10241
Пишу. В основном о книгах. Иногда — книги. Лучший способ сказать мне спасибо – купить мою книгу: https://www.ozon.ru/product/kadavry-polyarinov-aleksey-valerevich-1431365977/
Взял первое в жизни интервью. И сразу с нобелевским лауреатом, еще и по-английски.
В общем, если вам надо интервью с нобелиатами, поговорить о провинциальности, феминизме, переводах, теории Дарвина и авторитаризме, - вы знаете, к кому обратиться.
https://daily.afisha.ru/brain/4679-o-feminizme-perevodah-i-nobelevskom-sindrome/
«Проза Мур местами предельно проста и как-то вызывающе не-описательна; мебель, окна, одежда — все это часто существует почти по умолчанию; например, пончо в рассказе „Willing“ выглядит так: „a handsome man in a poncho, a bad poncho — though was there such thing as a good poncho?“ („красивый мужчина в пончо, в плохом пончо — хотя, разве пончо может быть хорошим?“); лишь позже, дочитав один из текстов, ловишь себя на мысли, что единственный предмет интерьера, выхваченный автором из темноты воображения — это стеклянная ваза без воды, в которую героиня между делом поставила цветы. И, продолжая читать, думаешь: „так, в вазе нет воды, цветы же завянут“.
И так везде: одна деталь тянет на себе весь сюжет».
В общем, я тут пою дифирамбы Лорри Мур на «Дистопии». Безобразие, конечно, что у нас ее не переводят совсем.
http://dystopia.me/pyat-prichin-polyubit-prozu-lorri-mur/
В Москву в конце февраля приезжает Орхан Памук, и это просто невероятно круто, поэтому я вот решил рассказать вам тут о своем любимом памуковском романе:
«Имя мне — красный» — история о турецких художниках, об их быте, и — об эстетических принципах, завернутая в фольгу детектива. Любимая тема Памука — вторжение Запада на Восток (в данном случае — эстетическое) — как всегда в наличии.
«Красный...» — книга уникальная во всех отношениях, это, кажется, второй в истории литературы роман, где убийца признается в совершенном преступлении уже на первых страницах (первым, как мы помним, была «Лолита»; еще есть «Тайная история» Донны Тартт, но ее не считаем, там детективного сюжета нет).
И вот тут-то начинается самое интересное, потому что в "Красном..." нет авторского взгляда; Памук самоустраняется из текста и заставляет говорить героев, а иногда — животных, деревья, предметы (монеты) и даже цвета (см. название). Рассказ «В чаще» Акутагавы Рюноске тут как бы отражен зеркально, или скорее — вывернут наизнанку; если у японского мастера говорили свидетели, то у турецкого — среди прочих говорит убийца, а единственный свидетель — это ты, читатель; и штука в том, что ты не можешь вмешаться.
Дано: четыре художника. Их выбрал великий падишах, чтобы создать не менее великую книгу рисунков. И один из них — убийца. Он сразу, не скрываясь, и даже с гордостью, признается в содеянном. Ибо убийство он совершил во имя веры — чтобы не допустить распространения «западной заразы и безбожия». Но тут есть проблема — лицо убийцы скрыто за текстом. Мы слышим его, но не можем опознать (это похоже на исповедь в храме, где слушатель и исповедующийся разделены стеной и сетчатым окном). Мы знаем лишь, что он — один из четырех художников. А кто именно — думайте сами. Ищите намеки, слушайте интонации. Автор вам тут — не помощник.
И вот на эту квази-детективную нить Памук нанизывает и другие свои более важные, сюжеты: историю любви и историю искусства (которые, естественно, одно и то же — просто пока не знают об этом), рассказ об интервенции чужой (и чуждой) художественной школы на восток, и — как следствие — страх живописца потерять лицо, утратить традиции. И, если мыслить шире, «Красный...» — это ода бренности, или, вернее, попытка описать тоску, которую чувствует каждый художник, глядя на свое творение.
«Мы будем рисовать так, как велит традиция, и в конце концов наши краски поблекнут, а метод исчезнет. Никто не будет интересоваться нашими книгами и рисунками. А тот, кто заинтересуется, будет кривить губы, видя отсутствие перспективы. Но, скорее всего, никто не найдет наших книг, потому что забвение, время и напасти потихноньку уничтожат их. Поскольку для приготовления гуммиарабика, которым мы клеим переплеты, используется рыба, кости и мед, а страницы вылощены шлихтой, и в ее состав входят яйца, крахмал, вечно голодные наглые мыши будут с чавканьем глотать наши страницы, белые муравьи, черви, тысячи разных насекомых съедят их. Тома рассыплются, воры, равнодушная прислуга, дети, женщины будут, не задумываясь, рвать страницы для растопки очага. Дети выколют глаза наследникам на рисунках, страницами будут вытирать носы <...> Как может уцелеть книга, если в Стамбуле раз в двадцать лет сгорают целые кварталы? В этом городе каждые три года погибает больше книг и библиотек, чем в Багдаде, сожженном и разграбленном монголами. Как художник может мечтать, что сотворенное им чудо просуществует больше ста лет и когда-нибудь его творением будут любоваться так же, как рисунками Бехзада? Не только то, что делаем мы, все, что делается в этом мире на протяжении веков, погибнет от пожаров, червей и невнимания. Исчезнет все...»
Рассказываю тут на "Горьком" о том, как Олдос Хаксли видел будущее и почему он раскритиковал Оруэлла:
"Один из первых экземпляров романа «1984» Джордж Оруэлл отправил своему школьному учителю французского языка. Учителя звали Олдос Хаксли. В ответ автор «Дивного нового мира» написал Оруэллу письмо, в котором сдержанно похвалил младшего коллегу и далее раскритиковал описанную в романе систему:
«Я думаю уже в следующем поколении правители поймут, что поощрение инфантильности и наркогипноз гораздо более эффективны, как государственные инструменты, чем дубинки и тюрьмы, и власть над людьми гораздо легче получить, предлагая им приятное, комфортное рабство, вместо того чтобы склонять их к послушанию пинками и поркой».
