Джентльмены, мафиози и красные шапочки:
криминальные истоки стагнации и модернизации.
Скромный, но очень важный для меня семинар, пройдет в Европейском университете в Санкт-Петербурге 11 апреля в 18.00 (аудитория 216 на втором этаже). Почему очень важный, пока не спрашивайте. Расскажу через недельку – другую. А скромный потому, что я буду делать не вполне традиционный доклад. Без препринта. И доклад этот будет не прообразом главы в будущей книге, а, скорее, изложением гипотезы, постановкой проблемы, мозговым штурмом (надеюсь на активное обсуждение).
Название доклада: «Джентльмены, мафиози и красные шапочки: криминальные истоки стагнации и модернизации». Тот, кто знает мое увлечение классиками исторической социологии (и особенно тот, кто читал мой «Путеводитель по исторической социологии»), обратит внимание на то, что вторую часть названия я заимствовал (заменив всю терминологию) у Баррингтона Мура («Социальные истоки диктатуры и демократии»). Про первую часть скажу только, что собираюсь рассмотреть некоторые особенности китайских экономических преобразований, осуществленных в годы реформы Дэн Сяопина, и английских экономических преобразований XVIII века. К этим классическим примерам своеобразных «экономических чудес» добавится рассмотрение деятельности (или, может, точнее сказать «бездеятельности»?) итальянской мафии.
Подробнее сейчас писать не буду, поскольку для объяснения столь странного сочетания примеров, взятых для историко-социологического анализа, понадобиться изложить весь доклад. А у меня нет написанного текста. Так что, если я кого-то заинтересовал названием и всем тем, что раньше делал, приходите. Вход в основной корпус Европейского университета со Шпалерной улицы, дом 1. Захватите паспорт для прохождения контроля на входе и напишите мне в комментариях свои фамилии для внесения в список. Запись семинара будет только если кто-то ее сделает. Сам я в этом плане ничего не обещаю. Но обещаю, что доклад будет нескучным. В каком-то смысле он будет больше похож на мои массовые открытые лекции, чем на выступления, которые я делаю на семинарах Центра исследований модернизации.
Когда меня 20 лет назад спрашивали, с каких идейных позиций написана моя книга «Европейская модернизация», я, естественно, отвечал, что с либеральных. Это была книга о том, как свобода меняет общество в лучшую сторону, а революции и этатизм – в худшую. С таких же позиций были написаны позднее «Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара» и «Очерки новейшей истории России: 1985 – 1999». Эти книги рассказывали, по сути, о реформах, которые хоть и не являлись в полной мере либеральными, но делали мир чуть более свободным.
Последним моим книгам трудно дать столь же однозначную характеристику. «Почему Россия отстала?», «Русская ловушка» и продолжающая их книга, над которой я сейчас работаю, – это не о реформах и не о свободе, а о том, почему они так долго не приходили. Это о том, что в разные эпохи общество живет разными мифами. О том, что свобода, как важнейшая человеческая ценность, осознается европейцами лишь в последние столетия. И о том, что мир оказывается совсем другим, если не просто смотришь на него из XXI века, а пытаешься мысленно перенестись в реальную жизнь далеких столетий.
Я и сейчас остаюсь либералом, поскольку считаю, что успешным общество становится лишь в той мере, в какой способно стать свободным. Но про мои последние книги, наверное, правильно было бы сказать, что они написаны с либерально-консервативных позиций. Они рассказывают о том, как медленно складываются условия для преобразований, и о том, что часто эти условия оказываются непреднамеренными последствиями совсем других процессов. Консерватизм (не путать с охранительством!) говорит нам о том, как сильно наши намерения определяются сложным историческим путем, который прошло общество. Мы можем продвигаться вперед лишь в той мере, в какой случайно возникает окно политических возможностей. Точнее, в той мере, в какой формируется коалиция самых разных (порой очень неприятных) сил, желающих перемен.
Либеральный консерватизм, на мой взгляд, наиболее реалистичное из всех мировоззрений. Возможно, единственное, не оставляющее места для утопий.
«День дурака» я использовал, естественно, для того чтобы сделать нечто «дурацкое». Ну, не совсем, может, дурацкое, но нечто такое, что обычно люди не делают. Пошел пешком от дома через длинную вереницу парков юго-запада Петербурга. До Петергофа, правда, не дошел. Трудновато пока. Но до моей любимой Свято-Троицкой Сергиевой Приморской Пустыни добрался.
Прошел мимо могилы «железного канцлера» Горчакова, бросил взгляд на семейную усыпальницу графов Зубовых (точнее на здание, под которым она находится), поклонился праху принца Петра Георгиевича Ольденбургского, постоял молча у нового монумента великому зодчему Андрею Ивановичу Штакеншнейдеру – моему любимому петербургскому архитектору. Еще понюхал ароматы монастырской пекарни, но пищи телесной в отличие от пищи духовной мне не досталось. На дверях свежеотремонтированной трапезной висит объявление о том, что трапезничать там могут лишь братия и ремонтные рабочие. Без Благословления вход запрещен. А сквозь окошки трапезная выглядит как хороший ресторан.
Много лет уже хожу пешком в Пустынь и вижу, как она медленно изменяется. Тридцать лет назад, когда я поселился на юго-западе Петербурга, в монастыре была «мерзость запустения». Советская власть изгадила все, что можно, снесла большую часть храмов, и следы тех великих людей, что там были захоронены, почти затерялись. Понятно, что Троицкого собора, построенного Растрелли, уже не восстановить, но дух старого монастыря (ему в этом году исполняется 290 лет) потихоньку возвращается. Лучше всего там бывать летом, когда благоухают многочисленные цветники, но мне и сейчас хорошо.
Почти всегда стараюсь дойти до Пустыни пешком от своего дома (сегодня сделал в совокупности за всю прогулку почти 20 тысяч шагов), но бывают и исключения. Летом, надеюсь, вновь повезу своих друзей по Петергофской дороге смотреть то, что считаю своеобразной иллюстрацией к свой книге (пока еще недописанной). Я теперь временами прикидываюсь экскурсоводом. Настоящего мастерства, которое есть, например, у моей жены, мне в этом деле не достичь, но интересно бывает показать теплым летним деньком то, о чем пишешь долгими и студеными зимними вечерами.
