Неделя выдалась очень тяжелой. За три дня надо было записать десять лекций для будущего видеокурса. Делал по три-четыре лекции в день, а с утра еще и вставал пораньше, чтоб изготовить презентации. Ну, и дорога не радовала: студия почти в двух часах езды от дома. Возраст у меня, конечно, уже не слишком подходящий для такой нагрузки. Я это сразу понимал. Тем более, что и эмоционально ситуация была для меня не лучшей. Люблю читать лекции живым людям, и ненавижу говорить в глазок камеры, не видя своих слушателей, не контактируя с аудиторией.
На деле всё оказалось еще хуже, чем я ожидал. Студия была прекрасно оснащена технически. Люди милые, доброжелательные. Но вот беда: почти нет вентиляции. Лет в тридцать, я бы этого даже не заметил. Лет в сорок заметил бы, но легко пережил. Лет в пятьдесят выругался бы про себя, но тоже пережил бы. А в шестьдесят вдруг почувствовал, что на второй лекции у меня каждый рабочий день резко падает концентрация. Теряю мысль, расслабляюсь, хочу бросить работу к черту и где-нибудь прилечь. Чтоб не сорвать запись лекций, пришлось брать себя в руки и напрягаться гораздо больше, чем обычно. К концу третьего дня в страхе подумал: а, может, я совсем выдохся, и никаким свежим воздухом делу уже не поможешь?
Сегодня с утра решил проверить свои силы. Пошел пешком в сторону Петергофа, размышляя, на каком этапе сломаюсь: в Стрельне, в Михайловке, в Знаменке? Но вдруг оказалось, что этих тяжелых трех дней как будто бы не было. Физическая нагрузка, позитивные эмоции и свежий воздух петербургских пригородных парков всё вмиг изменили. Почти без труда прошел свой любимый маршрут от дома до центра Петергофа. А там еще побродил вволю. Уходить не хотелось. Сделал сегодня 45 тысяч шагов. Кажется, это мой личный рекорд. К нему я приближался лишь однажды в алтайских горах, но там, помнится, устал гораздо больше, чем сегодня.
Дело было еще в давние советские времена, когда я ничего не знал ни про теорию модернизации, ни про историческую социологию, но уже интересовался проблемой развития общества и без особой надежды копался в унылой дискуссии марксистских обществоведов о социально-экономических формациях. Случайно попалась мне в магазине книга востоковеда Василия Илюшечкина «Сословно-классовое общество в истории Китая». Хоть издана она была еще в марксистские времена (1986 г.), но фактически говорила читателю эзоповым языком, что всем схемам советского исторического материализма грош цена. Докапиталистический мир устроен совсем иначе. Гораздо сложнее и интереснее, чем описывали философы-догматики, читавшие Маркса, но не изучавшие толком истории. Наверное, именно с тех пор я постепенно проникался мыслью, что обобщать можно лишь тогда, когда хорошо знаешь все обобщаемые детали. Свои книги пишу сегодня, стараясь руководствоваться именно этим методологическим принципом.
К чему это? Да к тому, что если бы я не собирал книги в своей домашней библиотеке, шныряя по магазинам и приобретая порой томики, необходимость которых для моей тогдашней работы была весьма спорной, то никогда не узнал бы про монографию Илюшечкина. Это ведь чистый миф, будто умная книга всегда придет к читателю. Книги Илюшечкина (в 1990 г. я приобрел еще одно его исследование «Эксплуатация и собственность в сословно-классовых обществах») были для того времени прорывом, однако никто про них толком не знал, кроме узкого круга специалистов-востоковедов. И я бы никогда про них не узнал, если бы не случайное везение в магазине. В «Публичке» бы я их не прочел, поскольку просто не знал бы, что они существуют.
Может, и не было бы здесь особой проблемы, поскольку в начале 1990-х гг. принудительный марксизм рухнул, на российский книжный рынок хлынул поток переводов исторической и социологической классики, позволяя совершенно забыть про убогий советский истмат. Но если бы не эти большие перемены, книги Илюшечкина еще долго оставались бы базой для неортодоксальных размышлений умных молодых людей, загнанных в болото марксистской ортодоксии.
В моей домашней библиотеке есть много книг с автографами. И это не удивительно. Среди друзей – ученые, политики, писатели, журналисты. Все пишут и дарят. А я им за эти подарки с автографами чрезвычайно благодарен. Но есть одна книга с такой дарственной надписью, которой я особенно дорожу.
От старой отцовской библиотеки достался мне трехтомник Павла Бажова (1952 года издания) – «Малахитовая шкатулка» и другие рассказы. Потертый трехтомник. Зачитанный. Заслуженный. До нашей семьи, похоже, он еще кому-то принадлежал и приобретен был в букинисте советских времен. На первом томе этого трехтомника есть у меня теперь дарственная надпись…
Нет-нет, не самого сказочника, естественно. Таких чудес в жизни не бывает. Книгу мне надписала его дочь Ариадна Павловна Бажова.
Ариадна Павловна – мама Егора Гайдара. Удивительным образом сплелись в этой замечательной семье разные ветви. Два деда Егора Тимуровича были известными писателями. Связь с Аркадием Гайдаром очевидна. А про бажовскую линию знают лишь те, кто всерьез изучал биографию Егора Гайдара.
С Ариадной Павловной меня познакомил Петр Егорович, сын реформатора. Мы пообщались, многое обсудили, и я захотел воспользоваться своим положением. Так на старом томике Павла Бажова появился этот автограф.
Порой меня спрашивают, зачем нужна большая домашняя библиотека, насчитывающая около шести тысяч томов. Естественно, для работы. Как в моих книгах отражаются прочитанные книги других авторов нетрудно увидеть по спискам литературы, ссылкам и сноскам. Но я уже давно отдаю себе отчет в том, что есть в формировании домашней библиотеки и иррациональный мотив. Десятки, если не сотни, книг на моих полках – это не просто старые томики. Это наша культура. Культура, которую я каждый день трогаю руками, листаю, читаю.
