8280
Медиа о культуре, человеке и обществе Донейшн ❤ - https://monocler.ru/donation/ Пишем тексты, делаем переводы, размещаем статьи и лекции психологов, философов и ученых. Сотрудничество - @ultima_tuli
Каждый хочет, чтобы его жизнь была наполнена смыслом, но смысл — это непосредственный результат нарратива, который человек выстраивает сам.
Эмоции помогают нам успешно адаптироваться к окружающей среде. Для их формирования понадобились миллионы лет эволюции, и у каждой свои причины и функции. Мы силимся стереть ту часть спектра эмоций, из-за которой чувствуем себя неуютно, но лишь усугубляем проблему, и нам становится все хуже. Вместо столь желанного счастья нас с большей вероятностью ждет замкнутый круг негативных переживаний. В конце концов любое подавление имеет последствия, и как бы мы ни старались избегать определенных эмоций, наши нейрохимические механизмы доставят сигналы к месту назначения. Поэтому для того, чтобы обрести эмоциональное равновесие и в конечном итоге стать лучшей версией себя самих, нам придется пережить уныние, тревогу, злость, страх, вину и длинный перечень прочих неприятных эмоциональных состояний, которые помогут нам развиваться и идти дальше (Хесус Ларринага, 2024).
«Если внутренняя ситуация не осознается, она превращается во внешние события, подобные судьбе. То есть, если индивид остается неделимым, но не осознает свою собственную противоположность, таящуюся внутри него, мир неизбежно должен будет разыграть этот конфликт и расколоться на две половины, противостоящие друг другу».
«Но бессознательное есть природа, которая никогда не обманывает; только мы сами обманываем себя».
«Если удается успешно развивать функцию, которую я назвал трансцендентной, то дисгармония и разъединенность ослабевают, и тогда можно воспользоваться благоприятной стороной бессознательного. Тогда бессознательное оказывает нам всестороннюю поддержку и помощь, которую милосердная природа может излить на человека. Бессознательное обладает возможностями, которые закрыты для сознательного разума, так как в его распоряжении находятся все подпороговые (сублиминальные) психические содержания, все забытое и упущенное из виду и к тому же мудрость тысячелетий, которая запечатлена в его архетипических структурах».
«Неоткрытый путь в нас — нечто психически живое, что классическая китайская философия называет Дао, уподобляя водному потоку, который неумолимо движется к своей цели. Быть в Дао означает совершенство, целостность, исполненное предназначение, начало и цель, а также полное осуществление смысла земного бытия, от рождения присущего вещам. Личность — это Дао».
«Тем самым наше понятие «коллективного бессознательного» оказывается как бы европейским эквивалентом Buddhi, просветленного разума».
«То, что находится в равновесии — верно, то, что нарушает равновесие — неверно. Но если равновесие обретено, тогда то, что сохраняет его, неверно, а то, что нарушает – верно. Равновесие – это одновременно жизнь и смерть».
«Личность развивается в течение всей жизни человека из темных или даже вовсе не объяснимых задатков, и только наши дела покажут, кто мы есть. Мы как солнце, которое питает жизнь земли и производит всякого рода прекрасное, диковинное и дурное; мы как матери, которые носят во чреве еще неизведанное счастье и страдание. Мы не знаем наперед, какие дела и злодеяния, какая судьба, какое добро и какое зло содержатся в нас, и только осень покажет, что было зачато весною; лишь вечером станет ясно, что началось утром».
«Встреча двух людей — это встреча двух химических элементов. Реакция может и не произойти, но если произойдет — изменяются оба».
«Все отделены друг от друга тайнами, а через пропасти между людьми ведут обманчивые мосты мнений и иллюзий вместо прочного моста признания».
«Сама по себе жизнь ничего не означает до тех пор, пока не появляется человек, пытающийся истолковать её явления… Человек есть тот, кто завершает творение».
«Смысл моего существования — это тот вопрос, который задаёт мне жизнь. Или наоборот, я сам и есть этот вопрос, обращённый к миру. Не ответив на него, я останусь с чужими ответами, и это уже буду не я».
«Если иметь в виду главное, то психоневроз - это болезнь души, не нашедшей для себя смысла».
«Если ты пожираешь другие вещи и других людей, твоя жадность остается вечно неудовлетворенной, ибо она жаждет большего, самого ценного – она жаждет тебя».
«Это столкновение — первая проверка мужества на пути вглубь, испытание, которое отпугивает большинство людей, ибо встреча с самим собой принадлежит к числу в высшей степени неприятных вещей. Как правило, её удаётся избежать, проецируя всё негативное на внешний мир. Но если мы в состоянии увидеть собственную тень и вынести это знание о ней, тогда задача частично решена».
«Когда камень отполирован до блеска, он превращается в зеркало, и медведица может посмотреться в него. Это означает, что только принимая земные проблемы и страдания, человеческая душа может стать зеркалом, в котором божественные силы могут увидеть себя».
«Единственные достойные упоминания события в моей жизни — это те, в которых непреходящий мир прорывался в наш — преходящий».