В третьей главе автор на широчайшей палитре фактов опровергает ещё один миф о России — будто нам генетически «противопоказана» демократия, а в Европе она «прописалась» с античных времен. В Великобритании только по результатам реформы 1832 года к голосованию на выборах в парламент допустили 9 процентов населения. А в Новое время европейские парламенты, как и наши Земские соборы, были местом согласования интересов между сословиями, сеньорами, городами и другими игроками. Травин предлагает делить их не на «правильные» и «неправильные», а на сильные и слабые.
Важно, что сам Дмитрий Травин – не просто именитый автор в жанре нон-фикшн, а серьёзный учёный, возглавляющий Центр исследований модернизации при Европейском университете в Санкт-Петербурге. Его книги рождаются из эскизов, изданных в виде академических исследований, которые проходят горнило профессиональной критики и дискуссий, прежде чем стать частью, например, 450-страничной «Русской ловушки». Хотя в них очень много о том, как государственное строительство влияет на развитие экономики и культуры, история не выглядит тут отчётом о деятельности государства, как в школьных учебниках. Травину поддаётся куда более сложная задача — показать, как множество людей, действуя в собственных интересах, рождают новые миры.
Вот замечательная рецензия журналиста Дениса Терентьева на "Русскую ловушку". Книгу активно продолжают обсуждать. И это для меня. как автора, самое главное. https://mozgokratia-ru.turbopages.org/mozgokratia.ru/s/2024/03/russkie-norm/ Свежая книга профессора Европейского университета Дмитрия Травина «Русская ловушка» исследует социально-политические и культурные проблемы России периода Нового времени на широком европейском фоне.
Эта книга является продолжением предыдущей работы Травина «Почему Россия отстала?» и будет полезна всякому, кто запутался в дебрях допетровской истории.
С точки зрения Травина, весьма проблематично постичь траекторию развития России, логику поведения её элит без понимания происходившего в соседних (прежде всего европейских) странах. Да и сама Европа никогда не шла к процветанию общим для всех её регионов путём. Тома написаны о том, что между институтами Швеции и Пруссии в XVI-XVII веках было немало общего, а голландские находки активно заимствовались англичанами ещё до Славной революции. Но в историческом пути Испании, Франции и Англии можно найти больше различий, чем сходств. Автор полагает, что загадкой является не отсталость, которая лишь воспроизводит привычный уклад, а внезапный рост отдельных регионов. Поэтому анализировать нужно весь комплекс обстоятельств, которые сложились или нет в различных точках на карте.
На основе этого анализа Травин и утверждает, что в названии «Почему Россия отстала?» ничего обидного нет. Нашу страну напрасно обвиняют в рабском менталитете народа, «неправильной» религии или чересчур мощном влиянии цивилизаций Востока. В силу исторических обстоятельств она попала в не самую выгодную историческую колею.
С XI века полтора десятка городов Южной Европы (прежде всего Венеция и Генуя) круто заработали на левантийской торговле. Пряности давали самый большой профит, а перчить еду было признаком достатка. Словно круги по воде от брошенного камня, импульсы развития разошлись по Северной Италии, перекинулись за Альпы в Южную Германию и долину Рейна, а к XIII веку достигли Антверпена и других южно-голландских городов. Милан стал городом оружейников, во Флоренции треть населения занималась шерстью, в Тироле стали активнее добывать металлы, поскольку вырос спрос. Круглогодично проводились Шампанские ярмарки, способствовавшие падению процента по кредитам в десять раз — с 60 до 6 процентов. Но эти импульсы ещё три-четыре столетия не затрагивали ни Норвегию, ни Польшу, ни тем более Московию.
Ведь наличие спроса и предложения ещё не гарантируют развития. Если бы Италией тогда правил Иван Грозный, он поступил бы с Венецией и Генуей как с Новгородом: ограбил, лишил самостоятельности, посадил вороватых наместников. Но в Италии гвельфы (сторонники Ватикана) боролись с гибеллинами (сторонниками императора), и в вакууме власти расцвели города-государства. Ведь королям, герцогам и папам всегда нужны деньги на войну, и города охотно давали их в обмен на хартии и монополии, позволяющие самим вершить суд, собирать налоги и торговать. И здесь мы имеем феномен: нигде за пределами Западной Европы не создавались города как самостоятельные целостные образования вне феодальной системы.
Конечно, тут сошлось много обстоятельств. К XI веку в Европе более или менее успокоились и осели главные грабители и завоеватели — викинги, арабы и мадьяры. А Русь только в XIII веке впервые столкнулась с монгольскими захватчиками, которые легко расправились с её городами-государствами. Пока Европа в отсутствие сильной внешней угрозы наслаждалась «роскошью феодализма», на Руси зрела военная необходимость в формировании сильного централизованного государства.
Бескрылые выражения 8:
«Люблю отчизну я, но странною любовью» (М.Ю. Лермонтов):
1. Хоррор по-русски: В неурочный час в нежелательной организации пить вино недружественной нам страны.
2. Свобода по-русски: Хотел уйти во внутреннюю эмиграцию, но отказали в визе.
3. Аналитика по-русски: Умом Россию не пронять.
4. Скороговорка по-русски: Верноподданный – это весьма поддатый подданный.
5. Гильотинирование по-русски: Головотяпство.
После целого ряда презентаций моих новых книг состоится, наконец, их обсуждение. Отличие от презентации простое: я буду выступать лишь в конце семинара Центра исследований модернизации. Основное время займет дискуссия. Меня будут критиковать (наверняка!), хвалить (надеюсь!) и снабжать советами для работы над новыми книгами, продолжающими серию работ о российской модернизации (это самое важное!). Что-то из рекомендаций я приму, что-то отвергну. В общем, надеюсь, дискуссия будет такой, какой и должна быть истинно научная дискуссия. Обещали выступить докт. ист. наук Борис Николаевич Миронов, докт. ист. наук Михаил Маркович Кром, докт. экон. наук Андрей Акатович Белых, докт. ист. наук Адриан Александрович Селин и, конечно, мои коллеги - сотрудники Центра исследований модернизации во главе с проф. Владимиром Гельманом. Приходите! Обсуждение состоится в этот четверг (28 марта) в Гагаринском зале Европейского университета в Санкт-Петербурге в 17.00. Вход с Гагаринской улицы (дом 6) - там, где много табличек с названиями исследовательских центров.