Невероятно трудно передать словами те чувства, которые возникают при работе с такой библиотекой. Никакие электронные книги и никакие походы в библиотеку публичную не заменят столь непосредственного общения с культурой, поселившейся у меня дома в больших книжных шкафах. Хотя понимаю, конечно, что это лишь мое личное восприятие.
Ну, а какой была первая книга в моей профессиональной библиотеке, легко догадается каждый, кто меня лично знает, или, по крайней мере, давно читает то, что я пишу. Книга эта появилась к началу сентября 1978 г., т. е. ей вот-вот стукнет 45 лет. Если еще не отгадали, напомню, что 45 лет назад я стал учиться в Ленгосуниверситете на экономическом факультете, который тогда был чрезвычайно марксистским учебным заведением. Теперь ясно? Правильно угадали: «Капитал» Карла Маркса, который мы все обязаны были штудировать.
Мне, правда, штудировать ее было сложновато, поскольку учиться первый год приходилось на вечернем отделении, и времени на выполнение домашних заданий почти не оставалось. Поэтому днем я брал первый том «Капитала» с собой на работу – на ТЭЦ №7 Ленэнерго, где трудился слесарем, и в обеденный перерыв, разложив Маркса на верстаке, писал положенные конспекты. Окружавший меня рабочий класс, видя подобное торжество марксизма, позволял мне писать какое-то время и после обеда, если не было срочной работы. Маркс, наверное, в своем марксистском раю, прыгал от счастья, поскольку нашелся, наконец, пролетарий, изучающий его Opus Magnum. Ценность «Капитала», стоящего в моем шкафу, состоит в основном в том, что обложка книги посерела от металлической пыли, которой я покрывал верстак до обеда, интенсивно «строя коммунизм» с помощью электрификации.
И еще ценность первого тома определяется дарственной надписью, образовавшейся через год-другой. Не подумайте только, будто Маркс сошел ко мне с марксистских небес. Когда я учился уже на дневном отделении и носил книгу на спецсеминар по «Капиталу», приятель, стащил ее как-то на перемене и написал: «Дмитрию Яковлевичу Травину от благодарных (любящих) женщин группы». Такая получилась «шутка юмора». Истинно марксистская. Когда мозги уже набекрень от прибавочной стоимости, не такое напишешь!
Тогда я злился на шутника за испорченную книгу. Потом понял, что к марксизму трудно относиться всерьез, а, значит, подобные украшения «Капиталу» к лицу. Сегодня же это «творческое развитие марксизма» вызывает приятные ностальгические воспоминания.
Когда собираешь библиотеку почти 45 лет, и в ней уже насчитывается около 6 тысяч томов, начинаешь относиться к окружающим тебя книгам не просто как к источнику информации, а как… Не знаю, что написать. Одним словом не скажешь. Заявить, будто у каждой книги – своя история отношений с хозяином было бы слишком сильно, но у многих и впрямь такая история есть. Могу, например, точно отметить, когда в моей библиотеке появилась первая книга, на которую я смотрел снизу вверх. С почтением, восхищением и удивлением: бывает же такое!
Случилось это в 1986 г., когда я приобрел первый том «Материальной цивилизации, экономики и капитализма» Фернана Броделя. Приобрел в «Политической книге» на Кировском (у метро «Петроградская»), заказав по каталогу, и оставив открытку, которая должна была меня известить о поступлении. В СССР такие издания были дефицитны: без предварительного заказа простым покупателям Броделя не продали бы. Я ничего тогда не знал об этом авторе, но интересовался экономической историей, а потому заказал.
Шокировал уже внешний вид книги: толстенный том, снабженный иллюстрациями так, как будто это была книга не по экономической истории, а по истории искусств. Именно тогда я понял, что картины, скульптуры и виды городов могут помогать в познании экономики. Второй шок пришел, когда я этот том, наконец, осилил. Бродель предлагал совсем иную историю, чем советские учебники. Это был живой мир людей, пришедших из прошлого в мой дом со своим образом жизни, а не наскучившая со студенческих лет марксистская схема диалектики производительных сил и производственных отношений.
Весь трехтомник Броделя был издан лишь к 1992 г. Я прочитал его несколько раз, а цитировал, кажется, бесконечно. Эксплуатировал я эти книги нещадно: подчеркивал фразы, загибал углы страниц, делал пометки на полях. Выглядит мой Бродель жутковато, но нет в доме другой книги, которую я так люблю. И Юрий Афанасьев с 1986 г. для меня не столько политик-демократ, сколько историк, который дал нам Броделя.
В России про заслуги scholars (чаще всего, историков) принято произносить ритуальную фразу «ввел/а в научный оборот (то и се)…». На мой взгляд, порой гораздо важнее кое-что не «вводить» в научный оборот, а, наоборот, «выводить» из него как ненаучные заблуждения – по типу того, как дарвинизм некогда вывел из научного оборота ламаркизм (биологи, простите, если что-то путаю в истории Вашей научной дисциплины). Вот, например, пять утверждений, которые я очень хотел бы (но увы, вряд ли смогу) вывести из научного оборота в изучении российской политики (на самом деле таких утверждений гораздо больше):
1.«Россия политически – это не Европа, никогда ей не была, не является, и не будет являться» (нет, вполне себе Европа, только сегодняшняя Россия, скорее, по ряду параметров похожа на Европу не 2020-х годов, а 1930-х годов);
2.«Россия навсегда обречена быть автократией, что бы ни происходило в стране и в мире, результат будет тем же, что и раньше» (нет, многие страны, ранее не являвшиеся демократиями, позднее таковыми становились; более того, из опыта повседневной жизни мы знаем, что прежние неудачи не обязательно ставят крест на будущем: если у нас случился развод, мы чаще всего в состоянии после этого вступить в успешный брак);
3.«россияне – это люди, безнадежно чуждые демократии, верховенству права и правам человека» (нет, сравнительные исследования, такие, как World Values Survey, не подтверждают этого тезиса; россияне по своим ценностям и политическим установкам не более чужды демократии, чем граждане многих демократических государств);
4.«Путин и его окружение сошли с ума, и решили захватить Украину» (нет, как известно, «с ума поодиночке сходят, это только гриппом все вместе болеют»: все, что произошло и происходит с Россией и до, и после 24 февраля 2022 года – логическое следствие предшествующей эволюции ее политического класса);
5.«Россия обречена на территориальный распад на несколько или даже на очень много государств» (нет, не существует никаких объективных предпосылок, согласно которым Псков должен отделиться от Новгорода, а Саратов от Волгограда)
В самом начале своего знаменитого романа «Невыносимая легкость бытия» Милан Кундера упоминает возникшее у него как-то раз необъяснимое ощущение. «Листая книгу о Гитлере, я растрогался при виде некоторых фотографий, они напомнили мне годы моего детства; я прожил его в войну; многие мои родственники погибли в гитлеровских концлагерях; но что была их смерть в сравнении с тем, что фотография Гитлера напомнила мне об ушедшем времени моей жизни, о времени, которое не повторится?».
