dumai | Books

Telegram-канал dumai - Что читать

9048

Книжные обзоры, интересные статьи, новинки и старые книги, их авторы и владельцы. По вопросам сотрудничества @onlybars

Subscribe to a channel

Что читать

О Бруно Беттельхейме можно говорить бесконечно, мы уже неоднократно говорили о нем и вот прекрасный повод вернуться к нему вновь. Впервые на русском языке в печатном виде вышла его классическая работа «Просвещенное сердце». Она выпущена «Издательством редких книг» Кристины Потупчик. До этого несколько отдельных глав были опубликованы в журнале «Человек» около 30 лет назад.

Классик психоанализа, в жизни он был гораздо шире своего амплуа. Как проповедник «еврейской порнографии» (так нацисты именовали психоанализ) он оказался в Дахау, где продолжал оставаться психологом, наблюдая за поведением окружавших его заключенных и эсэсовцев и анализируя их душевное состояние.

В предисловии автор признается, что начал интересоваться феноменом немецких концентрационных лагерей задолго до того, как сам оказался их узником. «Когда же это случилось, я стал интенсивно изучать лагерь изнутри» и он стал одним из первых узников, кто проанализировал свой лагерный опыт. С самого первого дня пребывания в лагере Беттельхейм решил исследовать поведение людей в экстремальной ситуации, а поскольку ничего записывать было нельзя, он приучил себя заучивать впечатления и собственные мысли. Из совокупности впечатлений и их анализа и родилась книга.

Исследуя лагерь, Б.Беттельхейм рассуждает в целом о поведении человека в нештатной ситуации, вскрывает механизмы реализации этой ситуации и рассматривает на примере лагеря взаимоотношения личности и государства в условиях тоталитаризма. Согласно автору, человек, способный сохраниться в чрезвычайно ситуации морально, способен сохраниться и физически и наоборот.

Б.Беттельхем указывает, что для этого было необходимо. «Для выживания необходимо, невзирая ни на что, овладеть некоторой свободой действия и свободой мысли, пусть даже незначительной. Две свободы — действия и бездействия — наши самые глубинные духовные потребности, в то время как поглощение и выделение, умственная активность и отдых — наиболее глубинные физиологические потребности. Даже незначительная, символическая возможность действовать или не действовать, но по своей воле (причем к духу и к телу это относится в одинаковой мере) позволяла выжить мне и таким, как я».

Автор подробно рассматривает все формы изменения человека в условиях лагеря – какие виды принимает самоопределение  человека, как он приспосабливается к существующим условиям, как работают механизмы психологической защиты, эмоциональные связи, как выбираются «мишени для злости». Одним из первых Б.Беттельхейм на конкретных примерах рассмотрел связку «преследователь – жертва» и зафиксировал механизм взаимной демонизации в рамках этой связки. Проведя глубокий анализ генезиса и форм тоталитарного государства, Б.Беттельхейм продолжил дискуссию о тоталитаризме, начатую ученицей М.Хайдеггера, философом Ханной Арендт, заявив о «психологической притягательности тирании».

«Ясно, что чем менее мы парализованы страхом, - пишет Б.Беттельхейм, - тем больше уверены в самих себе, тем легче нам противостоять враждебному миру. И наоборот, чем меньше у нас сил, и если они к тому же не подкрепляются более уважением нашей семьи, защитой и спокойствием, которые мы черпаем в собственном доме, тем менее мы способны встретить лицом к лицу опасности окружающего мира…»

Важно заслугой Б.Беттельхейма стала его попытка понять, как стали возможны массовые убийства и что представляет собой психология массового убийцы. Не менее важны и рассуждения автора о роли страха, производимого концлагерями и траслируемого на ту часть населения, что оставалась за пределами лагеря. Таким образом, Б.Беттельхейм на много лет невольно предвосхитил не только эксперименты А.Бомбара по выживанию в чрезвычайных условиях, но и исследования, посвященные природе страха, как, например, работу Р.Салецл.

Читать полностью…

Что читать

Конец года. Подводим интеллектуальные итоги. Мой краткий список необходимых интеллектуальных книг, чтение коих помогает понять многое:

- Агамбен Д. Монашеские правила и форма жизни.
- Адорно Т. Негативная диалектика.
- Адорно Т. Философия новой музыки
- Барт Р. Как жить вместе.
- Бауман З, Леонидас Д. Моральная слепота.
- Бауман З. Текучая современность.
- Башляр Г. Поэтика пространства.
- Беньямин В. Девять работ.
- Беттельхейм Б. Просвещенное сердце.
- Беттельхейм Б. Пустая крепость. Детский аутизм и рождение «Я»
- Беттельхейм Б. О пользе волшебства. Смысл и значение волшебных сказок.
- Берджер Д. Зачем смотреть на животных.
- Бибихин В. Слово и событие.
- Бибихин В. Мир. Язык философии.
- Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть.
- Браун Д., Крамер И. Корпоративное племя. Чему антрополог может научить топ-менеджера.
- Брюкнер П. Парадокс любви.
- Брюкнер П. Вечная эйфория. Эссе о принудительном счастье.
- Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма.
- Верена Каст. Горевание. Фазы и возможности психологического процесса.
- Витгенштейн Л. Философские исследования.
- Гребер Д. Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда.
- Джекет Д. Зачем нам стыд?
- Зебальд В. Campo santo
- Зонтаг С. Болезнь как метафора.
- Зонтаг С. О фотографии.
- Канторович Э . Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии.
- Камю А. Бунтующий человек
- Карьер Ж., Эко У. Не надейтесь избавиться от книг.
- Кафка Ф. Письмо к отцу.
- Кемпински А. Экзистенциальная психиатрия.
- Киттлер Ф. Оптические медиа.
- Клод Леви Стросс, Дидье Эрибон. Издалека и вблизи.
- Клод Леви Стросс. Все мы каннибалы.
- Клод Леви стросс. Узнавать других.Антропология и проблемы современности.
- Кэмпбелл Д. Сила мифа.
- Латур Б. Где приземлиться?
- Леви П. Человек ли это?
- Леви П. Канувшие и спасённые.
- Левинас Э. Время и другой. Гуманизм другого человека.
- Ливайн М. Разбитые окна - разбитый бизнес. Как мельчайшие детали влияют на наши достижения
- Маклюэн М. Галактика Гутенберга.
- Мамардашвили М. Возможный человек.
- Мамардашвили М. Сознание и цивилизация.
- Мортон Т. Гиперобьекты. Философия и экология после конца мира.
- Пигров Т., Секацкий А. Бытие и возраст.
- Подорога В. Время чтения. Быстрое и медленное в эпоху массмедиа.
- Пятигорский А. Что такое политическая философия.
- Рашкофф Д. Корпорация жизнь. Как корпоративизм завоевал мир.
- Салецл Р. О страхе.
- Серр М. Девочка с пальчик
- Седакова О. Вещество человечности.
- Седакова О. Moralia.
- Сеннет Р. Плоть и камень. Тело и город в западной цивилизации.
- Сеннет Р. Мастер.
- Сохань И. Трансформация современной гастрономической культуры и тоталитет фастфуда.
- Стил К. Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь.
- Федье Ф. Мир спасёт красота.
- Феррарис М. Ты где? Онтология мобильного телефона
- Флорида Р. Кто твой город? Креативная экономика и выбор места жительства.
- Флюссер В. О положении вещей. Малая философия дизайна.
- Франкл В. Сказать жизни «Да».
- Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления.
- Хиз Д., Поттер Э. Бунт на продажу. Как контркультура создаёт новую культуру потребления.
- Хобсбаум Э. Разломанное время. Культура и общество в двадцатом веке.
- Хоркхаймер М., Адорно Т. Культурная индустрия.
- Хосе Ортега и Гассет. Размышления о Дон Кихоте.
- Эко У. От древа к лабиринту.
- Эко У. Поиски совершенного языка.
- Янкелевич В. Смерть.

Продолжение следует

Читать полностью…

Что читать

Журнал Rīgas Laiks (русское издание) издается четыре раза в год на русском языке с весны 2012 года в Риге. Это журнал интеллектуальных разговоров с философами, учеными, музыкантами, политиками, экономистами. Почти в каждом журнале есть статья или беседа с философом А.М.Пятигорским. Журнал имеет одну проблему, свойственную практически всем интеллектуальным, философским, серьезным аналитическим журналам наших дней (Логос, PrimeRussianmagazine, Неприкосновенный запас, Однако и т.д.) – сознательное нежелание видеть или бессознательное непонимание того, кто действительно является интеллектуалом и оригинальным мыслителем, а кто просто принадлежит к субкультурной, часто оппозиционной, и потому безусловно заслуживающей доверия, тусовке. Наделение представителей различных субкультур несвойственными им способностями к сложному осмыслению действительности исходит еще из советского восприятия любого собрания нонконформистов, как сообщества людей, способного сказать нечто большее, чем официальные лица. Именно поэтому среди очень серьезных собеседников Rīgas Laiks можно встретить беседы с заурядным актером Мамоновым, вышедшим в тираж политологом Павловским, скандалистом Куликом, приспосабливающихся под интеллектуалов и мыслителей, иллюстрации маргинальных, но признанных тусовкой, фотографов и художников типа Пивоварова, Мамонова или Михайлова. Встречаются статьи или комментарии «философа» К.Кобрина, который часто говорит сложно о простых вещах, отчего они кажутся откровением, а также многие эти рассуждения сводит к «немытой России», отчего они становятся общим местом и пошлостью. Это делает журнал неровным, добавляет к серьезным, глубоким мыслям и впечатлениям от прочитанного что-то несвойственное этому интеллектуальному пространству. Поэтому обычно, купив новый номер журнала, у первой же урны приходится вырывать из него всех упомянутых выше или подобных им персонажей, а также иллюстрации, после чего журнал можно и нужно читать, не отвлекаясь. В Москве его можно приобрести в книжной лавке на Покровке и в магазинах «Фаланстер» и «Циолковский», однако появляется издание в Москве нерегулярно. Сейчас вообще он недоступен в печатном варианте из за закрытых границ.Есть паблик ВКонтакте https://vk.com/rigaslaiks и Фейсбуке https://ru-ru.facebook.com/RigasLaiksRu/

Читать полностью…

Что читать

Каждый из нас наверняка замечал, что темпы приобретения книг часто обгоняют возможности их прочтения. Это заставляет нас страдать. Однако подобного рода антибибиотека, по мнению Нассима Николаса Талеба, тоже нужна. Талеб начинает свои размышления с анекдота о легендарной библиотеке итальянского писателя Умберто Эко, которая содержала 30000 томов. Действительно ли Эко прочел все эти книги?

Конечно же, нет. Библиотека Эко подстегивала его чувство интеллектуального голода и любопытства, постоянно напоминая ему обо всех тех вещах, которые он не знал. Так что растущая коллекция книг, которые вы еще не прочли, может сделать то же самое и для вас, пишет Талеб.

Частная библиотека – не довесок для поднятия самооценки, а инструмент для исследований. Прочитанные книги намного менее ценны, чем непрочитанные. В библиотеке должно быть столько неизвестного для вас, сколько могут позволить ваше финансовое состояние, ипотека и ужесточившийся рынок недвижимости.

По мере взросления вы будете накапливать все больше знаний и книг, непрочитанные книги на полках будут угрожающе взирать на вас, и со временем их будет все больше. В самом деле, чем больше вы знаете, тем длиннее ряды непрочитанных книг. Назовем это собрание непрочитанных книг антибиблиотекой.

