В этой беседе я решил по-новому взглянуть на трагедию Октября 1993 г. Прошедшие с тех пор 30 лет и та катастрофа, которая нас сегодня постигла, заставляют перейти от разбора вопроса о виновниках кровавых октябрьских событий к вопросу о фундаментальных причинах подобных кризисов в российской истории. Я не отказываюсь от той позиции, которую занимал 30 лет назад, но могу себе сегодня позволить быть не в схватке. а над схваткой. https://www.youtube.com/watch?v=IM8P-leQ7Rs&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
https://www.youtube.com/watch?v=9pL69F3piN8&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
Этот лекционный курс Евгений Ясин подготовил для фонда Гайдара. Он был глубоким знатоком российских реформ и их непосредственным участником. Курс открытый. Можно смотреть свободно. https://gaidaruniversity.ru/reforms90s
Читать полностью…
«Страсти по Андрею» (1966 г.).
А вот пример фильма, над которым я долго размышлял. И нынешнее мнение о котором сформировал лишь дожив до седин. Конечно, известное всем название «Андрей Рублев» сильно смещает акценты в этом фильме, и то, что Андрей Тарковский вынужден был «маскировать» «Страсти по Андрею» изрядно путало советского зрителя. Меня, в том числе. Сегодня мне представляется, что Тарковский хотел не столько рассказать о великом художнике, сколько изложить историю великих страданий – Страстей. Взглянуть на нее глазами Андрея Рублева. А, по большому счету, глазами другого Андрея – Тарковского. Самого себя. Режиссер превращается здесь в евангелиста, а художник – в своеобразного посредника, через которого Тарковский бросает взгляд из трагического ХХ века на трагические события XV столетия. Точнее, не просто на события того далекого столетия, а на всю нашу историю, простирающуюся от эпохи великих князей до эпохи великого вождя, учителя и отца народов.
После Сталина (а фильм вышел ведь всего лишь через 10 лет после разоблачения «культа личности» на ХХ съезде КПСС) вставал вопрос, можно ли вообще возродить нашу страну, или в ней зло совершенно неискоренимо? Голод, болезни, убийства, предательства, доносы, расправы с инакомыслящими и инаковерующими – все это можно было бы, наверное, показать на материале сталинского СССР, но Тарковский ушел в глубь веков. Ясно, что по цензурным соображениям. Ведь разоблачение «культа» было слишком поверхностным и не позволяло по-настоящему разоблачить все зло, творившееся большевистским режимом. Но, наверное, не только цензура увела мастера в прошлое. «Страсти по Андрею» оказались в итоге не ярким публицистическим высказыванием, а глубоким философским осмыслением нашей жизни, которое оказывается сегодня даже более актуально, чем в середине 1960-х гг. Мы вновь размышляем о том, стоит ли возрождать Родину? Стоит ли здесь жить? Стоит ли заниматься творчеством, если «князья», «опричники» и «ордынцы» в равной степени уничтожают Россию? Стоит ли расписывать храмы, лить колокола, растить детей, строить дома, строить демократию, строить свой европейский дом на демократическом фундаменте? Тарковский показал, что стоит.
Андрей Рублев не пришел к этому выводу рациональным путем. Наоборот, размышляя рационально, он отрекся от творчества и замолчал надолго, поскольку не видел никаких причин для оптимизма. Но творчество возродилось в ином поколении. Возродилось мальчишкой, который отлил колокол просто потому, что не мог его не отлить. Не мог не взяться за работу, к которой тянулись его душа, голова, руки. И тем самым мальчишка спас для искусства Андрея Рублева, который, увидев вознесшийся на вершину и зазвонивший на всю округу колокол, решился вновь писать, вновь творить, вновь бродить по Руси и пересказывать в красках наши страдания. Поскольку истинному мастеру трудно не пытаться творить.
Творчество – стремление иррациональное. Князья и цари, опричники и ордынцы, вожди и политики, силовики и смысловики могут убивать мастеров, пороть народ, промывать мозги, но рано или поздно возникает новое, непоротое поколение, желающее самореализации, а вместе с ним начинается возрождение.
Завершаю работу над книгой о жизни в позднем Советском Союзе и просматриваю, в связи с этим, публикации последних лет. Самое интересное из того, что появилось – записи заседаний Секретариата ЦК КПСС 1960-х гг. Масса мифов развеивается. Например, миф об СССР, как самой читающей стране мира. Как выясняется. партийный ареопаг прекрасно знал, что это не так, но предпочитал навешивать лапшу на уши широким народным массам.
Книг публиковали много, но часто это было барахло, которое не знали, куда деть. Чтобы не уничтожать книги сразу после издания, использовались библиотечные коллекторы, которые стали, как отмечалось на Секретариате в 1969 г., каналом, через который можно сбывать неходовую литературу. Впрочем, печальный конец этим лишь оттягивался. Из библиотек много книг списывалось в макулатуру. В течение года сельские библиотеки получили 100 млн экземпляров и списали 40 млн. Много есть примеров того, как именно на село засылали всякие ненужные издания. Самый яркий случай – рассылка по деревням почти всего пятисоттысячного тиража книги о фрейдизме. Можно представить себе, как рвались к изучению фрейдизма труженики села! Кажется, будто «Аквариум», иронично певший в начале 1980-х гг. о двух трактористах («Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане // И этим сознанием горд. // Другой же играет порой на баяне // Сантану и “Weather Report”»), что-то знал о специфических библиотечных рассылках.
Секретариат ЦК вынужден был признать (естественно, «при закрытых дверях»), что даже от книги «Как читать Ленина» библиотеки отказываются. Но ее им шлют через коллекторы. Что и впрямь широко читалась, так это развлекательная литература. Писатель Юрий Нагибин, побывавший в одной сельской библиотеке, отметил в дневнике: число посетителей снизилось за последние годы вдвое, из них 90% берут только детективы. «Учителя ничего не читают, нет ни одного абонента среди местных педагогов. А чем они занимаются? – спросил Нагибин библиотекаря. – Огородами, цветами – на продажу, некоторые кролями, свинок откармливают, кур разводят, конечно, смотрят телевизор – у всех цветные, – ну и пьют по затычку».
Хоть я и участвовал в спорах об учебнике Мединского, но, должен признать, что меня вообще-то мало волнует, какой «кирпич» будет лежать на столе у школьников. Их становление пойдет путем, мало зависящим от книг. Если бы я мог, то, скорее, не с учебниками разбирался, а составил десятку важнейших книг для будущей российской элиты, т. е. для тех молодых людей, которые четко видят свои цели, хорошо понимают, в какой помощи нуждаются со стороны учителей, и способны прочесть «многобукаф». Первая книга, которую я включил бы в эту десятку, – только что прочитанная работа Василия Маклакова «Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника» (М.: НЛО, 2023).
