– Да, одиннадцать единиц.
– Хорошо, спасибо.
– До свидания.
– До свидания.
— А давайте сегодня с мелиссой? — предложил я в форме вежливого вопроса, на самом деле не спрашивая, а утверждая.
— Не можем. На сегодня вы записаны на можжевельник.
— То есть как на можжевельник? В смысле, как не можем?
— У вас по расписанию — можжевельник, — объясняет женщина, наполняя колпачок тёмно-синей жидкостью из пластмассовой бутылки.
— Стойте, стойте, — пытаюсь остановить её я, но бессилен, потому что лежу в ванне оздоровительного санатория и на мне нет ничего, кроме тонкой полупрозрачной ткани на причинном месте. Такая моя уязвимая позиция делает женщину по умолчанию главной, хотя на самом деле за процедуру плачу я, а не она.
Короче, всё сложно.
— Стойте, — говорю я полужалобно, — я можжевельник уже пробовал. Зачем мне опять можжевельник? Или у вас только можжевельник?
— Нет, у нас не только можжевельник, — её губы скрыты маской, таким же куском ткани, каким теперь прикрыт мой пах, но, по-моему, под маской она шепчет другое: «Мальчик, заткнись, и дай мне налить этот чёртов можжевельник в ванну!»
— А что у вас есть ещё?
— Есть лаванда, мелисса, апельсин… — неохотно отвечает она.
— О! — радуюсь я. — Значит, мелисса всё-таки есть! Несите!
— Я же вам говорю, мы не можем…
— Почему не можете? — перебиваю я.
— Это вам надо спуститься вниз, на медресепшен, и там поменять можжевельник на мелиссу.
— Мне надо?
— Молодой человек. У нас тут таких, как вы, ещё очень много. Нет времени. Вы хотите, чтобы я всё бросила и побежала на медресепшен?
— Я хочу, чтобы вы добавили мне в ванну мелиссу. Это всё, что я хочу.
— Хорошо! — она звонко хлопает колпачком о ванну. — Хорошо. Я всё брошу… — она уходит, и остальное я слышу уже затихающим бормотанием: — …и пойду менять вам можжевельник на мелиссу. Больше мне делать нечего, поэтому, конечно, я всё сейчас брошу и буду менять всё, как все пожелают…
А я тем временем остаюсь один — с тряпочкой между ног и тёплой водой вокруг тела.
Из-за шторки слева выбегает другая. Она подхватывает колпачок, тот, которым предыдущая женщина хлопнула о ванну, и начинает доливать в него жидкость — из бутылки с надписью «МОЖЖЕВЕЛЬНИК».
— Что вы делаете? — спрашиваю я в ужасе.
— Это? — она смотрит на меня, потом на колпачок. — Это можжевельник.
— Спасибо, я вижу, что это можжевельник! Но я хочу мелиссу. Можно всё-таки мелиссу, а не можжевельник?
— Но мы не можем…
— Что вы не можете? — я привстаю на локте из воды. — Что вы не можете?! Поставьте этот можжевельник обратно и идите брать мелиссу! Мне нужна мелисса! — Я в истерике. У меня повышается давление. В глазах темнеет.
— Давайте завтра, а? — предлагает женщина, продолжая наполнять колпачок. — Завтра сразу идите…
— …на медресепшен, да, я знаю, нужно идти на ресепшен и всё менять. Но я, как видите, уже здесь, в воде, и на моём детородном органе тряпка — мне встать и идти на ресепшен??
Молчит.
— Просто налейте сюда мелиссы, — говорю я, успокаиваясь. А сам думаю: «На кой чёрт мне сдалась эта поганая мелисса?»
Женщина ставит колпачок на бортик и исчезает за шторкой. Я слышу её удаляющийся хрип: «Хорошо, всё брошу и пойду на ресепшен, мне же больше делать нечего…» В это время справа снова появляется первая. У неё в руках бутылка без этикетки.
— Мелисса? — спрашиваю я.
— Мелисса, мелисса, — кивает она.
Я допускаю, что она меня обманывает. Смеётся надо мной. Просто сходила в соседний кабинет и взяла такой же можжевельник, что в несчастном колпачке стоит передо мной уже битых пять минут.
Я недоверчиво прошу понюхать бутылку. Пахнет мелиссой. Я с облегчением выдыхаю, благодарю женщину, погружаясь в воду, и думаю, что было бы неплохо перечитать труд Карнеги «Как оказывать влияние на людей».
Через пару минут заходит вторая. Я нежусь в водах санатория.
— Ну как? — спрашивает она.
— Прекрасно. Спасибо. Это прекрасно, — отвечаю я, тая в мелиссе.
Женщина собирается уходить, но на секунду задерживается, оборачивается и пристально на меня смотрит.
— Знаете… А попробуйте завтра знаете что?
— Что?
— Панты марала.
— Чего-чего? — переспрашиваю я.
— Панты. Марала. Вытяжка из оленьих рогов. Оленьи рога, знаете?
Пока я был в зале ожидания, скрипнула дверь и невысокий мужичок в очках, на секунду всунувшись, наклеил внутри объявление. Дверь захлопнулась, мужичок ушёл. Я подошёл поближе и прочитал: «В связи с обострившейся ситуацией УБЕДИТЕЛЬНО просим надевать маски!»
Ко мне приблизился второй после меня и последний человек в посольском зале ожидания. Он заговорщически прошептал:
– Ты видел?
– Что? – спросил я.
