Замечательная рецензия Николая Проценко в "Горьком" на мою книгу "Русская ловушка". По-настоящему научная, но не наукообразная. Она помогает читателю выделить суть. И это действительно та суть, которую я сам, как автор, хотел выделить. Проблемы России издавна формировались в связи со слабым развитием городов и, соответственно, слабостью городских сообществ. И еще Николай нашел очень хорошее образное сравнение, воспользовавшись фразой из известной песни Владимира Высоцкого: "Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, - и спекся". В начале Нового времени наша страна готовилась рвануть "на пятьсот", и успешно рванула. А когда выяснилось, что бежим "на десять тысяч", возникли проблемы. https://gorky.media/reviews/russkaya-lovushka-zapozdaloj-urbanizatsii/
Читать полностью…
Вот продолжение нашего "двухсерийного фильма" с Николаем Кофыриным. Здесь я уже говорю не о своем поиске смысла жизни и своем Боге, а о своей книге "Русская ловушка" и своих творческих поисках. Но этот разговор, по сути дела, раскрывает именно то, что было "закодировано" в "первой серии". https://www.youtube.com/watch?v=F1Tt24RJf00
Читать полностью…
☝️Очень хотелось бы, чтобы вы посмотрели это интервью. Оно о важном.
https://youtu.be/6nPXyc-zJ9E?si=aR0Ek0fdWqXKBN-t
Мифическое 300-летие СПбГУ
Сегодня оказывается исполняется 300 лет Санкт-Петербургскому государственному университету. Хотя я в нем учился, а кроме меня в нем учились моя жена, мой сын, мой отец и мой дед, отмечать разрекламированную «дату» не собираюсь.
Дело в том, что от деда осталась в моей семье юбилейная медаль, выпущенная к пятидесятилетию университета в 1869 г. Именно так! На аверсе изображены портреты Александра I – основателя и Александра II – покровителя, царствовавшего именно в год пятидесятилетия. И даты указаны: 8 февраля 1819 – 8 февраля 1869. На реверсе – портрет еще одной важной для истинной истории СПбГУ фигуры – графа Сергея Семеновича Уварова, которому, кстати, недавно перед главным зданием университета поставили памятник. При всей неоднозначности творца идеологической триады «Православие. Самодержавие. Народность» надо признать, что реально университет стал функционировать даже не с 1819 г., а с 1830-х гг., т. е. с того времени, когда Уваров стал министром. Он сыграл важную роль в преодолении сложного кризиса, в который университет попал почти сразу же после своего создания. Так что памятник Уварову – это признание реального времени, с которого СПбГУ существует, а сегодняшнее «зоолетие» - не более, чем миф.
Отмечать надо все же не дату появления императорского указа, за которым почти ничего толком не последовало, а дату начала реальной работы. Не стоит выставлять университет на посмешище. Не стоит влезать бочком в очередь на старшинство. СПбГУ является лишь младшим братом МГУ. Московский университет реально начал функционировать значительно раньше Петербургского. И недаром история России в значительной степени связана с той интеллектуальной деятельностью, которая отличала Московский университет в 1830-е гг., когда Петербургский лишь приходил в себя после перенесенного шока. Сегодня надо гордиться реальными достижениями университета, которые и впрямь за неполные двести лет его существования имелись, а не сочинять себе мифическую историю. А то ведь, глядишь, кто-то может подумать, будто вся научная деятельность СПбГУ основана на таких «фактах», как те, что позволяют сегодня праздновать «зоолетие».
«Никогда такого не было и вот опять, – подумал я словами Виктора Черномырдина – просматривая бесконечную ленту откликов на «Мастера и Маргариту». Всеобщий интерес к фильму уникален по меркам последних десятилетий: никогда такого не было. Но если уйти глубже в прошлое, то можно обнаружить, что «эффект Мастера» вписывается в ту духовную жизнь, которой жила наша страна в дореформенное время. «В те времена далекие, теперь почти былинные» каждый год появлялось что-то такое, к чему приобщиться стремилась вся прогрессивная общественность. Фильм Эльдара Рязанова или Андрея Тарковского, роман со страниц «Нового мира», выставка в Эрмитаже, свежий перевод Джона Апдайка, за которым выстраивались очереди в библиотеки… Хомо советикус был един не только в своих отрицательных качествах, подмеченных когда-то Александром Зиновьевым, но и в положительных: мы жили общими интересами, не разбившись еще на группы «по интересам». О том, что надо прочесть или увидеть, говорили, собравшись дружескими компаниями на кухнях. Прогрессивные училки советовали это продвинутым ученикам для внеклассного изучения. Вся интеллигенция – от коммуниста с человеческим лицом из ЦК до спившегося и потерявшего лицо провинциального философа – знала про то, что надо всем знать в текущем году. Если и существовала «новая историческая общность – советский народ», то только лишь в данном смысле.
Затем страна изменилась, и каждый стал находить себе занятие по интересам, а не в соответствии с велениями коллективного разума интеллигенции. Бизнесмен не читал книг, но ходил в Мариинский театр, куда «плебеям» стало все труднее проникать. А книгочеи штудировали многочисленные тома по своей специальности, «забив» на советы любого постороннего. И вот оказалось вдруг, что «эффект Мастера» устранил почти всех посторонних. Кухонька старой хрущобы расширилась вдруг до размера соцсетей, в которых каждый перемывает косточки Воланду. Художественными достоинствами фильма объяснить это невозможно, хотя и они свою роль сыграли. По-видимому, застойные времена разных эпох имеют определенное сходство. И то, что интеллектуальная атмосфера нынешних дней напоминает интеллектуальную атмосферу позднего Брежнева, многое говорит об эпохе.
«Жизнь Клима Самгина» («Человек бьется в словах, как рыба в песке», – говорит один из героев романа) стала огромной, четырехтомной энциклопедией этой бесконечной предреволюционной «болтовни» – портретом сложного, многоликого, растерянного российского интеллектуала, мечущегося среди десятков разнообразных идей и идеек, как доморощенных, так и пришедших в Россию с Запада. Горький рисует фактически безнадежную картину развития страны. Перефразируя известное выражение Ленина, можно сказать, что низы не хотят нормально жить, а верхи не могут. Проще говоря, развитие невозможно. Была у Горького попытка преодолеть кризис путем богостроительства, однако она оказалась не слишком успешной: как по сути, так и при изображении ее в художественной форме («Исповедь»).
