Мечтали ли российские реформаторы о русском Пиночете? В рассуждениях на эту тему часто забывают о ходе реальных событий. В нашей истории просто не было такого момента, когда в нее мог бы вклиниться русский Пиночет, кем бы он ни был. https://www.youtube.com/watch?v=A0evVsiUBAI&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
Пиночет был вынужден провести в Англии 503 дня под «домашним» арестом, прежде чем британское правительство решилось отпустить его на родину, сославшись на пошатнувшееся здоровье. Впрочем, на этом травля не закончилась. Осмелевшая от международной поддержки чилийская Фемида вынесла в 2001 г. решение о помеще-нии Пиночета под настоящий домашний арест.
Затравленный и ослабевший старик говорил, что только вера в Бога и загробную жизнь удерживает его от принятия последнего в своей жизни решения – нажать на курок пистолета.
И снова вернемся на тридцать лет назад. В это время Габриель Гарсиа Маркес как раз создавал в романе «Осень патриарха» образ типичного латиноамериканского ге-нерала-диктатора, старого, жалкого и в то же время отвратительного.
Как это часто бывает, классик гениально провидел... прошлое. Этот типаж был явно взят не из 70-х гг. ХХ века. Реальная история генерала Пиночета, разворачивавшая-ся на глазах у писателя, оказалась гораздо более жизненной и трагичной.
Спустя 15 лет, постаревший Маркес снова вернулся к данной теме, написав роман «Генерал в своем лабиринте». На этот раз о признанном ныне латиноамериканском герое генерале Боливаре, затравленном толпой и умиравшем в одиночестве.
Люди, рассуждающие о Пиночете, часто пытаются взвешивать, что важнее: эконо-мическое благосостояние или человеческие жизни? Иначе говоря, переводя на язык Достоевского, стоит ли счастье человечества слезинки ребенка?
Но в мире сегодня гораздо больше людей умирает от нищеты, от нехватки врачей, от болезней, вызванных недоеданием, чем от расстрелов и тюрем. Экономическая раз-руха, на которую обрекают свою страну многие склонные к авантюризму политики – это те же потерянные человеческие жизни.
Почему слезинка ребенка, у которого мать умерла от голода, измеряется по иному стандарту, чем слезинка ребенка, отец которого оказался в тюрьме за свои полити-ческие взгляды? Почему во втором случае виновато оказывается правительство, а в первом – некие объективные обстоятельства?
Кровавый переворот
Еще в 1970 г. во время прихода к власти Альенде стоял вопрос о том, подчинятся ли военные новому правительству. По сути дела, армия раскололась на две части. По-пытки совершить путч уже тогда предпринимались частью генералитета, тогда как другая его часть сохраняла лояльность властям.
Путчисты ради контроля над армией намечали устранить трех влиятельных генера-лов, вставших на сторону правительства – Рене Шнейдера, Карлоса Пратса и Аугу-сто Пиночета. Шнейдер был убит в 1970 г. и остался в памяти народным героем. Пратс и Пиночет выжили, но пути их, в конце концов, разошлись.
Пратс стал опорой Альенде, главнокомандующим чилийской армией. В 1972 г. он со-гласился войти в правительство, тем самым укрепив его авторитет. Пиночет тоже долго оставался лоялен властям. Но 23 августа 1973 г., когда страна летела в про-пасть, Пиночет принял иное решение.
Под его давлением Альенде сместил Пратса с поста главнокомандующего, посколь-ку становилось очевидным, что тот уже не способен удержать армию от антиправи-тельственных действий. Главнокомандующим стал Пиночет, который, как полагал президент, обладал у военных авторитетом. В этом Альенде не ошибся, но он ошиб-ся в другом. Пиночет перестал быть лояльным генералом. Поставив под контроль всю армию, он менее чем за три недели сам организовал путч.
Переворот был страшным, кровавым и абсолютно незаконным. 11 сентября прези-дентский дворец «Ла Монеда» взяли штурмом. Альенде то ли погиб с оружием в ру-ках, то ли застрелился. В общей сложности 2279 его сторонников (или просто слу-чайных людей, попавших под жернова военных репрессий) были убиты, причем, по-рой, с удивительной жестокостью. Еще несколько тысяч узников концлагерей и вы-нужденных эмигрантов могут считаться в той или иной мере пострадавшими.
Одной из жертв режима стал Пратс. Его достали в Буэнос-Айресе и взорвали вместе с автомобилем в рамках кампании преследования политических противников, развя-занной пиночетовской разведкой.
Власть в Чили перешла к коллегиальному органу управления – военной хунте. Но уже в следующем году Пиночет стал единоличным лидером страны: сначала так называемым верховным главой нации, а затем – просто президентом.
Мы не можем знать, что думал Пиночет, принимая решение о штурме «Ла Монеда», но объективно это не был выбор между абстрактными целями экономического раз-вития и конкретными жизнями. В любом случае речь шла о жизнях. Пиночет предпо-чел не допускать свою страну до будущего, которое хорошо известно нам по резуль-татам развития Сомали или Эфиопии, где время от времени требуется международ-ная продовольственная помощь для спасения миллионов от голодной смерти.
Экономическая реформа стала главным делом в эпоху правления Пиночета. Для вывода страны из кризиса были призваны молодые экономисты, получившие про-звище «чикагские мальчики», поскольку окончили кузницу либеральных кадров того времени – Чикагский университет. Впрочем, на самом деле среди «чикагских маль-чиков» были выпускники и Гарварда, и Колумбийского университета. Времена меня-лись, и традиционные центры американского левого интеллектуализма дали самых твердых реформаторов правого толка.
В ходе этого переворота к власти пришел уже немолодой, никогда не воевавший и никакими особыми достоинствами не отмеченный генерал Аугусто Пиночет Угарте. Возможно, окажись он у власти десятью годами ранее или десятью годами позднее, Пиночет так и не вышел бы за рамки чилийской истории, как не вышли за рамки сво-ей национальной истории сотни различных диктаторов, порожденных ХХ веком.
Но на дворе был 1973 г. Человечество готовилось к переменам, и судьбе было угод-но, чтобы они начали распространяться по миру из предгорий Анд.
«Слуга царю, отец солдатам»
В жизни генерала Пиночета до 1973 г. не было ярких страниц. Он не являлся ни спа-сителем отечества от оккупантов, как Де Голль, ни любимцем толпы как Перон, ни аристократом, по праву рождения претендующим на особое положение в обществе, как Маннергейм. Пиночет был почти 60-летним служакой, отцом пятерых детей, честно и нудно прошедшим все ступени военной карьеры.
Трудно судить о характере генерала. Его мало исследовали. Подавляющее боль-шинство из нескольких тысяч размещенных в Интернете документов о Пиночете, по-священы совсем иному. «Пиночета – под суд», «Правда о преступлениях Пиночета», «Генерал кровавой карьеры»... Это все о нем, и в то же время не о нем.
Пиночет стал разменной картой в политической игре. С одной стороны, данный факт подчеркивает его значение для ХХ века, но с другой – затемняет реальную личность, вместо которой обывателю подается абстрактная схема.
А сам герой не спешит раскрываться. С фотографии на нас смотрит человек в пря-мом и переносном смысле застегнутый на все пуговицы. Узкие глаза, холодный и умный взгляд, жесткие тонкие губы, редкие прилизанные волосы. Иногда глаза скры-ваются под темными очками, а козырек огромной, типично латиноамериканской во-енной фуражки сдвигается низко на лоб. И тогда лицо Пиночета превращается в не-что, подобное страшной маске.
Таких не любят. Таким ничего не прощают. На таких любят вешать даже чужие пре-ступления. Если бы Голливуду нужно было найти актера на роль кровавого палача Пиночета, то никого лучше самого Пиночета подыскать не удалось бы.
Он родился в 1915 г. в Вальпараисо, в семье таможенного чиновника. Предки гене-рала по отцовской линии происходили из Бретани, по материнской – из Басконии. Родители были людьми религиозными, и сам Пиночет стал примерным католиком. Настолько примерным, что, когда за день до переворота чилийский президент Саль-вадор Альенде пожелал с ним поговорить, адъютантам удалось предотвратить встречу, сославшись на непреодолимые обстоятельства: их шеф молится.