Антибиблиотека – мощное напоминание о ваших ограничениях и колоссальном количестве вещей, которых вы не знаете или знаете наполовину. Или же, как может оказаться однажды, о которых вы имели полностью ошибочное мнение. Живя с этим напоминанием изо дня в день, вы потихоньку подталкиваете себя к некой интеллектуальной кротости, которая улучшает ваши способности к принятию решений и стимулирует познание.

«Люди ведь не носят с собой антирезюме, в которых сказано, чего они еще не изучили или не пережили (это дело их конкурентов), но было бы неплохо, если бы они их носили», – говорит Талеб.

Почему? Возможно, потому, что это общеизвестный психологический момент: именно самые некомпетентные люди больше всего уверены в своих способностях, а самые умные, как правило, исполнены сомнений. Также известно, что чем легче вы признаете, что чего-то не знаете, тем быстрее вы учитесь.

Так что, если вы покупаете слишком много книг или если ваш список книг, обязательных к прочтению, настолько длинный, что вам и трех жизней не хватит, чтобы все это прочесть, – перестаньте грызть себя. Все эти книги, которые вы не прочли, действительно являются признаком вашего невежества.
Но если вы осознаете объемы своего невежества, вы уже обогнали большинство людей.

Читать полностью…

Что читать

Сегодня поговорим о жутковатой теме – нацистских концентрационных лагерях в несколько непривычном ракурсе - как феномене социальной жизни и общественной мысли Европы середины прошлого столетия. Почва для возникновения «феномена Освенцима» (назовем его так), считающегося сублимацией концлагеря, как явления, начала готовиться сразу после окончания Первой Мировой войны.

Система концлагерей была выстроена так, что смерть, которая обычно представляется, как некое мгновение перехода из временной жизни в вечную, как отрицание жизни, оказалась внесена непосредственно в жизнь и существовала в ней продолжительное время. То есть человека, которого раньше убивали (или он умирал) один раз в конце жизни, теперь убивали на протяжении жизни. В результате жизнь и смерть становились неразделимы между собой, смерть теряла признак конца жизни. В этой ситуации человек переставал понимать, жив он или мертв, и если жив, то можно ли назвать жизнью то, что хуже смерти.

«Ретроспективное существование» (по выражению Э.Фромма), то есть существование, когда все лучшее, все похожее на жизнь, осталось в прошлом, а будущего нет, лишь подчеркивали «пребывание в смерти». Одним из следствий системы концлагерей становится равнодушие к смерти. Человек оказывался постоянно находящимся между жизнью и смертью – он не имел сил и желания покончить с собой, но и не имел возможности жить. Возникала неизвестная ранее новая, «третья», пограничная форма существования, формировавшая новый тип человека, которого больше интересовало не «что произойдет», а «как произойдет». То есть боялись не смерти, а умирания и его форм.

Люди, немощные телом, но имевшие любую духовную опору, лучше переносили лагерную жизнь и чаще оставались в живых, чем физически сильные натуры. Скептики-интеллектуалы оказывались в Освенциме в ужасном состоянии. Разум, интеллект, образованность, начитанность, то есть то, что прежде составляло фундамент и стержень жизни, теперь превратилось в главного врага заключенного, становилось одним из ключевых факторов, ведущих человека к гибели.

Когда реальная смерть наступала, человек лишался последнего права – права оставить свой след, память о себе в этом мире. Еще при жизни в лагере человек лишался самоидентификации, имени, стереотипов поведения, способности мыслить, а после смерти превращался в пепел, не оставляя после себя даже могилы. В результате, Освенцим, по мнению Х.Арендт, впервые в истории предъявил миру парадоксальный «опыт несуществования», когда человек оказывался не нужен даже самому себе.

Провозгласив устами Ф.Ницше «смерть Бога», то есть абсолютного блага, Европа столкнулась в форме Освенцима с явлением Абсолютного Зла. Зла, которому нечего было противопоставить. В связи с этим после войны общественное сознание Европы столкнулась с неразрешимой задачей. Опыт религиозной оценки такого рода событий был к середине ХХ столетия утрачен, а описать и постичь произошедшее в обычных категориях оказалось невозможно, ибо то, что произошло, находилось за пределами любой рациональности и рассудительности, за границами любой науки. Поэтому данный феномен не понят и не осмыслен до сих пор.

Освенцим стал той чертой, перейдя которую, Европа изменилась навсегда. Исчезнув, «концентрационный мир», поставил перед европейским сознанием несколько вопросов, актуальных и сегодня. Первый сформулировал Т.Адорно, считавший, что Освенцим есть факт тотальной культурной катастрофы Запада. Он спрашивал, можно ли после Освенцима жить дальше? Ответ на этот вопрос давал С.Беккет, персонажи которого после Освенцима не столько «живут», сколько «выживают», словно на настоящую жизнь у них под гнетом памяти уже не хватает сил. Еще один вопрос - неужели нельзя было предвидеть этого? Кафка предвидел, но кто обратил на него внимание? И вопрос – если все тогда согласились с Освенцимом, значит ли это, что и я согласился бы? Попытку ответить на этот вопрос мы видим в конфликте поколений в 1960-е.

На эту тему не так много серьезных книг (П.Леви, Ж.Амери, Э.Фромм), но одна из лучших это «Просвещенное сердце» психолога Бруно Беттельхейма. Она есть в сети.

Читать полностью…

Что читать

Хотелось бы поздравить всех с Новым годом. Пусть ваш следующий год будет лучше, чем этот, хотя, скорее всего, нас всех ждёт очень непростое время. Но это не страшно. Испытания всегда предлагают выбор - закончить или продолжить, уйти или остаться - и нормальный, «наш» человек, придя в состояние покоя, очень быстро начинает скучать по тому времени, когда был выбор. В окончательном решении всегда есть какая-то эсхатологичность, решенный окончательно вопрос есть зародыш конца мира, который наступит, когда решатся все вопросы или станет ясно, что нет ни одного правильного ответа на них. Поэтому да здравствует недосказанность, без которой нет ни Фауста, ни Онегина, ни «Мертвых душ», ни нашей живой души в целом!

Кроме того, жизнь стоит затруднять и усложнять вполне сознательно, иногда нам, умным людям, скучно жить именно потому, что не хватает сложности, переживаний, дополнительных цветов, полутонов. Мы киснем и протухаем в благостной, кисельной, выцветшей благодати, к которой сегодня стремится большинство и куда нас тащат окружающие, и никак не можем понять, что же это такое - все, наконец-то, хорошо, но почему же так скверно?

Нам хочется страдать страданиями других над старой книгой, любить безответно, нестись, чувствуя, как между ушей коня дует ветер рая, ворваться к кому-нибудь во главе мятежной толпы и «покончить со всем этим» раз и навсегда, чтобы потом… нет, не успокоиться, а опять искать страданий и трудностей. Всякая дорога из Иерусалима должна быть дорогой в Иерусалим – сказано давно, но точно. Однако и увлекаться теми самыми полутонами не стоит: умный человек отличается от глупца тем, что первый видит полутона, а второй не видит ничего, кроме полутонов.

Поэтому хочется пожелать всем тревог и трудностей – это наждак, который счищает ржавчину с сердца. Пожелать не уронить того, что дано с неба. Пожелать чувства вины, что не все сделано, а то, что сделано, далеко от совершенства. Ведь если нет чувства вины - нечего ждать перемен.

С Новым Годом!

Читать полностью…

Что читать

Смерть тема необъятная и говорить о ней можно долго, чего не позволяют рамки данного формата. Но некоторые заметки, предваряющие книгу на эту тему, сделать можно. Весь человеческий опыт показывает, что «общей смерти», «смерти вообще» не существует, она всегда адресна, индивидуальна, причем этот адрес никогда не совпадает с твоим, он всегда чей-то еще. Легко представить чужую смерть, но свою представить невозможно, хотя ее нельзя миновать. Толстой очень точно показал это состояние «непредставимости» в «Смерти Ивана Ильича».

Возникает парадокс – смерти нельзя избежать, но она противоестественна, ее не должно быть. На этом парадоксе строится все сопротивление человека смерти, конфликт человека со смертью является основной витальной силой.
Вера, часто неосознанная, в личное бессмертие живет в каждом человеке, что было зафиксировано как христианской традицией, так и психоанализом. Эта вера проистекает не столько из инстинктивного стремления уцепиться за жизнь, сколько из той самой онтологической непредставимости смерти для живого человека.Человек умирает, но остальное живое просто кончается и в этом в том числе ключевая разница между человеком и животным.

Если проанализировать причины страха смерти, то окажется, что нас больше интересует не что произойдет, а как произойдет. То есть мы боимся не смерти, а умирания и его форм. Смерть подводит итог жизни человека и определяет, кем он был, устанавливает смысл, «участвует в жизни», по выражению М.Мамардашвили. Ценность смерти в том, что она служит примером, завершает время и открывает вечность. Ощущение неизбежности смерти приводит большинство людей к мысли о необходимости что-то исправить. В обычной жизни главное и неглавное, важно и неважное перемешаны, но в преддверии смерти отбрасывается все случайное и остается то, что представляется человеку не только самым важным, но и оправдывающим его перед лицом смерти.
Достойная смерть может оправдать недостойную жизнь и наоборот – недостойная смерть накладывает печать на всю прожитую человеком жизнь, вызывает в сознании (особенно религиозном) множество вопросов об истинном образе и уровне жизни человека.

Смерть задает масштаб жизни, погребальный ритуал и надгробный монумент становятся сублимацией памяти о человеке.
Тело, оставшееся после смерти, является самым наглядным свидетельством о смерти, ее причинах, оно предусматривает локус погребения (могилу), которая надолго остается наиболее выразительным знаком ухода, имеющим многоуровневую семантику. Ритуал прощания и погребения формирует посмертное состояние человека и его тела, именно ритуал создает из тела семиотический объект и устанавливает с ним внешнее взаимодействие. С этой точки зрения тело человека продолжает находиться в контакте с окружающими и длить посмертное бытие человека, которое теперь заключено только в теле.

Именно это бытие возможно именовать смертью. Пропущенное через ритуал, данное бытие приобретает форму смерти и воспринимается как смерть. Не случайно в повседневной жизни осознание смерти человека обычно происходит не сразу, а проявляется постепенно именно в ходе ритуала и достигает апофеоза после его окончания (как в «Старосветских помещиках» Гоголя).

Теперь, мы надеемся, вам будет легче прочесть классическую работу Роберта Герца «Смерть и правая рука» (М., 2019), дающую очень много для понимания природы смерти.

Читать полностью…

Что читать

Можно ли говорить сегодня о вере, о вечности, о любви так, чтобы это не казалось пошлым, ходульным, банальным, вычурным и неестественным? Наверное, если не вздыхать, не пошлить, не добавлять соли к тому, что уже посолено и не отнимать сладости у сладкого. Если не пытаться объяснить одну необъясненную категорию с помощью другой, еще более необъясненной. Попробовать отказаться от стандартов, почерпнутых из благочестивой литературы, похожей на гербарий – храниться будет вечно, но зачем? Неужели такая сухая вечность лучше чем цветущая сиюминутность? Ведь хорошо, когда что-то так быстротечно, как цветы, ибо быстротечность это интонация красоты.