Сложно сказать, обиделся ли автор «1984», но с тех пор он больше не спрашивал мнения учителя о своих книгах. И все же время показало, что в споре Оруэлла и Хаксли прав был все-таки последний: главное оружие тоталитарного государства сегодня — это комфорт"
Дальше — по ссылке:
https://gorky.media/context/utopiya-kak-ugroza-iskusstvu/
Переводчик Алексей Поляринов сдался и завёл-таки канал «Белый шум» — и это счастье для любого читателя. В первую очередь у него можно узнавать всё про важных английских и американских авторов масштаба Митчелла и Уоллеса — но найдётся место и для Кржижановского. Ну и, конечно, бесценные заметки о переводе «Бесконечной шутки».
#телеграмчитает @Polyarinov
«Марлон Джеймс. «Краткая история семи убийств»
Определенно, самый динамичный, изобретательный и высоковольтный роман этого года, а может и прошлого. А может — и последних пяти лет. Роман настолько богат и разнообразен в плане языка, что после прочтения еще очень долго не отпускает. На первое место я его поставил еще и потому, что, кажется, на фоне осенней шумихи вокруг Данилевски, Янагихары и Франзена, у нас, в России, выход русского перевода как-то почти не заметили. И очень жаль, потому что это самая крутая книжка из всех, что я прочел в 2016-м году.
Джуно Диас, «Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау»
Диас — еще один большой писатель из Карибского Бассейна — написал очень красивый, лексически яркий роман о книжном гике. Семья мигрантов-доминиканцев, жизнь нескольких поколений, Трухилью, репрессии, комплексы, секс, компьютерные игры — короче, все необходимые составляющие для интересного романа в наличии.
Дон Делилло. «Подземный мир» (Underworld)
Великий Американский Роман, один из самых масштабных и подробных текстов о ХХ веке в целом и о Холодной войне в частности, война здесь, как дамоклов меч, висит над каждым американцем, Делилло воспроизводит разлитую в воздухе тревогу, предчувствие близости конца — и то, как этот невроз, вечное ожидание конца света, ядерного удара — отразился на американской культуре, на бизнесе и даже на быте.
Скотт Макклауд. «Скульптор»
Замечательная урбанистическая сказка о дедлайне. В прямом смысле. Герой-скульптор заключает сделку с типа-дьяволом (ирония в том, что образ дьявола здесь явно срисован со Стэна Ли) и получает суперспособность: любой материал, будь то камень или металл, мнется под его пальцами, как глина. В обмен на этот дар герой обещает отдать свою жизнь, и типа-дьявол-Стэн-Ли дает ему 200 дней на создание шедевра. И с этого момента начинается история, знакомая каждому творческому человеку — поиск стиля, куча запоротых, испорченных вариантов, отчаяние, вечная спешка, попытка найти идеальный work-life баланс, тиканье часов в голове и неизбежное приближение дедлайна. Концовку запорол, конечно, но в остальном — замечательный комикс.
Дэвид Митчелл. «Голодный дом»
Это в некотором роде спин-офф предыдущего романа Митчелла «Простые смертные» («Bone Clocks»). Но если «Смертные...» страдали от самой распространенной болезни любого городского фэнтези — отсутствием внятной мотивации у героев (сюжетные дыры Митчелл затыкал тем, что без конца ссылался на некий Замысел (в оригинале Script); то есть по сути впаривал нам старую добрую историю в стиле «так предначертано»; а кем предначертано, когда, кому и для чего — не важно), то «Голодный дом» выглядит как образцовая работа над ошибками — миниатюрный, лаконичный и очень хорошо сделанный жанровый роман, идеальное чтение на каникулы. Книга о том, что сопротивление никогда не бывает бесполезным и сражаться нужно до конца, даже если знаешь, что уже проиграл».
В 1970-м году американский фолк-музыкант Сиксто Родригез записал две пластинки: Cold Fact и Coming from Reality. Ему прочили большую славу, но не сложилось – за год было продано всего несколько экземпляров. Сложно сказать, почему песни «не взлетели», - может, просто «звезды не сошлись», теперь уж поди-разбери.
1970-71 годы закончились для Родригеза бесславно: он провел пару камерных концертов в клубах, - таких же безуспешных, - и пропал.
Совсем.
И вот, казалось бы, таких историй миллионы – но случай Сиксто Родригеза особый: в 80-м его пластинки попали в ЮАР, и, как всегда бывает в таких случаях, вычислить «нулевого пациента», переправившего записи в Кейптаун, уже вряд ли возможно, - но это уже и неважно, важно другое: попав на африканскую землю, песни «пропавшего без вести» детройтского фолк-музыканта сперва обрели культовый статус, а затем и народную любовь. Его песня «Sugarman» стала гимном южноафриканского поколения Х. В итоге к середине девяностых Родригез стал в ЮАР фигурой, по популярности равной Высоцкому в СССР: миллионы пиратских записей, фанаты делают татуировки с изображениями его альбомов, а песни его знают буквально все от мала до велика; выйди на улицу, спой первые две строчки, и прохожие тут же подхватят. Небывалый успех.
И вот тут начинается самое интересное: двое поклонников задаются целью найти Родригеза, используя слова из песен музыканта как ключи к его личности, пытаясь в лирике отыскать указания на место жительства или хотя бы город, в котором можно попытаться найти кумира.
А дальше…
Дальше без спойлеров говорить довольно сложно. Просто поверьте: «В поисках шугармэна» - это история калибра романов Роберто Боланьо («поклонники в поисках автора/кумира» - сквозной мотив многих книг чилийского мастера).
Сегодня такой сюжет невозможен – гугл и интернет убили романтику поиска малоизвестных исполнителей: вводишь имя, ищешь родственников в соцсетях, связываешься с лэйблом, - и вуаля!
Но дело было в до-интернетную эпоху, только представьте: записываешь пару фолк-альбомов, терпишь поражение, бросаешь музыку и тридцать лет живешь абы где, вкалываешь на самых низкооплачиваемых должностях, потом к концу подходят девяностые, и тут – стук в дверь, а на пороге – люди со странным акцентом, сообщают, что у тебя миллионная армия поклонников, и ты повлиял на музыкальные вкусы целого континента, и все это время ты не знал об этом, просто жил себе в своем Детройте, ходил на работу и растил дочерей.
В 2013-м году шведский режиссер Малик Бенджеллул получил за этот фильм «Оскар» в номинации «документальное кино». И это как раз тот случай, когда рассказ о съемочном процессе тоже тянет на целый фильм: дело в том, что из-за мизерного бюджета часть ленты Бенджелуллу пришлось снимать на собственный айфон, а некоторые сцены (например, ту, где Сиксто прибывает в ЮАР) вообще дорисовывали с помощью анимации.