Встречаться с Альенде действительно было не к чему. Ведь президент полагался на генерала, как на опору демократии. А тот уже подготовил переворот. При подобных обстоятельствах неудобно смотреть в глаза начальству.
Но вернемся к началу биографии. Скорее всего, военная карьера Пиночета была предопределена не свойствами личности, а социальными обстоятельствами.
Генерал любит музыку и книги, имеет большую домашнюю библиотеку. Часть своей военной карьеры он посвятил профессорству в военной академии. Сам писал науч-ные труды по географии, геополитике и военной истории. Стал членом национально-го Географического общества, хотя особых лавров как ученый не снискал.
В плане физическом дело обстояло хуже, чем в плане интеллектуальном. В детстве он не отличался силой и крепким здоровьем, да, пожалуй, и смелостью. Однажды, оказавшись с матерью в кино, малыш увидел сцену расстрела. От страха он забился под кресло и начал громко кричать.
Впоследствии Пиночет сам спокойно вспоминал об этой истории. За плечами уже были годы упорного труда, военной подготовки, занятий боксом и плаванием. Слабо-сти удалось преодолеть. Все это было необходимо, поскольку в Латинской Америке успешная карьера для небогатого юноши из среднего класса часто может быть свя-зана лишь с армией. Пришлось полюбить муштру на прусский манер.
Несколько лет назад я написал большой цикл о том советском кино, которое влияло на формирование моего поколения. Этот цикл полностью войдет в будущую книгу о жизни в позднем СССР. Но, работая над этой книгой, я понял вдруг, что начинать рассказ надо с фильмов, формировавших мировоззрение шестидесятников. Лишь на этом фоне станет ясно, чем мы от них отличались. Поэтому в ближайшее время здесь появится несколько очерков о кино 1960-х гг.
«А если это любовь?» (1961 г.).
Замечательный фильм Юлия Райзмана показывает, как работала культура отмены задолго до появления данного понятия. Двух «аморально» влюбленных друг в друга школьников просто взяли и отменили. Их не репрессировали, не ссылали в лагеря, не исключали из школы и комсомола. Даже не наказывали плохими оценками за поведение. На фоне недавних ужасов сталинского режима трагедия влюбленной молодой пары, была, наверное, даже не вполне понятна современникам. Формально ведь герои не пострадали. Однако в душе они чрезвычайно сильно страдали. Страдали от отношения тех людей – родителей, учителей, товарищей, вне связи с которыми не могли себя представить. И осознание этого душевного страдания, как принципиально нового явления, стало важной вехой развития советского общества.
Фильм можно воспринять, как историю о школьной любви, открывающую целый цикл подобных историй, снятых за последние тридцать лет существования СССР. Но я бы, скорее, выделил в нем не любовную тему, как таковую, а тему обретения советском человеком частного пространства (privacy), в котором он может уберечь свою душу, психику, индивидуальность от любого вмешательства со стороны. Сегодня нам трудно даже представить себе ту степень вмешательства, которую позволял себе советский коллектив. Более того, сам я, ставший старшеклассником во второй половине 1970-х гг., не мог представить себе подобную историю в своей ленинградской школе. Но в провинциальной школе рубежа 1950-х – 1960-х гг. нечто подобное вполне могло случиться. Парня и девушку затравили из-за обычного любовного письма, не содержавшего даже намека на эротику. Сплелись воедино большевистский коллективизм, не допускающий тайн от товарищей и особенно от «Руководящих товарищей», традиционный домострой, не допускающий тайн от присматривающих за моралью родителей, и обычный подростковый идиотизм, мешающий понять, где проходит грань между дружеской шуткой и жестокостью.
В хрущевскую Оттепель люди впервые стали обретать частное пространство благодаря массовому жилищному строительству и появлению отдельных квартир. История, показанная Райзманом, случилась как раз на фоне новостроек. Но люди, вышедшие из коммунального общества, не признавали privacy и упорно лезли во все, что их не должно касаться. Лезли даже тогда, когда спокойно можно было не лезть. Лезли, поскольку считали, что именно так нужно себя вести ради общего блага. И ощущали, наверное, от своего чрезвычайно назойливого вмешательства в чужую жизнь своеобразный психологический комфорт.
Из коллективизма прошлых лет вытекали доносы, товарищеские суды, исключения из партии и комсомола, т. е. все то, на чем держалась советская система. Назойливые учителя и бесцеремонные родители полагали, что формируют своей системой воспитания прекрасный новый мир. Но поведение, характерное для крестьянской общины и советского коллектива, разрушало судьбу людей, желавших сохранить индивидуальность. И фильм Райзмана четко зафиксировал момент, когда старые ценности стали невыносимы для нового поколения.
Невероятно, но почти в центре Петербурга еще можно увидеть столь романтическую картину. Через несколько лет она исчезнет. Здание отреставрируют и приспособят для современного использования. Березы на крыше вырубят. Все станет обычно и привычно.
Читать полностью…
В начале учебного года обсудили учебник Мединского. Естественно, подробнее, чем я мог написать раньше в своих заметках. https://www.youtube.com/watch?v=Ek3pwcsY5wE&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
5) В послевоенной Германии существовали очень сильные эмиграционные настроения, особенно среди молодежи. Многие хотели уехать – проблема заключалась в том, что их нигде не ждали. Как пишет Ярауш, «быть немцем являлось своего рода стигмой». Однако это отношение с внешним миром стало меняться довольно быстро: уже в середине 1950-х годов западногерманские туристы в большом количестве появились в соседних странах.
6) Проблема коллективной ответственности за преступления Третьего рейха и желание этой ответственности избежать привели к непопулярности в послевоенной Германии национальной идеи. Немцы воспринимали себя в первую очередь как некое «сообщество товарищей по несчастью», позднее как «экономическое сообщество», но не как нация. Это способствовало в том числе позитивному отношению к западноевропейской интеграции и связанному с ней отказу от части суверенных прав.
7) В экономической сфере в первые послевоенные месяцы царил полный хаос. Промышленность остановилась, транспортная система разрушена, снабжение городов продовольствием парализовано, процветает «черный рынок», а победители довольно смутно представляют себе, какую экономическую политику проводить на оккупированных территориях. Однако сам по себе германский промышленный потенциал в значительной степени уцелел, что стало основой для последующего подъема. Денежная реформа 1948 года и последовавшее «экономическое чудо» сыграли огромную роль в формировании самосознания западных немцев, придали им уверенность в завтрашнем дне и обеспечили лояльность новому государству. «Национальной идеей» немецкого общества пятидесятых стало индивидуальное процветание через упорный труд.
8 ) Сосредоточение на индивидуальном процветании сопровождалось также широко распространившейся аполитичностью. Большинство западных немцев в начале пятидесятых дистанцировались от политических процессов, уйдя с головой в частную жизнь. Согласно опросам, в это время меньше половины из них считали демократическую систему лучшей для Германии; новому государству не особенно доверяли, но и не собирались с ним бороться. Только в процессе «экономического чуда» общество в целом психологически адаптировалось к новой системе. Большую роль в достижении этого результата сыграла также позиция обеих церквей, далеко идущая интеграция старых элит и личный авторитет Аденауэра, с середины 1950-х годов ставшего для западных немцев воплощением стабильности и порядка.
9) Серьезную роль в трансформации западногерманского общества – особенно молодежи – сыграло то, что можно назвать «американизацией». Последняя являлась отчасти организованной, отчасти стихийной. К организованной части относится политика американских оккупационных властей по проведению совместных мероприятий, созданию культурных центров («американских домов»), развитию программ обмена (с 1947 года). Однако популярность элементов американского образа жизни, фильмов, музыки была вполне себе стихийным явлением. Надо сказать, что эта «американизация» нередко вызывала недовольство властей: правящая партия требовала ограничения доступа к голливудским фильмам, джинсы во многих школах были запрещены, велась борьба с англицизмами в языке.
10) И, наконец, один из самых интересных вопросов: какую роль в трансформации западногерманского общества сыграли державы-победительницы? Ответить на него непросто. С одной стороны, оккупационные державы запустили – не всегда успешно, порой наощупь – процессы изменений, а потом выступали в роли гарантов демократического развития. С другой, картина «немцев насильно переучили» не соответствует действительности. Как пишет Ярауш, хотя желавшие демократических преобразований изначально были меньшинством, но без этого активного меньшинства никакого «цивилизирования» Германии не получилось бы. Основная работа была выполнена самими немцами.
