42
Нерегулярно ни о чём @private_observatory
В этом месяце основные мои запросы во внешний и внутренний гугл - как жить на закорках дементора (жить, а не существовать между плохими новостями). Некоторые ответы иногда даже действуют немного.
Читать полностью…
Политолог Кынев тоже хорошо поддерживает кукуху (но не так просто выяснить, кто у меня на раёне нормальный депутат)
Читать полностью…
Ездила в усадьбу Середниково - родовое имение Лермонтовых, куда поэт в юные годы приезжал к бабушке на каникулы влюбляться и писать стихи
Читать полностью…
Ровно 3 месяца ненормальной жизни.
Последствия, которые я ощущаю непосредственно на себе:
– то, что я привыкла покупать, стало ощутимо дороже (одежда — вся, лекарства — почти все, еда — где как, всякие штуки для души более не подлежат импорту, крупные покупки я не рассматриваю в принципе)
– то, что я раньше принимала за эмоциональные качели, было полным дзеном. Эмоциональные качели — это когда в метро читаешь о серьёзной вероятности эскалации напряжения, и тошнит физически, а через 10 минут на кассе кофейни замечаешь малюсенькую записочку со словами «Всё будет хорошо» на нескольких языках, в руке горячий стакан, и всё становится чуть-чуть хорошо уже прямо сейчас. В голове ежедневное шоу «Годзилла против Кинг-конга», где Годзилла — уверенность, что я в большой компании лечу на дно (и единственная альтернатива — медленно или быстро), а Кинг-конг — надежда на то, что так тупо мы всё-таки не закончим, потому что это, ну, очень тупо. Где-то в начале марта состояние Годзиллы бессменно держалось больше недели подряд, и это не тот способ быстро похудеть, который я хотела бы повторить
– осознала, что сравнение нынешнего времени с 90-ми мне всё-таки не нравится. Потому что одно дело — прийти в 90-е из конца 80-х (которые я чуть-чуть помню), и совсем другое — откатиться туда из 2000-х. И вообще для меня 90-е были в целом довольно счастливым и ужасно интересным временем, когда мой мир стремительно расширялся не только потому, что я была ребёнком и подростком, но и потому, то весь мир стихийно хлынул на территорию бывшего СССР. Сейчас в этом отношении у нас полная противоположность 90-х, и меня порой захлёстывает клаустрофобия
– при этом мой уровень принятия остановился где-то на отметке «главное, чтобы перестали убивать, всё остальное фигня». Планка вообще сильно снизилась практически во всех областях, кроме отношения человека к допустимости войн и к некоторым другим вещам
– никогда не читала столько общественно-политического, как за эти три месяца, хотя вообще начала интересоваться где-то с 2016-го. И точно никогда не смотрела столько Ютуба. Во всех бесконечно отражающихся друг в друге мыслей о вине/ответственности/как-мы-до-этого-дошли/что-мы-можем-сделать яснее увидела один свой личный баг, который имеет незримую, но мощную подпитку во всём том, из чего складывается «как мы до этого дошли»: нелюбовь к маленьким, рутинным шагам, желание всего сразу либо ничего (и постоянная фоновая фрустрация, потому что ни «всё сразу», ни «ничего» на самом деле невозможно хотеть, и получить тоже невозможно). Я никогда не воспринимала национальность как важную составляющую своей самоидентификации, но возможно, на этом месте у меня просто слепое пятно, в которое мне теперь ещё долго вглядываться. При этом сведение человека к его национальности мне сейчас представляется ещё бОльшим злом, чем когда-либо
– авторов с сугубо пессимистической повесткой я больше не читаю и не слушаю, потому что серотонин и мотивация к жизни нынче и так на вес золота
– появилась мысленная присказка для самоободрения: у меня есть все причины для депрессии, но я не в ней, я молодец
– бесконечно важная штука оказалась — знать, что я не одна со своими взглядами и ощущениями. Люди — близкие и далёкие — тоже видят ненормальность, чувствуют ненормальность и говорят о ней вслух. Настолько, насколько считают для себя возможным — но говорят. И я благодарна каждому голосу.