Этот удивительный случай, несмотря на всю несопоставимость германской, чешской и советской истории, многое объясняет в нашей жизни. Чем ближе старость и смерть, тем больше личное в нашем прошлом доминирует над социальным, политическим и экономическим. Фото Брежнева, выступающего на XXVI съезде КПСС, вызывает ассоциации не с дряхлостью советского руководства, а с нашими студенческими годами, когда мы, двадцатилетние, отбарабанив положенное на семинаре по истории партии, отправлялись гулять, любить, творить… Потрепанный «макулатурный» томик «Королевы Марго» из отцовской библиотеки напоминает не о книжном дефиците и, тем более, не о массовой нехватке товаров в советской торговле, а о том, как мы, пятнадцатилетние, идентифицировались с отважными героями Александра Дюма… Здание школы, в которой учились давным-давно, навевает воспоминания не о тоске бесконечных уроков, которые вели безразличные ко всему и порой откровенно бестолковые учителя, а о теплом весеннем ветре, встречавшем нас, десятилетних, после занятий, о внезапном чувстве свободы и о том, что школа кончается летним отдыхом, беспредельным счастьем и яркой мечтой… Так в головах стариков формируется миф о прекрасном советском прошлом, который потом «умные книжки» транслируют в молодые головы под видом знаний, основанных на массовых опросах.
Великий писатель в отличие от средних ученых работает не по стандарту. Он мыслит не так, как все. Он замечает то, что не вписывается в ученые методики. И может вдруг поразить нас тем, что мы вроде бы сами видим, но не понимаем. Милан Кундера был именно таким писателем. Вчера его не стало.
Во всем надо быть честным, поэтому в добавление к предыдущей своей публикации об успехе книги «Почему Россия отстала?» добавлю рассуждение о моей издательской неудаче. Именно издательской, а не книжной, поскольку книга «Историческая социология в “Игре престолов”» получилась у меня неплохо. Когда я писал ее, мне казалось, что спрос будет высок, поскольку миллионы зрителей смотрели популярный сериал, а некоторые из них читали еще и многотомник Джорджа Мартина «Песни льда и пламени», по которому, собственно, и была снята «Игра престолов». Конечно, я не был столь наивен, чтобы надеяться на интерес каждого тинэйджера к моей работе, объясняющей серьезные вопросы исторической социологии на материалах сериала. Но думалось, что если хоть один из десяти тысяч зрителей захочет поразмышлять над увиденным, то это уже оправдает трату времени и сил. Работая над книгой, я в полном смысле слова вложил свои время и силы в просвещение широких масс, а не в научное исследование, как при работе над «Почему Россия отстала?».
Провал идеи выявился сразу после выхода книги. Оказалось, что из тех, кто так или иначе знает о моей работе, почти никто сериала не смотрел, сочтя, на мой взгляд ошибочно, что это обычная детская белиберда. А те потенциальные читатели, для которых я, собственно, работал, так и не узнали о существовании этой книги. В том числе, мыслящие молодые люди, которым книга действительно могла быть интересна. Все доступные мне каналы информирования потенциальных читателей, с этой группой не соединяются. Продажа любого товара – это сложный механизм маркетинга, а у меня не оказалось необходимых маркетинговых инструментов.
Книга за 3,5 года все равно оказалась распродана, но тиражом в 3,5 раза меньшим, чем «Почему Россия отстала?» А ведь я думал, что именно «Историческая социология в “Игре престолов”» придет к массовому читателю. Сейчас последние экземпляры продаются в «Подписных изданиях», но довольно вяло. Допечаток не будет. А книга хорошая. Я рад, что ее написал, хотя огорчен издательским провалом.
Выдалось, наконец, время посвободнее. Книга сдана в издательство, но время работы с редактором еще не наступило. Ежегодный доклад, сделан, опубликован и обсужден. Большой лекционный курс буду записывать лишь через две недели. В общем, добрался я в свое удовольствие до «Черных тетрадей» Хайдеггера, хотя, конечно, чтение этого философа – удовольствие весьма сомнительное.
Знаете, что больше всего поражает? Вовсе не то, что этот «гигант мысли» метил в духовные отцы немецкого национал-социализма. Интеллектуалов часто преследует соблазн подвести теоретическую базу под кричалки какого-нибудь фюрера. И вовсе не хайдеггеровская терминология типа «Мир мирствует, чтобы Бытие бытийствовало, <указывая на то,> чтобы сущее существовало». Я хорошо представляю себе для чего ученая братия использует такой волапюк. Больше всего поражает то, что Хайдеггер эпохи своего ректорства во Фрайбургском университете (1933-34 гг.) искренне верил в возможность сформировать новое поколение немцев на основе того германского духа, который несло тоталитарное государство.
Ладно полуобразованный большевик, окончивший Институт красной профессуры, мог верить в формирование нового человека! Сегодня таких «красных философов» помнит лишь узкий круг историков псевдонауки. Но Хайдеггер считается во всех лагерях (и левых, и правых) светочем мысли ХХ века! А надежды он питал в духе идей XVIII столетия: просветим недорослей, поразим глубиной нашей мысли, откроем в их проникнутых мещанством душах дух, свойственный истинной нордической расе!