Всегда ли мы верно определяем источник наших чувств? Как их интерпретация влияет на наше самочувствее и уровень стресса? И каким образом резистентность к стрессу связана с состоянием когнитивных функций и типом привязанности? Публикуем небольшой фрагмент книги Дэна Ариели «Время заблуждений».
https://monocler.ru/den-arieli-zabluzhdenie/
Любое путешествие подходит к концу. Любая борьба завершается. Любое свершение остается в прошлом. Но с чем остаемся мы? Писатель Артур Брукс на страницах The Atlantic поразмышлял о том, как часто мы представляем себе жизнь в виде путешествия героя, но забываем о последнем этапе: отпустить.
https://monocler.ru/monomif-i-preodolenie-poroga-vozvrasheniya/
P.S. Еще немного о мономифе и переходе от внешней борьбы и гонки свершений к встрече со своими внутренними демонами и принятию реальности «всех радостей и печалей, всех банальностей и вопиющих непристойностей жизни». Как видите, наш медитативный канал на этом пути.
«Даже такие первичные эмоции, как радость, печаль и страх, которые кажутся врожденными и автоматическими, на самом деле являются продуктом культуры».
Швейцарский психиатр Карл Густав Юнг считал, что человеческая психика включает в себя как личное, так и коллективное бессознательное – универсальный слой сознания, который наследуется как продукт человеческой эволюции. Оно содержит архетипы – универсально понимаемые паттерны или символы, разделяемые людьми разных культур и эпох. Архетипы действуют как психологические схемы, которые определяют, как мы воспринимаем окружающий нас мир, и представляют собой некий первообраз, выраженный в виде персоналии, обстоятельств или ситуации, который аккумулирует в себе общечеловеческий опыт: прохождения пути, сражения, охоты, победы, спасения, предательства, преодоления сложностей, козней вредителей и поддержки помощников и т.д.
Архетипы влияют на наше восприятие, поведение и эмоциональные реакции, а также выражаются в мифах, религиях, снах и других культурных явлениях. По мнению Юнга, универсальность и общечеловечность архетипов объясняет, почему так много географически изолированных цивилизаций в итоге включили похожие символы, темы и сюжеты в свое искусство и устные традиции.
Юнг выделял такие архетипы, как анима, анимус, персона, тень и самость, но не делал какой-то строгой систематизации. Позже её предложила Кэрол Пирсон, выделив 12 основных архетипов: Герой, Правитель, Родитель, Ребенок, Славный малый, Шут, Бунтарь, Мудрец, Гедонист, Творец, Искатель.
У каждого из этих типов свои характеристики, свойства, страхи, чаяния, теневые стороны, а также свой путь, который может воплощаться в жизненном сценарии каждого из нас. Его часто называют путешествием героя или мономифом.
«Возвращение героя», «воссоединение возлюбленных», «борьба с чудовищем», «опасное путешествие» — все эти сюжеты воспроизводятся в нашей жизни снова и снова, почти не изменяясь со временем. Как они влияют на наше восприятие реальности (и себя)? Какое отражение находят в кино, искусстве, моде и политике? Культуролог Юлия Милович-Шералиева, автор книги «Возвращение героя. Архетипические сюжеты, древние ритуалы и новые символы в популярной культуре», ищет ответы на эти вопросы. Мы выбрали главу, в которой она разбирается, как меняется архетип героя и его мономиф в зависимости от культуры и чем различаются мировоззрение и ценности героя восточной традиции («лунного»), ориентированного в большей степени на внутренний путь, и героя западной традиции («солярного»), ориентированного на внешнюю активность и завоевания.
https://monocler.ru/tip-kultury-i-arhetip-geroya/
P.S. Как-то скопом несколько материалов по Юнгу и архетипам прислали. Постараюсь еще что-нибудь подготовить и опубликовать, ибо Юнг - ванлав.
«Флоренс Клакхольм предложила антропологическую классификацию ценностных ориентации в отношении деятельности, включающую три категории: «бытие», «бытие-в-становлении» и «делание». В ориентации на «бытие» подчеркивается активность в отличие от цели. Суть в этом случае состоит в спонтанной естественной экспрессии личностной «естьности» (т.е. того, что «я есть»). Категория «бытия-в-становлении» так же, как и категория «бытия», предполагает акцент на том, что мы есть, а не на том, чего мы можем достичь. Но в ней, кроме того, важное место занимает понятие развития. Таким образом, «бытие-в-становлении» на первый план помещает активность определенного типа — направленную на развитие всех аспектов самости. Для «делания» значимы преимущественно достижения, оцениваемые по стандартам, внешним для действующего индивида...
Находящиеся в лоне своей культуры, мы безоговорочно принимаем благо и правильность продвижения вперед. Не так давно я проводил краткий отпуск в одиночестве на курорте Карибского побережья. Однажды вечером я читал, одновременно наблюдая за мальчишкой, помощником бармена, не делавшим ничего, а только лениво взиравшим на море, – я подумал о ящерице, которая греется на солнышке, лежа на теплом камне. Я сравнил его и себя, и почувствовал себя очень самодовольно, очень уютно. Он совершенно ничего не делал, зря тратил время. А я делал нечто полезное, читал, учился. Короче говоря, я продвигался вперед. Но тут какой-то внутренний бесенок задал мне ужасный вопрос: продвигаюсь вперед по отношению к чему? как? и (самое худшее) почему? Эти вопросы были — и остаются по сей день — весьма тревожными. Они необычайно ярко показали мне, как я, постоянно проецируя себя в будущее, «убаюкиваюсь», погружаюсь в некий сон наяву, исполненный иллюзии победы над смертью. Я не существую так, как существует ящерица, я готовлюсь, я становлюсь, я в пути. Джон Мейнар Кинес выражает это следующим образом.
«То, что 'целеустремленный' человек неизменно пытается обеспечить себе, есть не что иное, как призрачное и обманчивое бессмертие, бессмертие своих актов, достигаемое путем перенесения своего интереса к ним вперед во времени. Он любит не свою кошку, а ее котят, а на самом деле даже не котят, а лишь котят этих котят, но и не их… и так далее до бесконечности, до конца кошачьего племени».