#хроники Со здания первого Макдоналдса в России сняли вывески (на заднем плане - социальный стритарт). Первый Мак, в котором была я, - не этот, а тот, что в конце Старого Арбата. Почему-то больше всего мне запомнились фирменные трубочки с полосками. Ещё вдруг поняла, что так и не успела назваться вымышленным именем в Старбаксе, и даже не помню каким хотела. Возможно, Изабеллой
Читать полностью…
Маленький отпуск в Питере, лес, книжки, осторожная весна, которая не символизирует никакой надежды, но хороша сама по себе. Прислала это стихотворение М., она говорит - в её любимых текстах обычно есть какие-то перечисления, и я понимаю, что в моих тоже. Перечисление - это заговаривание зубов, времени ли, смерти ли, самой ли себе
Читать полностью…
Я в начале года планировала сделать цикл про НКО, и не вижу повода отменять эти планы. Более того - вижу повод работать над этим со страшной силой, потому что разница, например, между "здоровый-сильный" и "лежачий никому не нужный" может занять 40 секунд движения машины на хорошей скорости. А проблемы примерно со всем у нас были и в добрые времена. Поэтому - вот первый текст. Он о тех, кто вытаскивает в нормальную жизнь или облегчает ее спинальникам с тяжелыми гнойными поражениями (и не только, не только). Текст большой. Местами тяжелый. Почитайте его, люди из России - и помогите, чем сможете. Пожалуйста. Кроме нас - у нас никого нет.
https://www.timeout.ru/feature/metelicza-spasayushhaya-beznadezhnyh-invalidov
Сегодня, говоря о космосе, подразумевают Вселенную с шарами из газа, однако когда-то «космосом» называли сакральный порядок. Человек в этом мире был микрокосмом, отражением всеобщей гармонии. И до сих пор, исследуя внешние рубежи, мы одновременно обращаемся к «своим безоглядным глубинам, своим многозвездным пространствам» — от Большого взрыва до тепловой смерти.
С днем космонавтики! Картина — византийский футуризм художника Антона Фролова.
случилось, неприятный сюрприз в конце концов произошел. Вопрос в том, что дальше, как пережить потерю и гнев, как не позволить деструктивным силам разрушить себя. Казалось, пока он говорил, комната увеличивалась, так что в итоге все мы сидели в огромном пространстве — храме возможностей, где будущее еще не предначертано.
(с) Оливия Лэнг. Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации. Перевод Натальи Решетовой. AD MARGINEM, 2021
#хроники
С апреля Патреон перестал принимать платежи из России. Написала в личку своему любимому артеру (пишет на английском; кажется, из Канады) – мол, сорри, у нас проблемы, пока продолжу любить ваши картинки платонически. It sucks, пишет в ответ артер, и дальше милое, ободряющее и спасибо-за-письмо-это-важно-для-меня. Испытала большой heartwarming.
* * *
К аллергии на слово "геополитика" добавилась аллергия на слово "фейк". В самом по себе втором слове больше смысла, чем в первом, но не сейчас.
* * *
В первые дни войны обновляла новости буквально каждые пять минут – а вдруг мы только что уронили вообще всё, а вдруг прямо сейчас на нас в ответ летит что-нибудь, что уронит нас. Сейчас всякую "Медузу" просматриваю раз-два в неделю, в режиме рекапа, а регулярно из околоновостного читаю трёх политологов и одного адвоката. Всё, чего нельзя не знать, все равно узнаёшь.
* * *
Помимо моих друзей, работы, Екатерины Шульман и «Гарри Поттера» в начитке Стивена Фрая (дай бог всем им бодрости и здоровья) мою кукуху также удерживают в гнезде Петрановская, Якутенко и Мужицкая (которая меня немного раздражала визуальным оформлением, когда я видела её в Инстаграме, но на деле она оказалась очень чёткая). Вообще больше слушаю и смотрю Ютуб, чем читаю, хотя всегда предпочитала любой текст любому видео-аудио. Наверное, стало важно просто слушать голоса, видеть лица. Если нам закроют Ютуб, добывать душеполезное станет труднее.