По прочтении выяснилось, что фактически это не мемуары. Это исследование причин краха старой России, осуществленное современником, лично вовлеченным в события и знающим эти причины не по книгам. Маклаков убедительно показал, как выросла победа большевиков из неспособности конструктивных сил заключать разумные компромиссные соглашения. Понятно, что это не единственная причина большевистской революции, но с остальными мы худо-бедно разобрались (есть много хороших исследований о революции), а вот компромиссы до сих пор остаются больным местом нашей элиты. Многие даже бравируют своей бескомпромиссностью, хотя во всех остальных случаях демонстрируют здравомыслие.
Маклаков описывает вроде бы знакомые нам события, но делает это совсем под иным углом зрения. Он подчеркивает привычную нам мысль о том, что главным виновником бескомпромиссности является самодержавие, но при этом подробно показывает, как упертость Николая II и его ближайшего окружения спровоцировала гибельные действия в широких интеллигентских кругах, которые еще на рубеже веков не были настроены на революцию, однако постепенно пришли к мысли о необходимости поддержки левых деструктивных сил. Маклаков показывает ошибочность действий обеих сторон, и это принципиально важно для нашей будущей элиты. По своим взглядам молодые люди окажутся в разных лагерях. Невозможно сделать из всех либералов. Но можно показать, почему и для консерваторов, и для социалистов компромиссы лучше войны на уничтожение.
«Я шагаю по Москве» (1963 г.).
«Бывает все на свете хорошо». Слова завершающей этот фильм песни Андрея Петрова и Геннадия Шпаликова удивительно точно отражают его суть. Хорошие люди, хороший город, хороший день, переходящий в хорошую ночь… И самое главное – хорошая жизнь, позволяющая каждым днем наслаждаться самому факту человеческого существования – работе и отдыху, любви и дружбе, книгам и музыке.
Вообще-то мир наш не очень хорош. И не так-то просто в нем стать счастливым. И о проблемах наших экзистенциальных написаны сотни великих книг. И великими-то обычно становятся именно книги о трагизме бытия, а не о счастье. Однако Георгий Данелия с Геннадием Шпаликовым сумели каким-то чудом снять фильм о счастье без всякой слащавости. Как им это удалось? «В чем дело сразу не поймешь», но, если поразмышлять хорошенько, то многое, наверное, можно объяснить спецификой той эпохи, в которую фильм появился на свет. Эпохи больших надежд, когда мечты о коммунизме еще оставались вполне реальными, а сталинизм, паразитировавший на коммунистическом идеале, уже отправился «на свалку истории» и, как казалось тогда, больше уже не возродится. Вернуться в ту эпоху великих иллюзий мы, конечно, не можем, но можем, почти прибегнув к совету Пушкина, откупорить шампанского бутылку и пересмотреть развеивающий всякие черные мысли фильм о прогулках молодых обаятельных парней по Москве шестидесятилетней давности.
Если «9 дней одного года» рассказывает о противостоянии умных и дураков, то «Я шагаю по Москве» посвящен конфликту молодежи и стариков. Даже не стариков в прямом смысле этого слова, а нелепых, убогих, закомплексованных людей среднего возраста, сформировавшихся еще в сталинские годы и неспособных радоваться жизни. Эти «убогонькие» постоянно всплывают в фильме и постоянно раздражаются: то в метро, то в парке, то на улице, то в магазине, то в квартире известного писателя. Через фильм Данелии проходит целый «эшелон» несчастных неудачников, внезапно появляющихся в эпизоде, выплескивающих на окружающих свое раздражение и тут же исчезающих. Выглядят «старики» смешными и жалкими на фоне молодых, остроумных, да, в общем-то, просто умных ребят, начинающих свой путь в жизни и способных, по всей видимости, полностью изменить мир – сделать его таким миром, в котором все всегда будет хорошо и никогда не будет плохо. Будет хорошо, потому что мы сможем радоваться летнему дождю и яркому солнцу. Сможем радоваться знакомому лицу, мелькнувшему в толпе. Сможем радоваться и соленому Тихому океану, и тундре, и тайге, и всякому месту, всякому времени, в котором мы живем.
Всему этому, конечно, не суждено было сбыться. Но у великих творений бывает великая и совершенно необъяснимая судьба. Создатели фильма, вышедшие из него в реальную жизнь, собственной судьбой свели утопию к реальности. Несчастный Геннадий Шпаликов покончил с собой, не дожив даже до сорока, а обаятельный Никита Михалков превратился к старости в злого, раздраженного бесогона, ищущего чертей повсюду, но почему-то не заглядывающего в самого себя.
Занимательная библеистика. Дмитрий Песков: «Что касается выхода из-под санкций, то есть предприниматели, которые скатываются на антироссийские позиции за 12 сребреников". По всей видимости, пресс-секретарь спутал число апостолов с числом сребреников, за которые продался один из них. Надеюсь, патриарх внесет уточнения.😀
Читать полностью…
Вот следующий фильм из числа тех кинолент, анализ которых станет важнейшей частью моей книги про поздний Советский Союз.
«Девять дней одного года» (1962 г.).
Это был мощный прорыв интеллектуализма в советское кино. Настолько мощный, насколько вообще было возможно ворваться в искусство с совершенно новыми задачами менее чем через десять лет после смерти Сталина. На смену революционной, рабоче-крестьянской и военно-героической проблематике пришла проблематика интеллигентская: от поиска смысла жизни до поиска образа жизни.
Герои фильма готовы отдать жизнь ради великого научного открытия, но при этом живут не по-советски, а, скорее, по-западному. Аккуратные коттеджи в маленьком наукограде, персональные машины, огромный научный комплекс, так не похожий на советский завод или колхоз, где раньше кинематографисты героизировали сталинскую эпоху… Кто-то подумает, что сравнение смысла жизни и образа жизни может опошлить подвиг ученого, умирающего ради открытия управляемой термоядерной энергии. Но, нет: значение фильма состоит именно в том, что режиссер Михаил Ромм показал, как великие цели будущего оказываются сопоставимы с великими целями настоящего – творческим поиском, домашним уютом и любовью, сближающей людей вне всяких социальных целей. Любовью трагической, поскольку социальное не может защитить от экзистенциального, что потрясающе демонстрирует своей игрой Татьяна Лаврова.
В какой-то момент главный герой фильма, сыгранный Алексеем Баталовым, четко формулирует две основных мотивации его научной работы. Во-первых, когда-нибудь люди нам скажут спасибо. Во-вторых, нельзя остановить человеческую мысль. То есть, он в равной степени трудится потому, что хочет обеспечить человечество энергией, и потому, что не может не мыслить, не может не искать, не работать, не страдать из-за творческих неудач. Вот эта вторая мотивация делала фильм таким душевным, человеческим и по-настоящему отражающим взгляды интеллигенции той эпохи. При беглом просмотре «9 дней» может показаться, что перед нами еще старые коммунистические персонажи, размышляющие о службе всему человечеству. Однако, на самом деле это новые персонажи, сохранившие те черты, которыми в шестидесятническую эпоху нельзя было не обладать, но в то же время обретшие черты, свойственные любому истинному интеллектуалу – вне зависимости от страны проживания и господствующего в этой стране политического режима. Главные враги героев фильма – не фашисты и не капиталисты, как раньше, а дураки, которым посвящен замечательный монолог героя Иннокентия Смоктуновского. Дураки, которые идеально адаптируются к любой системе, никогда не ошибаются и ни к чему, по сути дела, не стремятся. В отличие от интеллектуалов.