На этом фоне революционная буря, которую пророчит буревестник, с одной стороны, становится объективной расплатой за нерешенные проблемы страны, а с другой – надеждой на пробуждение общества и очищение его от скверны. Свои нерешенные экзистенциальные проблемы интеллигенты выдают за социальные, полагая будто преобразование общества преобразит их самих. Мол, в здоровом социальном теле будет здоровый дух. В известной степени это похоже на то, как Федор Достоевский ждал очищения от русско-турецкой войны («Дневник писателя»). Оба писателя не принимали капитализм и не понимали, как может он эволюционным путем обеспечить нормальное культурное развитие общества. Но Достоевский видел во внутренних конфликтах бесовщину, а очищения ждал почему-то от конфликтов внешних. Горький же был противником вражды народов, но ждал очищения от классового конфликта. Нужно «очень страшное, такое, чтобы все ужаснулись сами себя и всего, что они делают, – пишет одна из героинь “Жизни Клима Самгина” (том 2). – Пусть даже половина людей погибнет, сойдет с ума, только бы другая вылечилась от пошлой бессмысленности жизни». А «лечение это» видимо будет проходить под властью крепких рук, очищающих Россию «от едкой человеческой пыли, которая мешает жить, дышать». О необходимости замены бессильного самодержавия на сильную руку говорит другой герой этого романа (том 2).
Подобная логика выглядит сегодня довольно странно. От внешних войн и внутренней бесовщины погибла в России и впрямь чуть ли не половина населения, однако другая половина при этом смысла жизни не обрела. Но для конца XIX – начала ХХ столетий мистическая надежда на очищающую от скверны бурю была не столь уж удивительным делом. Во всяком случае «инженеры человеческих душ» в отличие от рационально мыслящих обычных инженеров, ученых, врачей и юристов могли надеяться на иррациональное. «Безумству храбрых поем мы песню», – сказал Горький в «Песне о соколе». И это был действительно упор на безумство. Советские учителя нам об этом не рассказывали, но при внимательном самостоятельном чтении вывод напрашивается.
Впервые дал интервью своему университету. Необычно. Но у таких бесед есть специфика. Во-первых, поговорили о "творческой кухне" университетского научного сотрудника (то есть, о моей). Во-вторых, о творческой кухне исследовательского центра. Проще говоря, из какого "сора" появляется то, что вы читаете. https://eusp.org/news/dmitriy-travin-ya-pytayus-vpisat-rossiyu-v-obschiy-evropeyskiy-kontekst-i-posmotret-kak-i-chto-proiskhodilo
Читать полностью…
Вместо Дома журналиста будет «Яблоко»
Как вы уже знаете администрация Дома журналиста отменила в последний момент презентацию моей книги «Русская ловушка», которая должна была состояться 25 января. Уже через час после того, как я сообщил читателям об этой печальной истории, мне позвонил Борис Вишневский и предложил провести презентацию в петербургском офисе «Яблока». Мы за пару дней все согласовали. Итак, презентация состоится 7 февраля в 19.00 по адресу Санкт-Петербург, Шпалерная улица, дом 13.
Я от всей души благодарю Бориса Вишневского за это любезное приглашение. И дело даже не только в возможности представить мою книгу читателям. Особенно важно то, что данная история является хорошим примером работы гражданского общества. Не секрет, что у нас с Борисом существуют давние разногласия насчет гайдаровских преобразований. Мы начали спор еще в девяностые годы, и пока он далек от завершения. Однако различие наших аналитических подходов к реформам никогда не сказывалось на личных отношениях и на близости гражданских позиций. Заявление о несвоевременности дискуссий по проблемам развития России, которое сделала администрация Дома журналиста, нас с Борисом Вишневским в равной степени не устраивает. Успешное развитие нашей страны невозможно без серьезных научных исследований, а эти исследования невозможны без обсуждений, без споров, без доброжелательной и неподцензурной полемики. Поэтому я ценю ту возможность, которую предоставило мне «Яблоко», и радуюсь тому, что мы с Борисом хорошо понимаем друг друга в принципиально важных вопросах.
Надеюсь, доброжелательная и неподцензурная полемика получится 7 февраля, поскольку в презентации собирается принять участие мой давний коллега и оппонент Андрей Заостровцев – профессор ВШЭ. Так что я сначала расскажу о новой книге, затем подвергнусь критике и вступлю в полемику, а под конец отвечу на вопросы. Желающим получить автограф на книге советую приобрести ее заранее (например, в магазине «Подписные издания» на Литейном), поскольку продажи на презентации не будет. Я лишь захвачу с собой несколько экземпляров, благо «Яблоко» находится в двух шагах от Европейского университета.
Мое поколение с детства учили помнить о Великой войне, но толком мы так ничему и не научились. Слишком уж явным было безразличие «учителей». Сегодня это посеянное в семидесятниках безразличие дало плоды.
На юго-западе Ленинграда, где я живу (назову сегодня свой город старым именем!), многие улицы получили имена героев войны. Формально чиновники советских времен их увековечили. И названия каждый житель района, конечно, знает, поскольку это всё не только улицы, но также остановки троллейбусов и автобусов. Однако впервые за наименованиями стали прослеживаться реальные судьбы лишь тогда, когда я прочел «Воспоминания о войне» Николая Никулина – самую страшную книгу о той эпохе.
«Вспоминаю еще один эпизод времен войны, – пишет Никулин. – Одному генералу, командовавшему корпусом на ленинградском фронте, сказали: «Генерал, нельзя атаковать эту высоту, мы лишь потеряем множество людей и не добьемся успеха». Он отвечал: «Подумаешь, люди! Люди — это пыль, вперед!» Этот генерал прожил долгую жизнь и умер в своей постели. Вспоминается судьба другого офицера, полковника, воевавшего рядом с ним. Полковник командовал танковой бригадой и славился тем, что сам шел в атаку впереди всех. Однажды в бою под станцией Волосово связь с ним была потеряна. Его танк искали много часов и наконец нашли — рыжий, обгоревший. Когда с трудом открыли верхний люк, в нос ударил густой запах жареного мяса. Не символична ли судьба двух этих полководцев? Не олицетворяют ли они извечную борьбу добра и зла, совести и бессовестности, человеколюбия и бесчеловечности? В конце концов добро победило, война закончилась, но какой ценой? Время уравняло двух этих полководцев: в Санкт-Петербурге есть улица генерала и рядом с ней — улица полковника-танкиста».
Теперь у меня возникают совершенно разные чувства, когда я иду по улице генерала Симоняка и по улице танкиста Хрустицкого. Чиновники попытались их уравнять, поскольку советским аппаратчикам важно было лишь отчитаться о проделанной работе. Но время расставило все на свои места. В том числе, с помощью пронзительной книги Николая Никулина.