Что же такое вера? Это возможность. Когда, по Канту, «30 талеров возможных не меньше 30 талеров реальных», то есть когда будущее неотделимо от настоящего, когда важна уже имеющаяся сущность. Разумеется, есть люди, которым важна не сущность, а присутствие, но все таки лучше, когда ощущение вещи опережает вещь, то есть когда есть вера.
Когда вера отменяет смерть – возникает Христианство. Сегодня принято его бояться, а оттого и насмехаться над ним – смех развенчивает, делает страшное нестрашным, легким. Засмеялся – и не надо понимать. Эта боязнь понятна - слишком велика разница между ним и нами, между их верой-любовью и нашей верой-доверием. Масштаб всегда страшит, а заурядность привычна и безопасна. Не хочется думать, что в этом мире все изначально прекрасно и гармонично – у нас есть разум и совесть, чтобы мы знали, как в этом мире жить, мы сыты и одеты и имеем сотни поводов для радости потому что сами все портим и не хотим сознаться в этом.

Отсюда же и отношение к людям. Если верить, что весь мир стремится к энтропии, то немудрено, что все вокруг против нас и «сначала было плохо, а потом все хуже и хуже». Ругань, попреки, претензии… Но ведь вполне возможно, что злоба, ворчанье или странности, на которые мы жалуемся, - это просто попытка открыть нам глаза. Даже если мы знаем порок, мы знаем его мало. Вы скажете: «Да, я вчера погорячился», - а другим ясно, что вы вообще злой. Вы скажете: «Что-то я перепил», - а другим ясно, что вы вообще пьяница. Взгляд свыше отличается от нашего тем, что он (Он) видит всех, а мы - всех минус один. «Мы недоумки, забавляющиеся выпивкой, распутством и успехом, когда нам уготована великая ирадость. Так возится в луже ребенок, не представляя себе, что мать или отец хотят повезти его к морю. Нам не трудно, нам слишком легко угодить».

Вера (любовь) позволяет слышать то, что не высказано, видеть то, что не показано, понимать то, что не явлено до конца. Флобер некогда заметил: «Как зримы эти дороги Испании, нигде не описанные Сервантесом». Нередко самые лучшие слова те, что еще не высказаны, самая глубокая любовь та, что не выразила себя ничем, кроме взгляда. Ведь то, что меня видит, что-то от меня ждет. Нужно только отозваться. Стремление к совершенству само собой истребляет частности, в любви все становится слаженным и гармоничным, возникает полнота. В любви можно участвовать или целиком или не участвовать вообще – иначе выйдет не «что-то», а «ничто».

То самое ничто, что сегодня, в отсутствие любви и веры, наполняет миллионы душ. Это самое ничто очень сильно, достаточно сильно, чтобы украсть лучшие годы человека, отдать их не услаждающим грехам, а унылому заблуждению бессодержательной мысли. Ничто отдает эти годы на утоление слабого любопытства, отдает их постукиванию пальцами, притоптыванию каблуками, насвистыванию опротивевших ничтожных мелодий. Ничто отдает их длинным, туманным лабиринтам мечтаний, лишенных даже страсти или гордости, которые могли бы украсить их, причем, окунувшись однажды в эти мечтания, слабый человек уже не может стряхнуть их с себя».

Для того, чтобы понять свою веру (а она, по Чехову, "хоть какая-то" есть у каждого), как и свою любовь, стоит взять сборник эссе Клайва С.Льюиса (Тюмень., 2016). Ощущение диалога не проходит на протяжении всей книги, а великолепный, в чем-то страстный язык, не дает отвлекаться.

Читать полностью…

Что читать

В 2003 году на Западе вышла книга Г.Хайнзона, которая может помочь понять очень многие мировые политические и общественные процессы.

Называется она «Сыновья и мировое господство: роль террора в подъёме и падении наций» (Sohne und Weltmacht: Terrorism, Aufstieg und Fall der Nationen). Она давно стала бестселлером, но на русский до сих пор не переведена.

Автор – специалист по истории цивилизаций, профессор Бременского университета, социолог, экономист.
К террору (какая, казалось бы, засаленная, СМИшная тема) он подходит с совершенно неожиданной стороны.

Он объясняет причины терроризма «злокачественным демографическим приоритетом молодёжи» и пользуется следующей методикой – сравнивает количество мужчин в социуме возрастом 40-44 лет с мальчиками возрастом до 4 лет.

Старение социума начинается тогда, когда на каждые 100 мужчин в возрасте 40-44 лет приходится меньше, чем 80 мальчиков в возрасте до 4 лет. В Германии, например, это соотношение равно 100/50, а в секторе Газа 100/464, Афганистане 100 /403, Ираке 100/351 и т.д. Насилие растет в тех обществах, где юноши от 15 до 29 лет составляют больше 30% от общего населения.

При этом важно, что причины насилия несущественны – оно возникает по определению. То есть насилие во имя насилия.

Сейчас в мире 67 стран с приоритетом молодёжи и в 60 из них либо геноцид, либо гражданская война. Автор считает, что помочь этим странам преодолеть войны, террор и насилие, используя экономическую и гуманитарную помощь не только невозможно. Это даже вредно - в некоторых случаях эта помощь и является причиной насилия, так как помощь (то есть когда не нужно заботиться о пропитании) стимулирует рождаемость.

Опасность усугубляется тем, что насилия возникает больше не в бедных, а богатых странах. Огромное количество молодежи сыто, но не востребовано и эта молодежь начинает протестовать. И этой молодежи все больше. Только за последние 100 лет население в мусульманском мире выросло со 150 миллионов до 1200 миллионов человек (прирост более 800%), в то время как в Китае прирост составил только 300%.

Между 1988 и 2002 годами в развивающихся странах родились 900 миллионов мальчиков мужского пола. К концу жизни нынешнего поколения в Афганистане будет столько же юношей моложе 20 лет, сколько во Франции и Германии, вместе взятых. К этому можно прибавить и то, что в той же Германии 52% из возрастной группы 18-32 хотят уехать, а их место занимают молодые мигранты.

Этим же механизмом Хайнзон объясняет и многие исторические события. Например, в XVI веке Португалия и Испания начали завоёвывать мир именно потому, что в этот период в семьях отмечалось внезапное увеличение числа детей. Коэффициент рождаемости повысился от 2-3 детей в семье до 6-7 детей, после того как в 1484 году указом Папы было объявлено, что искусственное ограничение рождаемости наказуемо смертью.

В результате средний возраст населения, составлявший 28-30 лет в 1350 году, снизился до 15 лет в 1493 году. Теперь в семьях было слишком много мальчиков, не знавших, к чему приложить свои силы, и многие предпочли стать колонизаторами и завоевателями. 95% конкистадоров (в Испании их называли «secundones» — вторые сыновья) были очень молоды. Поэтому и сегодня исламизм создан не исламом, а молодыми мусульманами.

По теме психологии и феноменологии террора написано много, но читать большую часть написанного невозможно - это аналитика в духе колонки "Мнения" газеты "Известия". По настоящему интересных, глубоких работ немного. Хайнзон – одна из них. И завтра будет представлена еще одна.

Читать полностью…

Что читать

«Простота языка заслуживает не только уважения, но и почитания. Библия начинается с предложения, которое мог бы написать любой четырнадцатилетний подросток: "В начале Бог сотворил небо и землю"».

Как создать узнаваемую манеру письма:

https://bit.ly/2PQp5wJ

Читать полностью…

Что читать

Сегодня можно наблюдать огромную популярность книг по психологии/психиатрии. Среди них на одном из первых мест находится книга Виктора Франкла «Психолог в концлагере». Бывший заключенный концлагерей Освенцим, Кауферинг III, Терезиенштадт и Тюркхайм, Франкл сумел на примере своего трагического опыта описать возможность сохранения и обретения смысла жизни даже в лагере, что оказалось очень актуальным для сегодняшних дней. Мы хоть и не в лагере, но тем не менее современные механизмы подавления личности, оказывается, очень схожи с теми. Данная работа стала фундаментом целого направления в психиатрии под названием «экзистенциальная терапия».

На этой книжке принято останавливаться, что отражает очень распространенную тенденцию – из всего массива литературы по той или иной теме/направлению выбирают одну – две книги, к которым сводится вся история (литература, психология, медицина, социология, философия etc). Однако концентрационные лагеря нацизма породили целый ряд работ, которые не менее актуальны и современны, чем работа В.Франкла. Это книги и статьи бывшего заключенного Освенцима, итальянского поэта, эссеиста и прозаика Примо Леви «Человек ли это?» и «Канувшие и спасенные», бывшего заключенного Бухенвальда Эрнста Федерна «Террор как система. Бухенвальд как он был» (на русском языке не издана) – в ней Федерн нашел наглядное подтверждение двух важных психоаналитических гипотез: при сильном психическом напряжении человек регрессирует и развивает в себе инфантильные механизмы защиты.

Также это книга бывшего узника Освенцима Э.А. Коэна «Человеческие привычки в концентрационном лагере» (на русском не издавалась), бывшего заключенного лагерей Буно-Моновиц, Бухенвальд и Берген-Бельзен Жана Амери «По ту сторону преступления и наказания. Попытки одоленного одолеть». Амери пугала все более распространяющаяся в науке тенденция к сопоставлению в базовых позициях человека и животного, так как именно на этом сопоставлении во многом строилась нацистская машина уничтожения. Также это известная некоторым работа бывшего узника Дахау, психолога Б.Беттельхейма «Просвещенное сердце» и, наконец, книга бывшего заключенного франкистского концентрационного лагеря, польского психолога, психиатра и философа Антония Кемпинского «Освенцимские рефлексии».

Главной заслугой Кемпинского стало выявление особого состояния узника лагеря после освобождения. Это состояние исследователь назвал «КЛ-синдром (синдром концлагеря)» или «постлагерной болезнью. «бывшие узники, в общем, очень чувствительны к аутентичности контактов с людьми; они лучше всего чувствуют себя среди своих, так как только с ними у них есть общий язык; к другим людям они питают определенное недоверие». Наконец, это работа бывшей узницы Освенцима Анны Павельчинской «Ценности и насилие в Аушвице» (на русском не издавалась), посвященная базовым основам существования узников концентрационных лагерей.

Для склонных к литературному осмыслению травматического опыта есть книги писателей, бывших узников С.Посмыш («Знаю палачей из Бельзена»), Т.Боровского («Прощание с Марией» и «Каменный мир»), С.Шмаглевской («Дым над Биркенау»), Э.Визеля («Ночь») и, наконец, роман «Без судьбы» И.Кертеса, единственного на сегодняшний день венгерского лауреата Нобелевской премии по литературе. Эти книги было бы полезно прочесть каждому, кто хотел бы разобраться во многих процессах, происходящих сегодня, так как большинство факторов, которые привели к созданию концентрационных лагерей, никуда не делись и сегодня, просто поменялись внешне, а значит создание структур, занимающихся тотальным расчеловечиванием это просто вопрос времени. Но не будем о грустном…

Читать полностью…

Что читать

На выходных – необычные книжки. А именно – «Буратино» в переложении А.Толстого. - Эка невидаль, - скажет любой человек, - и что здесь необычного?Необычного много. Мало кто знает, что сказка о деревянном человечке Пиноккио, написанная Коллоди и вольно переложенная в «Буратино» А.Толстым, много десятилетий истолковывалась самым неожиданным образом.