Читать полностью…
Что получится, если взять лучший кусочек «Пигмалиона», добавить для остроты щепотку «Собачьего сердца» и чуть-чуть «Франкенштейна» по вкусу? Все это завернуть в «Секс в большом городе» для не слишком взыскательных клиентов. А взыскательные, наоборот, должны почувствовать в нашем блюде легкий аромат «Манифеста коммунистической партии», но переписанного, скорее, на феминистский лад, поскольку ужасы творят в нашем мире, как известно, мужчины, а не капиталисты. Все это подается на фоне босховского зверинца, состоящего из странно сконструированных гением мастера существ, под нежное музыкальное журчание испорченного водопровода. Главный мужской персонаж взят, естественно, из Библии, главный женский – производит впечатление искусственного интеллекта с вполне естественными страстями. Есть традиция. Есть модернизация. В целом, наверное, выходит постмодерн, где уживается любая идея, пришедшая в голову режиссера.
Раз я сказал про режиссера, вы уже поняли, естественно, что речь идет о фильме. «Бедные-несчастные» с хорошо узнаваемой во всех ее прекрасных местах Эммой Стоун и Уиллемом Дефо, смутно просматривающимся под навороченным на него гримом. Настолько дико выглядит, что мне даже понравилось. Вот универсальный циничный совет для того, чтобы понравилось и вам: перестаньте сопротивляться, расслабьтесь и получайте удовольствие. Фильм вполне пригоден для Оскара, и если его ему не дадут, то только лишь потому, что фильмы, идеально подходящие для Оскара, часто его не получают из-за того, что в нашем мире царит примерно такой же хаос, как показано в «Бедных-несчастных». И даже хуже.
Все, что в фильме выглядит неясно, на самом деле отчетливо ясно. А что меня поразило, так это неожиданная параллель с недавно всех возбудившим «Мастером и Маргаритой». Главный герой того фильма – новый Ершалаим или, точнее сталинский вАмпир, наступающий со всех сторон на бедных-несчастных москвичей. И сопротивляется этому монструозному классицизму лишь Маргарита – чудом уцелевший модерн Юлии Снигирь. В новом фильме со всех сторон на нас наступает Модерн – новый Лиссабон – сложный, чувственный, индивидуалистичный. Архитектурный фон «Бедных-несчастных» вылеплен не хуже, чем фон «Мастера». Но из-под него проглядывает жесткое однозначное рационалистическое начало героя Уиллема Дефо, вполне заслуживающего Оскара.
В общем, получилась дилогия. Так не бывает, конечно, но я ее видел своими глазами.
« Песни и пляски смерти». Часть вторая.
«Трепак». Студеный зимний воздух, застывший в ледяную картинку. И великий соблазн пуститься вприсядку во время исполнения « Трепака» в продолжение. Нельзя!
Пьяный мужичонка бредет по лесу, спотыкаясь, припадая, вздыхая и всхлипывая. Кляня жалкую свою жизнь. Маленькая, хрупкая фигурка на белоснежном полотне в окружение елок и осин. Одинокая точка в бескрайнем заиндевелом пространстве по уши в снегу. Грустно и весело мужичонке. И совсем не холодно и не трагично. Рядом спутница симпатичная. Развеселая и компанейская. С ней и спляшешь и приуснешь. Она ласково приобнимет и мягчайшую постель расстелет прямо здесь, в лесу. Радостно с ней и тепло. Прям, как летом на покосе с бабой- песенницей, любимой женой. «Успею к ней. Только вздремну- прилягу! Устал я. Устал…» И полетели мотыльки, белые, невесомые, страшные мотыльки- предвестники. Укутала смерть, укрыла снегом, припорошила. Согрела мужика. Навеки.
В развитии музыкальной линии не дробить на отдельные эпизоды. Не изображать. Не колдовать и не пугать, притворяясь смертью. Повествовать, приближая неумолимое разрешение, высветляя и поднимаясь над. Ни в коем случае не погружаясь в сугроб вместе с мужичком. Путешествуя с ним из зимы в лето. Буря- то в конце стихает. Все хорошо… Отдохнул он.
« Полководец». Верещагинский « Апофеоз войны». Технически непростой. По форме элементарный.
Крупными мазками, реалистично и безжалостно композитор и поэт рисуют картину кровавого сражения. « Закат бледнеет, но дерутся враги все яростней и злей». Здесь все ясно и понятно. Битва, лязг металла, рев орудий, порох и дым.
« И пала ночь на поле брани.
Дружины в мраке разошлись.
Все стихло. И в ночном тумане
Стенанья к небу поднялись.»
Самое страшное в войне- это не само сражение. Самое страшное- это итог. Это страдания раненых. Это подсчет убитых. До которых никому нет дела, хотя… Кажется, кому-то дело есть:
« Тогда озарена луною
На боевом своем коне
Костей сверкая белизною
Явилась смерть.»
Величественная, помпезная, ОНА незамедлительно проследовала с инспекцией для подведения итогов и проведения последнего прощания с воинами. Которые не по своей воле, хотя, возможно, кто-то и по своей, прибыли, чтобы добровольно, во цвете лет встретиться с НЕЙ.
« И в тишине, внимая вопли и молитвы,
Довольства гордого полна,
Как полководец место битвы
Кругом объехала она.»
ОНА внимательна и скрупулезна. ЕЙ интересен каждый погибший солдат. ОНА с наслаждением собирает свою кровавую жатву. Свое новое войско.
« Кончена битва, я всех победила,
Все предо мной вы смирились, бойцы!
Жизнь вас поссорила, Я помирила!
Дружно вставайте на смотр, мертвецы!»
Вместе, одним строем, идеальной колонной еще днем враждовавшие встают и маршируют под ЕЕ руководством. Распри и вражда остались за последним пределом. Впереди торжественный парад и…
« Маршем торжественным мимо пройдите,
Войско свое я хочу сосчитать.
В землю потом свои кости сложите-
Сладко от жизни в земле отдыхать.»
Опять «сладкий отдых»? Значит, все не так плохо и за роковой чертой. Особенно, когда во главе колонны ОНА:
« Годы незримо пройдут за годами,
В людях исчезнет и память о вас…
Я не забуду! И громко над вами
Пир буду править в полуночный час.»
Вот она могучая тризна и вечная память, которую обещает ОНА. Мудрая и всепрощающая. Заботливая. Для которой важен каждый. И вдруг:
« Пляской тяжелою землю сырую
Я притопчу,
Чтобы сень гробовую
Кости покинуть вовек не могли.
Чтоб никогда вам не встать
Из земли!»