Германист Николай Власов очень профессионально и последовательно рассказывает о том, как восстанавливается общество после деструктивного тоталитарного режима. Какие механизмы срабатывают, а какие нет. Все на примере Германии. Пока рассказ идет на материалах книг разных зарубежных авторов. Но, думаю, через некоторое время у Николая получится собственная интересная книга. Кстати, только что прочел написанную им биографию Бисмарка. Отличная книга. Если также будет сделана и книга о Германии после второй мировой, получится бестселлер. Читайте ниже его текст.
Читать полностью…
Многие наверняка поняли, что мои опубликованные на днях размышления о буржуазности «17 мгновений весны» являются частью обещанной в недалеком будущем книги о нашей жизни в позднем Советском Союзе. После феноменального успеха «Мгновений», несопоставимого ни с какими успехами предшествовавших фильмов о разведчиках, буржуазность в нашем кино поперла из всех щелей. Вот лишь три небольших примера. Шпионский сюжет уже в середине 1970-х был развит в фильме «Вариант Омега» с холодным, жестким и чуть ироничным Олегом Далем. И вновь – особняк, где поселили советского разведчика, вновь уютно потрескивающий дровами камин, вновь тонкое интеллектуальное соперничество героев. Плюс – обаяние старого, уютного и невероятно буржуазного Таллина, который становится больше чем просто фоном для всего происходящего в фильме. Чуть позже появился еще один интеллектуальный шпионский фильм «Где ты был, Одиссей?» с Донатасом Банионисом. Там действие происходит, аж, в самом Париже. Правда, широкой известности этот сериал так и не получил.
Зато «Шерлок Холмс и доктор Ватсон» на рубеже 1970-х – 1980-х гг. чуть не затмили славу самих «Семнадцати мгновений весны». Вместо шпионской интриги здесь появилась детективная. А так – все то же: блестящие актеры (Василий Ливанов, Виталий Соломин, Олег Янковский, Никита Михалков), запоминающаяся музыка… И самое главное – иной образ жизни: буржуазный стиль в сочетании с явными деловыми достоинствами. «Холмс и Ватсон» оказались более английскими, чем сама Англия. Когда в конце 1990-х гг. я, наконец, попал в Лондон на реальную Бейкер-стрит, то был разочарован ее унылой обыденностью. Ведь в фильме Игоря Масленникова все выглядит совершенно иначе. Узкая, извилистая улочка, вышедшая, как будто из сказки. Мощенный плиточкой тротуар. Невысокие симпатичные домики. Вход в квартиры прямо с улицы – через отдельную дверь, открываемую собственным ключом: у нас так не бывает!
Внутри снова камин – непременный атрибут буржуазности. И режиссерская находка: на фоне огня – графинчик хереса с двумя бокалами, в которых переливается теплая, янтарная жидкость (благородный напиток – не какое-то там плодововыгодное, мечта советского алкоголика!). Бой часов. Хорошая мебель. Двухуровневая квартира, немыслимая в построенном по типовому проекту доме советских архитекторов. Семейные фото на столике. Трубка Шерлока Холмса, иногда подменяемая аристократическими сигарами. Но ни в коем случае не прилипшей к нижней губе вульгарной беломориной.
Завтракают герои в костюмах, как на приеме. С заправленными за воротник салфетками. И даже обычное яйцо становится здесь деликатесом. Да, что там яйцо? «Овсянка, сэр». Вроде бы дрянь какая-то неудобоваримая. Но как она преображается в антураже старинного Баскервиль-холла! А за завтраком на Бейкер-стрит обязательно изучается «Таймс» – толстая, буржуазная газета, в которой действительно есть, что почитать. Даже по внешнему виду она отличается от «Правды», где нет известий, и от «Известий», где нет правды.
Любопытно, что первая серия фильма была построена на иной стилистике. Шерлок Холмс согласно своему истинному характеру, описанному Артуром Конан Дойлем, производил в доме немыслимый беспорядок. Однако в дальнейшем это уже не повторялось. Автор автором, но беспорядка хватало и в СССР, а от фильма про Запад зритель хотел получить совсем иное – сладостный, манящий образец. Истинную альтернативу расхристанному, неорганизованному обществу эпохи развитого социализма. Пришлось Шерлоку Холмсу усовершенствоваться в соответствии с ожиданиями советского зрителя.
Хороший отклик на мою книгу «Очерки новейшей истории России: 1985 – 1999». Интересно, что в отличие от ученого мужа, которому следовало все же сначала прочесть книгу, а потому уже ругать, этот молодой человек действительно внимательно прочел, выделил плюсы и минусы. Особенно мне приятно, что мою книгу читает молодежь, поскольку в общем-то она и написана для тех, кто не жил в 1985 – 1999 гг., или был тогда еще в детском возрасте.
Что касается справедливо поставленного вопроса о необходимости переиздания книги, выпущенной 13 лет назад и давно отсутствующей в магазинах, то я все же хочу вначале издать обещанную книгу о нашей жизни в СССР «долгих семидесятых» (1968 – 1985 гг.). Сейчас интенсивно ее дописываю. А затем уже можно будет думать и о переиздании «Очерков», которые фактически окажутся ее продолжением. Напоминаю, что «Очерки» свободно выложены в интернете (спасибо издательству «Норма», которое делало книгу в просветительских целях!), а, кроме того, хочу проинформировать, что вообще-то эта книга была разослана по большому числу школьных библиотек, поскольку издана с грифом «книга для учителя». Полагаю, что, если учитель хочет посмотреть иной взгляд на реформы, чем взгляд Мединского, он мою книгу найдет неподалеку. Впрочем, я не могу гарантировать, конечно, что мои «Очерки» не уничтожалась в этих библиотеках. Поэтому надежнее все же найти ее в сети.
https://www.youtube.com/watch?v=YDOJkZCbMJc
«Ну, батенька, Вы и сравнили: герой, патриот Штирлиц (полковник Максим Максимович Исаев) и некий новый русский, срубивший бабла на полузаконных экспортно-импортных операциях», – скажет кто-нибудь в этом месте и даже покрутит, небось, пальцем у виска. Формально и впрямь сходства вроде бы не прослеживается. Однако сходство это наверняка обнаруживается, если взглянуть на Штирлица из внутреннего мира семидесятника. Какой человек внутренне станет сознательно принижать себя? Какой человек не сравнит себя с героем? Какой человек откажется считать свой труд полезным обществу? Значение образа Штирлица для поколения семидесятников как раз и состояло в том, что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», как справедливо отмечал еще Александр Пушкин. Или, проще говоря, можно быть героем, патриотом и вести уютный буржуазный образ жизни. Можно делать важную для людей, для отчизны, для человечества работу и в то же время не забывать о себе, о своем повседневном комфорте. Можно днем все силы отдавать родине, но при этом регулярно проводить вечера в кафе «Элефант».
Более того, в разговоре с пастором Шлагом Штирлиц откровенно признается в любви к Парижу. Не к Парижской коммуне и не к парижскому пролетариату, тяжко эксплуатируемому французской буржуазией, а именно к Парижу. Центру культуры, где звучат песни Эдит Пиаф. Где праздная публика слоняется по бульварам. Где есть кафе, есть свобода, и нет тоталитарного режима. Да, по какой-то причине именно Париж (не Лондон и не Нью-Йорк) был для советского человека 1970-х истинным символом иной жизни. Авторы фильма тонко уловили это и, вложив похвалу Парижу в уста столь обаятельного героя, как Штирлиц, сделали французскую столицу уже не скрытой, а почти официальной мечтой советского человека (интеллигента, во всяком случае). Словом, образ нашего (!) Штирлица выполнял, как бы, тайную миссию. Он раскрепостил семидесятника. Он разорвал связь между такими явлениями, как самоотвержение и уважение к себе. Коммунистическая идея вплоть до 1970-х гг., так или иначе, возвышала тезис «раньше думай о родине, а потом о себе». Штирлиц же жил так, что любой человек на родине ему позавидовал бы. Но при этом своим благородным трудом разведчик заработал звание Героя Советского Союза.