Подчеркиваю: это все обнаруживается не только в материалах семинаров, где могло быть много неискренней демагогии со стороны профессора. Это обнаруживается в записях, которые Хайдеггер вел лично для себя. С этим своеобразным дневником он делился самыми сокровенными мыслями. И разочарование в возможностях германского духа, германского университета и германского государства так и прет со страниц второй тетради. Как примитивно он смотрел на душу человека! Как наивно он выдавал собственные доморощенные идеи о человеке за реального человека! А ведь в это время уже процветали венская и цюрихская школы психотерапии, сумевшие заглянуть в настоящей внутренний мир, демонстрируя, насколько он сложнее профессорских интеллектуальных конструкций.
Напоминаю, что это был анализ мятежных событий недавнего прошлого от политолога Александра Кынева.
Читать полностью…
УРОКИ МЯТЕЖА. Часть 2 (прод.след пост)
Одна мощная силовая структура может подмять под себя гражданскую власть и при слабых демократических традициях в переходных режимах (как недавно случилось в Мьянме, ранее часто происходило в Латинской Америке). Чтобы избежать этого риска в демократических странах власти ставят силовые структуры под жесткий гражданский контроль, и в любых системах силовые структуры (армия, спецслужбы и др.) балансируют друг с другом. Одни силовые структуры следят за другими и уравновешивают друг друга, при слабости иных институтов, что отчасти неизбежно в авторитарных режимах, заменяя привычное разделение властей (исполнительную, представительную и судебную) на разделение силовиков. Однако слабость формальных институтов публичной власти может привести к тому, что конкуренция силовиков может выйти из под контроля и превратиться в открытое противостояние. Ликвидировать кого-либо из игроков автократ не может, так как тогда нарушится общий баланс. Институтов разрешить конфликт не оказывается. Крайний вариант конкуренции силовиков мы сейчас наблюдаем в Судане, где после падения режима Омара аль-Башира началось вооруженное противостояние регулярной армии и сил быстрого реагирования (СБР). СБР были созданы в 2013 на базе проправительственного ополчения «Джанджавид», участвовавшего в войне в Дарфуре. Организация образовалась при реорганизации ополчения, продолжая вместо него участвовать в конфликте, попытка же его ликвидации кончилась мятежом. Слишком сильно зависеть от силовиков оказывается опасным, что при одной большой силовой структуре, что при конкуренции нескольких.
Урок второй. Публичный конфликт в авторитарном режиме признак слабости, а не силы. Публичность элемент конкурентной политики и доминирования методов борьбы за электоральную легитимность. В демократическом обществе апелляция гражданам через медиа естественна. Но в авторитарном режиме борьба за реальную власть в первую очередь ведется непублично и кулуарно: принятие решений в тишине и секретности лишь усиливает сакральность и таинственную силу власти. Как раз утечки в публичную сферу могут сорвать весь процесс лоббизма и принятия решения (раз уже узнали, то это может выглядеть как слабость системы, а слабость показывать нельзя). Именно таким образом часто борются, чтобы сорвать какое-либо назначение или решение. Тот, кто может добиться реальных решений в свою пользу, обычно делает это тихо и публичность ему не нужна. Ведь многие годы ни Евгения Пригожина, ни ЧВК «Вагнер» в паблике не было. Наоборот, он избегал публичности и даже судился с теми, кто ему приписывал какое-то влияние. Резкий выход в паблик в реальности выглядит следствием тупикового конфликта и жестом отчаяния, актом публичного давления, который система ради сохранения своей репутации жесткой силы вынуждена игнорировать. Это случилось и в случае конфликта с губернатором Санкт-Петербурга А.Бегловым, и в случае с конфликтом с министерством обороны. Именно это основной аргумент в пользу того, что конфликт и мятеж следствие тупика и отчаянная попытка защиты своих властных и финансовых интересов, а вовсе не реальная попытка захвата власти (другой вопрос, что иные силы могли манипулировать конфликтом). Именно поэтому так легко и быстро все закончилось.
Урок третий. Все это лишнее доказательство того, что система и нынешняя элита никуда просто так не денутся, никому никакой власти добровольно не отдадут. Конфликты и борьба будут вестить внутри нынешней власти и ее групп, никакая оппозиция не имеет никаких значимых ресурсов принимать в этом участие. Новая система родится внутри системы нынешней и в результате ее внутренней эволюции и никак иначе.
Что касается выводов не долгосрочно-стратегических, а ситуативно-утилитарных. Они вполне практичны и мы их увидим в ближайшее время. Власть будет снижать влияние слишком сильно ей же ранее усиленных «радикальных патриотов», поняв, что они выходят из-под контроля и намного опаснее тихих и интеллигентных либералов. Излишне радикальные фигуры будут оттесняться, лишаться финансирования, исключаться из партийных списков, исчезать из СМИ и т.д.
Хороший анализ мятежных событий недавнего прошлого от политолога Александра Кынева.
Читать полностью…
Есть такое любимое многими выражение: «В России надо жить долго». Мол, дотянешь худо-бедно лет до ста и дождешься «сбычи мечт». Я сегодня шел, как часто хожу вечером, от метро мимо памятника Виктору Цою и подумал, что жить у нас лучше очень недолго. Дело в том, что как раз в это время от минюста пришла традиционная пятничная информация об очередном списке лиц, признанных иностранными агентами. Открывает его Борис Гребенщиков.
Вот так: Цой вовремя погиб, и нынче он памятник. Бронзовый. Всеми почитаемый. Стоит с гитарой посреди сквера. Хоть пионеров юных приводи вставать к нему в почетный караул. А Гребенщиков дожил до признания иностранным агентом. Неважно, что он классик. Неважно, что поколение тех людей, которые правят сегодня Россией, выросли на его музыке. Не умер вовремя – сам виноват. Не замолчал вовремя – пеняй на себя. Если бы молчал, как бронзовый истукан, имел бы шанс стать после смерти памятником, а так…
Еще один пример – бронзовый Сергей Довлатов, стоящий в самом центре Петербурга. В том месте, где больше всего обитает туристов. Довлатов даже жил за границей. Но вовремя помер. И потому стал памятником. И даже собаке его памятник по соседству стоит. И даже день Довлатова в Петербурге отмечают торжественными мероприятиями. Вот насколько он почитаем. А ведь мог не умереть своевременно. И нынче тоже оказался бы иноагентом. И собака его была бы собакой иноагента. И говорили бы ей юные пионеры: «Ах ты, собака!». Честно говоря, зная довлатовское творчество, трудно представить себе иное развитие событий.