В 1942 году итальянский литературовед П.Баржделлини прочел эту книгу, как … аллегорию жизни Христа. Пиноккио сын плотника, каждый образ человека и животного, каждый предмет и ситуация в истории Пиноккио имеют свою аналогию в Евангелии, и наоборот: крещение (старик в ночном колпаке выливает таз воды на голову Пиноккио), тайная вечеря (в таверне «Красный рак»), Ирод как владелец кукольного театра Манджофоко (пожиратель огня) и даже сделанный из хлебного мякиша колпак Пиноккио связывается с причастием. Эта точка зрения получила как истовых сторонников, так и яростных противников.

Не меньше различных автобиографических и культурологических слоев вскрывается в «Буратино» А.Толстого. Сегодня литературоведы уже не сомневаются в том, что детская сказка о Буратино Толстого на самом деле фельетон о литературной жизни и быте 1920-х годов, в котором Толстой выразил личные пристрастия и антипатии. Одним из центров сказки у Толстого становится Пьеро, за которым скрыт Александр Блок. Пьеро - лирический поэт, имеющий отношения с актрисой Мальвиной, бежавшей из театра - это намёк на драматические отношения Блока с актрисой МХТ Андреевой, уходившей из театра и возвращавшейся. Пьеро пишет стихи о «тенях на стене» - это устойчивый образ поэзии Блока да и все стихи Пьеро довольно точно пародируют стиль и приемы Блока. Знаменитый палиндром А.Фета «А роза упала на лапу Азора» отсылает нас к драме А.Блока «Роза и Крест», где есть героиня Изора в розовом саду. Кстати, наперсницу Изоры в «Розе и Кресте» зовут так же, как лису в сказке Толстого, - Алисой.

Театр Карабаса Барабаса это откровенная пародия на Мейерхольда с его теорией актера-сверхмарионетки. В «Буратино» можно найти отсылки и к Белому, и к Брюсову, к «Сатирикону», Метерлинку, оккультным увлечениям начала века и т.д. Не случайно первоначально Толстой хотел назвать свою сказку «романом для детей и взрослых» - искушенные люди того времени с легкостью прочитывали второй план сказки, в то время как детям доставались лишь очевидности.

Но есть в сказке и реалии, современные ее времени написания. Стихи Пьеро: «Будем жить все лето мы на кочке этой. Ах, - в уединении, всем на удивление…» это «привет» Толстого эмиграции, которую он очень хорошо знал и не очень жаловал, даже будучи в Париже, отчего получил прозвище «Нотр хам де Пари». Вполне возможно, что переименование Пиноккио (кедровый орешек) в Буратино (марионетка, кукла), которая пытается вырваться из театра Карабаса Барабаса есть намек Толстого на самого себя или в целом на писательский круг того времени. Круг, который именно в момент возникновения «Буратино» (вторая половина 1930-х годов) из сообщества свободных творческих людей окончательно превращается в сервильную обслугу власти. Здесь же логичен и образ Дуремара, как карикатура на служилого интеллигента, образованного, но легко продающегося тем, у кого власть и деньги (ср. Васисуалия Лоханкина в «Золотом Теленке»).

Отсюда логически вытекает и пропагандистский пафос 1930-х годов - описание Страны Дураков строится как карикатура на западный мир: тощие голодные собаки, коровы, куры, а «свирепые бульдоги», охраняют покой «сытых котов в золотых очках, под руку с кошками в чепчиках». Власти Страны Дураков защищают «богатеньких и почтенненьких» и обижают бедных и слабых.

Вот так неожиданно для нас раскрываются привычные с детства вещи. Очевидно, общественное сознание ощущает эту многоплановость произведения, его скрытые смыслы и аллегории, не проявленные до конца.

Читать полностью…

Что читать

Сегодня День Победы.

С каждым годом этот день все больше опошляется. На улицах мигранты торгуют маскарадными пилотками и фальшивыми знаменами, на машинах копеечные наклейки «Спасибо деду за победу», «На Берлин», на разных местах тел и зданий георгиевские ленты. Во всем видно ленивое желание праздновать Победу и абсолютная неспособность это сделать. Духовное и эстетическое достояние Победы переходит на наших глазах в неоспоримую собственность массовой культуры. Победа уменьшается до размеров исторического эпизода, который быстро всасывается прошлым, уходит сквозь пальцы.

Но флажки и пилотки это не просто пошлость. Это игры в то, во что играть нельзя. В церковной традиции сколько бы с оригинала чудотворной иконы ни списали копий, от каждой из них все равно может быть чудо. Копия в этом чуде равна оригиналу. Так же в каждой пилотке – частица памяти, отблеск трагедии, зачем же надевать ее, если не готов идти воевать и погибнуть? Зачем придавать китчу трагическое, историческое измерение, которое он не вместит?

С помощью пилоток, флажков и гимнастерок, которые потом лежат в урнах и просто на земле, Победа становится на уровень потребительского блага и ее предназначение в этом качестве только одно. Быть израсходованной, потребленной, так же, как и прочие блага массовой культуры. Из Победы ухитряются извлечь развлечение, становится нормальной мысль о том, что Победа может быть таким же шоу, как Камеди-клаб. Подлинная Победа заменяется целлулоидной развлекательной версией, которую она не переживет.

В чем проблема этой версии? В ней Победа зависит не от объективных исторических причин, а от стихийных реакций потребителей, склонных к упрощениям и отсутствию рефлексии. Победа утрачивает уникальность и выпускается массовым тиражом для всех, теряя свое важнейшее свойство - вести за собой сквозь десятилетия туда, на ступени Рейхстага, к каждому из тех, кто погиб и кто выжил. Кстати, вы никогда не думали, что такое гибель на ступенях Рейхстага 30-го апреля 1945-го? За день-два до Победы, когда все предопределено, когда позади четыре года, когда «еще немного, еще чуть-чуть»…Невозможно представить.

Пилотки и знамена сегодняшних дней это валюта, на которую культурное мещанство, ходящее в музеи только чтобы «пощупать за бока вечность» (С.Черный) пытается купить трагедию. В ходе этой оплаты неизбежно происходит инфляция этих вещей, а с ней и Победы. Поэтому с каждым годом все больше пафоса, шума, наклеек, квазипатриотической риторики, веселья, развлечений, с помощью которых ведется возгонка победного настроения, надлежащих, как всем кажется, чувств.

И именно в экспоненциальном росте пилоток и преувеличенно фальшивом внимании к ветеранам отчетливо видно ощущение утраты той трагической реальности, которую мы называем Победой. Уходящие на глазах ветераны передали нам право на Победу, а наследники оказались недостойны чести. Последние и сами это чувствуют и оттого столько трескотни и пафоса, которыми стараются задрапировать отчетливое понимание того, что Победа бездарно растрачена внуками. И это не исправить. Ничем.

Победа это не место трескотни и ленточек. Это пространство немоты, ибо выразить ее нельзя, нельзя ни с чем сравнить. Молчания, ибо сегодня уже погибли почти все, кто помнит Победу, ушли “на страну далече”, воссоединились. Мы никогда не сможем поставить себя на место погибших, не сможем воссоздать их жизнь и сказать “с их точки зрения”. И не стоит себя обманывать. Они ушли, а, значит, больше не будет подлинных, правдивых, горьких фильмов и книг о войне. Значит, не нужно больше ничего снимать и писать – это будет ложь, что видно по современным бондарчуковским поделкам. Можно только помолчать. У фотографии или могил. И в этом молчании, в его «гласе хлада тонка» мы услышим, почувствуем Победу. Если настроена душа.

С Днём Победы!

Читать полностью…

Что читать

Существуют книги, через которые удивительно видна эпоха, событие, их полутона и настроения. Тысячи книг передают и события и эпохи, но между читателем и автором все равно чувствуется расстояние, из-за которого не слышна интонация, не различимы оттенки голоса и черты лица. А в этих немногих книгах все иначе. Это книги, через которые вам исповедуется сбывшееся, случившееся. Которые остаются где-то в глубине бытия навсегда. Это книги, после которых хочется сесть на диван и долго думать, как жить дальше.

В каждой «области» таких книг очень мало. Так это и должно быть. «Окаянные дни» И.Бунина, «Блокада» (глава из воспоминаний) Д.Лихачева. «Бабий Яр» А.Кузнецова. «Мысли и сердце» Н.Амосова. С этих книг нельзя начинать. Так как потом может очень долго не захотеться читать что-то еще про блокаду, революцию, медицину. Или не захочется вообще.

Они могут оказаться первыми и последними. Они страшней, пронзительней любого вымысла, потому что то, что там - жизнь. Правда. Столько правды и такой правды, что приходится читать частями. Откладывать, осмысливать и вновь возвращаться. По прочтении порой кажется, что так писать нельзя. Об этом нельзя. Но и без этих книг нельзя. Они должны быть, пусть даже и непрочитанные. Чтобы знать на всякий случай – они есть.

Сегодня 33 года со дня Чернобыльской трагедии. Книга «Чернобыльская тетрадь» Г.Медведева из числа тех, что упомянуты выше. Тем, кто хотел бы представить, что там было, нужно читать только ее, так как она не уступает лучшим образцам отечественной военной прозы. Каждый эпизод - и описанный автором и переданный свидетелями - необычайно нагляден, особенно те, где жители Припяти навсегда покидают свой город. «Ровно в четырнадцать часов к каждому подъезду подали автобусы. По радио предупредили: одеваться легко, брать минимум вещей, через три дня вернемся... Везли до Иванкова (60 километров от Припяти) и там расселяли по деревням. Многие, высадившись в Иванкове, пошли дальше, в сторону Киева, пешком. Кто на попутных. Один знакомый вертолетчик, уже позже, рассказывал мне, что видел с воздуха: огромные толпы легко одетых людей, женщин с детьми, стариков — шли по дороге и обочинам в сторону Киева. Видел их уже в районе Ирпеня, Броваров. Машины застревали в этих толпах, словно в стадах гонимого скота.

Трагичным было расставание уезжающих с комнатными животными: кошками, собаками. Кошки, вытянув трубой хвосты, пытливо заглядывая в глаза людям, жалобно мяукали, собаки самых разных пород тоскливо выли, прорывались в автобусы, истошно визжали, огрызались, когда их выволакивали оттуда. Но брать с собой кошек и собак, к которым особенно привыкли дети, нельзя было. Шерсть у них была очень радиоактивна, как и волосы у людей. Ведь животные круглый день на улице, сколько в них набралось... Долго еще псы, брошенные хозяевами, бежали каждый за своим автобусом. Но тщетно. Они отстали и возвратились в покинутый город. И стали объединяться в стаи».

Текст книги есть в сети.

Читать полностью…

Что читать

Ежедневно в сети выходят тысячи материалов в самых разных источниках. Действительно ценных из них - единицы. Чтобы найти эти жемчужины, надо потратить уйму времени и сил. Как же хорошо, что есть люди, которые сделают это за вас!


@thealfavit

Сегодня – навигатор по лучшим статьям из сети. Канал «Алфавит» надо зафолловить всем, кто ценит вдумчивое чтение понятных, увлекательных и круто сделанных лонгридов.

Не тратьте время и силы, просто подпишитесь на «Алфавит» и ежедневная доставка интересного контента вам гарантирована!