Мощнейший аккорд в конце цикла могильной плитой накрывает и подводит итог:
Не сладкий сон,
Не любовное свидание,
Не эйфорический танец-
Смерть- это страшный, последний, безысходный переход туда, откуда путь заказан всем.
И спасения от НЕЕ не суждено найти никому.
«Песни и пляски смерти» - разгул гениальной фантазии авторов великого цикла, повествующего о том, что ждет нас всех в конце пути. И каждый из нас волен сам себе придумать отдельную историю в танце или в песне. А разбираться насколько она верна и правильна будем уже там.
С НЕЙ.
Смерть- блаженство
Смерть- наслаждение
Смерть- избавление
Смерть- самый праведный и справедливый суд.
О чем « Песни и пляски смерти»- один из самых великих вокальных циклов, созданных Модестом Петровичем Мусоргским в содружестве с Арсением Аркадьевичем Голенищевым- Кутузовым, первоначально названный просто « Она»?
Глубокий, философский, написанный простым и ясным музыкальным языком
и безумно сложный в воплощении цикл именно по причинам, указанным в начале. Создатели рассказывают нам о смерти, как о благе, как о последнем подарке.
Ни в одном из романсов нет безысходности в описании страданий уходящего в мир иной. Напротив- ребенок в « Колыбельной» сладко засыпает, юная девушка в « Серенаде» на последнем свидании задыхается в жарких объятиях любовника, мужик в « Трепаке» насмерть « утанцовывается» и уходит в смертельную эйфорию в пушистом сугробе, павшие воины на поле сражения в « Полководце» выстраиваются в привычный им при жизни торжественный парад и уходят в вечность под ЕЕ руководством. Что может быть желанней в самом конце?
И в то же время и петь и слушать этот цикл очень страшно. Но и крайне интересно. Самой интересно искать верные краски и пути передачи композиторской и поэтической мысли. У умного исполнителя интересно считывать ход его/ее мыслей, размышлений.
И не дай бог никому сбиться на пустую, хоть и яркую изобразительность! Не дай бог поддаться на кажущуюся доступность и пафосность в случае с « Колыбельной» и « Серенадой». Не дай бог начать пугать и маршировать в « Трепаке» и « Полководце». Моментально пропадет загадочность и притягательность. Тонкость исчезнет. Величественность. И страшная картина перехода в вечность сменится дешевым лубком. Увы, такие исполнения я тоже слышала.
Немного о музыкально- драматической составляющей цикла. Как я вижу и чувствую его.
Странное дело. Моё ощущение привело к временам года: лето, весна, зима, осень- время, повернутое вспять. И краски романсов, на мой взгляд соответствуют погоде за окном или на природе. В зависимости от места повествования.
« Колыбельная». Для меня важно соблюдение строгости и точности музыкальных фраз вначале от лица рассказчика в сопровождение «ползущего» аккомпанемента, будто устилающего спертым воздухом избу, заставляющего задыхаться измученную мать, склонившуюся над умирающим ребенком. Позднее лето. Влажный, тяжелый аромат прелых листьев снаружи. Страшное убожество обстановки внутри, в которой доживает последние минуты ребенок. Догорает свеча, догорает детская жизнь. Темно и душно в комнате. Страшная усталость матери. Страшная мука ребенка. « Стук»! Обычно ОНА приходит ранним утром. И у матери нет сомнений, что это ОНА. Начинается диалог матери со смертью. Вот тут важно выдержать и соблюсти до мельчайших подробностей все паузы, написанные автором, и ни на йоту не отойти от ритма. Важно придумать контрастные интонации и краски для передачи смятения первой и спокойной уверенности второй. Смерть пришла в лачугу как друг и помощник. Она успокаивает мать и заботливо баюкает младенца. ОНА утешает. ОНА ласково уговаривает. Мать пытается возражать, но делает это с каждой фразой все неувереннее и слабее. Безнадежно проигрывая. Накрывая как похоронным саваном своим « Видишь! Уснул он под тихое пенье», смерть в последнем « Баюшки, баю, баю!» мягко обрывает жизнь ребенка. « Стихло страданье». Верим?
«Серенада». Вот от этого романса мурашки бегут еще обильнее, и размер их крупнее, чем в « Колыбельной». И опять в начале марево тихой весенней ночи повисает в воздухе. Застывший «душный» воздух. Темп медленный ровно настолько, чтобы не тормозить движение фразы. Ровность звука идеальна. Зависание в пелене предсмертного видения больной предельно точно по высоте вначале. Тем страшнее выход на « смерть серенаду поет» в конце прелюдии перед собственно серенадой. Ну а затем средневековый рыцарь, пряный восток, упоение близостью и торжество обладания. Все это в развитии. Не торопясь. Со сладостью предвкушения.
Сегодня всемирный день писателя. Я поздравляю всех своих знакомых писателей, а, кроме того, хочу помочь своим любимым читателям разобраться с помощью писателей-классиков в том, как модернизируется общество. Изучать романы, повести и драмы столь же полезно, как монографии. Но список художественных произведений, которые я сейчас порекомендую, может удивить многих. В нем нет ни романов о тяжелой жизни народа при капитализме (Диккенс и т.п.), ни романов о прекрасном капитализме, который можно было бы построить (Айн Рэнд и т.п.), ни романов, где в беллетризованной форме описываются черты капитализма (Золя и т.п.), ни даже романов о технических переменах в условиях капитализма (Жюль Верн и т.п.). Это все совершенно другие темы.
Модернизация в художественной литературе – это не о технике и даже не об институтах. Это о том, как мы меняемся в процессе объективно происходящих перемен. Это о человеке и его мятущейся душе. Это о том, насколько тяжело даются перемены и о том, что делает их неизбежными, несмотря на наш природный консерватизм. Это о том, что новые техника, институты и социальные условия постоянно ломают нас, но, несмотря ни на что, человек выходит из ломки обновленным. Именно для понимания этих проблем нужна художественная литература, поскольку все остальное лучше описывается в научных трактатах. А душу человеческую трактат плохо улавливает, даже если написан ученым автором, хорошо понимающим суть трансформаций.
Вот список (по алфавиту, а не по значимости):
1. Голсуорси Д. «Сага о Форсайтах»
2. Драйзер Т. Трилогия: «Финансист» – «Титан» – «Стоик»
3. Ибсен Г. «Враг народа» («Доктор Стокман»)
4. Лампедуза Т. «Гепард»
5. Манн Т. «Будденброки»
6. Мураками Х. «Охота на овец»
7. Толстой Л. «Утро помещика»
8. Тургенев И. «Отцы и дети»
9. Чехов А. «Вишневый сад»
10. Шоу Б. «Пигмалион»
Наверное, хорошие знатоки художественной литературы сразу поймут, почему здесь оказалось то или иное произведение. Но неясности наверняка останутся. Поэтому кое-что из предложенного списка можно будет затем разобрать подробнее.