Ленин когда-то сказал, что коммунизм – это советская власть плюс электрификация все страны. «9 дней» – это по-прежнему про коммунизм, но только советская власть остается в нем где-то «за сценой». Михаил Ромм сосредотачивает свое внимание на электрификации в широком смысле этого слова. На научном прорыве, совершающемся для того, чтобы обеспечить энергией все человечество, чтобы летать в космос, чтоб открывать неведомые миры. Это был новый путь к счастью, столь не похожий на путь, по которому прорывался к коммунизму сталинизм, и в то же время очень похожий на путь, по которому люди с коммунистическим сознанием надеялись войти в будущее
Финансовая стабилизация и переход к быстрому росту основывались на рецептах, ставших с тех пор стандартными. Либерализация цен, снятие ограничений на веде-ние бизнеса, сбалансированность бюджета, приватизация, свобода внешнеэкономи-ческих связей, построение пенсионной системы накопительного типа. В конечном счете, благодаря применению этих мер, Чили стала наиболее процветающей стра-ной Латинской Америки. Там никогда уже не повторялись ужасы леворадикальных экспериментов и никогда уже не повторялись военные перевороты.
Впрочем, переход к стабильному экономическому росту произошел не сразу. Как по объективным, так и по субъективным причинам, в экономике произошло два сильных срыва – в 1975 и в 1982 гг. В эти трудные для страны моменты многое зависело от Пиночета. Вряд ли он способен был до конца понять, почему свободный рынок дал такие сбои. Но этот диктатор, как ни странно, верил в либерализм. А потому на сме-ну просто либеральным «мальчикам» пришли ультралиберальные.
Генерал в своем лабиринте
Диктатор верил в демократию. В 1978 г. появился закон о политической амнистии. Режим остановил репрессии и уже этим показал, что он сильно отличается от тради-ционных диктаторских режимов, сменяющих одну полосу террора другой.
В 1980 г. был проведен плебисцит по конституции. 67% населения поддержало кон-ституцию Пиночета, согласно которой он становился теперь легитимным президен-том страны, а не генералом-узурпатором.
Конечно, слишком доверять итогам этого плебисцита, проведенного в условиях во-енного режима, не стоит: многие считают, что имела место фальсификация. Но то, что примерно с 1985 г. начался активный диалог власти с оппозицией относительно дальнейшего развития страны – это очевидный факт.
Диалог не был прерван даже покушением на Пиночета, совершенным в 1986 г. про-коммунистическим фронтом им. Родригеса, тон в котором задавали опытные бойцы, получившие закалку на полях сражений в Никарагуа и вооруженные благодаря неле-гальным поставкам с Кубы. Кортеж автомобилей был обстрелян на горной дороге, соединяющей Сантьяго с загородной резиденцией генерала. Нападавших не остано-вило то, что с Пиночетом в машине находился девятилетний внук, получивший ране-ние осколками разбитого пулей оконного стекла. Пятеро охранников погибло.
Пиночет не стал использовать покушение в качестве предлога для новой череды ре-прессий. «Я демократ, – говорил он впоследствии – но в моем понимании этого сло-ва. Все зависит от того, что вкладывается в понятие демократии. Невеста может быть очень миловидной, если она молода. И может быть очень безобразной, если стара и вся в морщинах. Но и та, и другая – невеста».
Демократия по Пиночету безобразна, но невозможно отрицать того, что генерал по-вел в конце концов себя именно как демократ. В 1988 г. был проведен новый пле-бисцит по вопросу о том, должен ли генерал оставаться президентом до 1997 г. Пи-ночет его проиграл и согласился уйти. С 1990 г. Чили вернулась к демократии.
Пиночет оставался командующим сухопутными войсками (до 1998 г.), а также пожиз-ненным сенатором. Его не увенчали лаврами спасителя отчества, но и не третирова-ли, как преступника. Несмотря на то, что чилийцы раскололись на две большие груп-пы по вопросу об отношении к эпохе правления Пиночета, в целом страна предпочла не погружаться в политические разборки относительно своего прошлого.
Однако национальное согласие не застраховало генерала от опасности стать жерт-вой в большой игре левых европейских радикалов, для которых реальные проблемы чилийцев значили не слишком много. Осенью 1998 г. Пиночет был арестован в Ан-глии, где находился на лечении. Кампания по преследованию 83-летнего старика принесла хорошие политические дивиденды малоизвестному испанцу, возбудившему дело, которое, как он надеялся, потянет на новый Нюрнбергский трибунал.
И еще один важный социальный момент. Пиночет принадлежит к поколению, юность которого пришлась на тяжелейший период Великой депрессии, рубежа 20-х – 30-х гг. О том, что такое развал в экономике, это поколение в отличие от склонной к социа-лизму послевоенной золотой молодежи знало не понаслышке.
Пиночет сам экономикой никогда не занимался, но в 50-х гг. прослушал в Универси-тете Сантьяго курс общественных наук, а, по некоторым сведениям, окончил одну из школ бизнеса в США. Так это или нет, но экономическим здравым смыслом генерал явно обладал в большей степени, чем некоторые его высокообразованные совре-менники, в частности такие, как президент Альенде.
Основными вехами карьеры Пиночета стали обучение в пехотном училище, в школе сухопутных войск и в военной академии. В перерывах между обучением – гарнизон-ная служба (в т. ч., как говорят, и начальником одного концлагеря). Затем следуют работа в чилийской военной миссии в США и преподавание. С 1959 г. он – начальник штаба дивизии. Далее следует медленное восхождение по служебной лестнице, пока в 1972 г. Альенде не назначает его командующим сухопутными войсками.
На этой точке гладкое течение армейской карьеры прерывается. В нее вторгаются политика и экономика.
Социализм в отдельно взятой стране
В Чили в тот момент творилось нечто невообразимое даже по латиноамериканским меркам. Администрация Альенде экспериментировала с экономикой в исключитель-ных масштабах. Расходы правительства росли, Центробанк не уставал «печатать деньги», а предприятия частного сектора уходили под контроль государства.
Поначалу казалось, что леворадикальная стратегия экономических преобразований приносит плоды. Рос ВВП, росли реальные доходы, снижалась инфляция.
Однако вскоре денег у чилийцев оказалось так много, что товары стали сметать с прилавков магазинов. Люди познакомились с дефицитом. Широкое распространение получил черный рынок, на котором стали теперь приобретать основную массу това-ров. В 1972 г. все пошло в разнос, причем разрыв в ценах между торговлей, контро-лируемой государством, и торговлей нелегальной начал быстро увеличиваться.