Бок о бок со Штирлицем шел пастор Шлаг – образ интеллектуальной буржуазности. Шлаг не ходил в кафе «Элефант», но ходил в церковь и играл там на органе. Шлаг обладал огромной библиотекой, наделявшей его дом «профессорским» уютом, не менее значимым для многих, чем уют камина, коньяка и плотных штор. А самое главное пастор Шлаг демонстрировал, что можно быть дельным человеком и думать о красе трансцендентного мира. Думать о Боге. О спасении души. О смысле существования.
Искусство, таким образом, легитимизировало буржуазный образ жизни во всех его проявлениях. Кроме того, средний советский человек в 1970-х уже догадывался, что этот образ жизни давно является достоянием многих представителей номенклатуры. Единственное, что в тот момент еще стояло на антибуржуазных позициях, – это официальная идеология. Однако она была очень слаба. Она делалась людьми, которые сами нисколько в нее не верили. Она являлась чем-то вроде чемодана без ручки: нести уже неудобно, а выбросить еще жалко.
Когда я думаю о том, как наша интеллигенция восприняла реформы, перед глазами встает образ Сергея Филатова. Не знаю, почему. Есть, наверное, в моем сознании некий обобщенный образ русского интеллигента, совпадающий с филатовским. Немолодой, седоватый, спокойный и деловой. Без выпендрежа, без лишней активности, без саморекламы. Наверняка многие сейчас вообще не помнят Филатова. Даже люди из моего поколения. А ведь Сергей Александрович был главой президентской администрации в первой половине 1990-х гг.
Он не был реформатором, но принял реформы, как необходимое для страны лекарство. Он сам, конечно, не смог бы изменить Россию, поскольку не был ни харизматичным лидером, как Ельцин, ни ученым-экономистом, как Гайдар. Но он делал то, что должно было делать в трудный для страны момент.
Во всех дальних углах нашей огромной страны были такие интеллигенты, которые делали свое малое дело ради больших перемен. Их самих было, конечно, мало. Они терялись порой на фоне озлобленной многомиллионной толпы или энергичных пробивных интеллектуалов, рвавшихся в олигархи и желавших именно для этого использовать свой интеллект. Но такие люди были, и я многих из них знал. Филатов волей случая просто оказался наиболее заметным и наиболее высокопоставленным из этой плеяды русской интеллигенции.
В своих мемуарах Филатов пишет, как его отец, профессиональный писатель, часто вспоминал слова Марка Твена: «Избегайте тех, кто старается подорвать вашу веру в себя. Эта черта свойственна мелким людям. Великий человек, наоборот, внушает чувство, что и вы можете стать великим». К сожалению, в нашей нынешней интеллигенции оказалось много людей, стремящихся сегодня подорвать нашу веру в себя, нашу веру в будущее, нашу веру в возможность возрождения страны. Сталкиваясь с этим истеричным надрывом, теряешь порой веру… Не в будущее страны, а в нынешнюю интеллигенцию. Но вспоминаешь потом тех людей, которые похожи на Филатова, и понимаешь, что они есть, они просто молчат и что-то делают, не поддаваясь истерике, злобе, отчаянию.
Они есть… Но Сергея Александровича вчера не стало.
Когда путинская система лишь формировалась почти четверть века назад, во главу угла было поставлено, как известно, укрепление вертикали власти. Но со временем оказалось, что «просвещенный вертикализм» не устраняет внутри государства больших свободных «ниш», в которых обосновываются разные негосударственные люди со своими своеобразными проектами. Крупнейшими из них были проекты Евгения Пригожина, Ахмата Кадырова, Алексея Навального и Игоря Стрелкова.
Думаю, не стоит даже говорить о том, насколько это были разные проекты. И насколько разные по своим взглядам и характеру люди их создавали. Этих людей и их проекты нельзя даже сравнивать между собой. Но вот реакция государства на них, как видим мы сегодня, оказалась сходной. Несколько лет назад такой вывод даже в голову, наверное, не пришел бы. Но сегодня он просто напрашивается. Путинская система до поры до времени предоставляет значительную свободу «частнику», стремящемуся к достижению целей, которые, казалось бы, должно ставить перед собой только государство, как организация, обладающая монополией на насилие. Этот «частник» достигает вроде бы больших результатов и большого общественного резонанса. «Общественность» удивляется его достижениям. Начинаются споры о том, что же у нас происходит. Но конец каждой истории оказывается примерно одинаковым. Государство в полной мере использует свою монополию на насилие, восстанавливая вертикаль власти. Споры о том, добился ли своих целей «частник», постепенно прекращаются из-за печальной судьбы этого человека. Своеобразное «частно-государственное партнерство» исчезает. Но зато обнаруживается, что государство сильно продвинулось в деле решения некоторых своих задач.
Я даже не пытаюсь гадать, как выстраиваются все эти механизмы. Скорее всего, в каждом из четырех случаев они были существенно различны. Через много лет, когда появится настоящая информация, и на ее основе будут написаны первые научные биографии Путина, мы (или наши дети) многое узнаем о том, что, как и для чего делалось. Но сейчас наши возможности сводятся лишь к тому, чтобы обнаруживать, как время от времени истории, кажущиеся на первый взгляд совершенно различными, вдруг демонстрируют удивительное сходство.
Вот очень важный и хороший разговор получился. Чуть сложнее, чем обычно. Чуть больше анализа и меньше занимательных историй. Но я этой беседой весьма удовлетворен. Такие моменты очень важны для понимания того, что с нами происходит. https://www.youtube.com/watch?v=I4n1jDFVpLU&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
Вот следующий фильм из числа тех кинолент, анализ которых станет важнейшей частью моей книги про поздний Советский Союз.
«Девять дней одного года» (1962 г.).
Это был мощный прорыв интеллектуализма в советское кино. Настолько мощный, насколько вообще было возможно ворваться в искусство с совершенно новыми задачами менее чем через десять лет после смерти Сталина. На смену революционной, рабоче-крестьянской и военно-героической проблематике пришла проблематика интеллигентская: от поиска смысла жизни до поиска образа жизни.
Герои фильма готовы отдать жизнь ради великого научного открытия, но при этом живут не по-советски, а, скорее, по-западному. Аккуратные коттеджи в маленьком наукограде, персональные машины, огромный научный комплекс, так не похожий на советский завод или колхоз, где раньше кинематографисты героизировали сталинскую эпоху… Кто-то подумает, что сравнение смысла жизни и образа жизни может опошлить подвиг ученого, умирающего ради открытия управляемой термоядерной энергии. Но, нет: значение фильма состоит именно в том, что режиссер Михаил Ромм показал, как великие цели будущего оказываются сопоставимы с великими целями настоящего – творческим поиском, домашним уютом и любовью, сближающей людей вне всяких социальных целей. Любовью трагической, поскольку социальное не может защитить от экзистенциального, что потрясающе демонстрирует своей игрой Татьяна Лаврова.
В какой-то момент главный герой фильма, сыгранный Алексеем Баталовым, четко формулирует две основных мотивации его научной работы. Во-первых, когда-нибудь люди нам скажут спасибо. Во-вторых, нельзя остановить человеческую мысль. То есть, он в равной степени трудится потому, что хочет обеспечить человечество энергией, и потому, что не может не мыслить, не может не искать, не работать, не страдать из-за творческих неудач. Вот эта вторая мотивация делала фильм таким душевным, человеческим и по-настоящему отражающим взгляды интеллигенции той эпохи. При беглом просмотре «9 дней» может показаться, что перед нами еще старые коммунистические персонажи, размышляющие о службе всему человечеству. Однако, на самом деле это новые персонажи, сохранившие те черты, которыми в шестидесятническую эпоху нельзя было не обладать, но в то же время обретшие черты, свойственные любому истинному интеллектуалу – вне зависимости от страны проживания и господствующего в этой стране политического режима. Главные враги героев фильма – не фашисты и не капиталисты, как раньше, а дураки, которым посвящен замечательный монолог героя Иннокентия Смоктуновского. Дураки, которые идеально адаптируются к любой системе, никогда не ошибаются и ни к чему, по сути дела, не стремятся. В отличие от интеллектуалов.