Сам по себе рассказ о съемках фильма «Searching for Sugar Man» - тоже своего рода мета-притча о творце, который жертвует всем что у него есть ради любимого дела.
Финал у этой истории, впрочем, совсем не счастливый: Малик Бенджеллул покончил с собой 13 мая 2014 года – буквально через год после триумфа фильма. Официальная версия: депрессия. Такие дела.
Мой текст про Кржижановского на "Дистопии" вроде бы хорошо зашел, так что вот вам еще несколько ссылок на мои эссе разной степени давности:
1) Богумил Грабал и его "Слишком шумное одиночество": http://dystopia.me/slishkom-shumnoe-odinochestvo/
2) о "Бледном огне" Владимира Набокова: http://dystopia.me/blednyi-ogon-vladimira-nabokova/
3) о "Тысяче осеней Якоба де Зута" Дэвида Митчелла: http://dystopia.me/kak-ne-bit-mudakom/
4) о "Деньгах" Эмиса и "Худшем человеке на свете" Дугласа Коупленда: http://dystopia.me/worst-person-ever/
Первые главы «Бесконечной шутки» в переводе Алексея @polyarinov и Сергея Карпова теперь можно прочитать на сайте infinitejest.ru. Сейчас там уже выложены десять глав, еще две порции обещают в декабре и январе (на обновления можно подписаться там же).
Читать полностью…
«Конец тура» везде презентуют как байопик Дэвида Фостера Уоллеса. И тут есть две проблемы: 1) если это байопик, то очень плохой и 2) главный герой фильма – вовсе не Уоллес.
Рассказываю на "Дистопии", о чем на самом деле "Конец тура":
http://dystopia.me/o-chem-na-samom-dele-konets-tura/
«Slade house» - последний на сегодня роман Дэвида Митчелла.
Сюжет такой:
В 1979-м году мальчик по имени Натан Бишоп переступает порог дома на Slade Alley; мать привела его познакомиться с учительницей музыки. С тех пор о них никто ничего не слышал; пропали без вести.
В 1988-м году детектив Гордон Эдмондс приехал в тот же переулок, чтобы расследовать дело о таинственном исчезновении Бишопов – и тоже пропал.
В 1997-м году группа студентов-охотников-за-паранормальным появляется в переулке и-и-и…
Ну вы поняли.
«Слэйд хаус» – это классический сюжет о «доме с привидениями» (или в данном случае – с чудовищами). Митчелл верен себе – эксплуатирует любимую структуру: несколько отдельных новелл, каждая из которых наращивает и множит смыслы предыдущих.
Но есть нюансы. В отличие от, скажем, Кинга, который чаще всего вообще не утруждает себя объяснениями того, что происходит в книге, и сверхъестественные злые силы у него сверхъестественны и злы просто потому, что «fuck you, я так захотел»! – Митчелл – автор умный, он знает, что у любого жанра есть правила, и нарушение этих правил читатель всегда воспринимает как мошенничество. Поэтому Митчелл с самого начала прописывает правила и по ходу книги ни разу их не нарушает – за что ему отдельное спасибо.
Каждый рассказ здесь – история о столкновении жертвы и палача; следить за тем, как живущие в стенах дома чудовища заманивают людей в ловушку, гоняют их по лабиринтам и всячески играют с ними, как кошки с мышами – та еще жуть. Фантазия Митчелла работает на самых высоких оборотах: все эти странные, тревожные галлюцинации, провалы в пространстве/времени и рассинхрон по звуку, все эти ощущения человека, столкнувшегося с паранормальным автор передает так натурально, что, дочитав книгу, начинаешь с опаской коситься на рамки с фотографиями и прочие атрибуты игр анахоретов из дома на Slade Alley.
***
«Слэйд хаус» - это в некотором роде спин-офф предыдущего романа Митчелла «Простые смертные» («Bone Clocks»). Но если «Смертные…» страдали самой распространенной болезнью любого городского фэнтези – отсутствием внятной мотивации у героев (сюжетные дыры Митчелл затыкал тем, что без конца ссылался на некий Замысел (в оригинале Script); то есть по сути впаривал нам старую добрую историю в стиле «так предначертано»; а кем предначертано, когда, кому и для чего – не важно), то «Слэйд хаус» выглядит как образцовая работа над ошибками – миниатюрный, лаконичный и очень хорошо сделанный роман. Книга о том, что сопротивление никогда не бывает бесполезным и сражаться нужно до конца, даже если знаешь, что уже проиграл.
Продолжим о наболевшем. Я тут в последнее время много занимаюсь кавершэймингом, т.е. ворчу насчет беспросветно-уродливых обложек российских изданий, поэтому решил для равновесия сказать и о хорошем: по-моему фантомовская обложка HHhH Лорана Бине прекрасна. Сам роман тоже огонь, но об этом, я полагаю, вы и без меня знаете.
И вот еще характерная история на тему, так сказать: в начале ноября в США бейсбольный клуб Chicago Cubs впервые за 108 лет одержал победу в Национальной лиге. И все чикагские издания посвятили победе обложки. Известный фотограф Дэвид Карсон сравнил каверы Tribune и Sun-Time и напомнил, что пару лет назад газета Sun-Times, чтобы снизить издержки, упразднила должность штатного фотографа. У Tribune же, наоборот, есть свои собственные фотожурналисты.
И, в общем, все ожидаемо: обложку Tribune хоть сейчас в рамку и на стену, а в обложку Sun-Time даже рыбу завернуть жалко, она настолько пресная, что рыба сразу потеряет весь вкус.
Историю эту легко экстраполировать на книжный рынок.
Скупой платит дважды.
А скупой издатель – трижды. Четырежды.
Удивительно, что не до всех еще дошло. Очевидно же, вроде.
Вот ссылка на статью о Дэвиде Карсоне: https://birdinflight.com/…/n…/20161104-tribune-sintimes.html
А вот обложки: Chicago Tribune, Chicago Sun-Times и Лоран Бине
Дочитал «Праздник козла» Марио Варгаса Льосы – историю о покушении на одного из самых одиозных диктаторов ХХ века, Рафаэля Трухильо. Роман, впрочем, вряд ли можно назвать документальным, он в большей степени «вдохновлен» реальными событиями, чем «основан» на них [1*].