Без раздумий:
/channel/thealfavit

Читать полностью…

Что читать

Есть выдающаяся книга «Возле монастырских стен» авторства Сергея Волкова, одного из последних выпускников старой московской духовной академии. На мой взгляд, одна из лучших работ о Церкви и Троице-Сергиевой лавре периода революции. Волков знал Святителя Тихона, священномученика Илариона Троицкого, слушал лекции Флоренского, видел закрытие Лавры в 1920-х и ее открытие после войны, учительствовал, нищенствовал. Он умер в 1960-х, так и не обзаведясь семьей и всю жизнь проработав над дневниками и воспоминаниями, значительная часть которых пропала. Но даже то, что сохранилось и издано в виде указанной выше книги, поражает объемом знаний и изумительным языком, поэтичным, мягким и глубоким, которым отмечена эпоха модерна.

Но притягательно не только это. Ему заменили семью, бытовые удобства, друзей, круг общения книги. Это был человек, читавший всю жизнь запоем, добывавший в самые безотрадные годы по крупицам редкие, часто запретные книги, анализировавший их, вживавшийся в них, общавшийся с ними, как с живыми людьми. Чтение, систематизация прочитанного, анализ текстов и идей стали для Волкова главным и основным делом жизни.

Мне повезло ознакомиться с его многочисленными тетрадями, блокнотами, где он записывал все, что читал и хотел прочесть, комментировал, анализировал, делал выписки. Эти записи дают возможность понять круг чтения отечественного интеллектуала, сложившегося в начале прошлого века и дожившего в основной массе до 1960-1970-х годов (застой в стране во многом был связан с исчерпанием к 1970-м годам этого уникального слоя людей).

Записи содержат несколько тысяч (!) книг, брошюр и статей с XVIII и до середины ХХ столетия. Волков вспоминал, как он возвращался к книгам в трудные военные годы. «Я опять погрузился в мир познания и подлинно эстетического наслаждения. И опять, как когда-то в академические годы, я увлекся всем этим. Античный мир, Средневековье и Ренессанс; Гёте, Шекспир, Достоевский и Бальзак; персидские, японские и китайские поэты; история Китая и Египта, философские и археологические журналы, мемуары, труды, путешествия — все снова ожило для меня. Я читал новые и перечитывал старые книги… Книги — вещественные сгустки мирового разума и мировой души — вы были истинными учителями и спутниками жизни. Академия и Флоренский, символисты, мистики, мечтатели, визионеры, поэты, музыканты — вы радость и цвет мира, учителя, наставники, друзья, любимые и родные! Все люди, что близко соприкасались со мною, своей добротой, участием, лаской, мудростью влиявшие на меня, все учителя, друзья, знакомые, ученики, товарищи — вижу, помню и благодарен Вам» - так восторженно описывал он свое отношение к книгам. «Как я желал бы знать, - писал он, - что думают, что говорят сейчас такие люди как Ромэн Роллан, Морис Метерлинк, Кнут Гамсун, Бернард Шоу, Герберт Уэльс, Олдингтон, Фейхтвангер? Какие книги они напечатали, что сказали об этой войне и вообще о людях и жизни наших дней? И я — современник этих талантливых и глубоко уважаемых, дорогих моему уму и сердцу людей — не слышу их голоса и их биения сердца «в такие дни». Обидно и горько. А разную болтовню слышишь со всех сторон, и по радио, и через газеты и журналы...»

Среди тех записей, что приходилось видеть, есть целые разделы – поэзия (Княжнин, Соловьев, Агнивцев, Мережсковский, Северянин, Гумилев, Пастернак, Тэффи и еще десятки имен), история искусств, проза (сотни названий – от Олеши, Ильфа и Петрова, Белого, Антокольского, Вересаева до Моруа, Гашека, Локка), древняя история, средневековая история, новейшая история, библиография и, наконец, философия – русская и западная, которые он знал блестяще. Он делал тщательные выписки из разных книг о тех, кого знал – прежде всего, о Флоренском, которого боготворил. Это не считая самой разной периодики и случайных брошюр и статей. Отдельно был составлен список «книг, которые мне хотелось бы иметь». Среди них Мандельштам, Муратов, Мариенгоф, Роллан, Ницше, Шпенглер…

Чтобы «почувствовать» то далекое, трагическое, густо насыщенное и прекрасное время, надо прочесть не так много авторов. Среди них, без сомнения, Сергей Волков.

Читать полностью…

Что читать

​​Норберт Элиас. «Придворное общество»

Обычно, когда меня спрашивают, какие книжки надо прочесть чтобы резко стать умнее (а так можно, да) я называю две — Элиезер Юдковский «Гарри Поттер и методы рационального мышления» и «Общество» Элиаса. Юдковский до сих пор не издан и издан, видимо, не будет ещё долго. «Джоан Роулинг и авторские права», история о жадности и невозможности издать ничего, что Гарри Поттер, если не хочешь бегать по судам потом. Печальная судьба всех высокохудожественных фанфиков. Подпольно, самиздатовски, конечно, я её печатаю - для друзей и коллег.
Элиаса же, слава Богу, переиздать можно было.

Тоже не без проблем, так что мы проделали огромную работу. Для начала заново перевели и отредактировали текст. Особый квест был с покупками прав. И вот, наконец, дело сделано — в «Издательстве редких книг» вышла действительно очень редкая и ценная книга. Купить ее уже можно в моем любимом книжном «Москва».

«Придворное общество» — это универсальный справочник по элитологии, настольная книга для каждого, кто хочет ориентироваться в понимании процессов, протекающих в околовластных кругах, вне зависимости от времени, страны или правителя.

Изначально Элиас писал «Придворное общество» в качестве докторской диссертации, но в Германии 1933 года работа оказалась не ко двору в основном из-за национальности автора. Позже, получив британское гражданство, Элиас превратит сухой академический текст в полноценную книгу о культурных закономерностях развития общества, которую и сегодня можно читать как хороший учебник по формированию элит в обществе.

Элиас разбирает управление элитами на примере двора Людовика XIV. Двор тогда был единой системой политического господства. Придворный церемониал основывался на символах социальной дистанции: престиже, чести, достоинстве, знатности. И чтобы оставаться правителем, надо было владеть тонким искусством манипуляции и развитым социальным интеллектом.
Кажется, что это так далеко от нас, поэтому не актуально. Но если задуматься, то любое централизованное государство управляется теми же паттернами, что и описывал Элиас.

Закрытое, чувствующее себя в безопасности общество двора вынуждено вырабатывать свои особые правила сосуществования, общения, этикета.

Там, где раньше было письмо, памфлет и вовремя отдавленная нога, там сейчас появились соцсети, мессенджеры и публичные споры «башен». Создание и развитие таких инструментов — признак устойчивости и цивилизованности, их крах — признак разлада и упадка.

И мне кажется, что сейчас самое время об этом напомнить.
Даже если эта книга не станет для вас учебным пособием по феодальной интриге, даже если у вас нет амбиций попасть ко двору, то почитать ее стоит хотя бы для того, чтобы начать понимать, как там «у них» все устроено. Осведомлен — значит вооружен.

Ну, по крайней мере, вы узнаете, зачем каждое утро полсотни знатных придворных мужей помогали королю сходить на горшок.

Читать полностью…

Что читать

Недавно нашли интересный сервис для тех, кто хочет попробовать новые для себя жанры и авторов, но не готов тратить кучу времени на поиски и чтение отзывов.

Get Your Book - это персонализированная подписка на печатные книги. Все что нужно сделать, это заполнить небольшую анкету о своих предпочтениях и получить посылку с книгами, подобранными именно для вас. Что именно окажется внутри - узнаете, только открыв ее.

Отличная альтернатива привычному походу в книжный. Но бонусом идут приятные эмоции, ожидание сюрприза и расширение ваших книжных горизонтов.

Для всех подписчиков «Что читать» ребята дарят промокод на скидку 10% - DUMAI10. Пробуйте!

Читать полностью…

Что читать

#редкаякнига Первого апреля 1908 года в Петербурге вышел первый номер журнала «Сатирикон», открыв новую эпоху в истории русской юмористики. Этот журнал, а за ним и «Новый Сатирикон» стали уникальным явлением в истории русской культуры начала ХХ в. Созданные небольшой группой людей, эти издания на долгие годы определили главное направление отечественной юмористики, не имея себе равных среди юмористических и сатирических изданий начала ХХ века.

Постоянными участниками журнала были заявлены художники Б.Анисфельд, Л.Бакст, И.Билибин, М.Добужинский, Б.Кустодиев, Е.Лансере, Дм.Митрохин, А.П.Остроумова-Лебедева, А.Радаков, Ре-ми, А.Юнгер, А.Яковлев и др. Писатели А.Аверченко, Вл.Азов, И.М.Василевский, Л.М. Василевский, К.Антипов, С.Городецкий, А.Измайлов, М.Кузьмин, А.Кугель, С.Маршак, О.Л.Д.Ор, А.Радаков, Саша Черный, А.Рославлев, Скиталец, А.Толстой, Тэффи, Н.Шебуев, Н.И.Фалеев, А.Яблоновский и др. Кроме них в журнале сотрудничали Д. Моор, А.С.Грин, В.Маяковский, В.А. Ашкинази, А.С. Бродский, А.Бухов. Редактором журнала был А.Аверченко.

Тематика журнала была очень широкой – литература, культура, общественная жизнь. Выходили специальные номера, посвященные Н.В.Гоголю и Л.Н.Толстому. Полное единодушие редакции наблюдалось в отношении к «современным течениям» в литературе и искусстве – бездарность и претенциозность апостолов новых и нетрадиционных направлений высмеивались талантливо, но порой с оттенком жалости (по выражению Аверченко) к «обиженным судьбою и Богом людям». Знаменитой стала карикатура, на которой стойкому подпольщику, перенесшему страшные мучения («иголки под ногти вбивали»), но не выдавшему тайны, в качестве последнего средства читают «стихи одного футуриста» и этого истязания он уже выдержать не в состоянии.

В 1913 г. между группой сотрудников редакции «Сатирикона» и издателем возник конфликт, приведший к расколу журнала. Так возникло товарищество «Новый Сатирикон», которое стало издательским центром, выпускавшим множество книг отечественных и зарубежных юмористов. Февральскую революцию 1917 года «сатириконцы» приняли восторженно. Что важно, свободный от цензуры журнал сумел сохранить художественный и сатирический уровень. В октябре 1917 года редакция «Нового Сатирикона» раскололась. Часть сотрудников перешла на сторону новой власти, оставшиеся в журнале заняли жесткую антибольшевистскую позицию. Журнал начинает выходить все реже и в августе 1918 года он был закрыт.

В 1931 году в Париже бывший издатель «Сатирикона» М.Корнфельд принял решение о возобновлении журнала. Писатель Дон-Аминадо занял в журнале место скончавшегося к тому времени Аверченко. Оформление парижского «Сатирикона» и его внутренняя структура также были выдержаны в стилистике прежнего издания. Точно так же выходили тематические номера. Однако главного совпадения – по духу – не получилось, невзирая на блестящий состав сотрудников, заявленный в объявлении о подписке. С небольшими поправками журнал очень напоминал «Сатирикон» второй половины 1913 г. после ухода Аверченко и почти всей редакции. Однако дело, очевидно, было не только в этом – общая полунищая обстановка эмигрантской жизни, царившие в ней тяжелые настроения, не заживающая боль от вынужденной разлуки с родиной – все это сделало парижский «Сатирикон» не столько юмористическим, сколько сатирическим изданием.

Примечательным явлением стала публикация в парижском «Сатириконе» романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок», печатавшегося по старой орфографии. Парижский «Сатирикон» просуществовал менее года и закрылся по финансовым обстоятельствам. Было выпущено всего 28 номеров.