Ленин когда-то сказал, что коммунизм – это советская власть плюс электрификация все страны. «9 дней» – это по-прежнему про коммунизм, но только советская власть остается в нем где-то «за сценой». Михаил Ромм сосредотачивает свое внимание на электрификации в широком смысле этого слова. На научном прорыве, совершающемся для того, чтобы обеспечить энергией все человечество, чтобы летать в космос, чтоб открывать неведомые миры. Это был новый путь к счастью, столь не похожий на путь, по которому прорывался к коммунизму сталинизм, и в то же время очень похожий на путь, по которому люди с коммунистическим сознанием надеялись войти в будущее
Финансовая стабилизация и переход к быстрому росту основывались на рецептах, ставших с тех пор стандартными. Либерализация цен, снятие ограничений на веде-ние бизнеса, сбалансированность бюджета, приватизация, свобода внешнеэкономи-ческих связей, построение пенсионной системы накопительного типа. В конечном счете, благодаря применению этих мер, Чили стала наиболее процветающей стра-ной Латинской Америки. Там никогда уже не повторялись ужасы леворадикальных экспериментов и никогда уже не повторялись военные перевороты.
Впрочем, переход к стабильному экономическому росту произошел не сразу. Как по объективным, так и по субъективным причинам, в экономике произошло два сильных срыва – в 1975 и в 1982 гг. В эти трудные для страны моменты многое зависело от Пиночета. Вряд ли он способен был до конца понять, почему свободный рынок дал такие сбои. Но этот диктатор, как ни странно, верил в либерализм. А потому на сме-ну просто либеральным «мальчикам» пришли ультралиберальные.
Генерал в своем лабиринте
Диктатор верил в демократию. В 1978 г. появился закон о политической амнистии. Режим остановил репрессии и уже этим показал, что он сильно отличается от тради-ционных диктаторских режимов, сменяющих одну полосу террора другой.
В 1980 г. был проведен плебисцит по конституции. 67% населения поддержало кон-ституцию Пиночета, согласно которой он становился теперь легитимным президен-том страны, а не генералом-узурпатором.
Конечно, слишком доверять итогам этого плебисцита, проведенного в условиях во-енного режима, не стоит: многие считают, что имела место фальсификация. Но то, что примерно с 1985 г. начался активный диалог власти с оппозицией относительно дальнейшего развития страны – это очевидный факт.
Диалог не был прерван даже покушением на Пиночета, совершенным в 1986 г. про-коммунистическим фронтом им. Родригеса, тон в котором задавали опытные бойцы, получившие закалку на полях сражений в Никарагуа и вооруженные благодаря неле-гальным поставкам с Кубы. Кортеж автомобилей был обстрелян на горной дороге, соединяющей Сантьяго с загородной резиденцией генерала. Нападавших не остано-вило то, что с Пиночетом в машине находился девятилетний внук, получивший ране-ние осколками разбитого пулей оконного стекла. Пятеро охранников погибло.
Пиночет не стал использовать покушение в качестве предлога для новой череды ре-прессий. «Я демократ, – говорил он впоследствии – но в моем понимании этого сло-ва. Все зависит от того, что вкладывается в понятие демократии. Невеста может быть очень миловидной, если она молода. И может быть очень безобразной, если стара и вся в морщинах. Но и та, и другая – невеста».
Демократия по Пиночету безобразна, но невозможно отрицать того, что генерал по-вел в конце концов себя именно как демократ. В 1988 г. был проведен новый пле-бисцит по вопросу о том, должен ли генерал оставаться президентом до 1997 г. Пи-ночет его проиграл и согласился уйти. С 1990 г. Чили вернулась к демократии.
Пиночет оставался командующим сухопутными войсками (до 1998 г.), а также пожиз-ненным сенатором. Его не увенчали лаврами спасителя отчества, но и не третирова-ли, как преступника. Несмотря на то, что чилийцы раскололись на две большие груп-пы по вопросу об отношении к эпохе правления Пиночета, в целом страна предпочла не погружаться в политические разборки относительно своего прошлого.
Однако национальное согласие не застраховало генерала от опасности стать жерт-вой в большой игре левых европейских радикалов, для которых реальные проблемы чилийцев значили не слишком много. Осенью 1998 г. Пиночет был арестован в Ан-глии, где находился на лечении. Кампания по преследованию 83-летнего старика принесла хорошие политические дивиденды малоизвестному испанцу, возбудившему дело, которое, как он надеялся, потянет на новый Нюрнбергский трибунал.
И еще один важный социальный момент. Пиночет принадлежит к поколению, юность которого пришлась на тяжелейший период Великой депрессии, рубежа 20-х – 30-х гг. О том, что такое развал в экономике, это поколение в отличие от склонной к социа-лизму послевоенной золотой молодежи знало не понаслышке.
Пиночет сам экономикой никогда не занимался, но в 50-х гг. прослушал в Универси-тете Сантьяго курс общественных наук, а, по некоторым сведениям, окончил одну из школ бизнеса в США. Так это или нет, но экономическим здравым смыслом генерал явно обладал в большей степени, чем некоторые его высокообразованные совре-менники, в частности такие, как президент Альенде.
Основными вехами карьеры Пиночета стали обучение в пехотном училище, в школе сухопутных войск и в военной академии. В перерывах между обучением – гарнизон-ная служба (в т. ч., как говорят, и начальником одного концлагеря). Затем следуют работа в чилийской военной миссии в США и преподавание. С 1959 г. он – начальник штаба дивизии. Далее следует медленное восхождение по служебной лестнице, пока в 1972 г. Альенде не назначает его командующим сухопутными войсками.
На этой точке гладкое течение армейской карьеры прерывается. В нее вторгаются политика и экономика.
Социализм в отдельно взятой стране
В Чили в тот момент творилось нечто невообразимое даже по латиноамериканским меркам. Администрация Альенде экспериментировала с экономикой в исключитель-ных масштабах. Расходы правительства росли, Центробанк не уставал «печатать деньги», а предприятия частного сектора уходили под контроль государства.
Поначалу казалось, что леворадикальная стратегия экономических преобразований приносит плоды. Рос ВВП, росли реальные доходы, снижалась инфляция.
Однако вскоре денег у чилийцев оказалось так много, что товары стали сметать с прилавков магазинов. Люди познакомились с дефицитом. Широкое распространение получил черный рынок, на котором стали теперь приобретать основную массу това-ров. В 1972 г. все пошло в разнос, причем разрыв в ценах между торговлей, контро-лируемой государством, и торговлей нелегальной начал быстро увеличиваться.
Цены росли быстрее, чем денежная масса. Население под воздействием высоких инфляционных ожиданий перестало верить в правительственную политику контроля за ценами. Деньги больше не залеживались в кошельках. Они стали моментально тратиться. В 1972 г. инфляция составила 260%, увеличившись по сравнению с предыдущим годом в 12 раз, а в 1973 г. – более 600%.
Предприятия вместо того, чтобы производить больше товаров, стали просто увели-чивать цены. В 1972 г. производство сократилось на 0,1%, а в 1973 г. – уже на 4,3%. Реальные доходы стали ниже, чем перед приходом Альенде к власти. В 1973 г. пра-вительству пришлось сократить расходы и на зарплату, и на социальные пособия.
Не замечать этой ситуации было невозможно. Поначалу официальные лица уверяли, что «дефицит и черный рынок – это следствие контрреволюционных действий реак-ционных групп и врагов народа», но с 1973 г. правительство вынуждено было взгля-нуть в глаза реальности и начать предпринимать какие-то меры.
И тут-то отчетливо проявилось то, что за внешне широкой народной коалицией, воз-главляемой Альенде, стоят в основном люди с коммунистическим менталитетом. Правительство вместо того, чтобы вернуться к системе рыночного регулирования, окончательно перешло к чисто административным мерам стабилизации.
Был сформирован своеобразный Госснаб (Национальный секретариат по распреде-лению) – государственное агентство, в которое все госпредприятия должны были в обязательном порядке поставлять свою продукцию. Частным предприятиям навязы-вали соглашения такого же рода, причем отказаться от них было очень трудно. Рас-пределение товаров осуществлялось путем создания нормированных пайков, вклю-чавших 30 основных продуктов питания.
Это уже был путь к национальной катастрофе. Сегодня, когда почти все коммунисти-ческие режимы распались, в таком выводе трудно усомниться. Но тогда в Альенде еще верили многие. Встать на пути законно избранного президента было не так-то просто. И в политическом плане, и в моральном.