Забытая реформа Николая Рыжкова: ревизионистский взгляд на новейшую историю
Скончавшегося вчера Николая Ивановича Рыжкова забыли настолько прочно, что не все даже скажут сходу, кем он был в советскую эпоху. А, между тем, его воздействие на нашу сегодняшнюю жизнь (вплоть до политических решений последних лет) было огромным. Совершенно забытая экономическая реформа второй половины 1980-х гг., осуществленная правительством Рыжкова (напомню, что при Михаиле Горбачеве он возглавлял правительство СССР!), переменила всю нашу жизнь.
Да-да, сначала вовсе не горбачевская политическая реформа, а именно рыжковская реформа, связанная с трансформацией системы управления государственными предприятиями, всё у нас перекурочила. И лишь затем начались те преобразования, которые запомнились всем. Во-первых, демократизация, связанная с реальным избранием народных депутатов и переходом власти от партийного аппарата к выборным органам. Во-вторых, гайдаровская экономическая либерализация и попытка финансовой стабилизации. С моей точки зрения эти хорошо известные преобразования были детерминированы теми реальными и неожиданными для самого Николая Ивановича результатами, которые дала его реформа. Мы обнаружили тогда, что хозрасчет без рынка работает плохо, и что существуют группы интересов, влияющие на принятие решений.
Более того, косвенным образом неудачи Рыжкова повлияли на формирование нынешней политической системы, поскольку масштабные экономические реформы всегда обуславливают целую систему долгосрочных последствий. Я не хочу, конечно, сказать, что здесь всё жестко детерминировано (такого в истории на протяжении долгого времени не бывает), но проблемы 1980-х наряду с тремя-четырьмя другими обстоятельствами сделали нашу жизнь такой, какой она нынче является.
Обосновывать свой тезис я буду в лекции «Забытая реформа Николая Рыжкова: ревизионистский взгляд на новейшую историю», с которой выступлю во вторник 5 марта в 19.00 в конференц-зале Европейского университета в Санкт-Петербурге (аудитория 201, второй этаж) по адресу Шпалерная улица, дом 1. Приходите. Вход свободный, но в связи с тем, что у нас введена «пропускная система», прошу в комментариях сообщить мне фамилии и инициалы тех, кто желает посетить лекцию. На вахте будет список. И захватите, пожалуйста, паспорт.
https://eusp.org/events/lekciya-zabytaya-reforma-nikolaya-ivanovicha-ryzhkova-revizionistskiy-vzglyad-na-noveyshuyu-istoriyu
Это наша битва с Андреем Заостровцевым по поводу моей новой книги "Русская ловушка". Андрей - мой старый друг, коллега и оппонент. Состоялась битва в "Яблоке" после того, как в Доме журналиста мне выступать запретили, сочтя, что сейчас не время для дискуссий даже на научные темы. Еще раз благодарю "Яблоко" за поддержку. https://www.youtube.com/watch?v=fPVUuT9CDb4
Читать полностью…
Одной из жертв последних лет стала у нас политическая аналитика. Фактически она разделилась на четыре не связанных друг с другом группы текстов: политическая проституция, политическая трескотня, политический театр и политическая наука.
Причины формирования политической проституции вместо аналитики вполне очевидны. Но не стоит думать, будто этим занимаются лишь авторы, желающие обслуживать власть. Политическая проституция обслуживает еще и того массового читателя, который хочет видеть тексты с выводами, уже сложившимися заранее в его голове. Как правило, разнообразные тексты, сделанные в жанре политической проституции, объединяет то, что они делят мир на наших и ненаших, удовлетворяя запросы первых вне зависимости от того, начальники это или обыватели.
Политическая трескотня – удел «хороших парней», озабоченных не столько давлением власти, сколько отсутствием информации. Когда-то автор был хорошим аналитиком, поскольку объяснял читателю текущие события. Но теперь аналитик имеет достоверной информации не больше, чем читатель, и потому вероятность ошибок в его текстах такая же как в обывательском мышлении. Я сам с этим столкнулся несколько лет назад, написал ряд текстов, которые сегодня оцениваю, как политическую трескотню, но затем спохватился и ушел из политической аналитики.
Политический театр возник в связи с отсутствием информации, но сохранением спроса на интригующую аналитику. Режиссер политического театра сам придумывает «факты», а затем их анализирует, копируя былую политическую аналитику, имевшую дело с фактами настоящими. Сильный режиссер способен превратить такой театр в настоящую «фабрику грез», фабрикующую мифы, в которые читатель страстно желает верить. Причем вера эта столь сильна, что зритель политического театра с радостью живет по принципу «над вымыслом слезами обольюсь».
К счастью, несмотря на всё это, у нас сохраняется политическая наука. Проблемы ее очевидны. Если раньше научный анализ можно было иллюстрировать примерами из нашей жизни, то сегодня отсутствие достоверной информации разрывает «теорию» и «практику». Объяснять, как работает политика, можно используя абстрактные схемы и примеры из зарубежного опыта. Ясно, что это снижает интерес публики, уводя ее из сферы науки в сферу театра. Но немногочисленные читатели, желающие хоть в чем-то разобраться, имеют все же материал для размышлений.
Всё, что нам нужно, – это любовь. Банальность, не правда ли? Чуть сложнее мысль окажется, если любовь понимать в широком смысле. Нам нужна любовь близких. Нам нужно любимое дело. Нам хочется находиться в любимых местах, есть любимые блюда, выбирать любимый образ жизни…
Всего объема любви мы никогда не получаем. Многое складывается не так. И тогда на сцену выходит надежда. Она является первым, самым естественным заменителем любви. Заменителем рациональным. Я не встретил любимого человека, но есть надежда встретить, если готов общаться с людьми. Нет любимой работы, но есть надежда добиться успеха, коли готов учиться и трудиться. А будет успех – будут деньги – будет дом в любимом месте, любимая еда и всё остальное.