Цены росли быстрее, чем денежная масса. Население под воздействием высоких инфляционных ожиданий перестало верить в правительственную политику контроля за ценами. Деньги больше не залеживались в кошельках. Они стали моментально тратиться. В 1972 г. инфляция составила 260%, увеличившись по сравнению с предыдущим годом в 12 раз, а в 1973 г. – более 600%.
Предприятия вместо того, чтобы производить больше товаров, стали просто увели-чивать цены. В 1972 г. производство сократилось на 0,1%, а в 1973 г. – уже на 4,3%. Реальные доходы стали ниже, чем перед приходом Альенде к власти. В 1973 г. пра-вительству пришлось сократить расходы и на зарплату, и на социальные пособия.
Не замечать этой ситуации было невозможно. Поначалу официальные лица уверяли, что «дефицит и черный рынок – это следствие контрреволюционных действий реак-ционных групп и врагов народа», но с 1973 г. правительство вынуждено было взгля-нуть в глаза реальности и начать предпринимать какие-то меры.
И тут-то отчетливо проявилось то, что за внешне широкой народной коалицией, воз-главляемой Альенде, стоят в основном люди с коммунистическим менталитетом. Правительство вместо того, чтобы вернуться к системе рыночного регулирования, окончательно перешло к чисто административным мерам стабилизации.
Был сформирован своеобразный Госснаб (Национальный секретариат по распреде-лению) – государственное агентство, в которое все госпредприятия должны были в обязательном порядке поставлять свою продукцию. Частным предприятиям навязы-вали соглашения такого же рода, причем отказаться от них было очень трудно. Рас-пределение товаров осуществлялось путем создания нормированных пайков, вклю-чавших 30 основных продуктов питания.
Это уже был путь к национальной катастрофе. Сегодня, когда почти все коммунисти-ческие режимы распались, в таком выводе трудно усомниться. Но тогда в Альенде еще верили многие. Встать на пути законно избранного президента было не так-то просто. И в политическом плане, и в моральном.
Светлая годовщина мрачного переворота.
Сегодня ровно 50 лет со дня пиночетовского путча в Чили. Один из наиболее частых вопросов, который мне задают: отношение к пиночетовским реформам. Я много об этом писал. Вот попу-лярная статья в виде биографии главного героя. Написана давно и опубликована в книге "Мо-дернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара".
Аугусто Пиночет Угарте. Консерваторы за прогресс
Трудно найти человека более консервативного, чем генерал Пиночет. Годами он соблюдает строгий распорядок дня, не пьет, не курит, компьютером не пользуется, телевидение недолюбливает. От журналистов, напрашивающихся на интервью, требует быть строго одетыми и гладко выбритыми. Иметь гал-стук на шее и не иметь серьги в ухе.
И все же, несмотря на весь свой личный консерватизм, Пиночет оказался в числе тех немногих людей, которые в наибольшей степени ответственны за прогресс по-следних десятилетий. Во всяком случае, прогресс экономический.
Некалендарный, настоящий двадцатый век
Бывают в истории странные совпадения. Кажется иногда, будто Господь специально подгонял даты одну к другой, дабы мы задумались о том, какие же колоссальные пе-ремены происходят в жизни человечества.
Общим местом стала уже мысль о том, что XIX век начался не тогда, когда ему бы-ло положено в соответствии с календарем, а на десять с лишним лет раньше. Он начался со взятия Бастилии, с Великой Французской революции.
Этот век, несмотря на кровавые потрясения, его породившие, стал веком либера-лизма и демократии. Представления о необходимости увеличения степени свободы во всех сферах человеческой жизни стали к 50-м – 60-м гг. доминирующими в элитах развитых европейских стран.
Но эпоха расцвета либерального мировоззрения была недолгой. ХХ век пришел не с Октябрьской революцией и даже не с Первой мировой войной. Корни эпохи тотали-таризма, этатизма, коллективизма растут из событий 1873 г. Отход от либерализма начался с того момента, как Европу поразил сильный экономический кризис, подо-рвавший веру в способность хозяйственной системы к саморегулированию.
Сначала европейцы вернулись к протекционизму, потом увеличили размеры госу-дарственной собственности и создали системы социального обеспечения. Дальше понадобилось увеличить налоги. А там пришла мысль о том, что частная собствен-ность вообще не нужна... Словом, через некоторое время многие страны уже оказа-лись охвачены всеобъемлющими системами государственного регулирования эко-номики, опиравшимися на тоталитарные политические модели.
Когда эта система рухнула? Не в августе 1991 г. И не в 1989 г., когда по странам Во-сточной Европы прокатились так называемые «бархатные» революции, сменившие коммунистические просоветские режимы на демократические. Даже период 1979-80 гг., ознаменовавшийся приходом к власти двух таких ярких фигур из антикоммуни-стического лагеря, как Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган, был лишь временем вы-хода на поверхность тех новых тенденций, которые проявились ранее.
Решительный поворот, как это ни удивительно, произошел в 1973 г. – ровно сто лет спустя после событий, ознаменовавших закат эры либерализма. И опять все было связано с очень сильным экономическим кризисом. На этот раз кризис показал, что страсть к государственному регулированию перешла разумные границы даже в капи-талистических странах, и хозяйственная система нуждается в либерализации. Как только в западных элитах осознали этот факт и начали действовать по новому, ста-ло ясно, что раньше или позже падут все восточные деспотии.
Возможно 1973 г. стоит считать годом конца настоящего, некалендарного ХХ века, длившегося ровно столетие. Последние 30 лет мир во многом живет иными ценно-стями, нежели те, что отличали эпоху тоталитаризма, этатизма и коллективизма.
Конечно, этот год трудно было бы считать поворотным, если бы ни еще одно ма-ленькое совпадение. В то время, когда во всем мире доминировали левые силы, по-ка не понимавшие, что их время бесповоротно уходит, в скромной латиноамерикан-ской стране – Чили, чье значение для мировой политики и экономики было ранее близко к нулю, именно в 1973 г. произошел военный переворот.
Сегодня сто лет Расулу Гамзатову. За пределами Дагестана этого поэта уже почти не помнят, но одно его стихотворение становится все более актуальным. Важно, что Гамзатов сам признал, что прохлопал молодость. А фактически и всю страну, которая променяла развитие ради детей и внуков на аплодисменты, обеспечивающие разные блага отцам и дедам.
Мы хлопали.
Ладоням было больно.
Они, бывало, в прошлые года,
От собственных ударов добровольных
Краснели, словно щёки от стыда.
Как исступленно мы в ладони били
В ответ словам проклятий и похвал.
И если руки — это наши крылья,
Я неразумно крыльями махал.
"Да здравствует!" — с трибуны кто-то славил,
"Да сгинет!" — кто-то в гневе возглашал.
И зал рукоплескал и выражал
Любовь ко всем, кому желали здравья,
И гнев к тому, кого докладчик клял.
Вскочив, мы аплодировали стоя.
Гремели своды залов, и порой
Трус тоже чувствовал себя героем:
Ему казалось, что грохочет бой.