Светлая годовщина мрачного переворота.
Сегодня ровно 50 лет со дня пиночетовского путча в Чили. Один из наиболее частых вопросов, который мне задают: отношение к пиночетовским реформам. Я много об этом писал. Вот попу-лярная статья в виде биографии главного героя. Написана давно и опубликована в книге "Мо-дернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара".
Аугусто Пиночет Угарте. Консерваторы за прогресс
Трудно найти человека более консервативного, чем генерал Пиночет. Годами он соблюдает строгий распорядок дня, не пьет, не курит, компьютером не пользуется, телевидение недолюбливает. От журналистов, напрашивающихся на интервью, требует быть строго одетыми и гладко выбритыми. Иметь гал-стук на шее и не иметь серьги в ухе.
И все же, несмотря на весь свой личный консерватизм, Пиночет оказался в числе тех немногих людей, которые в наибольшей степени ответственны за прогресс по-следних десятилетий. Во всяком случае, прогресс экономический.
Некалендарный, настоящий двадцатый век
Бывают в истории странные совпадения. Кажется иногда, будто Господь специально подгонял даты одну к другой, дабы мы задумались о том, какие же колоссальные пе-ремены происходят в жизни человечества.
Общим местом стала уже мысль о том, что XIX век начался не тогда, когда ему бы-ло положено в соответствии с календарем, а на десять с лишним лет раньше. Он начался со взятия Бастилии, с Великой Французской революции.
Этот век, несмотря на кровавые потрясения, его породившие, стал веком либера-лизма и демократии. Представления о необходимости увеличения степени свободы во всех сферах человеческой жизни стали к 50-м – 60-м гг. доминирующими в элитах развитых европейских стран.
Но эпоха расцвета либерального мировоззрения была недолгой. ХХ век пришел не с Октябрьской революцией и даже не с Первой мировой войной. Корни эпохи тотали-таризма, этатизма, коллективизма растут из событий 1873 г. Отход от либерализма начался с того момента, как Европу поразил сильный экономический кризис, подо-рвавший веру в способность хозяйственной системы к саморегулированию.
Сначала европейцы вернулись к протекционизму, потом увеличили размеры госу-дарственной собственности и создали системы социального обеспечения. Дальше понадобилось увеличить налоги. А там пришла мысль о том, что частная собствен-ность вообще не нужна... Словом, через некоторое время многие страны уже оказа-лись охвачены всеобъемлющими системами государственного регулирования эко-номики, опиравшимися на тоталитарные политические модели.
Когда эта система рухнула? Не в августе 1991 г. И не в 1989 г., когда по странам Во-сточной Европы прокатились так называемые «бархатные» революции, сменившие коммунистические просоветские режимы на демократические. Даже период 1979-80 гг., ознаменовавшийся приходом к власти двух таких ярких фигур из антикоммуни-стического лагеря, как Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган, был лишь временем вы-хода на поверхность тех новых тенденций, которые проявились ранее.
Решительный поворот, как это ни удивительно, произошел в 1973 г. – ровно сто лет спустя после событий, ознаменовавших закат эры либерализма. И опять все было связано с очень сильным экономическим кризисом. На этот раз кризис показал, что страсть к государственному регулированию перешла разумные границы даже в капи-талистических странах, и хозяйственная система нуждается в либерализации. Как только в западных элитах осознали этот факт и начали действовать по новому, ста-ло ясно, что раньше или позже падут все восточные деспотии.
Возможно 1973 г. стоит считать годом конца настоящего, некалендарного ХХ века, длившегося ровно столетие. Последние 30 лет мир во многом живет иными ценно-стями, нежели те, что отличали эпоху тоталитаризма, этатизма и коллективизма.
Конечно, этот год трудно было бы считать поворотным, если бы ни еще одно ма-ленькое совпадение. В то время, когда во всем мире доминировали левые силы, по-ка не понимавшие, что их время бесповоротно уходит, в скромной латиноамерикан-ской стране – Чили, чье значение для мировой политики и экономики было ранее близко к нулю, именно в 1973 г. произошел военный переворот.
Сегодня сто лет Расулу Гамзатову. За пределами Дагестана этого поэта уже почти не помнят, но одно его стихотворение становится все более актуальным. Важно, что Гамзатов сам признал, что прохлопал молодость. А фактически и всю страну, которая променяла развитие ради детей и внуков на аплодисменты, обеспечивающие разные блага отцам и дедам.
Мы хлопали.
Ладоням было больно.
Они, бывало, в прошлые года,
От собственных ударов добровольных
Краснели, словно щёки от стыда.
Как исступленно мы в ладони били
В ответ словам проклятий и похвал.
И если руки — это наши крылья,
Я неразумно крыльями махал.
"Да здравствует!" — с трибуны кто-то славил,
"Да сгинет!" — кто-то в гневе возглашал.
И зал рукоплескал и выражал
Любовь ко всем, кому желали здравья,
И гнев к тому, кого докладчик клял.
Вскочив, мы аплодировали стоя.
Гремели своды залов, и порой
Трус тоже чувствовал себя героем:
Ему казалось, что грохочет бой.
А мне казалось, обретал я славу,
Казалось, будто высекал огонь,
Когда о левую ладонь бил правой,
А левой бил о правую ладонь.
Я хлопал, я стучал ногами об пол,
И по нужде, и по охоте, всласть.
Мне кажется: я молодость прохлопал
Или её значительную часть.
А в жизни попадал я в переделки
И на пути встречал добро и зло,
Но так я хлопал, что слетали стрелки
С ручных часов; и всё же время шло.
Теперь я стал взрослее и не скрою,
Что хлопаю давно уже не так,
А разве что лишь изредка герою
Или на свадьбе — пляшущему в такт.
Оваций тех, что я на свете слышал,
Ей-богу, мне достаточно вполне.
Я слышу: дождик хлопает по крышам
И ветер аплодирует весне.
Я слушаю, как где-то реки плещут,
Как на деревьях листья рукоплещут,
Довольны тем, что родились на свет;
Как аплодируют в долинах травы,
На склонах гор — зелёные дубравы,
Не ослепленно, не для чьей-то славы,
Не потому, что хлопает сосед.
Читаю только что изданные мемуары кадета Василия Маклакова. Описывая свои студенческие годы, пришедшиеся на годы александровской реакции (1880-е), он рисует картину, очень похожую на нашу современную. Его поколение оказалось деморализовано политически, поскольку, с одной стороны, вполне разделяло веру отцов в необходимость перемен (либеральных или революционных), но, с другой, – не знало, что можно конкретно делать в условиях реакции. К политической активности призывали в основном провокаторы, и умные студенты демонстративно политики сторонились, проникаясь при этом скептицизмом.
«Наши отцы ничего не “промотали”, как мы в наше время, – пишет Маклаков. – Они были побеждены грубой силою. Но новой мечты и мы с собой не принесли. То, что было типично для 1880-х годов, т. е. отказ от великих “надежд”, проповедь “малых дел” и “достижений”, приспособление к действительности, не могло увлекать молодежь» <…> Сознание, что мы “в пустыне”, нас не покидало. Оно было всеобщим. Мы не догадывались, что эта эпоха упадка доживает последние дни и что скоро придут и вера, и деятельность» (Маклаков В. Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника. М.: НЛО, 2023, стр. 93 – 94).
У будущих кадетов не было еще перед глазами широкой исторической картины, показывающей, что время от времени открывается «окно политических возможностей». У нас она есть, и каждый, кто готов изучать историю, может ее видеть. Будущие кадеты оказались деморализованы, и не готовились толком к тому моменту, когда «окно» откроется. Возможно, поэтому они были плохо готовы к внезапной либерализации и «промотались», совершив ряд ошибок. «Промотаются» ли в будущем нынешние молодые люди во многом зависит от того, станут ли они скептиками, как у студенты 1880-х, или сформируют трезвое представление о политических возможностях. Иными словами, будут ли они готовиться к «открытию окна» или уходить во внешнюю и внутреннюю эмиграцию. А это, в свою очередь, зависит от того, заразят ли их «отцы» пессимизмом или станут учить чему-то полезному. Чему-то такому, чего не знали кадеты.