---
[1*] NB: Для тех, кто слышит о Трухильо впервые: это такое насекомое в погонах, президент Доминиканской Республики с 1930 по 1961 гг, в 1937 году он устроил в стране этническую чистку, массовое убийство гаитян, вошедшее в историю как «Петрушечная резня»: из-за речевых особенностей языка слово «петрушка» (perejil) гаитяне произносят не так, как доминиканцы; вместо «r» они говорят «l». Именно это слово использовали солдаты из эскадронов смерти – они заставляли пойманных на улице темнокожих граждан сказать «петрушка»; тому, кто выговаривал слово неправильно, сразу отрубали голову мачете. Такая вот «лингвистическая» казнь через шибболет.
---
В основе сюжета «Праздника козла» - покушение на Трухильо в 1961 году; автор по очереди дает высказаться каждому из заговорщиков. Вся штука в том, что большинство из них – бывшие слуги режима, и каждый в какой-то момент стал жертвой системы, которую [oops!] защищал и помогал строить.
Что касается формы – роман построен безупречно. Одна из главных отличительных черт перуанца – все его книги в высшей степени кинематографичны; все они выглядят как готовые киносценарии: разделение на акты, грамотные флэшбеки, внезапные монтажные склейки прямо в середине сцены; вряд ли в литературе есть еще один писатель, который бы так мастерски и нетривиально использовал киноприемы на бумаге; и даже простых диалогов ему недостаточно – он заставляет своих героев говорить одновременно, тасует реплики из двух или трех разных временных пластов; и удивительно, но это работает – когда уже кажется, что вот сейчас сцена окончательно превратится в бесформенное месиво, на деле происходит обратное – соседние сцены начинают перекликаться и полностью меняют смысл отдельных предложений (иногда – на противоположный).
«Праздник козла» действительно мастерски, великолепно написан, и все же у него есть одна большая проблема: все его персонажи – анти-герои, сломанные, перемолотые системой люди, и даже убийство тирана не освобождает их, наоборот, приводит к эскалации репрессий и катастрофе.
«Праздник Козла», пожалуй, стоит читать в связке с другой известной хроникой – с «Опасными приключениями Мигеля Литтина в Чили» Гарсия Маркеса. Это тоже реальная история об чилийском кинорежиссере, который после двенадцати лет изгнания инкогнито возвращается на родину, в страну, где его имя все еще числится в списке «врагов народа», чтобы снять документальный фильм о режиме Пиночета.
И вот что интересно: «Опасные приключения…» - самый реалистический текст Гарсия Маркеса (по сути это даже не роман, а репортаж, стенограмма, надиктованная Литтином и записанная Габо), и тем не менее волшебства здесь, кажется, больше, чем в «Ста годах одиночества». Только представьте: личный враг диктатора, изменив внешность, акцент и походку, вклеив свою фотографию в паспорт какого-то уругвайца, летит снимать кино в страну, где в случае разоблачения ему грозит арест и смерть в застенках от рук вертухаев Пиночета; и не просто летит, даже круче – от имени этого самого несуществующего уругвайца Литтин получает разрешение на съемки в президентском дворце, и уже там во время съемок случайно сталкиваются с самим диктатором (который, конечно же, просто проходит мимо и не узнает его из-за грима). Все атрибуты шпионского романа в наличии: конспиративные квартиры, подпольные клиники, фальшивые паспорта, явки, пароли и паранойя. «Опасные приключения…» - это книга, читая которую, начинаешь понимать, почему именно здесь, в Южной Америке возник «магический реализм» - такое просто невозможно выдумать, и тем не менее, все это действительно произошло – фильм «Всеобщая декларация Чили» тому доказательство [2*].
---
[2*] Сюда же можно добавить еще фильм «Нет» режиссера Пабло Ларраина: абсолютно фантастическая [и, опять же, основанная на реальных событиях] история о том, как сотрудники рекламного а
А вот совсем молодые Уоллес и Франзен - еще до "Бесконечной шутки" и "Поправок".
Читать полностью…
А так же: написал для "Афиши" путеводитель по самым важным романам Дона Делилло:
https://daily.afisha.ru/brain/3642-ot-imen-do-zero-k-don-delillo-i-ego-glavnye-knigi/?utm_source=fb&utm_medium=socialsharing&utm_campaign=ot-imen-do-zero-k-don-delillo-i-ego-glavnye-knigi
Чрезвычайно познавательный пост переводчика Алексея Поляринова (с нетерпением ждем «Бесконечную шутку» Дэвида Фостера Уоллеса в его переводе!) о различиях чтения с экрана и с бумаги — если вкратце, то пока что есть добротные резоны быть киберскептиками и читать дедовскими методами, потому что наш мозг физиологически плохо приспособлен к чтению с киндлов.
https://www.facebook.com/alexey.polyarinov/posts/965358436941111
Издание ew.com сообщает, что Том Хэнкс написал книгу. Сборник рассказов – 17 штук, судя по аннотации ничего особенного, обычные миниатюры в стиле Вуди Аллена – проблемы белого человека, немного юмора, чуть-чуть самоиронии. Называется сборник «Uncommon Type: Some Stories», каждый рассказ как-то связан с печатной машинкой; Том Хэнкс, оказывается, коллекционирует печатные машинки. Для актера это не первый опыт, еще в 2014-м году New Yorker напечатал его рассказ Alan Bean Plus Four, говорят, весьма неплохой.
В связи с этим The Guardian сделал целую подборку звезд-голливуда-писателей, и даже попытался как-то осмыслить этот феномен – «актеров, которые почему-то решили, что умеют писать». Удачных примеров на самом деле очень мало: Хью Лори и Стивен Фрай, например, вполне хорошо справляются со словами на бумаге; Дэвид Духовны написал пару приличных романов. Что же касается остальных, то в 99% случаев попытки знаменитостей взяться за перо заканчиваются катастрофой: The Guardian вспоминает, например, автобиографию Памелы Андерсон «Star», физиологически омерзительную писанину Джеймса Франко и – внимание! – роман-вестерн от Чака Норриса.