Я чаще стараюсь читать не те каналы, где пишут об экономике или политике, а каналы, в которых рассказывается о том, что я плохо знаю. Наконец, нашел канал о музыке и театре с абсолютно профессиональным взглядом человека хорошо знающего по собственному опыту выступлений, что такое сцена Мариинского театра. Думаю тем, кто хочет в театре и музыке разобраться, стоит его читать.
Читать полностью…
Проводили сегодня в последний путь Бориса Максимовича Фирсова – создателя Европейского университета в Санкт-Петербурге. Тяжко было и печально. Выпили с коллегами чуток, помянули, погрустили. Многих уже приходилось мне хоронить в последние годы. С возрастом это становится, увы, всё более привычным процессом. Но бывают особые случаи, когда трудно даже найти слова для описания своих чувств. Искал их, искал, а затем понял вдруг, что некая хорошо известная фраза сама крутится у меня в голове. «Мы лишь карлики, стоящие на плечах гигантов».
Этой старинной красивой фразой часто описывают положение дел в науке, но далеко не всегда она верна. Новые поколения часто смотрят дальше своих отцов и дедов, но немногие ученые былых поколений и впрямь тянут на звание «гигантов», способных вознести нас – карликов – на высоту, с которой удается увидеть дали, каких не могли увидеть они. Но Фирсов был именно таким гигантом. И я нынче отчетливо понимаю, как мало сумел бы сделать, если бы «не стоял на его плечах». Все, что мне удалось за последние 15 лет, написано в университете, созданном Борисом Максимовичем. Со стороны может, конечно, показаться, что много у нас всяких университетов: писать книги можно не тут, так там. Но это и впрямь лишь взгляд со стороны. Находясь внутри системы, обнаруживаешь колоссальную разницу между условиями, существующими в различных исследовательских центрах.
Возможно, мы – вознесенные на высоту карлики – что-то видели лучше Фирсова. Ведь 60 лет его жизни прошло в советской системе, жестко цензурировавшей поток знаний, и вынуждавшей тратить большую часть сил на преодоление барьеров, выстроенных тоталитарным государством. Возможно, Фирсову трудно было в 70 – 80 лет соперничать с молодежью, обретавшей в студенческие или аспирантские годы неподцензурные знания. Однако Борис Максимович понял, в чем его «конкурентные преимущества», и посвятил силы формированию той негосударственной научной структуры, в которой правила игры были с самого начала иными, чем в старых университетах. Его университет – это те самые плечи, на которые мы забрались.
Меня вновь отменили!
Вслед за отменой презентации книги «Русская ловушка» в Высшей школе экономики (это было в начале декабря) отменили презентацию и в петербургском Доме журналиста. Союз журналистов намечал ее на 25 января, и я уже объявлял о ее проведении, но администрация Дома сегодня проинформировала меня о запрете. Я благодарен Союзу за попытку, но решение зависит не от него. Приношу извинения всем, кто уже собрался идти на презентацию по моему зову. И прошу, по мере сил, проинформировать об отмене этого мероприятия друзей и знакомых, которые, возможно, собирались идти на встречу со мной 25 января.
Особенность нынешней отмены в сравнении с отменой в ВШЭ состоит в том, что мне позвонили и вежливо (с явной симпатией) проинформировали о запрете. Благодаря этому я имел возможность хотя бы кратко сказать, что значительная часть книги посвящена полемике с теми авторами, которые считают наш народ рабским по своей сути и, следовательно, полагают, будто Россия не может нормально развиваться. В этом смысле моя книга носит патриотический характер. И уж антироссийского в ней точно ничего нет. Я, как и раньше, считаю, что наша страна может нормально развиваться, модернизироваться и обеспечивать благосостояние народа. Более того, мы сошлись с моим собеседником в том, что у России, как и у любой другой страны, есть специфика исторического пути, и что важно эту специфику исследовать (а об этом речь идет буквально на каждой странице моей книги). Но всё это никак не повлияло на решение администрации Дома.
Таким образом, презентации не будет и, очевидно, в других местах ее тоже нельзя будет провести. Но обещанный автограф на книге будет у каждого. Возможности встретиться существуют. 2 февраля в 18.00 я делаю доклад в Европейском университете в Санкт-Петербурге (в Гагаринском зале). Подробности об этом мероприятии я дам через несколько дней, а пока объявляю, что там можно будет получить автограф. Книгу пока продают в «Подписных изданиях» на Литейном.
Эпоха политической эмансипации многомиллионных темных масс обрекла практически всю Европу на существование в условиях авторитарных режимов левого или правого толка. Любителей диктатур от Ла-Манша до Босфора было пруд пруди, причем лучшие социологические умы эпохи – Вильфредо Парето и Макс Вебер – уже успели объяснить, почему именно так все и должно происходить.
О «тяге» россиян к демократии убедительно говорит тот факт, что «уставший» матрос Железняк перевесил своим авторитетом все Учредительное собрание. Так что теория диктатуры пролетариата (с упором на первое слово), как бы она ни была нам противна, никак не может считаться слабым местом ленинизма. Ильич абсолютно адекватно понимал, что происходит в социуме. Другое дело – теория социализма. Вот здесь-то увязший в своих семейных разборках pater familias попал в жестокую ловушку, куда потянул за собой всю страну.
Блудный сын своего времени.
Будущий строитель социализма в своих многочисленных трудах о социализме как таковом вплоть до 1917 года ничего не писал. Нелепость? Парадокс? Ничуть не бывало. Развернутого описания того, как должна работать социалистическая экономика, нет и у Маркса, сотворившего несколько пухлых томов, описывающих капитализм, который, с его точки зрения, отживал свое. Чуть ли не единственной обнаруженной историками экономической мысли попыткой научного описания экономики коллективистского государства является опубликованная в 1908 году, но еще тридцать лет не переводившаяся на английский статья малоизвестного итальянца Энрико Бароне.
Научный анализ социализма просо никого не интересовал. И это при том, что миллионы людей хотели воплотить его в жизнь. То, что произошло в России, определялось не просчетами или кознями Ленина, а самим духом эпохи, одним из ярких представителей которой был вождь революции. Светлое будущее казалось предельно простым. Лишь редкие умы, такие как Струве, понимали опасность авантюризма. Основная же масса интеллектуалов обладала весьма специфическим сознанием. Их мозг был как бы разделен на две части: здоровую, с помощью которой они занимались профессиональной деятельностью, и чахлую, больную, предназначенную для размышления о социальных проблемах.
Каким презрение покрывали Ленина меньшевики за авантюрное решение с разбегу устроить в России социалистическую революцию! Но на чем основывался их собственный «глубокий» подход? На представлении о том, что в странах с развитым капитализмом заработает та утопия, которая не может работать в отсталой России. В ГДР система и вправду работала лучше, чем в СССР, но трудно представить режим Хонеккера воплощением вековой мечты человечества о счастье.