«…Он чувствовал, что стоит лицом к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и не знал, что надо делать. Алексеи Александрович стоял лицом к лицу пред жизнью, пред возможностью любви в его жене к кому-нибудь, кроме него, и это-то казалось ему очень бестолковым и непонятным, потому что это была сама жизнь. Всю жизнь свою Алексеи Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее. Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и что там пучина. Пучина эта была — сама жизнь, мост — та искусственная жизнь, которую прожил Алексей Александрович».
А закончить сегодня хотелось бы моим любимым монологом астрофизика Карла Сагана, который посвящен фотографии нашей планеты, сделанной зондом «Вояджер-1» с рекордного расстояния для далекого 1990 года - "Pale Blue Dot" (все-таки 12 апреля):
«Говорят, астрономия прививает скромность и укрепляет характер. Наверное, нет лучшей демонстрации глупого человеческого зазнайства, чем эта отстранённая картина нашего крошечного мира».
«Каждый атом в вашем теле берёт своё начало во взорвавшейся звезде. И, возможно, атомы в вашей левой руке взяли своё начало в иной звезде, нежели атомы в правой руке. Это, действительно, самая поэтичная вещь, из тех что я знаю о физике: вы все звёздная пыль. Вас не было бы здесь, если бы звёзды не взорвались, потому что химические элементы — углерод, азот, кислород, железо, всё, что необходимо для эволюции и жизни, — не были созданы в начале времён. Они были синтезированы в ядерных печах звёзд, и единственная причина, почему они попали в ваше тело, это потому, что звёзды соизволили взорваться. Звёзды погибли, чтобы вы могли находиться здесь и сейчас».
P.S. Все мы немного дитя кинцуги, приближающееся к ваби-саби.
Читать полностью…
Метафоры вплетены в ткань языка и мышления и определяют то, как мы воспринимаем и формулируем абстрактные понятия, создавая концептуальную модель реальности, а значит, и отношение к ней. Спор — война или танец? Любовь — борьба, выбор или путь? От того, какую метафору мы выберем, будет зависеть, как мы будем проходить этот опыт, относиться к себе и Другому. Учитывая природу нашего метафорического мышления, стоит разобраться: какие коллективные концептуальные метафоры мы используем? Конструктивны они или деструктивны? Расширяют картину реальности или сужают ее? Объединяют нас или разделяют? Екатерина Тихонова перевела материал Aeon, посвященный этим вопросам.
«Лакофф и Джонсон иллюстрируют это следующим примером. В английском языке абстрактное понятие спора обычно метафорически структурируется через более конкретное понятие войны: мы говорим, что «выигрываем» или «проигрываем» спор; если мы считаем, что другая сторона говорит ерунду, то говорим, что ее аргументы «несостоятельны перед огнем критики» и мы видим «слабые стороны» в их позиции.
Новизна идеи Лакоффа и Джонсона заключается не в том, что они отмечают вездесущность метафорического языка, а в том, что они подчеркивают тот факт, что метафоры выходят за рамки обычного речевого сообщения, утверждая, что способы, к которым мы прибегаем в споре, частично опосредованы понятием войны. Чтобы убедиться в этом, они предлагают иную концептуальную метафору: СПОР — ЭТО ТАНЕЦ. Танцы, несомненно, являются более «совместным» предприятием, чем война, и тогда целью спора будет не «победа», а создание приемлемого конечного «продукта» или взаимодействия, которое устроит обе стороны. Динамика нашего мыслительного процесса в споре при таком подходе будет совсем иной. Этот мысленный эксперимент подчеркивает роль метафоры в создании реальности, а не только в ее мысленном представлении.
Таким образом, метафоры, похоже, обеспечивают основу того, как мы концептуализируем абстрактные понятия (и, следовательно, большую часть опыта). Однако для структурирования сложных понятий обычно требуется не одна, а несколько метафор. Возьмем, к примеру, понятие романтической любви. Распространенной концептуальной метафорой на многих языках будет что-то вроде «РОМАНТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ — ЭТО ПУТЬ». Обычно говорят, что отношения находятся «на перепутье», когда необходимо принять важное решение, или что люди «идут разными путями», когда они расстаются. Метафорические концептуализации сильно влияют на то, как мы ведем себя в реальных отношениях: без идеи о «перепутье» в отношениях кто-то, вероятно, и не задумался бы о необходимости серьёзного разговора с романтическим партнёром о статусе отношений.
Однако любовь, будучи важнейшим опытом в жизни человека, осмыслена как понятие через бесчисленное множество метафор. Еще один распространенный вариант, возможно, запечатленный в одноименном стихотворении Овидия, — это метафора «РОМАНТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ — ЭТО ВОЙНА». Часто можно встретить рассказ о том, что одна сторона «завоевывает» изначально нерасположенного партнера, или что кто-то «завоевал руку и сердце».
На вечный вопрос «Что такое любовь?» теория концептуальных метафор отвечает, что это набор метафор, которые используются для ее концептуализации. Две метафоры из этого набора: «ЛЮБОВЬ — ЭТО ПУТЬ» и «ЛЮБОВЬ — ЭТО ВОЙНА», — подчеркивают и создают разные грани понятия любви.