Да-да, Чак Норрис написал книгу (в соавторстве с еще тремя людьми, и тем не менее); и отзывы на его «роман» читать гораздо интересней, чем сам роман: «Что ж, судя по всему у Чака Норриса множество скрытых талантов. Он может ударом с разворота отбросить террориста в гору коробок и побить мировой рекорд скорости для автомобилей на яхте, а тут, оказывается, он еще и печатать умеет».
Впрочем, я думаю, автор рецензии несправедлив к Чаку. Ведь всем известно, что Чак Норрис все делает в слоу-мо в прыжке и с разворота – уверен, даже книгу он написал именно так.
https://www.theguardian.com/books/2017/feb/22/worst-books-by-actors-novels?CMP=fb_gu
13 сентября 2016 года в продаже а Англии и Америке появился новый роман Алана Мура «Иерусалим». Три тома, 1280 страниц. У нас на эту новость никто пока не откликнулся, и очень жаль, потому что книга потрясающая во всех отношениях. В рецензиях на нее чаще всего упоминают Библию и «Улисса». И это объяснимо: Мур делает для своего родного Нортгемптона то же, что Джойс сто лет назад сделал для Дублина. Ну, вы знаете: «… если Дублин исчезнет с лица Земли, его можно будет восстановить по тексту «Улисса»». С одной поправкой: Джойс уместил действие романа в один день, а Мур мыслит тысячелетиями – и даже дальше: его герои-призраки умудряются прорваться за границу времени, пройтись по ландшафтам, сотканным из воспоминаний других людей, чуть-чуть порвать пространство-временной континуум и вернуться обратно в Нортгемптон.
Точнее всего «Иерусалим» опишет цитата из него же: «It was as if an architecture-bomb had gone off in slow motion, with countless historic forms exploding out of nothingness and into solid granite».
Архитектурная бомба, взорвавшаяся бессчетными историческими формами – это и есть текст Мура.
В книжном подкасте The Guardian есть запись разговора Алана Мура и комика Стюарта Ли, и это гениально. Даже беседу о литературе Стюарт Ли превратил постмодернистский стендап. Давно вы видели интервью с писателем-отшельником, где зал каждые две минуты смеется и аплодирует?
Причем, Ли умудряется весело обыграть даже чтение аннотации к книге – и получается что-то такое:
Ли: А в третьем томе ваши герои путешествуют на край Истории Человечества, и на 1009 странице история человечества кончается [пауза] Но книга продолжается.
[смех в зале]
Мур: Ну, да, когда ты так об этом говоришь, это звучит как проблема.
Вот, собственно, подкаст: https://www.theguardian.com/books/audio/2016/dec/02/alan-moore-talks-to-stewart-lee-books-podcast
А вот тут, на сайте "Пыльцы", перевод статьи Джейсона Шиена о том, почему "Иерусалим" стоит прочесть. Не пропустите, короче:
https://pollenbooks.wordpress.com/2017/01/26/pollen-papers-004/
*
Атлант расправил плечи.
Атлант почистил зубы.
Атлант погладил брюки.
Атлант пожарил тосты.
Атлант на "Горьком" написал про Айн Рэнд.
Атлант хочет в отпуск.
https://gorky.media/reviews/ajd-rend-sotsrealizm-naoborot/
Дега однажды дал описание идеальной школы живописи. Это должно быть многоэтажное здание, говорил он. Новички располагаются на первом этаже, там же, где натурщица, ученики второго года обучения – на втором, третьего – на третьем, и так далее. И тем, кто учится больше года, придется все время спускаться вниз по лестнице, рассматривать натурщицу, потом бежать обратно вверх, к мольберту, и писать по памяти.
Чем больше таланта и опыта – тем выше этаж.
Если развить метафору, то – именно так, пожалуй, и выглядят отношения человека с жизнью.Большинство людей – на первом этаже, в одной комнате в жизнью (с «натурщицей»), но у них просто нет ни сил ни инструментов, чтобы отразить, описать ее.
Талантливые люди живут на втором этаже и выше. А гении – живут на крышах небоскребов, без лифта, в стратосфере, в разреженном воздухе (там, где у нас с вами началась бы высотная болезнь), и им приходится часами ходить вниз и вверх по «лестнице» собственных мыслей – чтобы взглянуть на «натурщицу» и описать ее.
*
Так вот, роман «Друг Бенито» Алана Лайтмана – история как раз об этом: о том, каким тяжелым бременем бывает знание; о том, как много «этажей» приходится преодолеть ученому (в данном случае – физику), чтобы понять механизмы работы реальности; и о том, как сложно совмещать две эти вещи – жизнь и ее изучение.
Цитата:
"В тех редких случаях, когда он в чем-нибудь ошибался, он смотрел на компьютерные распечатки или математическое решение с напряженным интересом, держа голову абсолютно неподвижно. Потом он вскакивал с кресла, хлопал себя по лбу и орал счастливым голосом: Господи, какой же я был дурак! И начинал бегать по комнате, глубоко задумавшись, переставляя вехи своего космоса с учетом только что полученного знания. Беннету казалось, что Дэвис больше удовольствия получал, когда ошибался, чем когда угадывал. Когда он ошибался, он узнавал что-то новое".
Гуипиль, гуарачи, гильотировка, дебикирование, контроверза, вадемекум, оклюзионный, адгезия, бахаизм, ногаку, форшлаг, проприорецепция, бриколаж, каталептик, скопофилия, экструдирующий, стригиль, лордоз, импост, хронаксия
– это навскидку слова, пополнившие мой вокабуляр, пока я читал Дэвида Фостера Уоллеса.
Я думаю, каждый по-своему отвечает на вопрос: что отличает великий роман от не-великого?
Когда я читал «Радугу тяготения» Пинчона, мне несколько ночей подряд снился разрушенный бомбежкой Лондон, снились гуляющие по нему собаки, и даже звук – гул пролетающей над головой ракеты ФАУ-2.
Мне редко снятся книги и вообще я не сказать что особо впечатлительный: чем больше читаешь, тем сложнее найти книгу, которая действительно «вшытрит», но «Радуга…» - роман настолько мощный, что просочился в подсознание довольно быстро и еще долго гудел в среднем ухе.