«Сатирикона» не стало, но почти все советские юмористические журналы – от «Смехача» и «Лаптя» до «Крокодила» десятки лет в разных формах заимствовали его оформление, идеи, авторов. Сегодня стоит ознакомиться с ним, чтобы понять, когда был пройден перевал, с которого теперь «только вниз босиком».

Читать полностью…

Что читать

/channel/Akinformation

Читать полностью…

Что читать

Потребительские практики современной цивилизации заставляют потреблять отнюдь не только вещи. Потребляется пространство (туризм), время (сериалы, клубы), власть (Медведев, например, классический пример не власти, но «потребления власти») и, наконец, тело. Все изнурительные практики, направленные на похудение и трансформации себя являются именно примером потребления тела в консьюмеристской культуре, о чем писал еще Ж.Бодрийяр. Такое потребление неудивительно, ибо тело это то, что «под рукой», ближе всего и чем легче и нагляднее всего заниматься, это индикатор, по которому можно сегодня судить в целом об отношении людей к вещам, окружающему миру и даже к власти.

Вообще тело сегодня является ключевым концептом сегодняшнего бытия. Отсюда выстроилась и ценностная шкала – самое ценное в прямом и переносном смысле (то есть «продаваемое») это тело, самое ценное тело - молодое. Соответственно этой шкале вместе с практикой потребления тела возникли практики «телопроизводства», производящие тело без возраста (пластическая хирургия, ботокс, антивозрастные кремы и т.д.), которые бесконечно возвращают тело в «нормальное», то есть идеальное состояние. В связи с этим особое, фетишистское, почти мистическое значение приобретает гигиена, становящаяся формой инвестирования в собственное тело, которое становится настолько совершенным, что его можно без стыда демонстрировать окружающим. Поэтому стремление постоянно и максимально раздеваться на публике у самых разных категорий людей (визуально и словесно, в инстаграме, на пляжах и т.д.) – от «звезд» до обычной молодежи - наполнение телами разной степени обнаженности пространства СМИ свидетельствует не обязательно о распущенности, но связано с более глубокими процессами трансформации отношений к телу. В результате в здоровом теле уже не здоровый дух, а успешность и респектабельность.

Вокруг культа совершенного тела и молодости построено все – от индустрии фастфуда и развлечений до медицинских практик. Эпоху, когда главной социальной и культурной фигурой был взрослый, зрелый человек (дети и подростки были маленькие взрослые, они стремились скорее вырасти и стать такими, как родители, бабушки и дедушки), сменила эпоха господства и ценности молодости (теперь взрослые и пожилые усваивают подростковые привычки и практики - катаются на самокатах, развлекаются, красятся, одевают кроссовки и т.д.), когда дети и подростки не хотят взрослеть и остаются инфантильными до 30-35 лет. Отсюда недавно возникшие характерные субкультуры тамблер-герл и сэдбоев, точно отражающие эти перемены.

Проблеме «молодежного тела» посвящен малодоступный сборник «Pro Тело: молодежный контекст». (СПб., 2014). В нем представлены статьи о различных аспектах телесных практик молодежи – гигиенических, спортивных, пищевых, потребительских, о внутреннем конфликте молодого и зрелого тела. Сегодня на эту тему довольно немного работ и данная может послужить неплохим инструментом для самопознания. Кстати, нужно быть осторожнее со словом «молодежь» - старость начинается с того момента, когда в лексиконе появляется именно это словечко. Будем аккуратнее.

Читать полностью…

Что читать

Издательство Кристины Потупчик сделало огромное дело - выпустило книгу М.Мейеровича о Шлимане. /channel/krispotupchik/1082 Эта книга была впервые издана в 1938 году. Ее автор погиб в годы Великой Отечественной войны и второй раз она увидела свет только через 28 лет. И вот, спустя еще 53 года, за которые эта книга стала библиографической редкостью, она издается вновь.

Достоинство труда М.Мейеровича не только в великолепном языке и захватывающей манере изложения, показывающей, что автор книги мысленно прошел и пережил весь сложный жизненный путь своего героя. А прежде всего в том, что эта книга для современного человека может заменить сотни пособий на тему «как добиться всего, не имея ничего».

Жизнь Генриха Шлимана лучшая иллюстрация к этому тезису. Сын полунищего пастора, он уходит из опостылевшего дома, скитается и нищенствует, больной и несчастный, он работает из последних сил. Все, что он может противопоставить этому миру – упорство, желание учиться и стремление выжить. И он выжил. Стал богат и успешен, после чего обнаружил, что главное в его жизни так и не случилось.

Не сбылась детская мечта увидеть гомеровскую Трою своими глазами. А значит, он ничего не сделал.

И он резко повернул свою жизнь. Бросил все и пошел за мечтой. Его называли мечтателем, фантазером, дилетантом и шарлатаном, над ним смеялся весь ученый мир Европы – начитался сказок и ищет по ним мифические города. Это все равно, что искать следы избушки на курьих ножках или остров Буян.

А он нашел. И доказал, что древний эпос не сказки, а источники. И тем самым совершил переворот в науке. Если бы не он, то, наверное, могло бы не быть ни работы Ключевского о житиях, как источнике, ни «исторических корней волшебной сказки» Проппа, ни многих других работ, доказывающих, что в истории ничего случайного, мимолетного нет.

А еще он показал, что настоящая наука не делится без остатка на методологию и инструментарий, что в ней, если она настоящая, всегда должна быть страсть, мечта, пронзающая всю жизнь от края и до края. Должна быть вера в предмет своей мечты и страсти, вера сильнее, чем в тех, кто написал об этом предмете десятки огромных и скучных книг.

Читать полностью…

Что читать

В Сергиевом Посаде открыли памятник священнику Павлу Флоренскому.

Флоренский был одной из вершин того напряженного, замечательного и чрезвычайно сложного времени рубежа 19-20 столетий, рубежа, породившего сотни талантливейших людей. Это было интереснейшее время, когда все писали стихи, прозу, рисовали, выпускали книги, рассуждали и спорили, время настолько притягательное и сгущенное, что для того, чтобы оторваться от него, большевикам пришлось прибегнуть к террору и репрессиям.

Во Флоренском скрестилось сразу несколько путей, по которым шла культура того времени. Он был символистом – все его работы очень поэтичны, образны и представляют собой небывалый до того времени жанр философской, богословской, искусствоведческой художественной прозы. Он был богослов, он был математик, искусствовед, историк, философ, биолог, музеевед, полиглот… С одинаковой легкостью он читал лекции во ВХУТЕМАСе и Московской Духовной Академии, дружил одновременно с Троцким и Розановым и дерзостно посвящал свои труды Богоматери. Эти труды он сознательно усложнял даже внешне (достаточно посмотреть как издан знаменитый «Столп и утверждение Истины»), чтобы читатель подходил к книге со вниманием, читал ее с трудом, а не просто пробегал глазами строчки.

Если Леонтьев был последним византийцем, то Флоренский последним платоником. Он был умен каким-то нечеловеческим, небесным умом, что было шутливо отмечено в изданной еще до революции к 100-летнему юбилею Духовной Академии брошюре «Academiae Historia Arcana»: «Павел поп от многия его учености речь ведет темную и неудобь вразумительную: глаголет бо аще и языком русским, обаче словеча его Павловы иноземныя». Он в совершенстве владел искусством перевода языка одной культуры на язык другой и создал богословие, полностью стоявшее на уровне всей современной ему науки.

Он мгновенно приспосабливался ко всему, для него все служило предметом анализа и рефлексии. В 1920-е годы он занимался разбором художественных ценностей Троице-Сергиевой лавры и издал вместе с Ю.Олсуфьевым ряд ценнейших работ по крестам, иконам, панагиям монастыря – эти изданные на плохой бумаге, крохотным тиражом книги стали последним памятником ему. Оказавшись в заключении на Соловках, он стал заниматься морскими водорослями и создал «йод Флоренского», который и сейчас можно купить в аптеках, а его письма из лагеря составили недавно выпущенную антологию. Он так обогнал свое время, что оно не смогло ему этого простить и отомстило – он был расстрелян в 1937 году и могила его неизвестна. Примечательно, что никогда не ставился вопрос о его канонизации – слишком «сложносочиненная» фигура, споры о которой продолжаются до сих пор.

Возвращение его трудов на рубеже 1980-1990-х годов стало одним из самых ярких признаков того, что безвременье закончилось. Репринтное издание его «Столпа…» в 1990 году в приложении к журналу «Вопросы философии» стало потрясением и открыло «эпоху Флоренского». Потом в середине 1990-х было четыре тома в «Философском наследии», потом еще и еще… Советую тем, кто его не читал, начать с книги диалогов Флоренского с художницей Н.Симонович-Ефимовой – там много всего.

И вот, наконец, памятник. Наконец.

Читать полностью…

Что читать

Проблема взаимопонимания сегодня становится одной из главных социальных проблем, комплексного решения которой не существует. Частный вопрос методологической школы «понимаете ли вы?» сегодня становится общим вопросом и даже общим местом, вопросом риторическим – ведь ясно, что нас чаще всего не понимают. Межвременье, в котором мы находимся, тем и опасно, что старое уже не помогает, а новое еще не работает. Поэтому трудно понять друг друга – один говорит на языке прошлого, второй настоящего, один на языке понятий, другой смутных воспоминаний, третий вещей, четвертый образов.

Особенно остро это ощущается во взаимоотношениях родителей и детей, тем более, что сегодня мы находимся в уникальном времени. Впервые в истории дети учат родителей, отчего выворачивается вверх дном вся привычная схема жизни и взаимоотношений и проблемы с ювенальной юстицией, которая целиком выросла из этого феномена, не самое здесь страшное. Не случайно уже возникают «школы родительских компетенций», в которых родителей учат общению с детьми. Как понять, кто прав и кто виноват, что можно говорить, а что нет, почему самое, на наш взгляд несущественное, оброненное, сделанное мимоходом, запомнится ребенком на всю жизнь, а главное, то, что мы внушаем, показываем и подчеркиваем, пройдет мимо.  
 
Чужой опыт, здесь, безусловно, важен. Особенно если ребенок непростой и, повзрослев, хорошо помнит, что именно и как повлияло на него в родительском доме. Франц Кафка был именно таким ребенком. В ноябре 1919 года, когда Кафке было 36 лет и бОльшая часть жизни была уже прожита (хотя он об этом и не знал) он написал письмо отцу, в котором решил поговорить с ним, осмысляя и анализируя отношения всей жизни. Он послал это письмо матери с просьбой передать его отцу, но мать не сделала этого, а вернула письмо сыну «с несколькими успокаивающими словами».

Кафка в нем пишет несколько очень важных вещей: «как отец Ты был слишком сильным для меня, в особенности потому, что мои братья умерли маленькими, сестры родились намного позже меня, и потому мне пришлось выдержать первый натиск одному, а для этого я был слишком слаб». Проблема, как считает Кафка, в том, что отец, добрый и мягкий человек, скрывал эту доброту, а «не каждый ребенок способен терпеливо и безбоязненно доискиваться скрытой доброты» и, считая, что смелого и сильного юношу нужно воспитывать силой и резкостью, вел себя с ним жестко, вызывая противостояние. «Ты воздействовал на меня так, как Ты и должен был воздействовать, только перестань видеть какую — то особую мою злонамеренность в том, что я поддался этому воздействию». Кафка отмечает, как страшно для ребенка несоответствие между действием и реакцией – даже будучи маленьким, он хорошо понимал несправедливость этого несоответствия. Проблема отца была и в том, что он видел в маленьком ребенке только себя самого – ошибка, совершаемая сегодня наиболее часто и приводящая, как пишет Кафка, к сознанию собственного ничтожества, к отказу от самого себя. «Мне бы немножко ободрения, немножко дружелюбия, немножко возможности идти своим путем, а Ты загородил мне его, разумеется с самыми добрыми намерениями, полагая, что я должен пойти другим путем. Но для этого я не годился…».
 