Любой человек, являющийся речевым субъектом, знает, что язык, который он использует, важен, и что существует сложная обратная связь между языком, на котором мы говорим, и нашими мыслями. Эмпирические исследования подтверждают эту догадку: опираясь на разные концептуальные метафоры, люди склонны принимать разные решения в одних и тех же условиях, что обоснованно указывает на то, что они являются носителями разных понятийных моделей реальности…»
И еще – пожалуй, ключевое:
«Метафоры войны встречаются повсеместно, и это многое говорит о нашей культуре».
Мысль о переплетенности жизни и смерти столь же стара, как письменная история. Всему на свете приходит конец – это одна из наиболее самоочевидных жизненных истин, так же как и то, что мы боимся этого конца и тем не менее должны жить с сознанием его неизбежности и своего страха перед ним. Стоики говорили, что смерть – самое важное событие жизни. Научиться хорошо жить – это значит научиться хорошо умирать, и наоборот, уметь хорошо умирать значит уметь хорошо жить. Известны слова Цицерона: "Смысл занятий философией – подготовка к смерти" и Сенеки: "Только тот человек воистину наслаждается жизнью, кто согласен и готов оставить ее". Ту же мысль выразил св. Августин: "Только перед лицом смерти по-настоящему рождается человек".
Невозможно оставить смерть умирающим. Биологическая граница между жизнью и смертью относительно четка, но психологически они переходят друг в друга. Смерть – это факт жизни; нам достаточно минуты размышления, чтобы понять: смерть – не просто последний момент жизни. "Уже рождаясь, мы находимся в процессе умирания; и в начале присутствует конец" (Манилий). Монтень в своем глубочайшем эссе о смерти вопрошает: "Почему вы боитесь своего последнего дня? Он приближает вас к смерти не больше, чем любой другой день вашей жизни. Не последний шаг создает усталость: он лишь обнаруживает ее".
Нетрудно (и весьма соблазнительно) было бы продолжить изложение глубокомысленных цитат о смерти. Практически каждый большой мыслитель думал и писал о смерти (как правило, в молодости или ближе к концу жизни); многие приходили к заключению, что смерть – неотъемлемая часть жизни, и, постоянно принимая ее в расчет, мы обогащаем жизнь, а отнюдь не обкрадываем ее. Физически смерть разрушает человека, но идея смерти спасает его.
Последняя мысль столь существенна, что ее стоит повторить: вещественность смерти разрушает человека, идея смерти спасает его. Но каков точный смысл этих слов? Как именно идея смерти спасает человека? И от чего спасает?
Короткий взгляд на центральную концепцию экзистенциальной философии может помочь прояснению. В 1926 году Мартин Хайдеггер изучал вопрос о том, от чего идея смерти уберегает человека, и у него состоялся важный инсайт: сознание предстоящей личной смерти побуждает нас к переходу на более высокий модус существования. Хайдеггер считал, что имеются два фундаментальных модуса существования в мире: 1) состояние забвения бытия, 2) состояние сознавания бытия.
Забвение бытия означает жизнь в мире вещей, погружение в жизненную рутину. Человек "снижен", поглощен "пустой болтовней", затерялся в "они". Он капитулировал перед повседневностью, перед заботами о том, "каковы" вещи.
С другой стороны, сознавая бытие, человек сосредоточен не на "как", а на "что " – не на свойствах и оценках вещей, а на том, что эти вещи есть, что они обладают бытием. Существовать в данном модусе, который часто называют "онтологическим" (от греческого онтос – существование), значит непрерывно сознавать бытие – не только мимолетность бытия, но и ответственность за свое бытие (о которой я буду говорить в главе 6). Лишь в онтологическом модусе существования человек соприкасается с собой как творением собственной самости и потому обладает властью изменить себя.
Обычно люди пребывают в первом модусе. Забвение бытия это повседневный способ существования. Хайдеггер называет его "неподлинным" – в нем мы не сознаем себя творцами собственной жизни и мира, мы "спасаемся бегством", "попадаем в ловушку" и становимся успокоенными; мы избегаем выбора, будучи "унесены в "никтовость". Перейдя же во второй модус (сознавания бытия), мы существуем подлинно (отсюда – частое использование термина "подлинность" в современной психологии). Мы становимся полностью самосознающими – сознающими себя одновременно как трансцендентное (детерминирующее) Эго и как эмпирическое (детерминированное) Эго; приемлющими свои возможности и ограничения; конфронтирующими с абсолютной свободой и небытием – и испытывающими тревогу перед их лицом …
«Экзистенциальная терапия», Ирвин Ялом
Взаимопомощь и человечность – вот в чем сила. И вчера, и сегодня, и завтра. Крепко обнимаю, берегите себя и близких 🤍
Читать полностью…
Бруно Беттельхейм — американский психолог и психиатр австрийско-еврейского происхождения, которому так же, как Виктору Франклу и Эдит Еве Эгер, довелось пройти через опыт концентрационных лагерей. Одна из его работ — книга «Просвещенное сердце. Автономия личности в тоталитарном обществе. Как остаться человеком в нечеловеческих условиях» — это не только ретроспективное исследование опыта пребывания в лагере, подробный анализ поведения человека в экстремальных ситуациях и механизмов, которые превращают человека в «жертву системы и шестеренку в машине уничтожения», но и попытка разобраться в сложной динамике отношений личности и среды, найти ответы на вопросы: в какой степени среда способна воздействовать на человека и формировать его и его жизнь; делает ли терапия человека свободным от условностей жизни, помогает ли при встрече с экстремальным опытом; можно ли использовать среду для формирования образа жизни и личности; как должна развиваться личность, чтобы быть автономной и способной менять среду к лучшему? Несмотря на то, что книга написана в 1960-м году и в ней чувствуются знаки времени (от бесконечного обращения к психоанализу как ключевому направлению психотерапии до примеров, далеких от сегодняшних реалий), основные мысли и посылы автора созвучны и сегодняшнему дню.