Ленин не был гением зла. Он являлся сыном своего времени, хотя, пожалуй, сыном блудным. Он полностью вписывался в интеллектуальную атмосферу рубежа XIX-XX веков с такими своими детищами как социализм и диктатура, но совершенно не вписывался в непосредственно окружавшую его жизнь, благодаря ряду особых черт своего характера. Отторжение в стане левых вызывали не социалистическая догма и диктатура, а легкость обращения со священными догмами и диктаторство в отношениях со жрецами, их охраняющими.
Ленинская нетерпимость постепенно переросла в нетерпеливость. Идиотизм эмигрантской жизни его достал, и примерно со времени начала мировой войны Ленин стал формировать теорию под свое личное нежелание влачить и дальше убогую жизнь мелкого семейного деспота.
Это был период ренессанса ленинского интеллектуализма. Он переходил на новую стадию духовного развития и должен был построить у себя в голове новый мир. Качество переработки экономических проблем в его труде «Империализм как высшая стадия капитализма» не вызывает сомнения. Как и во времена «Развития капитализма в России», Ленин оказался на уровне знаний современной ему науки. Но с выводами тем не менее вышла промашка. Они подгонялись под желание видеть современный капитализм обществом загнивающим и не имеющим перспектив – кануном социалистической революции.
Так что же, Ленин остался вечным ребенком, для которого увлечения тинейджера превратилось в пожизненную страсть? Велик соблазн представить его этаким пожилым «ковбоем» в широкополой шляпе и потертых джинсах, не наигравшимся в молодости, а потому до седых волос гоняющим на «харлее» по хайвэю. Однако, думается, это было бы все же упрощением.
Конец XIX века стал для Ленина, как и для других представителей его поколения, периодом серьезных теоретических раздумий, когда марксизм прикладывался к российской действительности. Интеллектуальная деятельность в те годы у него еще явно доминировала над революционной, и ссылка в Шушенское стала скорее эпизодом, нежели закономерным итогом раннего развития личности.
Конечно, серия экономических трудов молодого Ленина, во главе с «Развитием капитализма в России», стала лишь откликом на новаторскую книгу Струве и явно уступала по качеству работам молодого Тугана. Но нам сегодня интересны не столько проблемы научной новизны и приоритета, сколько специфика личности самих авторов.
До начала ХХ века эти молодые интеллектуалы были по духу очень близки друг другу. Под модным марксистским ярлыком они проделывали объективный экономический анализ, в котором по сути не было почти ничего специфически марксистского. Лишь разменяв четвертый десяток и завершив духовную инициацию, каждый из них пошел своим собственным путем.
После тридцати Ленин уже не писал работ, напоминающих по духу ранний экономический цикл. «Теоретическая плодовитость» эмигрантского периода определялась скорее не потребностью в творчестве, а массой свободного времени, имеющегося у человека, замкнутого в узком мирке оторванных от родины изгоев, материально обеспеченного (благодаря материнской пенсии и партийной кассе), но органически не переваривавшего безделья.
Теперь попытки понять ход истории сменяются стремлением сцепится с оппонентом и утвердить свою, единственно верную точку зрения. Партийными склоками Ленин «дышал и ими жил, был занят беспрерывно». Театр его утомлял, к музеям он был безразличен, романов не переносил. Природу любил и, похоже, умел глубоко чувствовать. Но забравшись как-то на вершину альпийской горы, преодолев лесные дебри и опасные кручи, оказавшись, наконец над «вечным покоем», он тут же заявил своей едва отдышавшейся спутнице: «А здорово все же гадят меньшевики».
Все это стало естественной реакцией на утверждение жизненных приоритетов зрелого, сложившегося человека. Ленин кончил учиться и начал жить. А жизнью для него была борьба за власть.
Сегодня исполняется сто лет со дня смерти Ленина. Эту статью я написал лет 20 назад, но, думается, сегодня она по-прежнему актуальна.
Художнику Анненкову довелось увидеть банку, где хранится заспиртованный мозг Ленина. Картина оказалась ужасной: «Одно полушарие было здоровым и полновесным, с отчетливыми извилинами; другое как бы подвешено на тесемочке – сморщено, скомкано, смято и величиной не боле грецкого ореха». Подобное состояние мозга – следствие болезни, от которой Ленин умер, не дожив до 54 лет. Но это и символ всей его жизни – полноценной и насыщенной и в то же время убогой и страшной.
Ирония судьбы, или «Я себя под Лениным чищу».
За последние годы мы пережили трех Ильичей. Историческое время бежало столь быстро, что один устоявшийся уже было стереотип начинал вдруг отступать под воздействием новых оценок. Ленин менялся быстрее, чем менялись поколения. И это неудивительно, поскольку образ его значил так много, что самоидентификация каждого вольно или невольно проходила через определение отношения к вождю.
Первый Ленин был прост и однозначен, как памятник самому себе. Самый человечный человек, самый великий ученый, самый энергичный революционер. Все, способное запятнать светлый образ, исключалось настолько тщательно, что в одной из официальных биографий о происхождении Марии Александровны Ульяновой-Бланк, говорилось: мать – немка, отец – врач. Дедушка Сруль Мойшевич Бланк сохранил только профессиональную принадлежность.
Долгое время подобный подход многих устраивал, поскольку лишившееся привычного объекта поклонения безбожное общество жаждало сотворить нового кумира. Этот Ленин сохранился в умах и по сей день – как Ленин бескорыстных коммунистов, тех несчастных стариков, которые служат массовкой на краснознаменных митингах, отчаянно цепляясь за прошлое, поскольку для них уже нет никакого будущего.
Второй Ленин медленно вызревал в недрах первого еще до перестройки, но в полную силу поднялся уже при Горбачеве. Это был кумир, но кумир нестандартный, кумир шестидесятников, желавших не слепо поклоняться, но сочувствовать со-переживать. Как протестанты былых времен, шестидесятники искали себе личного Бога, которого они могли понять и принять, минуя посредничество партийных секретарей и пропагандистов. Не случайно три лучших артиста этого поколения пробовали себя в роли Ленина, перенеся на зрителя собственное отношение к образу.
Сначала появилась милая киносказочка, повествующая о любви Ленина к Крупской, с мягким, интеллигентным Андреем Мягковым. Из нее следовало, что ничто человеческое не чуждо самому человечному человеку. Ильич выглядел героем «Иронии судьбы», но на этот раз абсолютно уверенным, как в своей Наде (даже имена героинь совпали), так и в исторической значимости своего «ценного веника».