* * *
Изредка в моё ближнее инфополе просачивается что-то о стратегических полезностях войны (например в деле технологического прогресса), какие-то там призывы относиться к этому без эмоций, не вовлекаться, войны были и будут всегда, и прочее рациональное-рациональное. В таких случаях очень помогает мысленно взять том Пинкера и мысленно отфигачить говорящего по голове (вот для чего Пинкер такой толстый). В личном общении пока не просачивалось, и слава богу.
* * *
Вообще всё это очень отрезвляет. Приземляет, ограничивает – в полезном смысле. Опасно считать себя сильнее, чем ты есть – и опасно считать себя слабее, чем ты есть. Опасно переоценивать свои печали и печальки, но недооценивать – тоже. Ясность своего положения, насколько возможно к ней приблизиться, – единственное, что не подвергается инфляции.
* * *
Постоянно хочется в какую-нибудь северную хвойную глушь.
Из Вкусвиллов, насколько вижу, стали убирать прозрачные перегородочки на кассах – «в связи с улучшением эпидемиологической ситуации в стране» (официально ответили мне на вопрос «зачем», который я мелочно задала им в приложении). Я почему-то считала, что перегородочки приживутся – разумная же вещь. Эпидемиологические ситуации приходят и уходят, а вирусы с нами всегда
Читать полностью…
Восхитительные новости из мира науки!
Зонд Solar Orbiter сделал самые качественные фотографии Солнца в истории. Он сфотографировал нашу звезду с максимально близкого расстояния, находясь в 75 миллионах километров от Солнца.
https://www.mirf.ru/news/zond-solar-orbiter-sdelal-samyj-detalnyj-snimok-solnca-v-istorii-chelovechestva/
В феврале посмотрела 7-серийный сериал «Будет больно» (BBC, 2022) — экранизация мемуаров бывшего гинеколога Адама Кея, которые мне в своё время очень понравились. Кей выступил одним из продюсеров (медицину он оставил в 2010-м, стал писателем и сценаристом), а его самого как главного героя — младшего врача отделения гинекологии и акушерства в государственной больнице — играет Бен Уишоу, и только к концу первой серии я сообразила, что Уишоу — это Кью из «Бонда». Категорически на Кью не похож.
Для разнообразия младший врач Адам Кей — не саркастичный гений (просто саркастичный хороший профессионал), не аутист (просто с людьми не очень), не великий подвижник медицины (государственные бюджетные учреждения здравоохранения пьют из работников слишком много крови, в какой бы стране ни находились), зато — как сам автор — гей (что добавляет драмы в отношения со строгой матерью). В сюжете много тяжёлого, но не беспросветного, а чёрный юмор спасает (почти) всегда.
PS. Все сериалы последних лет, которые глубоко запали мне в душу, заканчиваются в духе «легко не будет, но будет легче». Пора снова пересматривать «Патрика Мелроуза», ещё одну экранизацию английской книжки: несмотря на всю тамошнюю хтонь, каждый раз удивительно воодушевляет.
🤔 Колонка политолога Александра Кынева специально для «Гласной» о том, стоит ли вообще сейчас что-то делать тем, кому не все равно.
На фоне иных проблем, порожденных «спецоперацией» и ее последствиями — от социально-экономических до морально-этических, — перед многими активными и неравнодушными людьми, с болью воспринимающими происходящее, появилась еще одна: а стоит ли вообще что-либо делать?
Именно так рассуждают, например, многие московские активисты и муниципальные депутаты, которым скоро предстоит решать, тратить в нынешних условиях время, нервы и силы на новую избирательную кампанию-2022 или без боя оставить свои районы безликим оптимизаторам от мэрии, не имеющим собственной позиции и готовым согласовать что угодно. Посыпать голову пеплом или все-таки попытаться сохранить хоть что-то, не уходить в безнадежное «Сгорел сарай, гори и хата»? Ведь на душе, наверное, будет спокойнее, когда ты будешь знать, что хотя бы попытался.
Если у вас есть истории, которыми вы хотели бы поделиться, отправляйте их нам в бот обратной связи @glasnayamedia_bot
Еще не подписаны на «Гласную»? Присоединяйтесь к нам @glasnaya_media
из ЖЖ украинской художницы vernova_dasha (2015)
Читать полностью…
#хроники
Никогда не думала, что буду бояться Дня победы, но вот сижу и боюсь.