То же самое было, скажем, с «Даром» Набокова. Мне снился забор из романа – вот этот: «забор, составленный по-видимому из когда-то разобранного в другом месте (может быть, в другом городе), ограждавшего до того стоянку бродячего цирка, но доски были теперь расположены в бессмысленном порядке, точно их сколачивал слепой, так что некогда намалеванные на них цирковые звери, перетасовавшись во время перевозки, распались на свои составные части, – тут нога зебры, там спина тигра, а чей-то круп соседствует с чужой перевернутой лапой: обещание жизни грядущего века было по отношению к забору сдержанно, но разъятие земных образов на нем уничтожало земную ценность бессмертия; ночью, впрочем, мало что можно было различить, а преувеличенные тени листьев (вблизи был фонарь) ложились на доски забора вполне осмысленно, по порядку, – это служило некоторым возмещением, тем более, что их-то никак нельзя было перенести в другое место, заодно с досками, разбив и спутав узор: их можно было перенести на нем только целиком, вместе со всей ночью»
По мне – так один из самых красивых заборов на свете.
И знаете, это ответ на вопрос: «в чем отличие великого романа от всех остальных?» – великая книга неизбежно залезает в подсознание и потом долго живет в подкорке, как привидение.
Я больше двух лет читал «Бесконечную шутку» и главное, что я помню о ней – это невероятный словарный запас автора. В какой-то момент – и это было неизбежно – книга пролезла в подсознательное, но снились мне вовсе не герои и не сюжеты из романа. Мне снились слова – новые и необычные: Гуипиль, гуарачи, гильотировка, дебикирование, контроверза, вадемекум, оклюзионный, адгезия, бахаизм, ногаку, форшлаг, проприорецепция, бриколаж, каталептик, скопофилия, экструдирующий, стригиль, лордоз, импост, хронаксия – и еще много-много-много-много
много
много
много
много разных слов.
И для меня это был главный показатель если не величия, то очень большой силы романа – слова до этого мне никогда не снились.
https://daily.afisha.ru/brain/3888-beskonechnaya-shutka-devida-fostera-uollesa-otryvok-iz-glavnoy-novinki-2017-goda/
Как развлечь себя на торжественном приеме, на котором ты никого не знаешь
[инструкция для интроверта]
1) пройти зал насквозь по диагонали, стараясь наступать на паркетины одного цвета
2) разглядывать картину на стене и с видом эксперта, воображая, что ты герой романа Дэна Брауна, а в картине зашифровано тайное послание
3) почувствовать себя идиотом, когда тебе скажут, что эта картина – копия
4) повторить пункт 1
5) пересчитать лампочки в доме, прикинуть их энергопотребление и просчитать возможную выгоду при переходе на светодиоды
6) наблюдать из окна за тем, как на заснеженной узкой дороге пытаются разъехаться два мусоровоза
7) удивиться тому, как это интересно – наблюдать из окна за тем, как на заснеженной узкой дороге пытаются разъехаться два мусоровоза
8) попытаться представить себе, как звучит русский язык для человека, страдающего афазией Вернике
9) повторить пункт 1
10) заметить на потолке отпечаток ноги и долго ходить по залу, разглядывая обувь гостей
11) попытаться высчитать средний возраст присутствующих в зале людей и разделить его на количество очкариков
12) вернуться к окну и увидеть, что два мусоровоза уже разъехались, чуть-чуть понаблюдать за падающим снегом и удивиться, поняв, что скучаешь по мусоровозам. Мусоровозы – это интересно
13) Вернуться домой и на вопрос: «как прошел день?» ответить: «восхитительно, незабываемо, лучший день в моей жизни»
14) лечь спать и еще долго думать о том, кто и когда оставил на потолке отпечаток ноги
В "Бесконечной шутке" есть персонаж, которого зовут Hugh G.Rection.
Таких дурацких, неврастеничных каламбуров в книге десятки, и этот мы тоже пытались как-то сохранить.
Рабочий вариант:
Уолт Э.Тостояк
Но я сейчас еще один придумал:
Сэм Дюймов
Есть такой фильм, называется «Jiro Dreams of Sushi» («Мечты Дзиро о суши»)
Речь в нем идет о поваре, Дзиро Оно, его ресторан – небольшой закуток в подземном переходе в городе Гинза. Внутри – никаких столиков, одна длинная стойка и десять высоких стульев. Все. Даже туалета нет.
В меню – только суши.
И знаете что?
Столик (точнее, стул) надо бронировать за месяц.
Рейтинг: три звезды Мишлен – максимальная оценка в ресторанном бизнесе. Больше не бывает.
Дзиро настолько одержим своим делом, что отлучается из ресторана только чтобы поспать. Когда правительство Японии объявило о присуждении ему премии Мейку, Дзиро днем вышел из ресторана, съездил за премией и вечером снова вернулся за разделочный стол. Когда он успел завести детей – непонятно.
«Я не стараюсь быть эксклюзивным и элитным. – Говорит сэнсей. – Техника приготовления, которую я использую, не секретна. Суть в самоотдаче и повторении одних и тех же вещей каждый день».
В России такое вряд ли сработало бы, но Япония – страна особая. Преданность своему делу там дороже золота. Именно так выглядит перфекционизм по-японски: полная концентрация на одном предмете. Десятки тысяч раз отрабатывать один прием. Значение имеет все, не только качество еды, но и динамика подачи блюд на стол и даже индивидуальные особенности гостя; это как дирижировать оркестром. Если Дзиро замечает, что гость – левша, то суши для него готовят и подают особым способом. Дзиро не использует мороженные продукты, и даже больше – все ингредиенты он готовит сам (сегодня – уже с помощью учеников, конечно). Если клиент заказывает суши с осьминогом, Дзиро берет свежего осьминога и 50 (пятьдесят!) минут массирует его, чтобы добиться идеальной мягкости филе. Только вдумайтесь в эту цифру: 50 минут массировать осьминога ради того, чтобы сделать суши.
У фильма, впрочем, есть и второе дно – когда авторы берут интервью у детей мастера, становится очевидно, что перфекционизм отца очень дорого обошелся семье. Оба его сына всю жизнь прожили в тени отцовской одержимости и, кажется, так и не добились одобрения – и даже доброго слова.
Вот тут-то фильм о мастерстве приготовления суши внезапно (я думаю, даже вопреки воле авторов) превращается в настоящую семейную драму. Представьте только – ваш отец буквально живет в своем ресторанчике и целыми днями шатается по рынку, чтобы найти идеального тунца, а вечерами совершенствует рецепты варки риса.
Так себе детство.
- Пап-пап, у меня на велосипеде цепь слетела, помоги, пожалуйста.