Выбрали фрагмент, где Беттельхейм размышляет о том, как массовое общество лишает нас автономности и почему время, в котором мы живем, требует от нас более развитого сознания и более глубокой цельности личности.
P.S. Еще немного об идентичности и проблеме интеграции личности. Прямиком из середины прошлого века. Можем оценить, далеко ли ушли
https://monocler.ru/avtonomnost-bettelhejm/
«Живи так, словно живешь уже во второй раз и при первой попытке испортил все, что только можно испортить» (Виктор Франкл).
С экзистенциальной точки зрения депрессия представляет собой определенную ценность, смысл которой заключается в том, чтобы не дать нам жить дальше так, как мы жили до сих пор, удержать от желания вести тот же образ жизни при тех же обстоятельствах (А. Лэнгле, «Дотянуться до жизни»).
Свобода только тогда воспринимается как благо, когда человек знает, чего он хочет и что он будет делать, став свободным. Ибо свобода, если человек не понимает, что с ней делать, "к чему" ее применить, сопровождается невыносимым ощущением пустоты и может превратиться в настоящую муку (так, свободное время, которое нечем занять, нередко приводит к "неврозу выходного дня" и "депрессии конца рабочей недели").Читать полностью…
Так или иначе, все авторы, работающие в русле постгуманизма, стремятся преодолеть иерархические отношения человека и мира, противостояние живого и неживого, природы и культуры, субъекта и объекта, чем снимают кантовский вопрос: «Что такое человек?» Однако постгуманизм немедленно его обновляет: а где границы человеческого, почему человек — исключительное существо и можно ли с этим что-то сделать?
«Самый главный урок, которому меня научила жизнь, таков: сущность моего бытия состоит в субъективном осознании, представляющем собой непрерывный процесс. Окончательно я не могу отождествить себя ни с какой-либо материей (например, с моим телом), ни с чем-либо, что я произвожу (моими словами на этих страницах), ни с каким-либо из моих свойств (мой интерес к другим), ни с моим прошлым, ни с моими планами на будущее, ни с моими сиюминутными мыслями, ни с какой-либо иной вещью. Короче говоря, я — не вещь, ничто (Игра слов: по-английски no thing (не вещь) и nothing (ничто) пишутся и произносятся почти одинаково. — Прим. переводчика.). Я — исключительно процесс моего бытия — например, процесс написания этих слов, — но я не содержание слов или идей, которые они выражают. Я — тот, кто осознает процесс письма, выбирает способы выражения мыслей, надеется на понимание, наслаждается возникновением мыслей и образов своих переживаний.
… Только столкнувшись со своим страхом небытия он смог пережить — непосредственно, а не на словах — непрерывность своего бытия, неосязаемого, но постоянно присутствующего Я, которое боится, упорствует и возникает из небытия. Это мимолетное понимание, к которому нелегко прийти. Никакие усилия «научить» этому не могут увенчаться успехом. Только через осознание смерти своего физического бытия человек может подняться к свободному воздуху жизни-процесса.
… В самом деле, он был здесь, потому что преодолел огромный раскол своей личной идентичности. С одной стороны, он был прикован к вещности, к атрибутам и достижениям. Он предавался на волю случая и неустанно пытался выстроить безопасное убежище из песка своих действий и их результатов. Оно казалось прочным, потому что покоилось на том, что видимо, осязаемо и сообщаемо. Но личность, основанная на объективации, на самом деле наиболее уязвима; однако именно эту модель личности Лоренс, как и большинство из нас, усвоил с раннего детства. С другой стороны этого огромного водораздела Лоренс открыл возможность подлинной свободы, свободы выражать свое бытие в любой момент, не волоча за собой тяжелый, неподвижный панцирь прошлого. Зная, кто мы, мы не нуждаемся в том, чтобы увидеть себя, потому что мы и есть сам процесс видения; мы не полагаемся на то, что сделали, потому что знаем, что были этим действием, но больше не являемся им. Это личность, которая подлинна в самом глубоком смысле. И, как еще обнаружил Лоренс, она снижает нашу уязвимость перед превратностями успеха и неудач, одобрения и неодобрения.
… Ларри обнаружил ничто, которое неизбежно присутствует в центре пережитого нами бытия. Ключевое слово здесь «пережитое», в прошедшем времени. Того, что было, больше нет, не существует. Только в процессе осознания мы выражаем свое существование. Только тогда, когда Ларри оставил попытки доказать, что он существует, он приобрел свободу быть. Он так и не заменил ничем свою прошлую идентичность; вместо этого он обнаружил, что та не нужна ему, если он по-настоящему субъективно переживает данный момент. Строчка Алана Уотса прекрасно суммирует опыт Ларри: “Там, где он ожидал встретить некую правду о себе, он нашел свободу, но принял ее просто за ничто”».
«Жизнь, полная, казалось бы, незначительных проблем, может оказаться хуже, чем день, полный агонии».
… Есть остроумное определение пространства и времени. Пространство – это то, что отличает предметы друг от друга, а время – то, что отличает предметы от самих себя. Восприятие изменений в себе возможно лишь во времени. Время это то, что дает восприятие отличий в самом себе, и не просто восприятие отличий, а вхождение с этими изменениями в отношения. Следующее высказывание Мераба Мамардашвили, возможно, трудно на слух, но оно имеет для нас, психотерапевтов, особый смысл:
Лишь будущее сохраняет прошлое,
и лишь хранимое прошлое
позволяет меняться (а не повторяться).