– Ну, объявление.
– А, ну да. Их скоро начнут вместо обоев наклеивать.
– Да нет, мужика, который клеил, видел?
Парень странно ухмылялся. Я напрягся:
– Ну… видел вроде.
– Так он же, сука, без маски был!!! – воскликнул парень, от восторга стукнув кулаком по своей ладони.
И я вспомнил: точно, без маски. Эх, Кафка, Кафка, зачем же ты так рано скончался? Весь самый кайф, всё самое откровенно тупое и абсурдное, происходит сейчас, в пандемию. Мир сходит с ума элегантно и красиво, такая ебанутость, вот как теперь, ему очень к лицу.
Очень-очень. Даже кажется, что в мире не должно и не может быть всё в порядке. Он должен плавно, километр за километром исчезать под толщей плавящегося льда. Тогда всё будет окей. Тогда человек, подобно тараканам, пережившим в своё время пять великих массовых вымираний, выживет. Потому что в раю нам становится скучно.
Бронировал тут билеты и читаю – самым мелким шрифтом и в самом конце страницы, конечно же, – буквально следующее:
«К перевозке, имеющей пункт назначения или остановку не в стране отправления, может быть применена Варшавская конвенция, которая в большинстве случаев ограничивает ответственность перевозчика за смерть или повреждение здоровья пассажира и за утрату или повреждение багажа».
Не знаю, кто придумывал Варшавскую конвенцию и зачем, но участвовать в такой перевозке и иметь пункт назначения не в стране отправления как-то сразу перехотелось.
«Дорогое “Эксмо”!
Пишет вам белорусский писатель, Павел Терешковец. В мои руки недавно попала книга Мураками «Писатель как профессия», вышедшая в вашем издательстве. Содержание книги прекрасное, но моё сердце обливалось кровью, когда через страницу взгляд спотыкался об очередную орфографическую или пунктуационную ошибку.
Понятно, что издательства – это в первую очередь бизнес, но, кажется, бизнес не должен идти в ущерб качеству, иначе читатель может решить, что издательство на него плевать хотело, и в долгосрочной перспективе ничего хорошего такой подход бизнесу не принесёт.
Тут, конечно, два варианта: либо книга выпускалась в спешке и корректору не дали достаточно времени для вычитки рукописи, либо корректор настойчиво пропускала в школе уроки русского языка, но тогда встаёт вопрос: как же такое уважаемое издательство наняло его на работу?
Это иронично, когда даже книга, посвящённая литературе, языку и писательству, выпускается в столь сыром и неподготовленном виде. Я с недоумением сам себя спрашиваю: как «Эксмо» может так халатно и небрежно относиться к издаваемым книгам? И не нахожу ответа…
Не знаю, единственный ли я, кто вам написал по поводу этой книги (хочется думать, что нет), но, как по мне, это попахивает фиаско. Я сам в этом году присылал в вашу редакцию свой роман и с таким письмом, вероятно, рискую попасть в некоторый «чёрный список», если он вообще существует, но не написать об этом для меня, как ещё и рьяного читателя, просто невозможно.
Хотелось бы, чтобы это письмо не затерялось в бесконечном потоке емейлов, а дошло как минимум до редакторов издательства, потому что только так на ситуацию кто-то сможет повлиять. Надеюсь, ваши будущие книги так читателей не разочаруют».
Такое горячее неравнодушное письмо я написал и отправил издательству «Эксмо» @eksmo в прошлом месяце. Мне как-то сказали, что в предыдущей жизни я был ярым альфонсом, а когда в тяжкие моменты жизни приходилось всё-таки работать, то работал настолько плохо, насколько это вообще возможно для человеческого существа. Поэтому в этой жизни мне почти постоянно попадаются те, кто так же работает спустя рукава. Или не работает вообще, делая вид, что впахивает не покладая рук. Я научился спокойно к этому относиться. Но когда дело касается литературы, то уж извините, я по-прежнему не выношу безалаберности.
Вот что мне ответило издательство:
«Добрый день! Спасибо, что сообщили нам об ошибках. Нам жаль, что так произошло.
Информация будет передана в редакцию.
С уважением,
Издательство “Эксмо”»
Вы понимаете теперь мою фрустрацию. И я специально употребляю это слово, потому что оно ближе русского аналога передаёт моё угнетенное отчаяние, посетившее меня после прочтения книги, и уж тем более ответа.
Очень хотелось ответить, что заканчивать формальные отписки фразой «с уважением» – это как минимум оксюморон и ещё более как минимум форменное издевательство, но сдержался. Потому что ответивший в следующей жизни всё равно сам столкнётся с понятием кармы. Уверен, для него (неё) это будет целым открытием.
Зато если теперь меня спросят, почему издательское дело у нас в таком плачевном состоянии, мне достаточно будет просто показать в одной руке перевод книги Мураками, а в другой – отписку издательства «Эксмо».
Один из жутких снов, которые меня преследуют, – это что на третий день стоического голодания я вдруг забываю, что голодаю, и случайно съедаю яблоко. А потом стою, как дурак, и озадаченно чешу затылок.
Читать полностью…
Неоднозначное понятие. Если оглядеться, то становится очевидным, что дрёма не единственное неоднозначное понятие. Что всё вокруг и есть – дрёма. И для кого-то это мочка у кнутовщика, для кого-то растение, а для кого-то – сладкий полусон, из которого так не хочется пробуждаться.
Читать полностью…