- Твою мать, сын! Я же просил не отвлекать меня всякой фигней, когда я массирую осьминога! Выйди с кухни!
В общем, мораль простая: перфекционист-отец – горе семьи.
Рассказываю на "Дистопии" про Сигизмунда-наше-все-Кржижановского. Вот вам пара цитат из его "Возвращения Мюнхгаузена":
«Это правда: наши палки об одном конце, наша страна об одной партии, наш социализм об одной стране, но не следует забывать и о преимуществах палки об одном конце: по крайней мере ясно, каким концом бить».
И вот еще:
«Наши европейские россказни о столице Союза Республик, изображающие ее как город наоборот, где дома строят от крыш к фундаменту, ходят подошвами по облакам, крестятся левой рукой, где первые всегда последние (например, в очередях), где официоз «Правда», потому что наоборот, и так далее – всего не припомнишь, — все это неправда: в Москве домов от крыш к фундаменту не строят (и от фундамента к крышам тоже), не крестятся ни левой, ни правой, что же до того, земля или небо у них под подметками, не знаю: москвичи, собственно, ходят без подметок. Вообще голод и нищета отовсюду протягивают тысячи ладоней. Все съедено – до церковных луковиц включительно…»
Ну и по ссылке про самого автора:
http://dystopia.me/sigizmund-krzhizhanovskij/
Вот еще отличное исследование о чтении. Ему уже больше двух лет, но вдруг вы не слышали. Суть такая: ученикам в школах в Италии и Англии раздали специальные тесты/вопросники; результаты показали, что дети, выросшие на книгах о Гарри Поттере, обладают более высоким уровнем терпимости/эмпатии и всегда проявляют сострадание, если речь идет об ущемленных/гонимых группах людей (нелегальных иммигрантах, гомосексуалах, представителях иных культур или рас).
Дети из второй группы (те, кто вырос в среде, не взаимодействующей с текстами; чьи родители не держат дома книг), отвечая на вопросы, выбирали более агрессивные/негативные/консервативные варианты.
У этого исследования, кстати, чудесное название «The greatest magic of Harry Potter: Reducing prejudice».
Первые 2 страницы можно прочитать по-английски на сайте «Journal of Applied Social Psychology», полный текст купить.
Оригинал статьи вот:
http://nymag.com/scienceofus/2014/07/can-harry-potter-teach-kids-empathy.html
Вообще, конечно, хорошо бы провести такое исследование с другими книгами тоже, а не только с "Гарри Поттером". Впрочем, я думаю, эффект от книг Филипа Пулмана, Дж.Толкина и других великих сказочников вряд ли будет сильно отличаться "эффекта Гарри Поттера". В целом, механизм понятен: хороший текст (точнее — взаимодействие с ним) повышает уровень эмпатии, читающие дети умеют ставить себя на место других людей и понимать их чувства. Такие дети не ограничены стенами собственного «я» — литература создает в их сознании новые «окна восприятия», и в эти окна они выглядывают всякий раз, когда принимают решения. В то время как дети-не-читающие в гораздо большей степени склонны к ксенофобии.
гентства сбросили Пиночета с трона с помощью видеоклипа, выполненного в стиле рекламы «Кока-колы». Я не шучу. Посмотрите фильм.
---
Текст Маркеса, впрочем, не пытается быть остросюжетным – здесь нет погонь, драк и харизматичных злодеев, «Опасные приключения…» - это в первую очередь история о тоске по родине, о памяти, которая «томится на медленном огне ностальгии».
И вот что получается: обе книги – хроники. В обеих главный герой – изгнанник, вернувшийся на родину; в обеих речь идет о военных диктатурах, о недоумках в погонах, узурпировавших власть. И тем не менее чисто интонационно эти «романы» – полные противоположности; одна [«Праздник козла»] - о поражении народа, вторая [«Опасные приключения…»] - о победе.
Вернувшись в захваченную военной хунтой страну, Мигель Литтин встречает там свободных, достойных людей, людей, которые не путают патриотизм с портянками, а преданность – с идолопоклонством; людей, которые думают о будущем и мечтают об открытых границах. Совсем иначе выглядит встреча с народом в «Празднике козла»: вернувшись в Санто-Доминго, Урания не видит свободы, наоборот, ее встречают люди, отравленные прошлым, скучающие по кнуту, и отовсюду раздается: «вот при Трухильо был порядок!»; люди скучают по стране, где в 37 году десятки тысяч гаитян были убиты за то, что не смогли правильно произнести слово «петрушка»[3*].
---
[3*] к тому же выводу приходит еще один выдающийся писатель с доминиканскими корнями, Джуно Диас; в его «Короткой и удивительной жизни Оскара Уао» сестра главного героя в конце произносит: «Десять миллионов Трухильо – вот кто мы такие».
Этой осенью мы получили сразу несколько мощных романов – сначала «Дом листьев», потом «Безгрешность» и вот теперь еще и «Маленькую жизнь». Об этих книгах, кажется, шумели вообще все, и в суматохе как-то не заметили еще один важный роман – «Краткую историю семи убийств» Марлона Джеймса, лауреата Букеровской премии 2015. Не знаю, в чем тут причина: в том ли, что обложку русского издания утверждал человек с ампутированным чувством прекрасного, или в том, что в ЭКСМО рисованием обложек и продвижением книг занимается кактус, стоящий на подоконнике у главного бухгалтера.
Но одно я знаю точно: это самый динамичный, изобретательный и самый высоковольтный роман этого года, а может – последних пяти лет. Роман настолько богат и разнообразен в плане языка и нарративных техник, что после прочтения еще очень-очень долго не отпускает. Я прочитал его больше месяца назад и до сих пор абзацами помню самые сильные моменты.
Серьезно: просто заверните ее в газету, чтобы никто и никогда не увидел обложку (ходят слухи, что при виде этой обложки собаки начинают линять, олени сбрасывают рога и уходят в монастырь, а комнатные растения выпрыгивают из окон с криком: "боже, я этого не вынесу!") – и прочитайте. Потом еще спасибо скажете.
je suis Marlon James
Вот тут я на Афише ей дифирамбы пою:
https://daily.afisha.ru/brain/3364-stoit-li-chitat-kratkuyu-istoriyu-semi-ubiystv-marlona-dzheymsa/?utm_source=fb&utm_medium=socialsharing&utm_campaign=stoit-li-chitat-kratkuyu-istoriyu-semi-ubiystv-marlona-dzheymsa
Есть такие писатели – их биографии настолько неожиданно пересекаются, что говоря об одном авторе, мы обязательно упоминаем другого – его друга или оппонента. Вот, скажем, Толстой и Достоевский. Жили и писали в одно время, однажды в Петербурге оказались прям в одной комнате, на одной лекции – и даже там умудрились не встретиться. Уникальный случай.