Вообще неуютное ощущение от государственного способа праздновать 9 мая у меня подспудно нарастало где-то с 2017-го или около того, когда одним утром я случайно оказалась в самом центре на репетиции парада и попыталась перейти на другую сторону улицы, а человек в форме мне сказал, что нельзя. Вежливо сказал, но образовалась какая-то трещина. Каждый год отмечать победу, которая так тяжело далась — это очень понятно. Вдруг увеличивать размах празднований спустя 60-70 лет после победы, и с каждым годом делать это всё мощнее и всё... боевитее — ну не знаю, уже не очень понятно (после февраля, правда, стало понятнее). Танки на Тверской – нет, это прямо физически ненормально. Перегороженные улицы и закрытые переходы, когда тыркаешься куда-то, а некуда – тоже. Хотя самолёты для инстаграма я, бывало, фотографировала (когда они летят в Москву, то пролетают прямо над моим домом) — ну лётчики же, небо, высший пилотаж, вот это всё красивое и романтическое. Но этот день больше не про пилотаж и уж точно не про красоту.
На днях моя старшая двоюродная сестра рассказала одну подробность о нашей бабушке, которая воевала и дошла до Берлина, совсем девчонкой. Дойти дошла, а когда вернулась, узнала, что мама её обожаемая умерла от болезни. Травма осталась на всю жизнь — не успела попрощаться. Я об этом не знала — то есть знала, что прабабушка умерла довольно молодой, но время как-то не сопоставила. Бабушка при мне никогда об этом не говорила. Вообще и она, и дедушка войну вспоминали нечасто, их рассказы о молодости были из мирного времени. Но на празднование ходили, когда были помоложе и ещё жили в родной деревне. Бабушка наряжалась, дедушка надевал мундир с орденами, дети приезжали или звонили поздравить, внуки рисовали свои кривые-но-от-души открытки, и это было о весне и о радости — беда позади, а жизнь бурлит вовсю. Но этот день больше не про весну и радость.
Хочется хотя бы внутри себя отмежеваться от всего официального. Моя самая крепкая ассоциация с этим праздником — «со слезами на глазах», это с самого детства как пароль и отзыв. Я хочу только одного — чтобы новых слёз было как можно меньше. Все ветераны в моей семье прожили очень долгую и, думаю, в целом счастливую жизнь, но мне уже почти 10 лет как некому звонить, чтобы поздравить. Так что для меня этот день будет про память.
Возможно, любимые писатели — это те, кто проговаривает твоё собственное ощущение мира за тебя, потому что ты сам так не умеешь (ты сам так боишься, тебе самому так некомфортно, тебе самому нужно сначала выспаться, выпить, выздороветь, выдавить из себя по капле); в последнее время мой любимый писатель — /channel/Polyarinov
Читать полностью…
Многозначные вопросы от сайта книжного издательства
Читать полностью…
Одна из самых любимых моих авторов пишет о фильмах, вымышленных героях или вот реальных - в НКО - так, что вспоминаешь, если вдруг забыл: ничего никогда нам не поможет, кроме любви во всех её формах
Читать полностью…
Между упадническим "юра-мы-все-прое-сами-знаете-что* и эскапистским мечтательством о том, что когда-нибудь на Марсе будут яблони цвести (и в сущности неважна национальность садовников), есть ещё мысль о том, что от освоения космоса нам в определённом смысле никуда не деться
Читать полностью…
* * *
В жанре «почему у нас всё так плохо» читаю «Природу зла» Александра Эткинда про сырьё и государство. В жанре «всё ли хорошо у других» – новый сборник эссе английско-американского искусствоведа Оливии Лэнг «Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации» (я уже читала её сборники про одиноких художников в Нью-Йорке и про пьющих писателей). В одной из статей, написанной в начале президентства Трампа (и транслирующей определённую общественную пришибленность), Лэнг рассказывает о концепции выбора своего чтения, о которой узнала из эссе покойной писательницы Ив Косовски Седжвик начала 1990-х: «Параноидальное чтение и репаративное чтение, или Вы такой параноик, что, вероятно, думаете, будто это эссе — о вас». Дальше будет большая цитата, мне она показалась актуальной.