Списанные и отмененные
Статья Андрея Десницкого об отмененных людях (надеюсь, все прочли: я пару дней назад давал ссылку?) напомнила мне старый роман Дмитрия Быкова «Списанные». Мы сегодня проходим, как между Сциллой и Харибдой, между опасностью быть списанными на родине и опасностью оказаться отмененными на большом интеллектуальном пространстве, включающем свободный мир. Помимо «Униженных и оскорбленных», «Живых и мертвых», есть теперь «Списанные и отмененные».
Если в «Списанных» списки носили не вполне определенный, даже, пожалуй, мистический характер, то сегодня ничего таинственного в них нет. Каждую пятницу лишь солнце закатится пополняется странный список иностранных агентов – людей не репрессированных, но сильно стесненных в своих правах на свободу творчества и, по сути, предупрежденных о возможных серьезных последствиях.
С отмененными дело тоже конкретизировалось. Гражданское общество сегодня так хорошо организовано, что отменить и затравить может любого. По сути, с теми же последствиями: сильное стеснение свободы творчества, чреватое в худшем случае фактическим запретом на профессию, поскольку работу отмененный человек найдет лишь в кочегарке. Авторитарное государство и гражданское общество в данном случае сближаются, поскольку оба нелиберальны. Либерализм предполагает свободу мнений и даже свободу ошибок. Списывающие чиновники и отменяющие граждане свободы не признают. Они признают лишь своих и чужих, наших и ненаших.
В такой ситуации проще выживать людям самодостаточным – тем, кто имеет свое дело, возможно даже, миссию и реализует свой потенциал независимо от нелиберального государства и нелиберального общества. Впрочем, даже для таких людей травля небезболезненна. Поэтому тот узкий либеральный круг, который хочет свободы и творчества, а не расширения собственной власти, должен стремиться к самовыживанию. А для этого желательно отказаться хотя бы от привычной травли друг друга. Ну, может, не как у Окуджавы («Давайте восклицать, // Друг другом восхищаться, // Высокопарных слов не надо опасаться. // Давайте говорить // Друг другу комплименты. // Ведь это все любви счастливые моменты»), но хотя бы не гадить друг другу на голом месте. Может, и выживем?
Это текст петербургского германиста Николая Власова. Как появилась на свет современная Германия? Нет, я сейчас не про Основной закон и государственные структуры. Написать конституцию и созвать парламент можно относительно просто и быстро. Гораздо сложнее создать устойчивую систему, для которой нужны серьезные перемены в общественном сознании.
Историк Конрад Ярауш в своей книге «После Гитлера: цивилизируя немцев, 1945-1995» (Jarausch K.H. After Hitler: Recivilizing Germans, 1945-1995. Oxford, 2006) утверждает, что это был долгий и поэтапный процесс, ключевую роль в котором играли три временных промежутка: первое послевоенное десятилетие, вторая половина 1960-х годов («второе основание республики») и рубеж 1980-90-х годов. Я, как обычно, не буду пересказывать книгу целиком, а сосредоточусь на наиболее интересном для меня послевоенном отрезке.
1) Послевоенная история Германии начинается с тотального поражения. Какие чувства испытывало в это время большинство немцев? Злость и досаду на нацистов за то, что те проиграли войну и довели страну до ручки. Жалость к самим себе и страх за свое будущее. Лишь меньшинство искренне радовалось крушению режима и тем более хотело строить некое демократическое государство. Тем не менее, поражение 1945 года отличалось от поражения 1918 года в одном важном отношении: в немецкой коллективная памяти война осталась в первую очередь как время лишений, а не подвигов; в воспоминаниях и художественной литературе на первый план выходили собственные страдания, а не героизм.
2) Изначально у западных оккупационных держав доминировало отношение ко всем немцам как к преступникам; виновницей войны объявлялась вся нация, пропитанная неистребимым духом милитаризма и авторитаризма. Однако довольно быстро концепция начала меняться – трезвомыслящие политики и эксперты понимали, что с таким подходом ничего путного не построить. Характерным примером здесь стала политика оккупационных властей, а затем и властей ФРГ по отношению к ветеранам войны. С одной стороны, их старались интегрировать, официально считали не соучастниками, а жертвами обстоятельств. С другой – стремились не допустить превращения ветеранов в реваншистское сообщество, запрещая любые милитаризованные организации, празднования и ношение униформы, а также отменив военные пенсии (это заставляло бывших офицеров волей-неволей включаться в гражданскую жизнь).
3) Попытка масштабного наказания всех причастных к преступлениям режима мгновенно привела к кадровому голоду в ряде ключевых отраслей и негативной реакции населения. Так, в американской зоне было с ходу уволено более 80% школьных учителей, которых потом пришлось в спешном порядке восстанавливать на работе. В итоге уже в марте 1946 года проведение индивидуальной проверки граждан с целью установить и наказать нацистских преступников (то, что обычно называют денацификацией), было передано немецким структурам, а в августе массово амнистированы все малоимущие и родившиеся после 1919 года. В 1948 году эти процедуры были завершены окончательно. В краткосрочной перспективе денацификация вызывала у немцев скорее отторжение: согласно опросам, доля одобрявших ее проведение с начала 1946 по начало 1949 года сократилась с 57% до 17%. Однако, по мнению Ярауша, в долгосрочной перспективе она сыграла положительную роль, сформировав представление о нацистском режиме как преступном и дискредитировав его идеологию.
4) Как я уже не раз писал, денацификация в реальности включала в себя не только наказание преступников, но и – в первую очередь – разрушение тех структур, которые считались сопричастными к появлению на свет Третьего рейха. К примеру, заново создавалась пресса – тем, кто работал в сфере СМИ при нацистах, лицензии не выдавались. Масштабная реформа была задумана и для школ, но в западных зонах она столкнулась с массовым сопротивлением педагогов и в итоге провалилась. Как пишет по этому поводу Ярауш, «масштабные усилия по переучиванию часто приводили не к позитивному результату, а к ресентименту».
https://www.moscowtimes.ru/2023/09/01/zapiski-otmenennogo-a105686
Читать полностью…
Когда несколько дней назад я писал о Сергее Филатове (главе администрации президента Ельцина) в связи с его кончиной, то не думал, что потребуется продолжение. Друзья мне, однако, сообщили, что один известный журналист, давно живущий в эмиграции, написал именно в связи с кончиной Филатова довольно гаденький текст о нем. Суть сводится к тому, что Филатов был одним из тех людей, кто развязал первую чеченскую войну. Ни на какие источники журналист не сослался. Более того, написал даже, что информацию дает просто со слов источника, оставшегося нам неизвестным. Проще говоря, по слухам.
Не то, чтобы я очень хотел сейчас очистить Филатова от грязных слухов (я даже не был знаком лично с Сергеем Александровичем), но все же считаю важным давать информацию, основываясь, хоть на спорных источниках, но уже во всяком случае не на слухах. Относительно начала первой чеченской есть один очень важный источник. Интервью министра обороны Павла Грачева Петру Авену и Альфреду Коху для их замечательной книги «Революция Гайдара». Грачев вынужден был себя выгораживать, поскольку выглядел в глазах всей страны инициатором этой войны. Именно он сказал тогда о том, что решит исход одним парашютно-десантным полком. А Борис Ельцин в мемуарах «Президентский марафон» в главе «Россия и генералы» это фактически подтвердил, не снимая, естественно, ответственности лично с себя.
Так вот, Грачев назвал инициаторов войны. Это Николай Егоров, который сменил Филатова на посту главы администрации, и Доку Завгаев, имевший в Чечне собственные интересы. Чуть дальше в ходе беседы с Авеном и Кохом Грачев назвал еще две фамилии: Виктор Черномырдин и Олег Лобов. Имелось в виду, что они приняли решение, как глава правительства и секретарь совета безопасности. По Черномырдину сразу возник спор с Кохом, усомнившимся в роли Степаныча. А имя Филатова вообще не называлось [Авен П., Кох А. Революция Гайдара, стр.351 – 354]. Насколько я знаю, и в других серьезных источниках оно не называется.
Но у нас сейчас модно всех людей из 90-х представлять мерзавцами. Вот и пишут. Что в Кремле, что в эмиграции.