А мне казалось, обретал я славу,
Казалось, будто высекал огонь,
Когда о левую ладонь бил правой,
А левой бил о правую ладонь.
Я хлопал, я стучал ногами об пол,
И по нужде, и по охоте, всласть.
Мне кажется: я молодость прохлопал
Или её значительную часть.
А в жизни попадал я в переделки
И на пути встречал добро и зло,
Но так я хлопал, что слетали стрелки
С ручных часов; и всё же время шло.
Теперь я стал взрослее и не скрою,
Что хлопаю давно уже не так,
А разве что лишь изредка герою
Или на свадьбе — пляшущему в такт.
Оваций тех, что я на свете слышал,
Ей-богу, мне достаточно вполне.
Я слышу: дождик хлопает по крышам
И ветер аплодирует весне.
Я слушаю, как где-то реки плещут,
Как на деревьях листья рукоплещут,
Довольны тем, что родились на свет;
Как аплодируют в долинах травы,
На склонах гор — зелёные дубравы,
Не ослепленно, не для чьей-то славы,
Не потому, что хлопает сосед.
Читаю только что изданные мемуары кадета Василия Маклакова. Описывая свои студенческие годы, пришедшиеся на годы александровской реакции (1880-е), он рисует картину, очень похожую на нашу современную. Его поколение оказалось деморализовано политически, поскольку, с одной стороны, вполне разделяло веру отцов в необходимость перемен (либеральных или революционных), но, с другой, – не знало, что можно конкретно делать в условиях реакции. К политической активности призывали в основном провокаторы, и умные студенты демонстративно политики сторонились, проникаясь при этом скептицизмом.
«Наши отцы ничего не “промотали”, как мы в наше время, – пишет Маклаков. – Они были побеждены грубой силою. Но новой мечты и мы с собой не принесли. То, что было типично для 1880-х годов, т. е. отказ от великих “надежд”, проповедь “малых дел” и “достижений”, приспособление к действительности, не могло увлекать молодежь» <…> Сознание, что мы “в пустыне”, нас не покидало. Оно было всеобщим. Мы не догадывались, что эта эпоха упадка доживает последние дни и что скоро придут и вера, и деятельность» (Маклаков В. Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника. М.: НЛО, 2023, стр. 93 – 94).
У будущих кадетов не было еще перед глазами широкой исторической картины, показывающей, что время от времени открывается «окно политических возможностей». У нас она есть, и каждый, кто готов изучать историю, может ее видеть. Будущие кадеты оказались деморализованы, и не готовились толком к тому моменту, когда «окно» откроется. Возможно, поэтому они были плохо готовы к внезапной либерализации и «промотались», совершив ряд ошибок. «Промотаются» ли в будущем нынешние молодые люди во многом зависит от того, станут ли они скептиками, как у студенты 1880-х, или сформируют трезвое представление о политических возможностях. Иными словами, будут ли они готовиться к «открытию окна» или уходить во внешнюю и внутреннюю эмиграцию. А это, в свою очередь, зависит от того, заразят ли их «отцы» пессимизмом или станут учить чему-то полезному. Чему-то такому, чего не знали кадеты.
Списанные и отмененные
Статья Андрея Десницкого об отмененных людях (надеюсь, все прочли: я пару дней назад давал ссылку?) напомнила мне старый роман Дмитрия Быкова «Списанные». Мы сегодня проходим, как между Сциллой и Харибдой, между опасностью быть списанными на родине и опасностью оказаться отмененными на большом интеллектуальном пространстве, включающем свободный мир. Помимо «Униженных и оскорбленных», «Живых и мертвых», есть теперь «Списанные и отмененные».
Если в «Списанных» списки носили не вполне определенный, даже, пожалуй, мистический характер, то сегодня ничего таинственного в них нет. Каждую пятницу лишь солнце закатится пополняется странный список иностранных агентов – людей не репрессированных, но сильно стесненных в своих правах на свободу творчества и, по сути, предупрежденных о возможных серьезных последствиях.
С отмененными дело тоже конкретизировалось. Гражданское общество сегодня так хорошо организовано, что отменить и затравить может любого. По сути, с теми же последствиями: сильное стеснение свободы творчества, чреватое в худшем случае фактическим запретом на профессию, поскольку работу отмененный человек найдет лишь в кочегарке. Авторитарное государство и гражданское общество в данном случае сближаются, поскольку оба нелиберальны. Либерализм предполагает свободу мнений и даже свободу ошибок. Списывающие чиновники и отменяющие граждане свободы не признают. Они признают лишь своих и чужих, наших и ненаших.
В такой ситуации проще выживать людям самодостаточным – тем, кто имеет свое дело, возможно даже, миссию и реализует свой потенциал независимо от нелиберального государства и нелиберального общества. Впрочем, даже для таких людей травля небезболезненна. Поэтому тот узкий либеральный круг, который хочет свободы и творчества, а не расширения собственной власти, должен стремиться к самовыживанию. А для этого желательно отказаться хотя бы от привычной травли друг друга. Ну, может, не как у Окуджавы («Давайте восклицать, // Друг другом восхищаться, // Высокопарных слов не надо опасаться. // Давайте говорить // Друг другу комплименты. // Ведь это все любви счастливые моменты»), но хотя бы не гадить друг другу на голом месте. Может, и выживем?
Последнее время я уже не пишу регулярно рецензии, но считаю своим долгом рассказывать читателям о наиболее полезных книгах. А новая биография Бисмарка, написанная Николаем Власовым, настолько хороша, что мне захотелось тряхнуть стариной и сделать специальный текст о ней для журнала "Горький". Это книга, которую надо прочитать. https://gorky.media/reviews/realnaya-zhizn-tvortsa-realpolitik/
Читать полностью…
Состоялось обсуждение моей книги "Как государство богатеет. Путеводитель по исторической социологии". Именно профессиональное обсуждение, а не презентация. Книга вышла год назад и теперь мы с коллегами по Центру исследований модернизации дискутировали по важнейшим вопросам, затронутым в ней. https://www.youtube.com/watch?v=cao2ay7QTe4
Читать полностью…
Как-то раз мы сидели с Евгением Ясиным в номере отеля «Астория» и беседовали о делах давно минувших дней. Я хорошо знал его, как экономиста, но в тот день стремился расспросить о прошлом, поскольку писал цикл статей о выдающихся шестидесятниках – от диссидентов до государственных деятелей. Ясин поразил меня сразу. Мало сказать, что Евгений Григорьевич не выпячивал себя. Он принципиально подчеркивал своеобразную «вторичность». Он ничего не скрывал из своего сложного пути в науку и в либерализм. Инженер Ясин поздно стал экономистом, поздно отказался от марксизма и от социализма с человеческим лицом, поздно преодолел консерватизм уважаемого академика Абалкина. Ясин все время отставал, но все время учился. Он все время стоял перед выбором на повороте жизненного пути и все время выбирал интеллектуальное продвижение, а не закрепление иерархических позиций. Он не стеснялся признавать, что в какой-то момент стал учиться у Егора Гайдара, который по возрасту годился ему в ученики.