Андрей Макаревич не помер в нужный момент, и стал иностранным агентом. Рукотворного памятника себе он никогда не дождется. Ни на этом свете, ни на том. Но есть ведь в русской культуре такое явление, как памятник нерукотворный. К нему не зарастет народная тропа, как писал поэт, своевременно погибший на дуэли. Очень, прямо скажем, своевременно, поскольку нес он в Россию иностранное влияние. Учил нас мыслить по-европейски.
Есть такая интеллектуальная мода – ругать теорию малых дел. Но теория больших дел на самом деле оборачивается теорией большого безделья.
Маленькие люди, рассуждающие о больших делах, редко получают возможность их осуществить. Смелые маленькие люди безрассудно устремляются в большие дела не тогда, когда есть для них возможность, а тогда, когда душа просит. И часто оказываются за решеткой. Трусливые маленькие люди много говорят о важности больших дел, всю жизнь ждут подходящего момента, но обычно так и не дожидаются. По результатам эти два подхода схожи: в обоих случаях нет ни больших дел, ни малых. В обоих случаях энтузиасты больших дел сидят и ждут: одни за решеткой ждут освобождения, другие на свободе ждут момента. Первые молчаливы, трагичны и внушают к себе уважение. Вторые болтливы, нахальны и вызывают раздражение у того, кто реально какими-то делами занимается.
В отличие от больших дел малые дела бывают иногда столь малы, что их даже со стороны не видно. Над малыми делами легко смеяться. Огромная масса людей про них вообще никогда не узнает, поскольку нельзя ведь знать про все дела, творящиеся вокруг нас. Но если оценивать значение малых дел, то сравнивать их надо не с большими делами, а с большим бездельем. Поскольку больших дел все равно нет, а большое безделье всегда вокруг нас: энергичное, агрессивное, говорливое и постоянно отвлекающее от реальных дел тех малых деятелей, которые вынуждены так или иначе отбиваться от нападения больших бездельников.
Мне нравятся те, кто делают малые дела, даже если порой мне очень не нравится их политическая позиция. Некоторые малые дела на самом деле готовят большие дела будущего, хотя сами деятели об этом часто не догадываются.
Только не спрашивайте меня, какие малые дела надо делать сегодня ради больших будущих перемен. Возможности каждого зависят не от советов, а от личных умений и склонностей. Единственный совет, который здесь можно дать: не упустите свое малое дело из-за соблазна большого безделья.
Поводом для этого разговора стала очередная статья Константина Богомолова. Мы с Валерием Нечаем решили разобраться, действительно ли эмиграция - это ужас, ужас, ужас... Сам я не эмигрант. И становиться им не собираюсь. Но гадости про эмигрантов говорить не хочу. Пытаюсь разобраться в том, что это такое на самом деле. https://www.youtube.com/watch?v=Qiez0AUQ-SU&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
Я перешел в тот возраст, когда пишут мемуары, и вот мой первый опыт в этой области. Обо мне вы, правда, из статьи ничего толком не узнаете, а вот о людях, которые сильно на меня повлияли в разные времена, написано много. Но в большей степени текст даже не о людях, а о том, как отражалась жизнь нашей страны в интеллектуальных спорах разных клубов, в которых я участвовал. Может быть даже, это по большому счету не мемуары, а очерки интеллектуальной истории России? https://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=4561
Читать полностью…
Существует в научной среде такое странное выражение: «Эта книга устарела». Я не спорю, что бывают, конечно, абсолютно устаревшие книги, но чаще фраза эта произносится лишь потому, что критикуемый автор публиковался лет 10 – 20 назад, или потому, что после него на ту же тему кто-то что-то успел тиснуть. Услышав слова «Эта книга устарела», я сразу начинаю подозрительно относиться к человеку, который ее произнес, и снимаю подозрение лишь если, просмотрев данную книгу, обнаруживаю, что и впрямь ничего полезного в ней обнаружить не удается.
Могу объяснить, когда я стал скептически относиться не к «устаревшим» книгам, а к тем людям, которые любят использовать подобные штампы. Как-то раз в советское время мне удалось приобрести в букинисте толстенный том 1926 года издания «История экономического быта Западной Европы» Иосифа Кулишера. Это было уже седьмое издание книги, которая впервые появилась на свет в самом начале ХХ века. Начав читать Кулишера, я быстро понял, что устарел не он, а все те учебники экономической истории зарубежных стран, которые производили для студентов советские марксисты. По сей день книга Кулишера – одна из лучших и наиболее информативных. В ней содержится много конкретных данных по истории и почти нет «воды», которой любят разбавлять свои труды те авторы, которые сами читают мало, а рассуждать любят много. И еще Кулишер хорош тем, что не разбавляет информацию идеологией. Советские-то марксисты плодили свои книжки как раз для того, чтобы втюхивать в студенческие головы идеологию, напирая на тематику эксплуатации, но сокращая те экономико-исторические моменты, которые связаны с рассказом о реальной работе рыночного хозяйства.
Интересно, как чувствовали себя авторы советских времен, зная, что их писания вообще не нужны, поскольку есть книга, которую просто следует переиздать десятым или двадцать пятым изданием? Даже с иностранных языков ничего переводить не надо. Просто переиздать.
Книгу Иосифа Михайловича Кулишера я считаю одной из жемчужин своей домашней библиотеки. Через три года можно будет отметить ее столетие.
Меня спрашивают, как я систематизирую свою домашнюю библиотеку в шесть тысяч томов? Отвечаю: по смыслу, а не по авторам, названиям, жанрам, шифрам и т. п. формальным критериям. Вот, например. есть у меня место в шкафу, которое я, заимствуя идею у Чехова, называю «полка №6». Там у меня стоят книги не вполне адекватных авторов. Например, Александра Дугина и его сподвижников.