Параноидальное чтение, пишет она [Седжвик], — это прежде всего защита, попытка избежать болезненности, возникающей, когда тебя застают врасплох: «Не должно быть места неприятным сюрпризам <…> паранойя требует, чтобы плохие новости всегда были заранее известны». Такая установка неизбежно цинична, но и на удивление наивна. Параноидальный читатель верит в разоблачение скрытых актов насилия, полагая, что стоит лишь ужасной правде вскрыться, как она автоматически трансформируется; «как если бы выявление некой проблемы в качестве таковой означало пусть не прямое бегство или уклонение от необходимости ее решения, но уж точно шаг в этом направлении». Словно указ Трампа о запрете на въезд в США иммигрантам из мусульманских стран не был воспринят некоторыми с чувством удовлетворения; словно доказательства систематического расизма могут сами по себе изменить наклонности сторонников превосходства белых, а уж тем более стать новостью для кого бы то ни было.
В конце своего эссе Седжвик в общих чертах набрасывает альтернативный подход. Репаративное чтение не связано с потребностью предсказать катастрофу или подготовиться к ней. Оно вовлечено в процесс сопротивления либо нацелено на создание какой-то иной реальности, но в любом случае движимо скорее стремлением к удовольствию, нежели желанием избежать боли, что не означает, будто оно меньше обеспокоено мрачными реалиями лишений и притеснений.
Седжвик умерла от рака груди в 2009 году в возрасте пятидесяти восьми лет, поэтому мы не узнаем в подробностях, что она имела в виду под репаративным чтением, но мне кажется, это могло быть чем-то вроде стихотворения Эйлин Майлс, прочитанного 19 января 2017 года в лондонском книжном магазине «London Review Bookshop». Несколько лет назад Майлс выставила свою кандидатуру на пост президента, и в конце творческого вечера она прочла новое стихотворение «Благодарственная речь» — собственную версию обращения президента. Это был вечер накануне инаугурации Трампа, и созданный ею образ оказался утопической инверсией — болезненной! волнующей! — тех слов, что он произнес на следующий день. При Майлс Белый дом стал бы приютом для бездомных, появились бы круглосуточные библиотеки, бесплатные поезда, бесплатное образование, бесплатная еда, всеобщее обучение стрельбе из лука — конечно, почему бы и нет?
Я ощутила это как нечто репаративное; ко мне словно вернулась способность конструировать воображаемые утопии, а потом целенаправленно двигаться к их осуществлению — вернулась пусть на мгновение, пусть внутри этих заставленных книгами стен. Ох, не знаю. Через неделю-другую после этого я отправилась в Хакни-Уик, в театр Ярд, чтобы посмотреть пьесу «Самолеты» моего друга Ричарда Портера. Это монолог в сопровождении двух музыкантов, по сути, Рич просто говорит со сцены, рассказывая историю самоубийства своей сестры, которое совпало с исчезновением авиалайнера компании Malaysian Airlines, совершавшего рейс 370.
Сейчас я думаю, что эта пьеса о тех самых двух способах прочтения мира, о тяге к паранойе, к построению нарративов вины и наказания, и о том, что случится, если ей не поддаваться. Снова и снова он разбирает факты: пропавший самолет, пропитанный кровью шарф, машина, припаркованная на сельской дороге, — составляя их в паттерны и отыскивая способ существовать рядом с ними. Несчастье уже
«Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими. Тайные доносы и шпионство еще более усложняли дело. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей…» — так писал о начале «мрачного семилетия» профессор Александр Никитенко.
В 1848 году в России идет 23-й год царствования Николая I. Обыденно действует цензура, в студенческие кружки внедряются осведомители, всякие попытки обсудить что-то с оттенком политики пресекаются, отдельные представители регулярно высылаются в сторону Сибири. В этот момент по Европе прокатывается революционная волна.
Опасаясь, как бы эта волна не докатилась до Российской империи, власть ужесточает контроль за образованием и за печатью — главными, по мнению императора, каналами распространения вольных мыслей. Теперь разрешение цензора требуется даже на публикацию объявления. За самими цензорами приглядывает специальный комитет. Философские кафедры в университетах закрыты. За пределы империи посылаются российские войска, чтобы помочь подавить революционные волнения в Австро-Венгрии.