Думаю, Ясин оказался в числе ученых, вошедших в российскую историю, именно потому, что не претендовал на лавры прораба перестройки или духовного вождя реформ. Он постоянно менялся, совершенствовал знания, стремился делать дело и в итоге оказывался востребован. Возможно, у него не было некоторых достоинств Абалкина, Аганбегяна, Петракова, Попова, Шаталина, Шмелева и Явлинского. Но у Ясина не было и тех недостатков, из-за которых эти творцы больших идей сходили со сцены. Кто-то сходил с нее из-за неумеренного конформизма, кто-то – из-за слишком сильной тяги к власти, а кто-то из-за недоговороспособности. Ясин же признавал лидерство других, не рвался к рулю и делал то, что требовалось для успеха реформ.
Евгений Григорьевич был одним из самых мудрых людей, каких я встречал. И это не противоречит тезису о «вторичности». Немногие умеют хорошо распорядиться своими талантами. И часто бывает так, что чем более ярок талант, тем меньше мудрости проявляет его обладатель. Ясин же сумел оптимально распорядиться тем, что имел. И сделать для нашей страны то, за что мы должны быть ему благодарны.
В дополнение ко вчерашней публикации еще несколько слов о советских документах, которые читаю. Изучение заседаний Секретариата ЦК формирует любопытное впечатление о характере работы советской административной системы. Если сильно упростить картину и постараться набросать ее отдельными штрихами, то выглядит все примерно так. На каждом заседании ключевым вопросом является разбор работы определенного обкома (райкома) КПСС или министерства. Вначале докладывает секретарь обкома (райкома) Иванов или министр Петров: нами проводится большая работа, но наряду с успехами есть и отдельные недостатки…
По завершении доклада тов. Кириленко дает понять выступавшему, что он полный м…к. Тов. Устинов выражает согласие с мнением тов. Кириленко. В ответ Иванов (Петров) самокритично признает, что он, конечно, м…к, но все же не полный, поскольку наряду с недостатками есть отдельные успехи и проводится большая работа. Различие между позициями Иванова и Петрова сводится к тому, что министр в отличие от секретаря добавляет: если бы вы дали нам дополнительные ресурсы, то мы вообще не были бы м…ми, а построили, улучшили, углубили, ввели в строй, догнали и перегнали. По завершении такого обсуждения председательствующий (тов. Суслов) предлагает создать комиссию для детального изучения проблемы.
Затем Секретариат переходит к следующему вопросу, состоящему в награждении орденами ряда достойных товарищей. Как правило, всех награждают, но изредка отмечается, что поскольку тов. Сидоров был награжден всего лишь пару лет назад, есть предложение в этот раз ограничиться почетной грамотой.
Вновь подчеркиваю, что я сильно упрощаю, но в целом картина такова.
И еще интересно следить за эволюцией издания. В 2020 – 2022 гг. вышло три тома материалов Секретариата ЦК. Первый (за 1965 – 1967 гг.) называется «Записи и стенограммы заседаний. Третий (за 1969 г.) уже именуется иначе: «Рабочие записи и протоколы заседаний». А второй (за 1968 г.) демонстрирует цензуру в действии. На обложке написано «Записи и стенограммы заседаний», а в выходных данных: «Рабочие записи и протоколы заседаний». Стенограммы исчезают. Остается, насколько можно понять, то, что публиковать разрешается.
Мне иногда пишут, что старые советские фильмы, которые я здесь анализирую, нельзя называть великими, поскольку они отражают старую коммунистическую идеологию. Но вот фильм, который стал по-настоящему актуальным для нас именно сейчас, в последние полтора года, хотя был великим всегда.
«Никто не хотел умирать» (1965 г.).
На первый взгляд этот фильм Витаутаса Жалакявичуса представляет собой вестерн, перенесенный из американских прерий в литовские леса. И действительно он держит в напряжении с первых минут до самого конца, представляя собой один из наиболее динамичных фильмов советского кинематографа. Однако, конечно же, это не просто вестерн. Это рассказ о трагедии национального раскола. Трагедии, в которой люди одного небольшого народа и даже одной крохотной деревни убивают друг друга за разные идеалы. Впрочем, нет. Пожалуй, совсем не за идеалы. Когда это понимаешь, раскрывается, наверное, самое главное в фильме «Никто не хотел умирать»: третий, глубинный пласт. Народ аморфен. Главное в его поведении – нежелание умирать, нежелание отдавать жизнь за любые символы, гимны, идеи. За исключением откровенно просоветски настроенной семьи Локис (Медведей) и за исключением националистически настроенной верхушки «лесных братьев», все остальные хотят отсидеться. Спокойно пахать землю, собирать урожай, растить детей, молиться Богу.
В стандартных советских фильмах о революции и гражданской войне народ так или иначе осознает правду большевизма. В плохих фильмах осознает быстро и однозначно. В хороших – медленно и мучительно. У Жалакявичуса он вообще никакой советской правды не осознает. Народ переходит на сторону братьев Медведей после того, как те показывают свою силу, побеждая «лесных братьев» в небольшой первой схватке на мельнице. Иными словами, народ всегда выступает за сильного. И ясно почему. Поддержка реальной власти или тех сил, которые имеют наибольший шанс стать властью, представляет для аполитичных людей кратчайший путь к миру. К любому миру, лишь бы он был действительно мирным. Лишь бы он давал возможность пахать землю, собирать урожай, растить детей и молиться Богу. Не было бы рядом с братьями Медведями хорошо вооруженных советских солдат, народ стоял бы за лесных братьев. Однако, когда ясно становится, что дни литовской государственности сочтены, крестьяне начинают сражаться за власть советов. А через сорок лет дети этих крестьян начинают разрушать власть советов на литовской земле, поскольку национальная независимость и вступление в Евросоюз оказываются наилучшим способом обретения спокойствия, при котором можно пахать землю, собирать урожай, растить детей и молиться Богу.
Многие политические аналитики, как российские, так и западные, по сей день не осознали, каким образом на самом деле идут социальные процессы, в том числе революционные. Они полагают, будто хороший народ (западный) встает всей массой за великие европейские ценности, тогда как народ плохой (русский) думает лишь о своей шкуре. Но в великом фильме, снятом тогда, когда у народа еще жива была память о суровом послевоенном расколе, Донатас Банионис, Регимантас Адомайтис, Бруно Оя, Юозас Будрайтис, Альгимантас Масюлис, Лаймонас Норейка и Вия Артмане блестяще показали реальный ход социальных процессов и реальный трагизм мирных людей, вынужденных делать немирный выбор.
«Застава Ильича» (1964 г.)