Да-да, есть у меня в коллекции толстенный том Дугина. Попал он ко мне совершенно случайно. Бесплатно раздавали на каком-то мероприятии (что, кстати, в известной степени объясняет постоянные переиздания этого автора и большие тиражи его опусов), а я человек до книг жадный: взял и даже прочитал. Сделал это, кстати, с большой пользой для себя. Написал потом небольшой раздел о Дугине в книгу «“Особый путь” России: от Достоевского до Кончаловского», объясняя читателю, как НЕ надо изучать Россию, как НЕ надо высасывать из пальца глубокомысленные теории и как НЕ надо дурачить наивных читателей, полагающих, будто актер, играющий большого философа, действительно является большим философом.
На «полке №6» рядом с Дугиным стоит еще несколько книг современных марксистов, которые тоже достались мне совершенно случайно. Честно признаюсь, не все пока прочел, но в целом стремлюсь прорабатывать полностью ту литературу, которая у меня под рукой оказывается. Порой для работы с очень толстой книгой хватает всего лишь двух-трех часов, поскольку примитивные или водянистые тексты можно легко осмыслить, просматривая по диагонали. А с по-настоящему глубокой и информативной книгой могу работать две-три недели.
«Полку №6» я ценю так же, как другие разделы своей библиотеки, руководствуясь взятым из известного анекдота принципом «Это наша родина, сынок». Дугина тоже следует знать. Но, конечно, если бы евразийцы завалили меня подарками, втюхивая полное собрание сочинений Дугина, я бы все это хранить у себя не смог. Надеюсь, что объем подобной литературы у меня все же не выйдет за рамки одной книжной полки. Хотя маразм крепчает в последнее время.
Вот передо мной еще одна книга из домашней библиотеки, насчитывающей около шести тысяч томов: Карл Каутский. «Материалистическое понимание истории. Том II. Государство и развитие человечества». Ее значение прямо противоположно значению томов Фернана Броделя, о которых шла речь в прошлый раз.
Каутский, конечно, лучше изложил истмат, чем Маркс, Энгельс и Ленин. Марксистам я посоветовал бы изучать, скорее, этого «ренегата» (по выражению Ильича), чем признанных в СССР классиков. Но на меня Каутский не произвел почти никакого впечатление. Куда ему до Броделя! Том из моей библиотеки интересен иным.
Издание 1931 г. Тогда еще ренегатов издавать позволялось. Однако фамилия переводчика на титульном листе замазана чернилами. Ясно, что так вымарывались отечественные «ренегаты» в эпоху большого террора. Чуть ниже этой «кляксы» расположен штамп «Библиотека ленинградского отделения Коммунистической академии при ЦИК СССР». Вряд ли книга украдена из хранилища. Скорее всего, кто-то ее просто спас от уничтожения, когда встал вопрос об окончательной расправе с «ренегатами» всех мастей.
Мне этот Каутский достался от человека, который сам уже стал историей. Ну, может, не большой историей как «Великий ренегат» или его замазанный переводчик, а историей малой. В 1980-е гг. томик принадлежал Олегу Вите – оригинальному петербургскому мыслителю, не оставившему практически никаких научных трудов, но повлиявшему на многих молодых интеллектуалов той эпохи. Олег был поистине харизматичной личностью. С большим числом жен и идей, с большой красивой бородой, с умными глазами, с тягой к настоящей науке, а не к зарплате, которую за науку дают. С зарплатой, как я понимаю, у него дела часто обстояли плохо, поэтому приходилось продавать книги. Пришлось в какой-то момент продавать и Каутского. У меня тогда зарплата имелась, и я потихоньку формировал свою библиотеку. Поэтому зашел к Олегу и Каутского купил вместе с другим, чуть менее знаменитым немецким ренегатом – Генрихом Куновым.
Олега Вите, увы, уже нет. Он рано скончался. Но Каутский с Куновым напоминают о нем и о превратностях российской истории.
Если бы на моем могильном камне написали, что Д.Я. Травин вывел из научного оборота выражение "Россия - это не Европа", я бы считал, что жизнь прожита не зря. Увы, столь больших результатов мне не удастся добиться, но мои основные книги посвящены демонстрации того, что общего и различного было на протяжении многовекового развития в разных европейских странах (и в России, в частности). А о том, почему я задумался обо всем этом, хорошо сказал Владимир Гельман. Читайте ниже его текст.
Читать полностью…
Приболел я на пару дней. Дабы не усугублять ход болезни чтением прозрений Мартина Хайдеггера и разоблачительных трактатов типа «Хайдеггер: Введение нацизма в философию», взялся изучать, что попроще. Коллеги-историки посоветовали работу Дениса Сдвижкова с феноменально неудачным названием «Знайки и их друзья», на фоне которого теряется мелко написанный подзаголовок «Сравнительная история русской интеллигенции». Сама по себе книга оказалась очень удачной. Именно так и надо писать: сравнивая конкретное явление в нашей истории с тем, как оно представало в истории других стран. Сдвижков помимо России взял для анализа Францию, Германию и Польшу. В итоге, с одной стороны, рухнул миф, будто интеллигенция есть лишь наш национальный феномен, но с другой – автор смог профессионально показать, как разные условия этих четырех стран формировали разное положение, мировоззрение и действия интеллектуалов. Подобная компаративистика вычищает из голов читателей мусор, порожденный множеством текстов авторов, знающих худо-бедно свою историю, но историю зарубежную, воспринимающих на основе мифов.
Впрочем, один миф, мне кажется, Сдвижков все же воспроизвел. Он жестко отделил профессионалов от интеллигентов: первые, мол, имеют конкретную задачу в своей работе, а вторые выполняют миссию (с. 215). Иногда, конечно, и впрямь так бывает. Пустомеля, не умеющий ничего делать, берется спасть мир, или, по крайней мере, Россию. Но чаще одно с другим сочетается. Я бы, скорее, сказал, что интеллигенция – это оболочка, покрывающая профессионалов. Человек умеет дело делать (лечит, учит, строит), однако при этом хочет сделать еще что-то, не относящееся к его профессии, но полезное для его недолеченной, недоученной или недостроенной страны. Я сам сорок лет так живу, и чувствую эту интеллигентскую оболочку на себе. За сорок лет сделал немало профессионального (в основном книги писал), но много сил тратил и на интеллигентское. Среди друзей моих есть порядочно «знаек», и у них дело обстояло примерно также: просто у одних ядро мощное, а оболочка тонкая, тогда как у других интеллигентская оболочка распухала и со временем съедала профессиональное ядро.