Там есть еще много всего, но не будет преувеличением сказать, что всем родителям, страдающим от утраты понимания собственных детей, стоило бы прочесть это письмо - возможно, в нем есть ключ к решению проблем. Кроме того, перед тем, как начать читать произведения Кафки, нужно прочесть это его «письмо к отцу», тем более, что оно не очень большое. Тогда мы прикоснемся к одному из главных корней его творчества. И нам станут намного понятнее сумрачные интонации его текстов и страсть к кошмарам и снам, которые являются бесконечным выяснением отношений с самом собой и своими детскими страхами и сомнениями.

Читать полностью…

Что читать

Вышла ещё одна прекрасная книга. Читать ее и грустно и весело. Грустно, потому что книга вышла после смерти автора (и не первая, вышедшая «после...»). «Посмертные произведения», как говорили столетие назад, это особый жанр. Текст прижизненный и текст посмертный, даже если это один и тот же текст, на самом деле два совершенно разных явления. Текст, существующий при жизни автора, всегда может быть исправлен, доделан, усовершенствован (первые публикации рассказов Чехова, например, в «Осколках» и эти же рассказы, изданные в сборнике, как правило, два отличающихся текста), даже если это никогда не будет сделано.

Потенциальная, допускаемая возможность изменения исключительно важна, как осознаваемый потенциал роста, как нереализованная, но имманентная новизна. Если применить это правило к себе, то станет понятно, что осознание собственных потенциальных возможностей, которые пусть даже никогда не будут реализованы, исключительно важно для общего сознания полноты себя, самоощущения. Розанов описывал это состояние как «чувствую, что могу потрясти весь мир – но не хочу этого делать». По отношению к прижизненному тексту также важна позиция автора, как Главного Наблюдателя – текст существует только с позиции наблюдателя, наблюдение устанавливает связь, выстраивает отношения с текстом, который чувствует это отношение. Мы не потому понимаем или не понимаем текст, потому что у нас настроены или не настроены мозги, а потому что сам текст или понимается или нет, способен произвести понимание или нет. Его отношение к нам так же важно, как и наше к нему. Раневская была не так уж неправа, когда говорила, что «Джоконда» сама выбирает, на кого производить впечатление, а на кого нет.

В этом отношении автор является главным, что не означает, что его собственный текст на некотором удалении столь же понятен, как и сразу после создания. Непонимание себя автором, способность текста начинать жить самостоятельно, создавать собственные структуры понимания себя это очевидное явление. Именно поэтому возникает столько проблем с интернетом – тексты в Сети начинают жить сами по себе, создавая логические и алогичные связи с другими текстами и когда мы пытаемся вновь ими овладеть, они ускользают от понимания.

Кроме того, автор не всегда знает, какая из его книг станет посмертной и это тоже важно. Так как многие авторы тогда не стали бы ее писать или написали бы иначе. Но он не знает. И когда такая книга написана, она незримо уже проводит вдалеке черту, которую можно перейти только один раз и только в одну сторону. Жизнь с этого момента идет иначе и некоторые это чувствуют. Волнуются, тревожатся, мечутся, не понимая, где источник беспокойства. А он рядом. В столе. В файле.

Гоголь ведь не случайно сжег второй том «Мертвых душ» - он спасался от призрака смерти, поселившегося рядом с ним. Вот если бы мы знали, какая из наших фотографий будет помещена на могильный памятник, мы, скорее всего, постарались бы ее не делать или тоже сделали бы иначе. И мы тоже не знаем, сделана уже эта фотография или нет. А если уже… Не оттого ли нам иногда без причины тревожно? Послушайте последний альбом Queen “Made in Heaven” и вы поймете, как звучат песни и музыка, когда автор точно знает, что не услышит их.

Но ту книгу, о которой мы скажем в конце, читать одновременно и весело. Она состоит из точных, насмешливых, иногда издевательских наблюдений за окружающей действительностью. Наблюдений-советов, которые серьезны именно своей иронией. Читая, понимаешь «да, это смешно, но это так, черт возьми и что-то с этим надо делать». Сочетать серьезность и иронию удавалось далеко не всем, выверять глубину трагизма смехом доступно немногим, но если это есть, перед вами настоящая литература. Таков Чехов.

Таков Умберто Эко. Книга, приятная даже на ощупь, имеет странное название «Набросок нового кота и другие несерьезные вещи» и представляет «ума холодные наблюдения и сердца горестные заметы», облеченные в иронию. Это как горькая таблетка в оболочке. Легче заходит, но лечит так же.

Читать полностью…

Что читать

В предыдущем посте мы представляли вам совершенно неожиданный взгляд на книгу о Буратино, которая при внимательном рассмотрении оказалась тонкой пародией на литературный мир Серебряного века. Сегодня у нас такой же неожиданный взгляд на «Приключения Незнайки» Н.Носова. Автор статьи в «Новом мире» (2005, №3) о «Незнайке» А.Райков попытался сделать Незнайку объектом философско-критических рассуждений, рассмотреть произведение Носова как биографию пусть и вымышленного героя и применить к этому герою законы биографического жанра. Получилось интересное наблюдение.
 
Незнайка ярко одевается и все делает «шиворот-навыворот». Последнее лишь на первый взгляд. Он пытается обрести себя в творчестве (в музыке, живописи, поэзии), однако наталкивается на тотальное непонимание именно потому, что его творчество нетрадиционно. Реакция окружающих на его творения именно такая, какая должна быть, когда старое борется с новым. Его ругают, проклинают и гонят. При этом в конфликте со Знайкой, обиженным на его стихи, Незнайка довольно точно формулирует творческое кредо  “— Что? — закричал Знайка. — Когда это я прыгал через овечку? — Ну, это только в стихах так говорится, для рифмы, — объяснил Незнайка. — Так ты из-за рифмы будешь на меня всякую неправду сочинять? — вскипел Знайка. — Конечно, — ответил Незнайка. — Зачем же мне сочинять правду? Правду и сочинять нечего, она и так есть”. Классическая ситуация: непризнанный талант и даже отчасти “проклятый поэт”». То есть мы видим творческого индивида и отношение к этому индивиду со стороны окружающего мира.
 
Незнайка, по мнению автора, «олицетворяет собой абсолютно свободную личность». Во-первых, Незнайка свободен как имя. Имена остальных коротышек говорящие (Тюбик, Гусля, Пончик, Торопыжка, Ворчун, Винтик, Шпунтик и т.д.) «При ближайшем рассмотрении каждое имя есть ограничение, накладываемое на коротышку, и как такое ограничение оно может рассматриваться в качестве ограничения его свободы. Но совершенным особняком стоят два имени, два коротышки — Знайка и Незнайка. О чем, собственно, говорят эти имена? Знайка: “Его прозвали Знайкой за то, что он знал очень много”. Незнайка: “Его прозвали Незнайкой за то, что он ничего не знал”. Собственно, эти имена, безусловно, говорят нам о чем-то, но вот о чем, понять очень трудно. И тот и другой привязан к некоему общему знанию. Но что это за знание? — просто знание, и все. Имена Знайка и Незнайка характеризуют именно свободу двух этих коротышек, свободу от всего ограничивающего.
 
Во-вторых, Незнайка свободен той свободой, которую можно назвать аристократической, ее можно назвать свободой древнего грека. А в чем суть свободы древнего грека? — в наличии у него свободного времени, досуга, который обеспечивается ему работой рабов либо земледельцев с ремесленниками. Жизнь древнего грека и есть организация досуга. Жизнь Незнайки также есть организация досуга, и в этом смысле он — древний грек. Характерно его чисто аристократическое презрение ко всякого рода физическому труду».
 
Статью можно прочесть по ссылке http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2005/3/ray10.html Многим она может показаться надуманной. Но мы приводим эту статью как пример рассуждения о вещах очевидных, которые по мере накопления знания и опыта перестают быть таковыми. Это возможно лишь тогда, когда вещи имеют некую онтологическую глубину. Такое рассуждение невозможно при отсутствии должного предмета рассуждения (то есть если Лотман подробно рассуждает о Пушкине, а Мамардашвили о Прусте, даже если мы не знаем масштаб Пушкина и Пруста, но знаем масштаб первых двух, мы обязаны признать значительными предметы их исследований).

Здесь, конечно, несколько иной случай, прецедент, грозящий опасностью создать глубину там, где ее нет (сегодня очень много явлений такого рода вымышленной глубины находятся вокруг нас). Но как бы там ни было, данная попытка интересна именно свои нетрадиционным подходом к традиционному тексту.

Читать полностью…

Что читать

Сегодня, когда наступило состояние interregnum (в терминологии А.Грамши «новое еще не работает, старое уже не работает») в поисках спасительного «философского камня», который превратит всех нечестных в честных, богачей в расточителей и умножит мудрость премьера Медведева, начинают обращаться к «формальному методу» Шкловского. Методу, изобретенному почти столетие назад, но сегодня актуализирующемуся с каждым днем. Как известно, «формальный метод» родился в недрах ОПОЯЗа (общества изучения поэтического языка), созданного до 1920 года В.Шкловским. (К ОПОЯЗу имели отношение Б.Эйхенбаум, Ю.Тынянов Р.Якобсон, О.Брик и другие).

В своих работах «Воскрешение слова» и «Искусство как приём» Шкловский резко критиковал подход к искусству (и литературе, в частности) как к «системе образов» и выдвигал тезис об искусстве как сумме приёмов художника («формальный метод в литературоведении»). Он считал форму литературного произведения единственным реальным носителем специфики искусства, а содержание относил к «внехудожественной» категории. Для Шкловского «техника» писательского мастерства была интереснее текста, который, как считал создатель «формального метода» писатель мог бы и не писать. Сторонники «формального метода» рассматривали произведение как сумму приемов, которые только и нуждаются в изучении, предметом литературоведения они считали литературность, а не литературу, произведение не имеет никакой связи с автором, жизнью, идеологией – роман должен быть о романе, текст о тексте.

Важнейшим инструментом работы с текстом Шкловский считал «остранение», то есть придание изучаемому предмету странности, необычности с целью вывести его за пределы обыденности и после этого изучать без «автоматизма восприятия». Разумеется, «формальный метод» Шкловского вырос не на пустом месте – там есть и Гуссерль с его неразрывной связью вещи и наблюдателя, и символисты и А.Веселовский с его «поэтикой сюжетов». Одна из главных и интересных тем Шкловского – вещь в процессе создания и созданная вещь это не просто незавершенная и завершенная, а две принципиально разных вещи. Поэтому не стоит стремиться завершить вещь – длящаяся незавершенность оставляет перспективу, делает вещь живой, позволяет вовлечь в процесс ее создания самые разные элементы, причем, нередко, крайне далекие друг от друга. «Сопряжение далековатых идей», как говорил Ю.Тынянов, «несходство соединяемого» мы видим у Эйзенштейна, Татлина, Вертова, Лисицкого, Родченко и многих других. Шкловский называл формализм «первой русской теорией, охватившей или охватывающей мир» и это так и оказалось впоследствии.