Если вчера что-то не ушло в бытие,
то не будет бытия сегодня.
И если мы сегодня не изменимся,
то ничто не сохранится.
- Тебе не нужны специальные часы, Зейде. – Посмотри, сколько часов есть в мире. Она показала на тень эвкалипта, которая своей длинной, направлением и прохладой говорила: «Девять утра», на красные листики граната, которые говорили: «Середина марта», на зуб, который качался у меня во рту и говорил: «Шесть лет», и на маленькие морщинки в углу ее глаз, которые разбегались с криками: «Сорок!»
- Видишь, Зейде, вот так ты весь внутри времени. А если у тебя будут часы, ты всегда будешь только рядом с ним.
«…В конце концов, сценой для глубинной психотерапевтической работы должен стать локус интрапсихического, конфронтация человека с самим собой, со своей собственной идентичностью, с тем миром, который он создал для себя. Но мы видели и то, как пациенты направляют наше внимание вовне, на их отношения с другими, на их отношения с нами, их психотерапевтами, а иногда и только на нас; мы видели, как они сопротивляются погружению внутрь себя, в центр себя, в свою субъективность.
Это сопротивление определяется не только нашей культурой. У каждого пациента есть смутное ощущение, что с того момента, как он погрузится внутрь себя, он уже никогда не сможет воспринимать знакомый мир вокруг себя таким же привычным и знакомым. Возможно, они интуитивно чувствуют, что занять трон субъективной автономии значит взвалить на себя жестокое бремя выбора, нести неумолимый груз вины за неиспользование собственного потенциала и всегда жить с неопределенностью, двусмысленностью и незавершенностью.
Кто не попытался бы увильнуть перед лицом всего этого? Вряд ли это такое предложение, от которого нельзя отказаться — буквально миллионы людей отказываются от него ежедневно и ежечасно. Но воспринимать это так значит воспринимать пристрастно и искаженно.
Когда мы приближаемся к нашему внутреннему центру, мы обнаруживаем, что очень долго жили под бременем ограниченного представления о том, кто и что мы есть. Мы позволили ввести себя в заблуждение оболочке из кожи. Мы думали, что оболочка нашего сознательного представления и есть тот, кто мы есть. Мы думали, что то, что мы видим, те объективные перегородки вокруг нас — перегородки, которые называются временем, местом, обстоятельствами, — на самом деле включают нас в себя <…>
Субъективное — это огромный океан. Стоит нам первый раз нырнуть в него или предпринять по нему первое робкое путешествие — подобное тому, что описано в этой книге — как мы, весьма вероятно, обнаружим, что наш знакомый мир подвергнут сомнению.
Я утверждаю следующее.
Первое. В действительности, мы не можем определить свою идентичность. Мы являемся существенно большим, чем то, что осознаем. Мы не знаем, как получить доступ к тому, что заложено в нас, или как это использовать.
Второе. Если мы сможем пересмотреть наше чувство идентичности и включить в него то, что не является осознанным или объективным (т. е. действительно включить в себя неизвестное и субъективное), мы сможем получить доступ к большей части нашего потенциала. Наша потребность отвергать незнакомое оставляет этот потенциал неизвестным и недоступным.
Третье. Всеобщая озабоченность нашего времени и нашей культуры объективным — это раковая опухоль, которая может уничтожить нас как вид и даже всю нашу планету. Сама по себе она не ядовита, но она растет, вторгаясь в другие, здоровые процессы, калеча и разрушая их.
Требование сделать все объективным (или ясным, что есть форма объективации) разрушает многое невыразимое и тонкое.
Предшествующие поколения верили в Бога, который знает все, включая то, что спрятано «в сердцах людей». Это означало, что нам не избежать ответственности за мысли и намерения, точно так же, как и за наши деяния. Освободившись от этой внешней ответственности, мы медлим брать на себя ответственность внутреннюю.
Четвертое. Отчаяние — самый часто встречающийся путь к выявлению нереализованного потенциала внутри нас. Его выявление ведет к ломке парадигм и другим творческим изменениям.
Возможно, угроза Армагеддона может ввергнуть нас в отчаяние, необходимое, чтобы переступить через наши предрассудки. Может быть, сделать это заставит нас только отчаяние, вызванное мировым катаклизмом. Произойдет ли это, когда еще будет что спасать?
Пятое. Полное осознание более глубокой, более всеобъемлющей, более фундаментальной роли субъективного означает установление совершенно новой парадигмы не только в психологии, но и в науке; не только в науке, но и в человеческом бытии; и, возможно, не только в человеческом бытии, но и в самом бытии».