Этот фильм Марлена Хуциева был, наверное, самым шестидесятническим из всех возможных. Конечно, шестидесятничество представляет собой явление настолько сложное, что вряд ли его можно вместить в одно произведение. Но, если обратиться к символике поколения, то вся она оказалась здесь. Молодость, легкость, игривость. Даже некоторая несерьезность. И тут же заявление главного героя о том, что он серьезно относится к революции, интернационалу, тридцать седьмому году, войне, солдатам, а также картошке, спасавшей людей во время войны. Революция с интернационалом – позитивные символы эпохи. Тридцать седьмой и сорок первый – страшные рубежи, через которые пришлось пройти нашей стране. Соответственно, Хуциев, в отличие от Данелии, синтезирует поколения, а не противопоставляет. Хуциев представляет детей (шестидесятников) преемниками отцов, погибших в годы большой войны и большого террора, тогда как спор поколений уходит в «нишу», где концентрируются «неправильные отцы» – карьеристы и бюрократы. Получилось менее убедительно, чем у Данелии, но так выходит с любым произведением, встроенным в идеологию. И, тем не менее, произведение это великое, поскольку вне зависимости от нашего к нему отношения, оно есть важное свидетельство эпохи.
«Застава Ильича» демонстрирует нам мир, Ильичом созданный. Мир, значительно более сложный и противоречивый, чем мир сталинского кино. Мир, состоящий из множества разных людей, разговоров и эпизодов, которыми мастерски насытил свой фильм Марлен Хуциев. Мир непрерывного потока жизни, где ничто не уходит на второй план: ни личные проблемы, ни радости бытия, ни страхи небытия. Мир с острыми экзистенциальными проблемами, прорвавшимися вдруг из уничтоженного Ильичом Серебряного века русской культуры и взволновавшими правнуков тех людей, которых дедушка Ильич отправил в эмиграцию на «Философском пароходе». Но суть этих своих проблем правнуки осознают плохо, поскольку среди того, к чему они серьезно относятся, нет ни «Философского парохода», ни страшного голодомора, ни выжженных Ильичом ростков российской демократии.
Правнуки оказываются лучше, интереснее отцов и дедов, но видят себя лишь их наследниками, а вовсе не наследниками прадедов, значение которых отрицают такие страшные слова, как «Революция» и «Интернационал». Правнуки завидуют отцам, погибшим на фронте, и дедам-комиссарам в пыльных шлемах с той самой «единственной Гражданской», о которой поет в Политехническом музее Булат Окуджава: ведь те твердо знали, что им следует делать, а шестидесятники не знают. Но проблема их, скорее, в том, что они не знают по-настоящему своих корней, своей истории и той истинной «Заставы», от которой берет начала наша страна.
Фильм «обрамлен» сурово вышагивающими тройками бойцов разных советских эпох: от красногвардейцев Гражданской и солдат Отечественной до караула у Мавзолея Ильича. Но в этом строгом марше, увы, не находится места для тех, кто, скажем, воюет с дураками, как герой Иннокентия Смоктуновского из «9 дней одного года».
На образовательной платформе stepik Фонд Гайдара выложил в свободный доступ мой лекционный курс "Введение в историческую социологию". Десять лекций. Можно смотреть. Я рассказываю об основных идеях, изложенных в моем Путеводителе по исторической социологии, а также об основах теории модернизации и о некоторых мифах, связанных с модернизацией в России. https://stepik.org/course/180265/promo
Читать полностью…
Мечтали ли российские реформаторы о русском Пиночете? В рассуждениях на эту тему часто забывают о ходе реальных событий. В нашей истории просто не было такого момента, когда в нее мог бы вклиниться русский Пиночет, кем бы он ни был. https://www.youtube.com/watch?v=A0evVsiUBAI&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
Пиночет был вынужден провести в Англии 503 дня под «домашним» арестом, прежде чем британское правительство решилось отпустить его на родину, сославшись на пошатнувшееся здоровье. Впрочем, на этом травля не закончилась. Осмелевшая от международной поддержки чилийская Фемида вынесла в 2001 г. решение о помеще-нии Пиночета под настоящий домашний арест.
Затравленный и ослабевший старик говорил, что только вера в Бога и загробную жизнь удерживает его от принятия последнего в своей жизни решения – нажать на курок пистолета.
И снова вернемся на тридцать лет назад. В это время Габриель Гарсиа Маркес как раз создавал в романе «Осень патриарха» образ типичного латиноамериканского ге-нерала-диктатора, старого, жалкого и в то же время отвратительного.
Как это часто бывает, классик гениально провидел... прошлое. Этот типаж был явно взят не из 70-х гг. ХХ века. Реальная история генерала Пиночета, разворачивавшая-ся на глазах у писателя, оказалась гораздо более жизненной и трагичной.
Спустя 15 лет, постаревший Маркес снова вернулся к данной теме, написав роман «Генерал в своем лабиринте». На этот раз о признанном ныне латиноамериканском герое генерале Боливаре, затравленном толпой и умиравшем в одиночестве.
Люди, рассуждающие о Пиночете, часто пытаются взвешивать, что важнее: эконо-мическое благосостояние или человеческие жизни? Иначе говоря, переводя на язык Достоевского, стоит ли счастье человечества слезинки ребенка?
Но в мире сегодня гораздо больше людей умирает от нищеты, от нехватки врачей, от болезней, вызванных недоеданием, чем от расстрелов и тюрем. Экономическая раз-руха, на которую обрекают свою страну многие склонные к авантюризму политики – это те же потерянные человеческие жизни.
Почему слезинка ребенка, у которого мать умерла от голода, измеряется по иному стандарту, чем слезинка ребенка, отец которого оказался в тюрьме за свои полити-ческие взгляды? Почему во втором случае виновато оказывается правительство, а в первом – некие объективные обстоятельства?
Кровавый переворот
Еще в 1970 г. во время прихода к власти Альенде стоял вопрос о том, подчинятся ли военные новому правительству. По сути дела, армия раскололась на две части. По-пытки совершить путч уже тогда предпринимались частью генералитета, тогда как другая его часть сохраняла лояльность властям.
Путчисты ради контроля над армией намечали устранить трех влиятельных генера-лов, вставших на сторону правительства – Рене Шнейдера, Карлоса Пратса и Аугу-сто Пиночета. Шнейдер был убит в 1970 г. и остался в памяти народным героем. Пратс и Пиночет выжили, но пути их, в конце концов, разошлись.
Пратс стал опорой Альенде, главнокомандующим чилийской армией. В 1972 г. он со-гласился войти в правительство, тем самым укрепив его авторитет. Пиночет тоже долго оставался лоялен властям. Но 23 августа 1973 г., когда страна летела в про-пасть, Пиночет принял иное решение.
Под его давлением Альенде сместил Пратса с поста главнокомандующего, посколь-ку становилось очевидным, что тот уже не способен удержать армию от антиправи-тельственных действий. Главнокомандующим стал Пиночет, который, как полагал президент, обладал у военных авторитетом. В этом Альенде не ошибся, но он ошиб-ся в другом. Пиночет перестал быть лояльным генералом. Поставив под контроль всю армию, он менее чем за три недели сам организовал путч.