Три дня назад обнаружил на сайте издательства Европейского университета информацию о том, что полностью распродан уже третий тираж моей книги «Почему Россия отстала?» В магазинах книга какое-то время будет, но на складе уже нет. Осенью должны сделать еще одну допечатку. Во всяком случае, к тому моменту, когда появится продолжение (я назвал его «Ловушка российской модернизации»), новый тираж книги «Почему Россия отстала?» тоже должен появиться.
Конечно, меня радует хороший спрос на важнейшую работу моей жизни. Ведь это, по сути дела, спрос на всю мою жизнь. На то, что продумывалось десятилетиями, а писалось годами. И особенно радует то, что это спрос на серьезный научный труд, а не на популярную книжку, рассчитанную на массового читателя, которого нельзя утомлять большим числом фактов и сложными выводами.
Признаюсь честно, что лет пять назад я не вполне верил в своего читателя. Я думал, не сделать ли книгу «Почему Россия отстала?» более простой и популярной? Вместить в малый объем все, что я надумал за долгие годы о причинах отставания нашей страны? Сократить число ссылок на источники? Да, и вообще убрать большую часть фактов (собранных в доказательство основных положений книги), что автоматически уменьшило бы и список использованной литературы? В общем, я делал выбор между качеством и количеством. Между качеством будущей книги и количеством ее будущих читателей. Раздумья были долгими и мучительными. В конечном счете я решил писать книгу так, как душа требует. Ориентируясь не на массовый спрос, а на того читателя, который приходил ко мне на открытые лекции. На человека, который внимательно слушал, задавал вопросы, смотрел мне в глаза.
Сегодня я вижу, что это был верный подход. Книга содержит большой объем информации и требует продолжения, поскольку в ней нет окончательных выводов. Но ее покупают, читают, комментируют. Спасибо большое, дорогие друзья. Мне было гораздо легче писать «Ловушку российской модернизации», зная, что книгу ждут те, кто уже прочел «Почему Россия отстала?»
Четыре стихии творят в небесах что-то невообразимое. В самом прямом смысле невообразимое, поскольку мы никогда не может даже вообразить себе то, что через минуту-другую увидим в небесах.
Влага (вода), концентрируясь, формирует фантастические узоры туч. Одних лишь этих узоров хватило бы нам для восхищения сложностью мира. Но ветер (воздух) гонит эти тучи над нами. И вот, в какой-то момент, свет заходящего солнца (огонь) пронизывает принесенную ветром тучу так, что игра света в воде наполняет узоры каким-то мистическим содержанием. Однако увидеть это сочетание чудес мы можем, лишь находясь в определенном месте земли. Таким образом, выходит, что красоту неба мы воспринимаем лишь через четыре древних стихии: воду, воздух, огонь и землю. Изменится что-то в одной из стихий – и вся картина станет иной.
Уже третий вечер слежу я за быстро меняющимися картинами вечернего неба. Слежу прямо из своего окна, благо живу высоко, и никакие соседние дома, никакие дворы-колодцы мне этой красоты не закрывают. Слежу и понимаю, что самая сложная и самая совершенная конструкция из тех, которые мы способны создать своим разумом и своими руками – ничто по сложности и красоте перед тем, что формируется в небе. Формируется без нашего участия. Богом? Творцом? Природой?
Конечно, я далеко не впервые заглядываюсь на небо. И далеко не впервые меня тянет в этот момент на философские размышления даже без использования блаженного пятого элемента – рюмки водки с хорошей закуской. Но, видимо, возраст, накапливающий усталость и привязывающий тело к земле, создает какую-то интеллектуальную легкость для проникновения мыслью в небо, для более глубокого, чем раньше, осмысления того, что мы способны увидеть в ином мире.
Кому-то покажется странным, но мое либеральное мировоззрение в значительной степени сформировалось благодаря размышлениям о сложности мира. Когда мир сложнее, чем мы можем себе помыслить, бессмысленно пытаться им управлять. Одна лишь свобода способна совладать со сложностью и породить красоту вместо хаоса. Глядя в закатное небо, особенно хорошо это понимаешь.
УРОКИ МЯТЕЖА. Часть 3 (начало смотрите посты /channel/alexander_kynev/3948 и /channel/alexander_kynev/3949
)
На выборах меньше станет независимых от местных властей финансовых источников (структуры Пригожина, хоть и сами зависимые от финансовой поддержки власти, на региональном уровне были вполне самостоятельны и неподконтрольны губернаторам, будучи одним из источников местной конкуренции). Еще больше монополизируется ситуация в СМИ (опять таки, дело не в том, плохой Пригожин или хороший, а в том, что конкуренция СМИ, связанных с разными элитными группами, давала больше зазора для иной информации и защиты иных интересов). Постепенно будет усиливаться внимание к внутренней политике, оказавшейся в тени из-за СВО.
Да, система в нынешнем виде слабеет и идет к закату, но легче нам от этого прямо здесь и сейчас не станет. Меняться все это будет сложно, тяжело, и с большими издержками.
Для тех, у кого нет vpn (ссылка на публикацию предыдущий пост), ниже авторская версия текста до правок:
УРОКИ МЯТЕЖА. Часть 1 (продолжение след пост)
Провалившийся мятеж Евгения Пригожина тема сложная и многослойная, и несомненно войдет в историю, и многие ее составляющие несомненно всегда будут предметом дискуссии (особенно главная тема – причина и цель мятежа).