Но вот пришло время, когда рушатся надежды, когда ты не можешь уже, оставаясь в здравом уме и твердой памяти, надеяться на «прекрасного принца» со всеми его атрибутами. Здесь возникает самое загадочное и необъяснимое с рациональных позиций явление. Возникает Вера. Точнее, человек оказывается перед выбором: скончаться от безнадеги или поверить в чудо, а, значит, жить дальше в Верой. Половина умирает, половина остается жить. Жить с Верой в Бога или в Воланда, в судьбу, управляющую событиями этого мира, или в то воздаяние за боль этого мира, которое мы получим в мире ином.
Одной из загадок истории является резкое падение Веры, случившееся с европейцами в XVIII – XIX веках. Загадку эту мы можем разгадать, если попытаемся понять образ жизни людей прошлого. Долгое время жизнь была столь страшна и непредсказуема, что даже надежда у подавляющего большинства исчезала. Поэтому Вера была единственным способом выживания. Но когда мы стали богаче, когда стали уходить голод и эпидемии, а войны стали рассматриваться как отклонение от нормальной жизни, положение изменилось. Все чаще люди находили любовь, а коли не находили, пробавлялись надеждой. Тот, кто еще надеется, Веру считает глупостью. Но тот, кто всё потерял, может не потерять жизнь лишь с помощью Веры.
Я постоянно пытаюсь сказать своим читателям нечто подобное, но так ярко, четко и талантливо выразить мысль, как это сделала в новых стихах Лариса Миллер, мне не удастся.
О, как унылы наши вести!
То снова вести об аресте,
То про убийство и поджог…
Ты не соскучился, дружок?
Тебе ещё не надоело?
А ведь душа когда-то пела,
Летала с песней на устах
Быстрей и легче вешних птах.
***
Ну надо же - птички опять прилетели,
Как будто бы лучше не видели цели.
И вместо того, чтобы нас миновать,
Устроились здесь ночевать и дневать.
А ту, что вообще в двух шагах поселилась,
Я слушала, слушала и прослезилась.
Ведь мне-то казалось - я родом из мест
Таких, на которых поставили крест.
Я думала, нас облетают, обходят,
А птички отважно младенцев заводят.
А вдруг они чуют, что в воздухе есть
Намёк на благую, счастливую весть.
И пробую я, пусть весьма осторожно,
Поверить, что жить здесь и правда возможно
Бескрылые выражения 9
Маленький человек:
1. Маленькому человеку нужны маленькая цель, малые успехи в ее достижении и принадлежность к большому сообществу, имитирующему реализацию великих целей. Рынок, империя и автократия в совокупности это ему дают.
2. Весь мир театр, а люди в нем декорации. Режиссер расставляет их там, где ему надо, а после спектакля сваливает в чулан.
3. Настоящие ученые – это лишь карлики, стоящие на плечах гигантов. Если кто-то сочтет себя гигантом, то обопрется на карликов... А затем рухнет.
4. «Тверь я дрожащая, или право имею?» - подумал князь, отправляясь в Орду оспаривать право Москвы на ханский ярлык.
5. Если Бога нет, то чего изволите’с?
Каждый раз, когда на свет выходит моя новая книга, я стараюсь максимально широко ее обсуждать с коллегами, а не просто представлять публике. Вы уже видели несколько рецензий, написанных учеными и журналистами, видели академический баттл с проф. Заостровцевым. А теперь "гвоздь сезона": большое обсуждение с коллегами в Европейском университете, где я уже не рассказываю о книге, но отвечаю на критику и рекомендации в конце семинара. Это обсуждение четко характеризует отношение к моей работе в научной среде. Вы увидите и высокие оценки, и полемику, и недопонимание по отдельным позициям. Большое спасибо Николаю Кофырину, записавшему обсуждение. И, конечно, выдающемуся историку Борису Николаевичу Миронову, у которого я уже более двух десятилетий учусь понимать Россию. https://www.youtube.com/watch?v=8EKpteowo14
Читать полностью…
Собственно, влияние «военной необходимости» и поставлено Дмитрием Травиным во главу угла в «Русской ловушке». «Мышка, устремляющаяся в мышеловку, ведёт себя рационально, исходя из краткосрочных перспектив», — размышляет автор. Аналогично логика подсказывала московским князьям собирать земли, налоги и войско против татар и коварных соседей. Вряд ли кто-то мог предвидеть, что в отдалённом будущем поместная система комплектования армии приведёт к постепенному умиранию частной собственности на землю и демократических традиций, а самодержавие будет тормозить модернизацию в России.
Впрочем, и в Европе именно война создавала нации и государства. Как выразился социолог Чарльз Тилли, государственная структура — это побочный продукт деятельности правителя по приобретению средств ведения войн. То или иное государство оказывалось жизнеспособным только благодаря периодическим структурным изменениям. А изменения диктовались необходимостью — и профессор Травин скрупулезно и сочно описывает нам, как уже в ходе Столетней войны переплелись феодальные принципы формирования войска с коммерческими, а необходимость добывать средства на армию рождало новые формы кредита.
«Русская ловушка» представляет собой достойный пример научной монографии, в которой автор не склонен ради привлечения массового читателя упрощать тезисы и фактуру. Но от его рассказов о швейцарских пикинерах и каталонских арбалетчиках трудно оторваться, хотя смакования их тактики и традиций ради красного словца тоже не наблюдается. Вслед за автором «Щита Ахилла» Филиппом Боббитом, Травин объясняет, как артиллерия покончила с военным значением рыцарских замков, а лозунг «Нет денег — нет швейцарцев» открыл ящик Пандорры для княжеских государств, постепенно поглощавшихся более конкурентоспособными королевствами.
Травин развивает мысль историка Уильяма Мак-Нила о том, что именно раздробленность Европы лежала в основе её успеха. Отстающие были вынуждены перенимать успешные институты, позволяющие выстраивать сильную армию. И развивались не только в военном отношении. А в России ничего подобного произойти не могло. К XIV веку в европейской торговле участвовали не более пяти русских городов (Великий Новгород, Псков, Витебск, Полоцк, Смоленск). Экспортных товаров было всего два — мех и воск. Только к концу Средневековья Псков стал поставлять лён, потом русские освоили сало и ворвань. Но зерном ещё не пахло — например, Новгород сам его закупал на юге Руси. Рыбу тоже экспортировать не могли — не было солеварения. Да и собственный торговый флот отсутствовал.
РЕКЛАМА
И откуда возьмутся купцы, если нет денег? Ни золота, ни серебра на Руси не добывали, в царскую монету перечеканивали чешские иоахимсталеры. При таком раскладе Россия обречена была на поместную систему комплектования войска, при которой царь даёт боярину землю в пользование, а тот приводит по его зову отряд ополченцев из крестьян.