Век формалистов оказался недолог. Главный конфликт возник не в недрах сторонников метода, а за пределами своего круга. Формалисты развивали науку, но аудиторию для науки развивали другие. Их перестали понимать, время стремительно их обгоняло. «У нас украли время» - скажет потом Шкловский. В результате у многих из них начинается тоска по несостоявшейся биографии, биографии, которая обернулась лишь списком прочитанных книг и перечнем «не взлетевших самолетов мечты». Спасая себя, теоретики становятся писателями и поэтами (Шкловский, Тынянов, Мандельштам), но помогло это не всем - формализм стал ругательством и бесплатной путевкой в Сибирь.

Однако формализм оказался живуч и перспективен. Всю вторую половину прошлого столетия он воскресает в семиотических школах, в западных интеллектуальных проектах, течениях, движениях, в теории жанров, в деконструктивистской архитектуре, в постмодернистской эстетике, в software studies. Его можно при желании видеть даже в одновременно мертвом и живом коте Шредингера.

На эту тему три года назад вышла трехтомная исчерпывающая трехтомная антология «Формальный метод» (Т.1. «Системы», Т.2. «Материалы», Т.3. «Технологии». М., 2016), включающая в себя программные статьи, интервью, рецензии ведущих «формалистов», сопровождаемые блестящими статьями известных современных исследователей.

Читать полностью…

Что читать

Почти прошло Первое мая - день труда и день отдыха, дата, которая одна только и будет скоро напоминать о том, что когда - то был труд и был досуг. Казалось бы, всем понятно, что это за слова. Однако ... Сегодня труд (работа), а соответственно, и досуг, теряют значение и формы, которые у них имелись последние 300-200 лет. Базовая граница между трудом и досугом перестала существовать.

Работы (труда) в прежнем понимании (определенное рабочее место, обязанности, рабочий день и пр.) уже почти нет. На смену пролетариату пришел прекариат, основу существования которого оставляет не регламентированный, четко оплаченный и защищенный труд, а случайные трудовые отношения (подряды, срочные контракты, неполная занятость, аутстаффинг, работа по вызову и т. д.)

Поскольку сегодня труд и досуг уже трудноразличимы, все чаще говорят о том, что на место труда, понимаемого, как правило, в индустриальной форме, идет деятельность, то есть социальная активность, где труд перемешан с досугом, то есть когда общение, коммуникации, встречи, брейнстормы приносят деньги.

Меняются в связи с этим и социальные отношения. Если старики жили, чтобы работать и чтобы заслужить работой отдых, то поколение миллениалов согласно работать, чтобы жить, но еще лучше – просто жить. Из досуга сегодня начинают черпать смысл и деньги, он стал «последней религией европейцев», их неоязыческим исповеданием, ибо христианские каноны к такому образу жизни как то неприменимы.

Трудовая деятельность в сфере досуга (Mickey Mouse jobs) приобретает все большее распространение. Складывается новый рынок деятельности, новые профессии, которые созданы для того, чтобы обслуживать досуг. Иными словами, досуг начинает приносить прибыль, что стало революционным открытием нашего времени. Поэтому досуг нагружается смыслами, присущими ранее только трудовой сфере.

Так семантику свободного времени сегодня наполняет лексика с преобладанием понятий долга и обязанности: «мне нужно заняться спортом», «я должен читать газеты». Поэтому сегодня человека, его социальную роль и значение все чаще оценивают не по работе, а по досугу. Не случайно социолог Ж.Дюмаздье называл этот переворот «сегодняшней культурной революцией».

Эта революция породила своих протагонистов - специфическую прослойку «беззаботных безработных», тех, кто сознательно живет вразрез с трудовой логикой, прослойку, которая состоит из маргиналов, лиц с размытой профессиональной идентичностью, люмпен-интеллектуалов. Да и зачем работать? Материальный продукт теперь производят иммигранты, обитатели Третьего мира.

С другой стороны, огромное количество «работ» сегодня уже просто не нужно и сохраняется просто по инерции. В статье «Вullshit jobs» («фуфловые работы») антрополог Д.Грэбер подчеркивает, что развитие технологий и рост производительности труда могли бы позволить нам работать 3–4 часа в сутки, а всё остальное время посвятить отдыху и саморазвитию.

Но в реальности цивилизация не идeт по этому пути, а придумывает, чем заполнить высвободившееся время. И заполняет работами, абсолютно не нужными, типа телемаркетинга, когда люди звонят вам по многу раз на день и предлагают какие-то продукты. Это работа не приносит удовлетворения никому, она является разрушением достоинства, которое когда-то было у труда. Грэбер утверждает, что в этом horror vacui, в этой «боязни пустоты», боязни общества дать людям свободное время сказывается старый страх, что ребенок начнет заниматься онанизмом, а взрослые люди выйдут на улицы и устроят перманентную оранжевую революцию или еще какие-нибудь глупости. Поэтому их всех нужно чем-то занять 24 часа в сутки.

Именно этим темам посвящены два номера журнала «Логос» № 3 (105) 2015 г. и № 1 2019 г.

Читать полностью…

Что читать

Накануне Пасхи поговорим о Христе. Разговор о нем сегодня выглядит либо проповедью, либо намеком на милостыню, либо распиской в том, что ты идейный неудачник. На самом деле его образ и фигура сегодня, в дни тотального аксиологического кризиса всех старых религий и прежних идеологий становится все более актуальной. Христианство стареет, Христос нет, ибо он единственный, кто не был христианином.

Сегодня он непонятен так же, как 2000 лет назад и так же актуален. Вместо того, чтобы свергать власть и баламутить народ, он толковал об истине, о том, что надо прощать и любить и в результате его не понимали даже те, кто шел за ним. «Те, кто рядом со мной, меня не поняли», - горько вздыхал он. Но он не только говорил – он все делал не так. Называл себя Царем (над ним смеялись), говорил, что может разрушить Храм и в три дня воздвигнуть его (никто не верил), исцелял и воскрешал (принимали как должное), был бездомен, водился с отбросами общества (брезговали), не имел за душой ни копейки (недоумевали). Никто не заметил, кроме горстки таких же отверженных, как он, что он показал главное – настоящую ценность имеет лишь то, что носит в себе частицу вечности. Вечность окружена временем, ее ценность сознается и понимается лишь теми, кто находится в потоке времени. Вечное поправляет временное, входит в него, осмысляет его.

Христос дает человеку главное – самого человека. Дает и следит за тем, чтобы человек не делся никуда от себя, чтобы ему было хорошо с собой самим настоящим. Именно поэтому проповедь Христа была обращена не к «народу», а к человеку. Поэтому Христос впервые провозгласил Любовь важнейшим свойством Бога. До него Бог был «непостижим», «всемогущ», «всемилостив», «справедлив». То есть он был повелителем, грозной силой, могучей волей. И поэтому отношения с ним строились в координате «хозяин – раб», «величие – ничтожество», «сила – слабость», «воля – подчинение». Связующей формой этих взаимоотношений был договор, предусматривающий взаимное уважение и доверие сторон, но не любовь, ибо любовь не терпит никаких формальностей, там, где начинается договор, кончается любовь. Договор, закон не требует близости, ибо, чтобы сохранить отношения, достаточно честно соблюдать внешние условия союза.

Напротив, во взаимоотношениях, построенных на любви, всегда есть контрапункт между действием и реакцией, возможность для чуда, то есть если я не заслуживаю никакой милости, то это не значит, что она не может быть мне оказана. Закон борется с последствиями преступлений, Христос истребляет сам корень преступления. Истинная Любовь по Христу это точное знание, когда именно ты можешь нарушить закон во имя нее, во имя Любви. И только она дает право на это нарушение.

Книг о Христе тысячи и большинство из них находится на полюсах «сложнейшее богословское исследование» с «сотериологиями» и «парусиями» и «сентиментальная слащавая патока» с нимбами, колокольчиками, голубями, облачками на чистом небе, с которого льется малиновый звон. Поэтому лучше для начала взять Александра Меня «Сын Человеческий». Она есть в электронном виде, но лучше найти печатную версию. Тем более, что это нетрудно.

Читать полностью…

Что читать

В минуты страшной трагедии в Париже, когда на наших глазах гибнет один из великих соборов Европы, вспомним Марселя Пруста. О нем мы уже говорили, но не могли представить, что повод вернуться к нему будет таким.

Прусту повезло родиться и жить в то короткое время, когда культура ненадолго стала гораздо ближе сердцу, когда появилось множество неравнодушных к ней душ. То есть их души не были равны в своей страсти к культуре, к соборам, статуям, картинам, книгам – каждый любил по своему и признавался в этой любви не так, как другие, иногда чужими словами (Пруст, например, словами Рёскина), но добавляя к ним свои чувства и свою интонацию. Все эти признания, собственно, и составили ту эпоху.

Это было время, когда уникальную готическую культуру Средневековья вдруг заметили. Увидели огромные соборы, стоявшие на площадях, порталы, нервюры, своды, витражи, арки, деамбулатории, выросшие из столетий, увидели себя рядом с впечатанным в вечность временем. Правда, для этого понадобилась трагедия – гибель статуй и соборов в годы Первой Мировой войны. Об этом начали писать и говорить Роллан, Батай, наконец Пруст. Гибель средневековых памятников словно подтверждала мысль Гюго о том, что гибель соборов неизбежна от рук адептов «цивилизации книг», то есть современной цивилизации. А ведь Первую Мировую войну развязали, в значительной степени, интеллектуалы. То есть воплощение цивилизации. Именно тогда Пруст написал несколько эссе, составивших сборник «Памяти убитых церквей», сборник, ставший «входным порталом» громадного собора-романа «В поисках утраченного времени», который Пруст строил всю жизнь, как и положено по законам средневекового жанра. В этом сборнике речь идет не только о Средневековье – о Рёскине, которого Пруст боготворил, а также и о Рембрандте. Но главное, все-таки, соборы.

Для Пруста в своих открытиях самых разных сторон культуры Средневековья нет ничего случайного. Он поражен скоростью и техническими характеристиками автомобиля, в котором он передвигается и тут же автомобиль становится для него символом своего времени, воплощенного в технике, которое несётся прямо на собор и кому-то не выстоять. «Колесо управления (руль) весьма схоже с крестом освящения, который держат апостолы, стоящие у колонн Сент-Шапель в Париже», - отмечает он, - водитель держит руль так же, как средневековые фигуры на порталах держат символы своего ремесла – косу, охотничий рог или кисть". Через Рёскина и его «Амьенскую Библию» он рассматривает легендарный собор в Амьене, точно отмечая, что если Рёскина сегодня нет даже в могиле (то, что там есть – не он в любом случае), то мы всегда можем преклонить колени перед камнями Амьена, у которых Рёскин просил пищи для своей мысли и которые еще хранят в себе эту мысль. Действительно, если мы никак не можем нащупать свою дорогу, найти свой источник вдохновения, то почему бы не пройти той дорогой к тому источнику, который уже дал творческую жизнь и душу кому-то.

Сегодня нам с очень горьким чувством придётся перечитать реквием Пруста по храмам, погибшим и пострадавшим в Первой Мировой войне. Казалось бы, это было давно. Но сегодня Dies Irae. И нет с сегодняшнего дня более актуальной книги. Ибо в пламени собора мы видим будущее Европы.

Читать полностью…
Subscribe to a channel