«Я восстановила свою самооценку, переписав историю о том, кто я»: обозреватель Psyche Патрисия Олсен о том, как нарративная терапия помогла ей пересмотреть свой опыт и почему самооценка, опирающаяся на внешние факторы и истории, слишком хрупка. Мы подготовили перевод.
https://monocler.ru/narrativnaya-terapiya/
Синестезия, eigengrau, афантазия, отсутствие внутренней речи, цветные или черно-белые сны: профессор психологии Гэри Лупян рассказывает о фундаментальных различиях в восприятии, которые встречаются среди людей и активно исследуются учеными-когнитивистами, и размышляет, как эти различия могут менять наши представления о реальности, истине и человеческих отношениях.
https://monocler.ru/razlichiya-v-vospriyatii/
P.S. Немного от себя. Когда мы говорим о восприятии как психическом процессе, мы так или иначе касаемся вопроса работы сознания и отражательной функции психики. Но что мы отражаем и как? На уровне ощущений мы преобразуем входящую информацию о физических изменениях в среде (звуковые волны, световые излучения) в некое ощущение качества и интенсивности этих изменений; на уровне восприятия мы получаем целостную интегрированную картинку, но на основе нашего же предыдущего опыта, а не на основе неких универсальных моделей; на уровне мышления наше отражение подчиняется сформированным в процессе развития индивидуальным когнитивным схемам и искажениям; на уровне памяти, которая имеет свойство перестраиваться и подвергаться конфабуляциям, мы помним далеко не то, что было на самом деле; избирательность нашего внимания оставляет за своим фокусом кучу "ненужной" здесь и сейчас информации; на уровне межличностного восприятия стереотипизация и каузальная атрибуция тоже уводят нас от реальности. Можно, наверное, и дальше продолжать. В сухом остатке - большая фантазия о жизни и о том, как устроен мир.
И тем не менее. И всё же. Как мне кажется, самое прекрасное, что в нас есть, — это наши отчаянные попытки сквозь эти границы, кривые зеркала, замутненные очки, сломанные схемы прорваться в реальность другого, чтобы увидеть его. Зачем? Один из очевидных ответов — чтобы не так остро чувствовалось экзистенциальное одиночество, изоляцию. Но в этом ответе как будто есть дефицит и нехватка.
Почувствовать близость и связь? Кажется, это звучит лучше ❤️
«Забытая правда живет и направляет наши действия».
«Довольно парадоксальный факт: японская культура, которая на первый взгляд требует от своего народа совершенства, — родина сразу двух форм искусства, почитающих несовершенство. Во-первых, ваби-саби — древняя философия, выросшая из дзен, которая признает красоту не только несовершенного, но и мимолетного, незаконченного. Она позволяет всему сущему быть таким, каково оно есть, в том числе и людям. Быть совершенным благодаря своей неидеальности, а не вопреки ей. Мы же принимаем, что в природе все находится в состоянии постоянных изменений, и можем видеть красоту во всех четырех временах года; так и каждый этап человеческой жизни совершенен сам по себе и не нуждается в корректировке. Ваби-саби можно назвать совершенным (уж извините) противоядием от постоянных попыток все улучшить. Эта философия принимает естественную суть вещей, незавершенность, вмятины времени, сюжетные линии, выгравированные на лице в виде морщин. Во-вторых, японское искусство, воспевающее несовершенство, — кинцуги («золотой ремонт»). Это способ реставрации разбитой керамики, где вместо того, чтобы скрывать швы и разломы, части соединяются с использованием жидкого золота, привлекая внимание к трещинам. В результате создаются произведения искусства, напоминающие об уникальности изъянов и величии несовершенства».
… Какое отношение ко всему этому имеет смерть? Хайдеггер отдавал себе отчет, что просто благодаря раздумьям, стойкости и "скрежету зубовному" не перейти из состояния забвения бытия в более просветленное и беспокойное состояние сознавания бытия. Нужны какие-то неотвратимые и непоправимые обстоятельства, определенный "экстремальный" опыт, который "вытряхивает", "вырывает" человека из повседневного модуса существования в состояние сознавания бытия. В качестве такого опыта (Ясперс имел в виду то же самое, говоря о "пограничных", или "предельных" состояниях) смерть превосходит все остальное: смерть есть условие, дающее нам возможность жить подлинной жизнью.
У многих авторов встречается мысль, что отсутствие факта смерти так же притупляло бы нашу сензитивность, как отсутствие идеи смерти. Например, эта мысль присутствует в пьесе французского драматурга Жана Жироду "Амфитрион 38", где происходит беседа между бессмертными богами. Юпитер рассказывает Меркурию о том, что испытываешь, когда принимаешь земное обличье, чтобы любить смертную женщину:
"Она говорит маленькие словечки, от которых пропасть между нами становится огромной... Она говорит: 'Когда я была ребенком', или 'Когда я состарюсь', или 'Никогда в жизни'. Это терзает меня, Меркурий... Меркурий, мы лишены чего-то – может быть, остроты мимолетного, чувства смертности, этой сладостной печали обладания чем-то, что не сможешь удержать?".
"Честно вообрази себе, насколько менее терпима и более мучительна для человека была бы вечная жизнь, чем такая, какую я дал ему. Не имея возможности умереть, ты беспрестанно проклинал бы меня за то, что я лишил тебя смерти. Я намеренно добавил к ней немного горечи, чтобы ты, увидев удобства смерти, не ухватился за нее слишком рьяно и преждевременно. Дабы ты остался в среднем состоянии, которое мне нужно от тебя – не избегающим жизни и не устремляющимся к ней вновь в бегстве от смерти – я смешал в той и другой сладость с горечью".
Кризисная помощь
Друзья, надеюсь, вы и ваши близкие в порядке. Выкладываю здесь наш сборник материалов по кризисной помощи для специалистов и пострадавших https://pavlovapsy.notion.site/5c5de68efcf146ddb5fa17060e1cf367?pvs=4
В МЧС есть экстренная служба психологической помощи, довольно неплохая и кризисный телефон +7(495)9895050
Не рекомендую сейчас избыточно думскролить и смотреть видео и фото с места событий, лучше от этого никому не станет. Поберегите силы для помощи себе и другим. Обняла.