И это не только русское «родимое пятно». До Польши тоже долго не доходили «импульсы развития», поэтому в отчёте о смотре феодального войска в XVII веке читаем, что такой-то шляхтич пришёл «пешим с палкой». Западная Европа от такой системы давно ушла, а Россия, наоборот, ничем не могла её заменить — даже полупрофессиональное стрелецкое войско в 3 тысячи бойцов, которым платили по 4 рубля в год, было большой нагрузкой на бюджет крупнейшей страны мира.
Конечно, не армией единой. Во второй главе «Русской ловушки» блестяще объясняется почему не православная вера, а церковь как институт стала проблемой для создания здоровой деловой и интеллектуальной среды. А также почему европейская Реформация и русский Раскол были принципиально различными по сути процессами.
Человек, попадающий вдруг на большую научную конференцию, может порой утерять ориентиры в дискуссиях, поскольку их участники имеют разные представления о том, что такое социальные науки.
Для большинства научным текстом является тот, который цитируют. Если в ученом цеху вас регулярно упоминают, значит, вы творите науку. Если же нет, значит – не более чем публицистику. Сколько бы читателей ни читало ту или иную книгу, в число научных она не попадет, поскольку во внимание принимаются лишь те читатели, которые сами пишут и цитируют.
Значительно меньше тех, кто относится ко второй категории и считает наукой следование великой идее. Для этих ученых учеными являются лишь те коллеги, которые разделяют их взгляды. Цитируемость не важна. Ученым сочтут даже публициста, но сколько бы в различных книгах и статьях ни цитировали влиятельного оппонента, над ним, скорее, будут подсмеиваться.
Третья категория ученых похожа на вторую, однако, по сути, смыкается с первой. В этом «ученом цеху» наукой считают лишь привычный круг проблем. Если кто-то пытается сформулировать новую проблему, его просто перестают слушать. Лучше к Монблану известных фактов добавить еще один крохотный фактик-камешек, чем пытаться изучать гору таинственных непонятных камней.
Наконец, четвертая группа во главу угла ставит доказательность. Приверженцы этого подхода презирают болтовню и требуют математики. Если вы хотите считаться ученым, то должны что-нибудь посчитать. В идеале, конечно, и впрямь нужно давать количественные оценки, но при отсутствии достаточного объема данных расчеты, скорее, искажают реальность, чем раскрывают.
Мне интересны приверженцы всех категорий. Я знаю, что можно позаимствовать у каждой. У кого-то – идеи, у кого-то – факты, у кого-то – результаты расчетов. При этом стараюсь не заимствовать то, что выглядит абсурдным, исходя из моего личного опыта. Сам же никогда не забиваю себе голову рассуждениями, станет ли наукой то, что я сейчас изучаю. Если интересно, надо изучать. За мою науку могут не наградить ни цитатами, ни монетами, ни похвалой. Но наградой зато становится сам ход исследовательского процесса.
Маркс, Гарри Поттер и Борщ. Вот что сегодня читают в России. Нарочно такое не придумаешь, но хозяин букинистической лавочки знает свой рынок.
Читать полностью…
Давно я здесь не появлялся. Нелегкие выдались для меня недели. Личные проблемы пересеклись с трагическими событиями, поразившими мою страну. Какое-то время думал, что, может, и вообще больше не появлюсь здесь. Честно говоря, не хотелось. Возникло чувство, что больше мне здесь делать нечего. Несколько раз садился за компьютер, начинал писать и тут же понимал, что незачем.
Зато обнаружил кое-что важное в самом себе. Из фильмов и литературы мы знаем, что на кризисную ситуации человек реагирует радикально. Мужик уходит в запой, барышня теряет чувства. Иногда сдает организм, и положительный киногерой картинно падает на пол с инфарктом. А герой отрицательный может, наоборот, от злости и безнадеги уложить на пол из автомата десяток-другой человек. Я же сейчас понял, что человек – скотинка живучая. Радикальные реакции – это, скорее, продукт романтической культуры, зародившейся в Европе более двухсот лет назад, но хорошо прижившейся, поскольку она оказалась проста для понимания теми, кто кризиса еще не испытал, и чрезвычайно удобна для актерской игры. Вертер вообще покончил с собой, тогда как его создатель прожил в Веймаре долгую творческую жизнь, в которой яркие успехи перемежались тяжелыми поражениями.
У меня нынче такое чувство, что на фоне кризиса в нас что-то отмирает. Те стороны жизни, которые казались еще недавно интересными, перестают привлекать. Мы становимся проще и жестче. Мы выделяем главное, что привязывает нас к жизни, и твердо держимся за него, тогда как сил удержать сопутствующее не остается, и оно с грохотом отваливается. Мы переступаем через отвалившиеся куски собственной жизни и движемся дальше, стараясь сберечь главное.
От меня за последнее время отвалилась публицистика, которой отдано было много лет. Отвалились открытые лекции, которые я любил проводить в университете. Отвалились путешествия, долго поддерживавшие мои силы. Отвалились мечты об успехе и продвижении вперед. Осталась работа над книгами. Каждый день за последние недели я потихоньку продвигался вперед, а когда к вечеру думал написать что-то здесь, интереса уже не оставалось.
Уникальные впечатления и переживания. Недавно заслуженная артистка России Валерия Стенькина рассказала подробно о своем восприятии этого мощного цикла Мусоргского, а вчера я имел счастье послушать, как Валерия сама его исполняет. Ничего подобного не слышал за всю свою жизнь. Мусоргского слышал, а исполнения, имеющего под собой столь глубокую аналитическую основу, нет. Валерия сперва подготовила слушателей, а затем уже спела. Со вчерашнего вечера думаю, а могу ли я дать слушателю, скажем, в своей лекции подобное сочетание разных форм восприятия?
Читать полностью…
« Рыцарь неведомый силой чудесной освобожу я тебя!» И вновь- идеальное соблюдение ритма, проживание пауз и прослушивание реакций больной девушки, которые есть в аккомпанементе. Игра света и тени. Любовный поединок, в котором заранее известен победитель, но почему- то еще теплится надежда. На что? Ведь комплименты, источаемые смертью хороши, интонация вкусна и привлекательна, « любовный лепет» прелестен. Сердце девушки бьется все слабее. Она готова сдаться. И торжествующее « Ты моя!» в конце романса- не что иное, как разрядка и взлет.