Затем был «Революционный этюд» в Ленкоме, где Олег Янковский сыграл умного и холодного нонконформиста, столь созвучного проблематике конца 1980-х. Вождь был без грима, сцена - без декораций, и, казалось, что это не артист играет Ленина, а Ленин играет в нас, заставляя пересматривать жизнь в свете новых веяний эпохи.
И наконец – «Так победим!» с Александром Калягиным во МХАТе. Загнанный в угол дискуссией о Брестском мире, Ленин стоит спиной к залу. Но вдруг в ответ на нервный выкрик оппонента: «Я не могу голосовать за виселицы для моих товарищей!» - резкий поворот к залу, взмах руки и нервное, срывающееся, почти истеричное: «А я могу?!...»
И все. Убеждало наповал. Как в сложности и глубине личности вождя, так и верности болезненного, но необходимого решения. Наше политизированное, но еще совершенно иррациональное мышление перестроечных лет без боя сдавалось силе личности актера, творившего Бога по образу и подобию своему.
А затем с этой вершины произошел резкий срыв в мир жесткого, но объективного подхода постшестидесятников. Ленина стали оценивать на основе исторических фактов, и король внезапно оказался голым. Романтический образ исчез. На место гения, чье наследие якобы чудовищным образом исказили, пришел жестокий тиран.
Когда-нибудь это должно было случиться! Прошла информация, что Анатолий Чубайс создает за рубежом исследовательский центр, посвященный актуальным российским проблемам, и началось обсуждение того, насколько этот проект может быть успешен. Я тоже скажу пару слов, тем более что уже 15 лет являюсь научным руководителем небольшого центра в Европейского университете в Санкт-Петербурге.
Успеха у такой структуры быть не может… Если, конечно, говорить о Центре в целом. Если мы ставим большие коллективные задачи, планируем работу, подгоняем друг к другу разных людей с разными взглядами и жизненным опытом, выходит «научный продукт», идеально пригодный для отчетности. А если еще осуществляются вложения в PR, то и для журналистской среды. Но жизнь потом движется своим путем, а «спланированная наука» своим. Сколько уже было за последние годы сделано звучных программ, для подготовки которых собирались коллективы титулованных интеллектуалов, объединенных большими деньгами! Сегодня лишь специалисты помнят названия этих программ, а суть разработок не вспомнят и они.
Роль хорошего Центра состоит лишь в том, чтобы собрать толковых людей, имеющих свои взгляды на науку, и дать им свободу исследований. Две трети продукции такого Центра уйдет в макулатуру, но треть будет, наверное, неплоха. Мы ведь по сей день очень плохо знаем нашу страну и наше общество. Если хоть в нескольких работах появятся толковые объяснения сложных проблем, Центр окажется полезен. Надеюсь, Анатолий Борисович пойдет конструктивным путем. Желаю ему успеха.
А из вышесказанного вытекает еще один вывод. Исследовать можно лишь то, что сложилось к настоящему времени. Программы развития, прогнозы на перспективу, заготовки для будущего правительства реформ вряд ли принесут пользу, поскольку в условном 2042 году, когда страна начнет вдруг меняться, трансформация пойдет не по заранее написанным текстам, а исходя из реально сложившейся к тому времени обстановки. Проще говоря, если «перестройку» начнут силовики, сценарий будет силовой. А если произойдет раскол элит, то появится шанс на демократию, как оптимально удобный для всех доминирующих групп способ согласования интересов.
Недавно я рекомендовал читать канал Валерии Стенькиной с ее замечательными рассказами о музыке и театре. Теперь есть возможность познакомиться с ней самой, узнать, как она работала в Мариинском и на других ведущих сценах мира. Посмотрите это интервью
Читать полностью…
Тот, кто уже прочел "Почему Россия отстала?" и "Русская ловушка", но хочет узнать, что будет в еще ненаписанных книгах, может послушать этот разговор о революциях. Он сделан по итогам моего доклада в Европейском университете. Здесь меньше науки, чем в докладе, и больше популяризации. https://www.youtube.com/watch?v=NRD8QMGXrkg&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
Я слегка удивился, когда Николай Кофырин предложил мне поговорить о смысле жизни, судьбе и Боге, о том, как это все связано с моей работой. Размышляет на подобные темы, наверное, каждый, но не каждого полезно слушать. Есть мудрецы, способные научить правильной жизни. Есть проповедники, способные убедить жить именно так, как они предлагают, а не иначе. Я ни к той, ни к другой категории не отношусь. Скорее, сам хочу не учить, а учиться. Но мы с Николаем все же поговорили, поскольку обоим было интересно. Надеюсь, интересно будет и вам. Такого я еще никогда не рассказывал. https://www.youtube.com/watch?v=BEhkCHyzeoc
Читать полностью…
Меня часто спрашивали, как купить мою книгу "Русская ловушка" за рубежом. Вот она появилась в латвийском магазине. Этот магазин продавал "Почему Россия отстала?" и вроде бы никто не жаловался: доставляют. Так что можно приобретать https://kniga.lv/shop/russkaja-lovushka/
Читать полностью…
Готовясь к завтрашнему докладу о революциях, я не только работал с научной литературой, но несколько месяцев читал и перечитывал 30-томное собрание сочинений Максима Горького. Выводы сильно разошлись с представлениями тех давних лет, когда я «проходил» ключевые пьесы и романы.
Грустно реет буревестник
Максима Горького принято считать буревестником революции. Если прочесть лишь пару его известных со школьной скамьи песен, то может возникнуть впечатление, будто бы пролетарский писатель с нетерпением ждал сотрясения основ буржуазного строя: «Пусть сильнее грянет буря!». Но если внимательно проштудировать все его литературное наследие, вырисовывается совершенно иная картина. О пролетариате Горький вообще писал не так уж много. В основном уделял внимание мещанской, купеческой и интеллигентской среде. Их он знал гораздо лучше. И упоение бурей было, скорее, следствием ощущения безысходности, связанного с внимательным изучением тех слоев общества, которые являлись базой для развития капитализма в России. На них Горький смотрел с горечью, и от этого путь в неизведанное, возможно, казался ему более желательным, чем движение известными путями.
В низах царили варварство и жестокость. Сильные били слабых («Детство», «Мать», «Жизнь ненужного человека») не столько даже по необходимости, а, скорее, для удовлетворения своих животных страстей. Но даже там, где откровенное издевательство не практиковалось, варварская среда плодила тупой консерватизм («Мещане», «Варвары»), совершенно несовместимый с культурным развитием. Дети и внуки, пытавшиеся вырваться из этого многовекового «темного царства», должны были преодолевать упорное сопротивление отцов и дедов.