Из исторической перспективы это подкручивание гаек не выглядит слишком уже сильным — и без него существование свободной мысли уже два десятилетия было довольно условным. Но для современников 1848 год становится началом по-настоящему тяжелых времен.
В тот момент никто еще не знает, что это продлится семь лет, что через пять лет Николай I развяжет Крымскую войну под эгидой освобождения православных народов от османского гнета, что довольно быстро боевые действия развернутся на территории России, что эта война будет проиграла и что прежде в 1855 году сам Николай I простудится и в возрасте 58 лет умрет.
Эти последние семь лет царствования Николая I получат название «мрачного семилетия». В этот период журналы с трудом будут набирать материалы для публикации, появится очень мало литературных произведений, дискуссии утихнут, многие писатели отправятся в ссылку — и каждый день каждый из них будет пытаться жить дальше, нащупывать тонкую грань возможности, стараться не утратить надежду и делать свой выбор.
Каждую неделю на этом канале — истории о том, как выживали образованные люди в мрачные времена и как эти времена все-таки закончились.
Вышла из кафе, где сидела между работой и другим делом, задрала голову - и на несколько секунд показалось, что сейчас декабрь, и всего этого нет, есть только свежий снег и огни и предновогодняя усталость. В каждом дне, особенно если это не выходной, в сумме набирается немало секунд и даже минут, когда как-будто-ничего-этого-нет - маленькие дары забвения наяву. И не только дары: сегодня утром в своём подъезде я в первый раз в жизни застряла в лифте. Вошла, двери за мной закрылись - и погас свет. То ли в лифте, то ли во всём доме. С детства боялась застрять, столько раз воображала себе рвущийся трос, заканчивающийся воздух - а об отсутствии света как-то не подумала. Кнопка вызова диспетчера не работает (ткнула в неё примерно двести раз), телефонного номера нет - подсвечивая себе экраном, обыскала всю панель. Руки дрожат, в голове сплошное "АААА", но придумала план: вызвать такси, а когда приедет - попросить таксиста посмотреть телефон нашего ДЭЗа на двери. Но вызвать не успела - случилось чудо: из динамика зашипело, а потом пробился голос диспететчера. Выяснив адрес, она открыла мне кабину дистанционно, я вывалилась на площадку. Сверху пешком спускался сосед. О, лифт! - говорит. НЕ НАДО В ЛИФТ, - говорю. Окей, - говорит.
Что я сегодня поняла за эти три, кажется, несчастные минуты - когда очень страшно, всё равно что-то делаешь. Как-то исходишь из обстоятельств. И всё равно что-то будет дальше, хоть и не знаешь - что.
Вот чем надо заниматься в 21 веке, а не это вот всё безобразие
Читать полностью…
Том Йорк опять сочинил красивое тревожное в жанре "последняя песня на Земле"
(для саундтрека к заключительному сезону "Острых козырьков")
https://youtu.be/aBLoRCS2I7A
Вчерашнюю речь президента нашего о ментальных врагах народа очень интересно было прочесть с точки зрения "найди все передергивания и логические ошибки на этой картинке" (с остальных точек зрения читать жутковато).
Ментально я, конечно, пропащий раб на галерах космополитизма. Ментально я чаще всего нахожусь в австрийских Альпах, в 4-этажном книжном магазине на Фридрихштрассе в Берлине, в деревне Старая Уппсала и деревне Малая Сердоба (местами не отличишь), на пустой автозаправке какого-то из Фарерских островов, в подмосковном лесу на лыжах с моим отцом, в Питере на Петроградской стороне, в вымышленном Нью-Йорке из "Завтрака у Тиффани", "Один дома" и "Мстителей", на вересковых пустошах, торфяных болотах и на кухне моей двоюродной сестры в Пензе. При этом я хочу жить именно там, где живу, несмотря на то, что здесь нет ни гор, ни океана - зато есть семья, друзья и другие отличные люди, русский язык и неубиваемая надежда на лучшее. А люди, которые приравнивают свои частные взгляды на жизнь к безальтернативному благу для целой страны, зря это делают.