Это ли не прекрасно! Прекрасно ли?
Продолжение следует.
Бывают книги, о которых хочется написать, как только дочитаешь последние строки. Не всегда это самые важные или самые мудрые книги. Но сделаны они с таким мастерством, что производят впечатление даже на читателя, желающего оспорить некоторые их положения. Сейчас я завершил изучение изданной у нас в начале года биографии Вильгельма Оранского, написанной Сесили Веджвуд (она известна в основном самой популярной в мире истории Тридцатилетней войны). Книга Веджвуд – это удивительное сочетание научного анализа эпохи и личности героя с поэтичностью изложения, не утраченного, к счастью, в переводе. Можно было бы подробно расписать здесь, что мне особенно понравилось, и к чему все же есть претензии, но, прочтя последние две страницы, я понял, что просто дам вам большую цитату – своеобразную эпитафию герою, павшему от руки убийцы. Как раз в те дни, когда я работал с этой книгой, эпитафия приобрела особую актуальность.
«Он принадлежал к более ранней, более культурной и благородной эпохе, чем то время ограниченности, авторитарности и узколобой сектантской ненависти, в котором он жил. Но одновременно с этим он принадлежал и более поздней эпохе. Его искренний интерес к людям, которыми он правил, его вера в их развитие, его толерантность, его убежденность в необходимости правления, основанного на согласии, – все это выходило за пределы средневекового мира и принадлежало более поздней и свободной эре. Среди государственных деятелей немного тех, – и ни одного среди его современников, – кого так глубоко заботил покой и обычное житейское счастье тысяч людей, которые и составляют “народ”. Вильгельм не идеализировал и не переоценивал их, он знал, что они часто ошибаются, потому что не разбираются в политике. Но он верил в них, видя в народе не какое-то теоретическое понятие, а совокупность отдельных личностей – людей. <…> Он один из того немногочисленного ряда государственных мужей, которые дали человечеству больше, чем своему времени и своим народам».
В приведенных словах есть, конечно, мифологизация героя. Но это миф, который является реальностью.
Экономист и автор очень популярного телеграм-канала "Деньги и песец" Дмитрий Прокофьев посвятил моей книге "Русская ловушка" специальный разговор. Это, конечно, не только разговор о самой книге, но замечательные собственные размышления экономиста о поставленных проблемах. На мой взгляд, вышло очень интересно. Весьма необычный жанр. Большое спасибо Дмитрию Прокофьеву. Его размышления - это серьезный материал и для моих дальнейших размышлений. Моим будущим книгам такое обсуждение очень поможет. https://www.youtube.com/watch?v=mHnTFXtfK2k
Читать полностью…
Всю предысторию моих книг не включишь в предисловие, но когда журналист расспрашивает о том, из чего по большому счету выросли мои исследования, начинаешь вспоминать, как именно все начиналось. Чуть ли не со студенческих времен. Тем читателям, которых заинтересовали "Почему Россия отстала?" и "Русская ловушка", будет, наверное, интересно прочесть и это. https://egoistmag.ru/article/dmitriy-travin-revolyuciya-1917-goda-eto-ochen-silnyy-otkat-nazad
Читать полностью…
После того, как появилась в продаже моя книга "Русская ловушка", постоянно возникают вопросы о цене. Понимаю, конечно, что из-за увеличения типографских расходов не все могут книгу купить. Поэтому сообщаю о распродаже в "Подписных изданиях" (Санкт-Петербург, Литейный дом 57), которая состоится 29 февраля. Магазин обещает снизить цену на 30%, и это означает, что мою книгу можно будет приобрести даже дешевле, чем в издательстве. Причем не только в магазине непосредственно, но и онлайн. Подобных возможностей, скорее всего, больше не будет, поскольку ко временам будущих распродаж цены на общем инфляционном фоне вырастут сами по себе. Моя предыдущая книга "Почему Россия отстала?", к сожалению, продается сейчас по значительно более высокой цене, чем два года назад, когда она только вышла из типографии. https://www.podpisnie.ru/articles/novosti/29-fevralya-razvchetyregodnaya-samaya-redkaya-i-dolgozhdannaya-visokosnaya-rasprodazhav-podpisnykh/
Читать полностью…
Усложнение мира вызывает упрощение оценок
Существует, по крайней мере, три важнейших причины этого феномена.
Во-первых, когда усложнение мира ввергает наше общество в кризис, значительно возрастает число тех, кто стремится принять участие в его разрешении. Широкие массы населения, которые раньше были пассивны и интересовались лишь своими доходами и развлечениями, теперь начинают проявлять активность, поскольку кризис непосредственно затрагивает их жизнь. К серьезным размышлениям эти люди не подготовлены. Естественным решением всех проблем для них является устранение тех лиц, которых они сочтут виновными. Со стороны кажется, будто общество резко поглупело, но на самом деле проблема в том, что оно резко активизировалось.
Во-вторых, усложнение мира ввергает в панику ту образованную часть общества, которая раньше склонялась к трезвым оценкам. Интеллектуалы перестают понимать, что происходит сегодня, и в результате ставят под сомнение даже то, что вчера еще неплохо понимали. Казалось бы, долгие годы учебы и размышлений, споры, семинары, дискуссии, тонны прочитанных книг должны были дать ответы на все актуальные вопросы, но интеллектуальные построения вдруг стали рушиться, как карточные домики. А самым страшным становится то, что старые добрые методы анализа, казавшиеся недавно столь умными и удобными, в новой ситуации демонстрируют полную непригодность. Других же методов в интеллектуальном арсенале нет. И вот реакция интеллектуалов оказывается схожа с реакцией масс.
В-третьих, те выводы, которые раньше осуществлялись в тиши кабинетов, сегодня приходится делать в ситуации, когда мир бурлит и выволакивает аналитиков на площадь, погружая их в стресс, не располагающий к спокойным размышлениям. Эмоции в равной мере воздействуют, как на широкие массы, совершенно не понимающие происходящих событий, так и на интеллектуалов, отказывающихся от своих вчерашних концепций. Ведь одно дело размышлять, скажем, о революции, сидя в библиотеке Британского музея, а другое – на площади, где установлена гильотина. Вблизи этого сооружения перестаешь воспарять вольной мыслью, пронзая столетия, и страх становится важнейшим регулятором мыслительного процесса. Кажется, будто мы поглупели, но на самом деле мы просто боимся.