Некоторые все же оттуда выбирались. Становились преуспевающими купцами, чей интеллектуальный и культурный уровень явно превышал уровень среднего представителя крестьянской, мещанской и пролетарской среды. Казалось бы, на таком фундаменте можно строить капитализм западного типа – получать прибыль, наживать деньги, инвестировать их в новые проекты. Но в горьковской купеческой среде вместо варварства и жестокости развиваются новые болезни – скука и загул («Фома Гордеев», «Тоска», «Дело Артамоновых»). Русский купец не обладает предпринимательской этикой, позволяющей строить просвещенный капитализм. Он отличается от варваров, скорее, тем, что губит теперь не других, а самого себя. Впрочем, и западный мир предпринимательства не лучше. Нью-Йорк – «Город Желтого Дьявола», город наживы, нищеты и бездуховности – оборачивается в глазах путешествующего Горького «Царством скуки» («В Америке»). Таким же царством скуки был Берлин для горьковского героя Клима Самгина.
Интеллигенция, конечно, ведет себя иначе, чем предприниматели. На первый взгляд, интеллигенты больше купцов похожи на цивилизованных людей. Есть у них духовные стремления, есть желание преуспевать и наслаждаться жизнью. Формально они даже заботятся о развитии страны, ведут интеллектуальные дискуссии на эту тему. Однако на самом деле споры о судьбах России у Горького ни к чему не ведут. Это не более чем пустая болтовня. Скука, заливаемая словами, а не водкой. Интеллигенция постоянно говорит и говорит, забалтывая реальные жизненные проблемы России («Дачники», «Дети солнца»), тогда как противостояние благополучных и угнетенных слоев населения на этом фоне лишь обостряется («Враги»). Интеллигенты превращаются в своеобразных дачников, которые лишь отдыхают на русской земле, но не заботятся толком о ее развитии. Порой в интеллигентских спорах откровенно прорывается мысль о том, что выбившемуся из низов общества человеку важно лишь собственное благополучие, а болтовня о судьбах России – лишь форма развлечения.
В ближайшую пятницу (2 февраля) в 18.00 в Гагаринском зале Европейского университета в Санкт-Петербурге я буду выступать с докладом «Модернизация versus революция, или Модернизация ergo революция?». Приходите (вход с Гагаринской улицы, дом 6). Или смотрите по ссылке в youtube. Можно читать текст на сайте ЕУ СПб (ссылка на него есть в ссылке на youtube).
Как вы знаете, книги «Почему Россия отстала?», «Русская ловушка» и другие пишутся годами, дорабатываются и перерабатываются в соответствии с рекомендациями коллег. Вначале отдельные главы будущих книг готовятся в виде докладов, публикуются в виде препринтов и обсуждаются на семинарах. Доклад о революциях при благоприятном развитии событий года через четыре сможет оказаться главой книги, но работа над ней уже активно ведется наряду с публикацией тех книг, что готовились еще 10 – 15 лет назад.
Если изложить суть проблемы, анализируемой в докладе, совсем кратко, то она такова. Модернизаторы часто считают революцию своеобразной демодернизацией, порожденной мрачной народной традицией отторжения всего нового, тогда как революционеры успешный ход модернизации почти отождествляют с контрреволюцией, мешающей им построить новый мир вместо мира насилья, подлежащего разрушению. В этом докладе революция анализируется как следствие модернизации. Движение от традиции к современности не обязательно должно порождать «социальный взрыв», но именно модернизация создают условия, при которых революция становится возможна. Как обычно, я стараюсь проводить сравнительный анализ последствий революции в различных европейских странах для того, чтобы «вписать» Россию в общий ход модернизации и устранить представление о трагической уникальности нашей страны.
Я сейчас уделяю препринтам докладов даже большее внимание, чем несколько лет назад, поскольку мы не может знать, сохранятся ли через год – другой благоприятные условия для занятия наукой и для издания книг. Возможно, будущие книги так и останутся в виде препринтов. Любой доклад, конечно, несовершенен в сравнении с той книгой, которая готовится на основе долгих размышлений, но все же препринт – это лучше, чем рукопись, остающаяся в ящике стола или в компьютере автора.
https://eusp.org/events/seminar-modernizaciya-versus-revolyuciya-ili-modernizaciya-ergo-revolyuciya
Москва, как новый Ершалаим
В картине Михаила Локшина главным героем становятся не Мастер, и не Маргарита. Пожалуй, даже не Воланд. В фильме доминирует город, наступающий со всех сторон на людей, на их привычный быт, на индивидуальную жизнь. Сталинский вАмпир обретает реальность в компьютерной графике и выглядит так, как если бы он успел полностью высосать кровь из несчастных москвичей, озабоченных квартирным вопросом. Сталинский вАмпир здесь не просто камни. Это идеология, в которой не остается места для Мастера. Это идеология нового Ершалаима, уничтожающая Мастера, неспособного вступить с ней в схватку и перестающего быть героем.
В схватку вступает, как ни странно, Маргарита. Но это не политическая борьба и даже не идеологическая. Маргарита – как раз тот человек, у которой со сталинским вАмпиром стилистические разногласия. Маргарита – это тонкий изящный Модерн, чудом сохранившийся посреди монструозного классицизма. Юлия Снигирь идеально вписалась в образ недобитого Модерна: не знаю уж, то ли благодаря таланту, то ли потому, что режиссер точно подобрал актрису под нужный образ? Модерн – это сложность и индивидуальность, достигнутая предвоенной Европой. А Сталинский вАмпир – это вертикаль власти и стройность единообразных рядов.
У Воланда с этой системой тоже существуют стилистические разногласия. Воланд ироничен, тогда как Сталинский вАмпир по-звериному серьезен. В конечном счете он сам себя сожрет, что совершенно ясно Воланду, посмеивающемуся с высоты своих тысячелетий над стремлением квазисатанинской системы представить себя истинно сатанинской. Аугуст Диль, играющий Воланда, – столь же точное попадание режиссера в нужный ему образ, причем уникальный талант немецкого актера очевиден, наверное, каждому зрителю.
К концу фильма «Мастер и Маргарита» трансформируется в «Воланд и Маргарита». Связь высших сил с неукротимой человеческой индивидуальностью оказывается единственной преградой на пути наступающего Нового Ершалаима. К этому сводятся все наши надежды. Наверху рано или поздно прочтут несчастный роман земной жизни и призовут нас: наверное, не к Свету, которого мы не заслужили, а к Покою. Конечно, лишь тех, кто сможет остаться самим собой.
Интересные мысли посетили меня во время просмотра « Раймонды» в МТ в минувшую среду.