При этом все основные вещи по итогам пригожинского мятежа очевидны и так или иначе проговорены:. Во первых, это слабость власти, публично проявленная, что является важнейшим сигналом как всем типам элит внутри страны и вовсе ее – даже публично объявленные угрозы оказались неисполнимы. Это десакрализация и утрата основы того имиджевого образа, который лелеяли 20 с лишним лет. Во вторых, неспособность разрешения растущих внутренних конфликтов между элитными группами. Сложная система балансов внутри ведет к тому, что полное уничтожение одного из игроков и всех его союзников оказывается невозможным и нарушает общий баланс в системе. Система на это пойти не может, в результате возникает патовая ситуация бездействия (или запоздалого действия) на фоне внутренних конфликтов. Наиболее агрессивные игроки все чаще могут в такой ситуации идти ва-банк. В-третьих, стали очевидны риски утраты контроля внутри страны при мобилизации всех имеющихся ресурсов на продолжение СВО. Попытка усиления тех или иных репрессивных органов внутри неизбежно ставит вопрос приоритетов финансирования и технического обеспечения внешней и внутренней безопасности. В-четвертых, стало наглядно видно давно известное: никаких искренних фанатов ни у системы, ни у ее лидера практически нет. Основа системы не обожание и фанатизм, а конформизм и конъюнктурость элит и зависимых групп населения, фактически получающих от власти плату за лояльность (бюджетники, пенсионеры, силовики). В реальности общество крайне атомизировано, и коллективистские ценности (в том числе готовность рисковать личным благом ради интересов некой группы, в которую вроде бы входишь) ему глубоко чужды. Чиновники и обыватели молчат только по одной причине, чтобы не потерять то, что имеют. Рисковать ради других, и в том числе ради начальника, они не готовы. Они могут терпеть то, что им не нравится, но ничего не сделают в защиту власти, ее у нее начнутся проблемы. Они просто дождутся результата и поддержат сильнейшего. При таком уровне атомизации и конформизма очень тяжело сформировать какую-либо сильную оппозицию, но и поддержка власти в реальности оказывается видимостью и бутафорией. Именно поэтому власть так и не смогла мобилизовать население в поддержку СВО, которая в глубине души многих осталась «причудой барина, которую надо пережить». Именно поэтому и при мятеже, как выяснилось, никто на улицы защищать власть не вышел (были лишь верноподданические заявления чиновников, которые бы мгновенно изменились при ином исходе мятежа).
Сейчас на наши глазах идет публичная война интерпретаций и перекладывания ответственности: системе нужен крайний, чтобы хоть как-то демонстрировать свою грозность. Одни комментаторы винят Патрушева, другие защищают Патрушева, одни винят Дюмина, другие наоборот, кто-то защищает действия министерства обороны и т.д. И эта война интерпретаций лишь еще больше усиливает ощущение слабости системы и ее накопившихся проблем.
Какие мы можем сделать из произошедшего уроки на дальнюю и ближнюю перспективу.
Начнем с долгосрочных последствий и выводов. Урок первый. В авторитарных режимах у власти, которая решает заменить в реальности электоральную легитимность на силовую (имеется ввиду, что выборы формально остаются, но все больше являются принуждением в условиях ограниченного выбора и манипуляций), нет хорошего сценария. Одна большая силовая опора (армия или некая спецслужба) слишком опасна, так как делает лидера режима полностью от нее зависимой: в таких случаях перевороты почти неизбежны и военные часто сменяют военных. Таких примеров огромное число в странах Африки (Мали, Гвинея, Гвинея-Бисау, Нигер, Буркина-Фасо и т.д.), но также и на других континентах.
Вновь ближе к современности, хотя мой цикл бесед вообще-то об исторической социологии. Но больно уж много накопилось вопросов о государстве и демократии, от которых я не хочу уходить. https://www.youtube.com/watch?v=-JX-BnjiadU&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
Наконец, я понял, что мне напоминают популярные сегодня в России рассуждения о культурном коде (иногда даже культурном генотипе) народа. Великий психолог и философ Карл Густав Юнг характеризовал нечто подобное как «негативное мышление». В его время не было еще моды на культурные коды, но была мода на теософию, которая простенько объясняла те сложные вещи, которые плохо понимала серьезная наука. «Необъяснимый еще факт телепатии, – писал Юнг – объясняется очень просто: “вибрациями”, идущими от одного человека к другому. Обыкновенное нервное расстройство объясняется очень просто тем, что недомогает астральное тело. Некоторые антропологические особенности жителей атлантического побережья легко объясняются гибелью Атлантиды и т. д. Стоит только открыть теософскую книгу, чтобы задохнуться от сознания, что все уже объяснено и что “духовная наука” не оставила вообще никаких загадок».
Культурный код сегодня – это примерно то же, что астральное тело вчера. Страна больна автократией, путчами, милитаризмом – это у нее, мол, культурный код такой. И Атлантида у нас своя есть – это Орда. Если у русских имеются какие-то политические отличия от других народов, то объясняются они наследием Орды. Причем про Орду наши «теософы» знают примерно столько же, сколько про Атлантиду, но все равно объясняют с ее помощью российскую историю.
Юнг в отличие от теософов пытался не объяснить односложно толпе поклонников причины нервных расстройств, а обнаружить реальные механизмы работы бессознательного, чтобы можно было помочь пациенту выйти из тяжелого духовного кризиса. Примерно в таком же положении сегодня находится историческая социология, изучающая причины «расстройств» России. Говорить про наш порочный культурный код хорошо, если мы просто хотим «похоронить» страну. С культурным кодом ничего не поделаешь. Только бежать от него остается. Но если мы хотим «вылечить», то приходится разбираться со сложными причинами «болезни». Приходится проводить длительный анализ страны, копаться во многих деталях ее прошлого, не ограничиваясь Ордой, опричниной или сталинизмом. Приходится сравнивать «болезни» разных стран, определяя их конкретные причины.
Именно это я стремлюсь исследовать в своих книгах.
В этой беседе я, скорее, не мятежи анализировал, а феномен ЧВК - важнейший случай в европейской истории, когда государство в условиях большой войны поступилось своей монополией на насилие в пользу огромной частной армии, воюющей, собирающей налоги с покоренных территорий и выплачивающей жалование солдатам за счет добычи, почти не апеллируя к императору. Ну, и печальную судьбу создателя этой частной армии тоже помянул - человека, который мог стать королем, но поплатился жизнью за намерение мятежа. https://www.youtube.com/watch?v=RLW3iXNJxu4&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