Ложное «Я», страсть к первенству, зависть, зависимость от чужой похвалы, высокомерие, эмоциональная холодность, неспособность к благодарности — это все о нарциссах. При этом за чувством всемогущества, надменностью, стремлением к совершенству и жаждой внимания, которые представляют собой нарциссические защиты, часто стоит обжигающий стыд от своего несовершенства, непереносимость уязвимости, чувство пустоты, тоска по истинному «Я», тревога, агрессия, боязнь быть отверженным, жажда близости и невозможность ее утолить, от которых нарцисс отворачивается и о которых ничего не хочет знать.
Клинический психолог Владислав Чубаров, отказываясь демонизировать нарциссов, в книге «Совершенство, которое мешает жить» (изд. «Альпина Паблишер») отмечает, что нарциссические переживания, организованные вокруг самооценки и ее поддержания за счет признания другими людьми наших заслуг, — нечто общечеловеческое, знакомое каждому из нас.
«Все мы порой страстно желаем поднять самооценку, оглядываемся на мнение других о себе, испытываем стыд за собственное несовершенство. Мало того, нарциссизм — это необходимая часть любой личности, он входит в наши «базовые настройки», без него не формируется психика, без него мы не смогли бы отстаивать свои границы и добиваться успеха. Мы все в раннем детстве проходили так называемую нарциссическую стадию — правда, не все, по разным причинам (о которых расскажем ниже), смогли из нее полностью выйти. В результате для кого-то нарциссические переживания — одни из главных. Среди нас много людей, характер которых организован вокруг проблем самооценки, а та, в свою очередь, базируется не на внутренних ценностях, а на оценках окружающих. Это и есть нарциссический характер, и его не стоит демонизировать».
«…Задача-максимум для нарциссичного человека — научиться переносить стыд и принимать собственную уязвимость. Для этого нужно обязательно идти навстречу непереносимому, но идти ровно такими шагами, которые будут раз за разом позволять выстоять перед стыдом».
«Говоря о том, что прекарность поражает «заботу о себе» как онтологическую возможность человека реализовывать проект самого себя, выбирать такой способ индивидуального существования, который соотносится с его аутентичностью, мы одновременно полагаем, что осуществляя «заботу о себе», человек конструирует, верифицирует и утверждает свое «Я», порождает его как целевую самобытную ценностно-смысловую систему.
Прекарное существование создает не просто новый тип адаптивного поведения человека, но конструирует принципиально новую по сравнению с традиционно представляемой модель личности — ее «текучую / прекарную идентичность».
Характеризуя ее как экзистенциальный феномен, прежде всего, отметим, что живущее в прекарных условиях поколение постепенно отказывается от необходимости рассматривать свое индивидуальное существование как исключительно собственную жизненную задачу.
Прекарный способ существования состоит в том, что человек частично или полностью снимает с себя ответственность за самоосуществление, делая его не целевым, а ситуативным экзистенциальным продуктом, и, как следствие, должен уживаться с последствиями утраты авторства собственной жизни, подчинения ее не собственным алгоритмам.
Отказ от построения долгосрочного проекта самого себя — это и есть то, что образует «текучего субъекта», нестабильную идентичность. В этих условиях ответственные действия в отношении самого себя частично подменяются псевдоактами с их суррогатами жизни.
Неопределенность расшатывает мотивацию к постановке долгосрочных стабильных целей, поскольку обстоятельства ее достижения мыслятся мало зависящими или даже вообще не зависящими от планов и индивидуальных усилий человека.
Жизнь утрачивает приветствуемую ранее «векторность» / цельность осуществления и приобретает характер множественных краткосрочных и временных проектов себя (своеобразного «спектрального Я», не во всех проявлениях соотносимого со своей аутентичностью).
Находясь в прекарном статусе, в ряде случаев личность вынуждена временно отождествляться с одним из своих ситуативных, временных Я, и тогда возникают специфические переживания вненаходимости по отношению к собственной жизни («в это время я не живу», «моя настоящая жизнь не здесь», «когда мне приходится заниматься этим, я как бы отключен от самого себя», «там я никакой, жизнь начинается только когда я ухожу оттуда»).
Таким образом, подвижные, быстро меняющиеся контексты существования, создаваемые неопределенностью, порождают фрагментацию личности, множественные, в том числе «невоплощенные» и «невоплотимые Я».
Фрагментарность же, являясь нарушением отношений человека с временем и с со-временностью своей жизни, сужает горизонты возможностей, ограничивает взаимодействие человека с будущим и, как следствие, с самим собой».
P.S. In a existential mood. Посмотрите/послушайте на досуге текст доклада о прекарности - чувстве хрупости, шаткости, незащищенности нашего бытия в нестабильной «текучей современности», которое сегодня активно исследуется в социологии и психологии.
https://psy.su/feed/11533/
Никаких запланированных публикаций у меня, конечно, нет по поводу сегодняшнего дня, но утром вспомнились две цитаты.
Первая — Марины Цветаевой. Небольшое напоминание тем, кто любит, открыт любви или ищет её:
«Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители».
«Реализованное путем переживания не может быть действительно уничтожено тем, что оно попадает в забвение... Прожитое бытие — это тоже вид бытия, и может быть, самый надежный. И все совершенное в течение жизни может рассматриваться с этой точки зрения как спасение возможного путем привнесения его в действительность. Пусть и прожитое останется навечно в целости и безопасности, спасенное от всякого дальнейшего посягательства времени. Разумеется, прошедшее время невозвратимо; но происшедшее в нем остается неприкосновенным и нерушимым» (Виктор Франкл).