Вообще-то спектакль был хороший. С чудесной Олесей Новиковой, которой очень «шла» главная партия. С роскошной музыкой Глазунова. Которой не помешала даже некоторая «лажа» в оркестре. «Духовенство» слегка подразошлось с идеальными струнными. А за скрипичное соло- отдельное «браво».
Помпезность и размах - истинно петербургский стиль повествования. Некоторая статуарность и замороженность- все на пользу красивой сказке в хореографии Мариуса Петипа. Неровная «корда», но зажигательный испанский танец. Сильные танцоры. Дамы чуть слабее.
И надо всем этим МУЗЫКА!
Страстная. Величественная. Сдержанная. Царственная МУЗЫКА!
И рай, обозначенный декорациями и божественным дуэтом во второй картине « Раймонды». Сон главной героини.
Как вы думаете, о чем я подумала во время «сна», сидя в бенуаре после рабочего дня? Любуясь горними небесами, полетами и зависаниями невесомой Раймонды- Олеси Новиковой?
« Хочу ли я там оказаться в тот самый час, который не минует никого из нас? В вечности меж пышных облаков в лазурных небесах. Меж ангелов, поющих гимны. В блаженной праздности…»
Бррррр… Сомневаюсь я:
«А что я там буду ДЕЛАТЬ? Чем займусь? Куда приложу свою энергию?»
Ответ прилетел моментально.
«Не надо волноваться, подруга!
Во- первых, вряд ли тебе «светит» путешествие туда- грехов и «скелетов в шкафу» ты накопила за жизнь предостаточно.
А во-вторых, там, где движуха и суета как-то попривлекательней. И дело всегда найдется. Найдут для тебя дело. Поинтереснее вдыхания ароматов цветов под звуки эоловых арф.
Наверное, тебе туда!»
Ну, а « Раймонда» была замечательна!
В родном театре.
Со странной, холодной и «чужой» публикой.
Бескрылые выражения 7
В мире животных:
1. Моська не только облаяла слона, но и сделала официальное заявление для прессы о полном уничтожении противника от хобота до хвоста.
2. Апология малых дел: Говорят, что гора родила мышь, но это была та мышь, которая вытянула репку.
3. Не стоит делать из мухи слона. Мух от котлет еще можно отделить, но слоны просто затопчут котлеты.
4. Семь коров тощих съели семь коров тучных – это национализация. Семь коров тучных съели семь коров тощих – это приватизация. Приватизируют «коров», заморенных государством, а национализируют – откормленных хозяином.
5. О революции. «Черный лебедь» – явление, о существовании которого мы не догадывались, но оно появилось. В России наоборот: есть «красный лебедь». Мы точно знали, что он есть, пока не выяснилось: был, но давно издох.
Жив ли Ленин ровно через сто лет после своей смерти? https://www.youtube.com/watch?v=3VlkkDV9euE
Читать полностью…
Определившись насчет кануна, Ленин уже с легкостью смог принять теорию перманентной революции, исповедовавшуюся ранее лишь таким маргиналом социал-демократии, как Троцкий, и взяться непосредственно за организацию прорыва цепи империализма в ее слабейшем звене – России. Это был его звездный час – момент, потребовавший концентрации всех физических и духовных сил, столь долго спавших в эмигрантской спячке. На едином дыхании Ленин прожил примерно пять лет до того момента, когда ему стало ясно, что все сочиненное в таком упоении является полной ерундой.
Накрылась революция в Германии, пала советская власть в Венгрии, белофинны раздавили краснофиннов, провалился поход Тухачевского на Польшу, предпочитавшую оставаться буржуазной. Что же касается остального мира, то пролетарии там даже не пошевелились ради мировой революции. А внутри самой России несколько лет военного коммунизма довели страну до ручки.
Сначала Ленин не хотел видеть очевидного и отверг впервые высказанное Троцким предложение по об отмене продразверстки, но к 1921 году уже невозможно было сомневаться в том, что бронепоезд революции заехал в тупик. Настало время полного пересмотра «всех наших взглядов на социализм».
Для Ленина это стало абсолютной личной катастрофой, усугубленной к тому же внезапной кончиной Инессы Арманд. На похоронах подруги он предстал таким, каким раньше его никто не видел. Смерть уже отразилась на собственном челе вождя. Вскоре последовал один удар, второй, третий… Когда после смерти вскрыли череп, управлявший мировой революцией, обнаружили сосуды, настолько заросшие, что по ним можно было стучать пинцетом, как по камню.
И все же кончина мировой революции вместе с ее вождем оказалась тупиком лишь в одном плане. Государство, основанное Лениным, сохранилось, а самое главное – в головах тысяч интеллектуалов из разных стран мира сохранились идет, которые ранее породили ленинизм. СССР еще несколько десятилетий мог поддерживать иллюзию того, что существует какая-о альтернатива рыночному хозяйству. И все это время неуспокоившийся дух вождя, чье тело так и не предали земле, бродил по всему свету, от Камбоджи до Чили, сотрясая мирную жизнь людей и будоража страсти, которые в самом основателе ленинизма уже давно отмерли.
Pater familias.
Думается, что власть для Ленина значила столько же, сколько значили для Струве либерализм, для Булгакова – Бог, для Бердяева – самопознание, а для Тугана – счастье человечества. В Бога он не верил, смысла самопознания не понимал, либерализм откровенно презирал, а думать о счастье человечества ему было сложновато после того, как это самое человечество отнеслось к его брату, да, собственно, и ко всей семье, ощутившей прелести родства с государственным преступником.
Воля к власти сама по себе не хороша и не плоха. Это просто свойство личности, сильно развитое у одних и почти отсутствующее у других. Однако у Ленина оно приняло специфическую форму. Похоже, что для него власть была абсолютной ценностью, тогда как у большинства людей она все же является лишь средством для карьеры, обеспечения материального благополучия или осуществления реформ.
На протяжении большей части своей жизни Ленин обладал очень малой властью по сравнению с той, которой позволяла добиться его чудовищная энергия, пойдя он по пути строительства легальной карьеры (скажем, в качестве члена Государственной Думы). Вплоть до 1917 года Ленин держал под контролем лишь маленький кружок маргиналов, назвавшихся большевиками, причем у него не могло быть никакой уверенности в том, что положение на протяжении его жизни может измениться.
Зато власть его в этой среде была абсолютной. Всякий диссидент беспощадно изгонялся или как минимум подвергался показательной порке. Эта манера поведения у нас традиционно интерпретируется как форма построения партии, максимально пригодной к революционному захвату власти. Однако, думается, все было гораздо тривиальнее. Ленину просто нравился такой образ жизни. Образ жизни деспота, в подчинении которого всегда есть десяток-другой людей, смотрящих ему в рот.