2 сентября в "Новой Голландии" в 20.00 в рамках довлатовского фестиваля я выступаю с лекцией "Кто победил Советский Союз: хиппи или яппи?" Приходите. Билеты дешевые, а для пенсионеров бесплатные.https://spb.radario.ru/events/2032773/tickets?fbclid=IwAR3RVr79VlHV3RwBAONua8YwaQ4lQrulbNW9XjgNJrCarZl3TsbDcbf3HoM
Читать полностью…
50 лет назад в августе 1973 г. нам показали "17 мгновений весны". Этот сериал имел вовсе не киношное значение. Он отразил такие перемены советского общества, которые не упомянет учебник Мединского. Фильм отразил стремление советских людей к буржуазности, к неброской красоте быта, к формированию образа жизни, характерного для общества потребления. В Штирлице мы узнавали самих себя, но в то же время видели, что жить человек вроде нас может совсем-совсем по-другому: не теснясь в малогабаритных квартирках, не стоя долгими часами у плиты и не давясь в общественном транспорте. Пожалуй, быту главного героя в этом фильме уделено больше внимания, чем в любом французском или американском кино той эпохи. Для Голливуда буржуазное благополучие – лишь фон, на котором происходят события. Для «Мгновений» демонстрация буржуазного благополучия Штирлица – одна из важнейших задач.
Вот Штирлиц прогуливается, не спеша, в хорошей, идеально подогнанной по фигуре штатской одежде, которую не пришлось покупать из-под полы у фарцовщика. Вот едет он на автомобиле в пригород Потсдама, где живет на природе в уютном особняке. Вот открывает он ворота собственного дома, загоняет машину в подземный гараж, а затем возвращается и по-хозяйски неторопливо ворота закрывает. Ведет себя как истинный собственник, требующий соблюдения privacy. А как уютен у Штирлица интерьер! Вот чудно потрескивающий дровами камин, греющий душу советскому обывателю, не знающему иного тепла, нежели то, что идет от батарей центрального отопления. Вот аккуратная прислуга, которая приготовит ужин усталому господину, а после оставит его отдыхать в одиночестве. Вот щедрый запас хорошего импортного коньяка, бутылку которого можно достать из шкафа хоть ночью и не бежать за «фугасом» к грузчику из соседнего магазина. Бутылкой дорогого напитка получил как-то раз по башке бедный, доверчивый Холтофф, но это не испортило уютной обстановки коттеджа Штирлица, а лишь подчеркнуло, что не следует шпионам, доносчикам и идеологизированным партийцам вторгаться к порядочным людям.
Особо уютен этот дом становился в грозу. Где-то за окном грохочет гром, буря бушует так, что свет, порой, гаснет. А Штирлиц опустит плотно шторы, зажжет свечи, наденет вместо эсесовской формы (поставлявшейся, кстати, не кем-нибудь, а Гуго Боссом) мягкую теплую кофту и сядет за стол разгадывать присланную из Центра загадку под названием «Операция “Санрайз кроссворд”», напоминающую чем-то хороший кроссворд из популярного журнала «Огонек», частенько скрашивавшего вечера советского человека 1970-х. Быт Штирлица был прообразом быта современного нового русского из поколения семидесятников, обзаведшегося автомобилем, приличным загородным домом, уютной мебелью, хорошей одеждой, винным погребом и приходящей прислугой. Все то, что толковый юноша 1970-х видел когда-то на экране телевизора, к концу нулевых он смог реализовать на практике. При этом, порой, совершенно не подозревая, где, как и почему в его голове сформировался идеальный образ светлого будущего – чисто буржуазного и ни в коем случае не коммунистического.
В дни очередной годовщины путча мы поговорили с Валерием Нечаем том, что СССР на самом деле был обречен на ликвидацию именно путчистами. Если новоогаревский процесс Горбачева еще мог при определенном раскладе сил продлить существование Союза, то действия ГКЧП его обрекли. Трудно представить себе, что другие люди на месте Горбачева или Ельцина нашли бы возможность иной политики.https://www.youtube.com/watch?v=99JaHlPzses
Читать полностью…
Время от времени я публично признаю свои ошибки. Считаю, что такие признания – нормальная и даже необходимая часть любого научного процесса. Более того, для молодых ученых признания представителей старшего поколения могут служить важной базой собственных научных исследований, поскольку именно так можно понять эволюцию взглядов людей, которые были когда-то погружены в бурное кипение истории, а через десятилетия взглянули на прошлое иными глазами.
Сегодня, в дни очередной годовщины путча стоит сказать о пересмотре некоторых моих представлений тридцатилетней давности. Кто-то, наверное, сейчас ждет, что я переметнусь на сторону путчистов. Нет, конечно. Их авантюра была серьезной ошибкой и даже преступлением. Моя же ошибка состояла в том, что я в середине 1990-х гг. считал неверным амнистирование путчистов. В последние годы мне приходилось много думать о строительстве демократии. История показывает, что оно возможно (помимо прочего) лишь тогда, когда разные силы оказываются готовы к компромиссам. Далеко не всегда следует бороться с врагом до последнего гвоздя, вбиваемого в крышку его гроба. Увлекшись этим делом, можно не заметить, как вместо поверженного и готового на соглашения противника где-то за углом поднимается новый – более сильный. Возникающий порой из числа твоих союзников.
В первой половине 1990-х гг. Кремль активнее шел на компромиссы, чем во второй. Амнистирование путчистов – хороший пример стремления к примирению общества. А вот схватка не на жизнь, а на смерть между реформаторами и олигархами во второй половине 1990-х гг. – это пример самоубийственной политики, от которой, в конечном счете, проиграли все. И мы, простые граждане, больше всех.
Понятно, что «танго танцуют двое», и конструктивный компромисс возможен лишь в том случае, если обе конфликтующих стороны хорошо понимают его значение. Поэтому глупо, конечно, требовать компромисса от власти, если оппозиция непримирима. И если власть тупо отказывается от демократизации, глупо сетовать на радикализацию оппозиции. Но можно надеяться на то, что трагические уроки прошлого окажут влияние на сознание политиков, которые выдвинутся в России на очередном повороте истории.
Глянул сегодня по понятной причине, что говорится в учебнике Мединского про ГКЧП. Боже, как сухо и уныло. Но какая же это на деле была человеческая трагедия!
Вот маршал Дмитрий Язов – министр обороны, перед которым встает выбор, давить ли танками русских людей с иной точкой зрения, собравшихся на защиту Белого дома, или сдаться без боя Борису Ельцину, окончив с позором службу, карьеру, а, может, и саму жизнь. Язов не стал стрелять в людей. Наверное, потому, что был настоящим фронтовиком, а не паркетным генералом?
Вот министр внутренних дел Борис Карлович Пуго – сын красного латышского стрелка. С одной стороны «красного», с другой – «латышского». Две идентичности, которые до Перестройки почти не сталкивались между собой, а теперь заставляли делать трагический выбор между своей партией и своим народом. Пуго, застигнутый путчем врасплох, выбрал партию и через три дня застрелился.
Вот Олег Шенин – секретарь ЦК КПСС, один из твердых сторонников переворота. Не сомневающихся и не колеблющихся. После путча оказался, естественно, в заключении. Какие стихи отправила ему в тюрьму любящая дочь! Мне совершенно не близок Шенин и глубоко чужды его идеи. Но стихотворение я процитировал целиком в книге «Очерки новейшей истории России: 1985 – 1999».
Вот вице-президент Геннадий Янаев и премьер-министр Валентин Павлов! Перепуганные, несчастные. У одного руки тряслись на пресс-конференции. Другой сразу ушел в запой. Павлов ведь понимал необходимость стабилизационных мер в сфере разваленных Николаем Рыжковым финансов и надеялся, наверное, что ГКЧП наведет порядок. Хотел как лучшее, а получилось…
А вот сам Николай Рыжков – крепкий хозяйственник, глава правительства и автор той экономической реформы 1987 г., после которой товары совсем исчезли. Через месяц ему стукнет 94 года. Единственный человек, оставшийся в живых из главных героев той бурной эпохи. Его прозвали «плачущий большевик», но он совершенно спокоен и не чувствует собственной ответственности за то, что происходило.
Шекспира нет, чтоб описать этих людей! Но есть зато Мединский. Он описал, как мог.