Или еще один – диаметрально противоположный – пример: Трумен Капоте и Нелл Харпер Ли. Выросли на одной улице, в городке Монровилль, штат Алабама, дружили с шести лет и пронесли эту дружбу через всю жизнь. Ну, почти.
Когда 1948-м году Капоте опубликовал «Другие голоса, другие комнаты», Нелл только работала над своим первым романом. Капоте сразу стал знаменит, и отец Харпер Ли говорил ей: "Ты же понимаешь, что из Монровилля не могут выйти две знаменитости".
Но – вышли.
***
В 1988 году Джонатан Франзен издал свой первый роман «Двадцать седьмой город». Особого успеха у читателей книга не имела, но критики сразу обратили внимание на дебютанта (ему было 28).
У Франзена даже появились первые поклонники – ему писали письма. И автор одного из них – Дэвид Уоллес. Тоже писатель, тоже дебютант. Письмо было восторженное, Уоллес признавался, что, дочитав роман, даже загрустил – из зависти.
Так началась их дружба, сперва по переписке, потом – лично.
Оба преподавали creative writing в провинциальных колледжах. Уоллес – в Амхерсте (штат Массачусетс), Франзен – в Суотмор-колледже (штат Пенсильвания).
В апреле 1992 года Уоллес даже навестил Франзена. Именно там, в Суотморе, на парковке, состоялся их самый важный разговор – о смысле и задачах литературы, разговор, после которого Уоллес, вообще-то не склонный к экзальтации и саморазоблачениям, признался позже, что за четыре года общения и дружбы с Франзеном он «стал другим человеком и другим писателем» (см. Д.Т.Макс, стр 164)
Вот так, в апреле 1992 года на парковке встретились два никому не известных писателя – пройдет меньше 10 лет и оба они встанут в один ряд с Меллвилом и Пинчоном, а их романы попадут в список самых важных текстов ХХ века.
Уоллес пришел к славе первым – его «Бесконечная шутка» вышла в 1996 году и сразу покорила всю читающую Америку (о том, как это было, можно узнать здесь или – из фильма «Конец тура»).
И вот тут начинается самое интересное – соревнование. Своей «Шуткой» Уоллес так высоко задрал планку, что Франзен просто не мог позволить себе оступиться – он несколько лет переписывал и перекраивал свой роман (в итоге получивший название «Поправки»), рассчитывая все же переплюнуть лучшего друга.
И знаете что? Ему это удалось.
«Поправки» вышли ровно за неделю до 11 сентября 2001 года. И в этом тоже была своя ирония: роман об американской жизни 90-х вышел почти одновременно с событием, поставившим на 90-х точку.
Книга произвела фурор – охапка премий (Национальная Книжная, Премия Джеймса Тейта) и номинаций (от премии Фолкнера до Дублинской).
Сегодня Франзен – писатель первого ряда, и теперь уже даже как-то странно вспоминать о том, что, когда вышли «Поправки», критики называли его Делилло-лайт.
И еще: вот интересный факт. Франзен был первым читателем «Бесконечной шутки», а Уоллес – первым читателем «Поправок».
Такие дела.
На ярмарке «Non/Fiction» выступит британский писатель Джулиан Барнс — в преддверии этого события переводчик Алексей Поляринов составил мини-путеводитель по Барнсу, выбрав и проанализировав шесть самых важных и характерных его романов:
«Джулиан Барнс — один из самых изобретательных писателей в истории литературы. Это именно тот случай, когда у автора невозможно найти два похожих романа. Каждая следующая его книга — всегда неожиданный взгляд на привычные вещи.
Есть такой вид пауков — узор на их брюшке идеально повторяет узор крыльев бабочки: то, что похоже на излишество, бесполезную красоту, на самом деле приманка, инструмент для охоты. Примерно так же выглядят романы Джулиана Барнса — в основе всегда лежит классический концепт: в "Метроленде" — роман воспитания, "Попугае Флобера" — биография, в "Истории мира в 10 ½ главах" — историческая хроника, в "Как все было" — любовный роман. Вся штука в том, что Барнс пишет их как бы наоборот, наизнанку, и выбранная форма у него — всегда обман: в итоге автором биографии Флобера окажется его собственный персонаж, а книга с названием "История мира..." ближе к концу убедит читателя в том, что никакой истории нет, есть лишь фабуляция, смесь вымышленного с реальным: "Вы придумываете небылицу, чтобы обойти факты, о которых не знаете или которые не хотите принять. Берете несколько подлинных фактов и строите на них новый сюжет".
Иными словами, любой стандартный, заезженный сюжет Барнс как бы разбирает на составляющие и потом свинчивает заново, пытаясь найти в нем новые, неизведанные ранее пустоты и ходы. Так антиквары работают со сломанной и сданной в утиль коллекционной мебелью, комбинируя новые элементы с фрагментами старых, раритетных».
https://gorky.media/context/mir-glazami-barnsa/
ый читатель их энциклопедии – на самом деле чернокожий уголовник без образования, приговоренный к 16 годам за организацию жестокого бунта в тюрьме строгого режима. Но это не помешало им стать друзьями, они встретились спустя несколько лет, когда Вудс, наконец, вышел из тюрьмы. Они и сейчас общаются.
Но я не об этом хотел рассказать. Точнее – об этом, но не только. Совсем недавно, буквально в августе 2016-го, после 24-х лет работы над энциклопедиями Марка Стивенса уволили из Merriam-Webster. Компания объявила о том, что больше не будет выпускать бумажные энциклопедии, в эпоху гугла эти тяжелые книги больше никому не нужны. Люди больше не читают их.
*вздыхает*
Что же с нами стало?..
Короче, это был пост любви к энциклопедиям.
Спи спокойно, Британника, ты всегда будешь в моем сердце.
P.S. И да, черт возьми, я теперь сижу тут и читаю статью про Ноа Вебстера.