Ничего необычного в этом нет. Миллионы людей создают себе подобный мирок в рамках семьи, шпыняя жену, детей и прислугу. Ленин просто несколько расширил масштабы своей деятельности и видоизменил ее формы. Полемические труды, исправно штамповавшиеся им примерно со времени основания РСДРП, больше всего по своему содержанию напоминают рядовую семейную склоку, и даже используемая терминология («дурак», «мерзавец», «политическая проститутка» и т.п.) очень напоминает ту, с помощью которой pater familias ставит на место зарвавшуюся супругу или непослушного наследника.
Марксизм был способом легитимизации pater familias в этом необычном семействе. Ленин активно использовал его, искренне веря в то, что сам является марксистом, примерно так же, как обычный отец семейства искренне верит в то, на чем покоится его легитимность, - в любовь супруги и законность происхождения детей.
В принципе, жить подобным маленьким мирком большевики могли бы бесконечно долго, если бы не мировая война, сформировавшая почву для революции. В 1917 году в России создались такие специфические условия безвластия, в которых наиболее эффективно функционирующей структурой оказалась именно маленькая партия с жестким единоначалием и радикальными лозунгами. За несколько месяцев Ленин с Троцким «выложились на все сто», и власть оказалась в их руках.
Естественно, законы функционирования своей секты большевики сразу перенесли на всю страну. Иного и быть не могло. Более того, об ином в большевистской среде невозможно было даже помыслить. По-прежнему pater familias устраивал показательные порки (по вопросу восстания – Зиновьеву и Каменеву, по Брестскому миру – Бухарину, по профсоюзам – Шляпникову), только теперь от исхода «семейных ссор» зависела жизнь миллионов.
Впрочем, определяющую роль в судьбе миллионов сыграла не специфика построения большевистской партии и даже не сделанный ею упор на диктатуру пролетариата. Вот уж когда явно возводят на Ленина напраслину, так это при обвинении его в особом пристрастии к диктатуре. Пристрастие, бесспорно, было, но никакое не особое.
События в России того времени могли теоретически развиваться по разным сценариям (с большевиками или без таковых), но во что поверить практически невозможно, так это в ее движение по демократическому пути.
Историки быстро проскочили наивную веру шестидесятников в то, что только запрет фракционной борьбы внутри партии стал причиной нарушения «демократических норм», и показали, каким образом сами большевики попрали все возможные нормы, узурпировав власть. Историки отказались от ограниченного взгляда на Брестский мир как неизбежный компромисс, показав, что именно деструктивная деятельность большевиков довела страну до такого состояния, в котором она не могла воевать даже с агонизирующей кайзеровской империей, просуществовавшей потом около полугода.
Историки покопались и в личных делах вождя, обнаружив ряд фактов, не слишком укладывающихся в образ милого кумира шестидесятников: жестоко унижавший Крупскую роман ее мужа с Инессой Арманд, использование немецкой помощи для устройства революции, явная жестокость при организации террора.
Третий Ленин предстал перед нами аморальным чудовищем с руками по локоть в крови. Это образ был наиболее близок к действительности, и, самое главное, он был абсолютно адекватен россиянину 1990-х, решившемуся на резкий разрыв с прошлым, на отказ от всяких догм и на демифологизацию нашей жизни. «Телец» Александра Сокурова – яркий пример жестокой и даже шокирующей попытки расквитаться с недавним кумиром, отряхнуть его прах со своих ног.
Но все же этот образ, как и два предыдущих, формировался, скорее, не с целью понять того реального россиянина, который родился в Симбирске 22 апреля 1870 года и умер в Москве 21 января 1924 года, а в стремлении понять самих себя. Ленин служил лишь инструментом нашей самоидентификации, но не раскрывался как личность. Затаившись где-то в тени и лукаво прищурившись, он молча смотрел на все старания потомков расхлебать круто заваренную им кашу.
Время – начинаю о Ленине рассказ.
Сегодня, когда уже страсти несколько отошли в прошлое, нам легче из XXI века без гнева и пристрастий взглянуть на Ленина, ставшего ключевой фигурой века ХХ. И начать следует с того, что вроде бы определяет суть всей его деятельности, - с марксизма.
Это, бесспорно, исходная точка. Ленин обожал марксизм, буквально трясся над ним. Но обращает на себя внимание тот факт, что он никогда не вел себя как марксист на практике. Апологеты назвали это полным творческим развитием учения, а противники – чудовищным искажением наследия классика.
Но не будет ли правильнее сегодня, когда у нас уже нет стремления навешивать на Ленина какой-нибудь ярлык, сказать проще: он вообще не был марксистом, а потому ничего не развивал и не искажал?
Парадокс? Не совсем. Для того, чтобы понять характер ленинского мышления, надо обратить внимание на специфику той эпохи, которая его формировала. Несколько огрубляя, можно сказать, что марксизм стал для Ленина тем же, чем для тинейджера является длина брюки или ширина брюк, - модой.
Мода в раннем возрасте принимается бессознательно, как средство самоидентификации, средство противопоставления себя миру взрослых. К тому времени, когда Володе Ульянову пришла пора повзрослеть, марксизм столь властно захватил молодое поколение мыслящих россиян, что миновать этот этап интеллектуального становления мог лишь абсолютно аполитичный человек, либо откровенный карьерист. Как тот, так и другой путь был для Ульянова отрезан после казни старшего брата Александра, оказавшегося замешанным в попытке покушения на царя.
Через марксизм прошло множество видных интеллектуалов ленинского поколения. Среди них были Петр Струве, впоследствии резко сдвинувшийся на правый фланг, Сергей Булгаков, избравший в середине жизни путь священника, Николай Бердяев, пришедший в зрелые годы к философскому осмыслению глубинных вопросов бытия, Михаил Туган-Барановский, ставший крупнейшим русским теоретиком социализма. Каждый из них в той или иной форме преодолевал марксизм по мере становления собственной личности, по мере того, как внутреннее начинало доминировать над внешним, а сущностные интересы – над временными пристрастиями.
Замечательный отклик на мою книгу "Почему Россия отстала?" на "Маяке Коуза". Автор, в частности, очень хорошо рассказывает, кому нужно читать мою книгу, а кому - нет. Это как раз тот случай, когда со стороны виднее. Я сам, наверное, не смог бы так четко все сформулировать. Советую посмотреть этот 15-минутный рассказ тем. в первую очередь, кто еще книги не читал и раздумывает. стоит ли ему это делать. https://www.youtube.com/watch?v=B2OmCxa5L_s&t=568s
Читать полностью…