Переворот был страшным, кровавым и абсолютно незаконным. 11 сентября прези-дентский дворец «Ла Монеда» взяли штурмом. Альенде то ли погиб с оружием в ру-ках, то ли застрелился. В общей сложности 2279 его сторонников (или просто слу-чайных людей, попавших под жернова военных репрессий) были убиты, причем, по-рой, с удивительной жестокостью. Еще несколько тысяч узников концлагерей и вы-нужденных эмигрантов могут считаться в той или иной мере пострадавшими.
Одной из жертв режима стал Пратс. Его достали в Буэнос-Айресе и взорвали вместе с автомобилем в рамках кампании преследования политических противников, развя-занной пиночетовской разведкой.
Власть в Чили перешла к коллегиальному органу управления – военной хунте. Но уже в следующем году Пиночет стал единоличным лидером страны: сначала так называемым верховным главой нации, а затем – просто президентом.
Мы не можем знать, что думал Пиночет, принимая решение о штурме «Ла Монеда», но объективно это не был выбор между абстрактными целями экономического раз-вития и конкретными жизнями. В любом случае речь шла о жизнях. Пиночет предпо-чел не допускать свою страну до будущего, которое хорошо известно нам по резуль-татам развития Сомали или Эфиопии, где время от времени требуется международ-ная продовольственная помощь для спасения миллионов от голодной смерти.
Экономическая реформа стала главным делом в эпоху правления Пиночета. Для вывода страны из кризиса были призваны молодые экономисты, получившие про-звище «чикагские мальчики», поскольку окончили кузницу либеральных кадров того времени – Чикагский университет. Впрочем, на самом деле среди «чикагских маль-чиков» были выпускники и Гарварда, и Колумбийского университета. Времена меня-лись, и традиционные центры американского левого интеллектуализма дали самых твердых реформаторов правого толка.
В ходе этого переворота к власти пришел уже немолодой, никогда не воевавший и никакими особыми достоинствами не отмеченный генерал Аугусто Пиночет Угарте. Возможно, окажись он у власти десятью годами ранее или десятью годами позднее, Пиночет так и не вышел бы за рамки чилийской истории, как не вышли за рамки сво-ей национальной истории сотни различных диктаторов, порожденных ХХ веком.
Но на дворе был 1973 г. Человечество готовилось к переменам, и судьбе было угод-но, чтобы они начали распространяться по миру из предгорий Анд.
«Слуга царю, отец солдатам»
В жизни генерала Пиночета до 1973 г. не было ярких страниц. Он не являлся ни спа-сителем отечества от оккупантов, как Де Голль, ни любимцем толпы как Перон, ни аристократом, по праву рождения претендующим на особое положение в обществе, как Маннергейм. Пиночет был почти 60-летним служакой, отцом пятерых детей, честно и нудно прошедшим все ступени военной карьеры.
Трудно судить о характере генерала. Его мало исследовали. Подавляющее боль-шинство из нескольких тысяч размещенных в Интернете документов о Пиночете, по-священы совсем иному. «Пиночета – под суд», «Правда о преступлениях Пиночета», «Генерал кровавой карьеры»... Это все о нем, и в то же время не о нем.
Пиночет стал разменной картой в политической игре. С одной стороны, данный факт подчеркивает его значение для ХХ века, но с другой – затемняет реальную личность, вместо которой обывателю подается абстрактная схема.
А сам герой не спешит раскрываться. С фотографии на нас смотрит человек в пря-мом и переносном смысле застегнутый на все пуговицы. Узкие глаза, холодный и умный взгляд, жесткие тонкие губы, редкие прилизанные волосы. Иногда глаза скры-ваются под темными очками, а козырек огромной, типично латиноамериканской во-енной фуражки сдвигается низко на лоб. И тогда лицо Пиночета превращается в не-что, подобное страшной маске.
Таких не любят. Таким ничего не прощают. На таких любят вешать даже чужие пре-ступления. Если бы Голливуду нужно было найти актера на роль кровавого палача Пиночета, то никого лучше самого Пиночета подыскать не удалось бы.
Он родился в 1915 г. в Вальпараисо, в семье таможенного чиновника. Предки гене-рала по отцовской линии происходили из Бретани, по материнской – из Басконии. Родители были людьми религиозными, и сам Пиночет стал примерным католиком. Настолько примерным, что, когда за день до переворота чилийский президент Саль-вадор Альенде пожелал с ним поговорить, адъютантам удалось предотвратить встречу, сославшись на непреодолимые обстоятельства: их шеф молится.
Встречаться с Альенде действительно было не к чему. Ведь президент полагался на генерала, как на опору демократии. А тот уже подготовил переворот. При подобных обстоятельствах неудобно смотреть в глаза начальству.
Но вернемся к началу биографии. Скорее всего, военная карьера Пиночета была предопределена не свойствами личности, а социальными обстоятельствами.
Генерал любит музыку и книги, имеет большую домашнюю библиотеку. Часть своей военной карьеры он посвятил профессорству в военной академии. Сам писал науч-ные труды по географии, геополитике и военной истории. Стал членом национально-го Географического общества, хотя особых лавров как ученый не снискал.
В плане физическом дело обстояло хуже, чем в плане интеллектуальном. В детстве он не отличался силой и крепким здоровьем, да, пожалуй, и смелостью. Однажды, оказавшись с матерью в кино, малыш увидел сцену расстрела. От страха он забился под кресло и начал громко кричать.
Впоследствии Пиночет сам спокойно вспоминал об этой истории. За плечами уже были годы упорного труда, военной подготовки, занятий боксом и плаванием. Слабо-сти удалось преодолеть. Все это было необходимо, поскольку в Латинской Америке успешная карьера для небогатого юноши из среднего класса часто может быть свя-зана лишь с армией. Пришлось полюбить муштру на прусский манер.
Несколько лет назад я написал большой цикл о том советском кино, которое влияло на формирование моего поколения. Этот цикл полностью войдет в будущую книгу о жизни в позднем СССР. Но, работая над этой книгой, я понял вдруг, что начинать рассказ надо с фильмов, формировавших мировоззрение шестидесятников. Лишь на этом фоне станет ясно, чем мы от них отличались. Поэтому в ближайшее время здесь появится несколько очерков о кино 1960-х гг.
«А если это любовь?» (1961 г.).
Замечательный фильм Юлия Райзмана показывает, как работала культура отмены задолго до появления данного понятия. Двух «аморально» влюбленных друг в друга школьников просто взяли и отменили. Их не репрессировали, не ссылали в лагеря, не исключали из школы и комсомола. Даже не наказывали плохими оценками за поведение. На фоне недавних ужасов сталинского режима трагедия влюбленной молодой пары, была, наверное, даже не вполне понятна современникам. Формально ведь герои не пострадали. Однако в душе они чрезвычайно сильно страдали. Страдали от отношения тех людей – родителей, учителей, товарищей, вне связи с которыми не могли себя представить. И осознание этого душевного страдания, как принципиально нового явления, стало важной вехой развития советского общества.
Фильм можно воспринять, как историю о школьной любви, открывающую целый цикл подобных историй, снятых за последние тридцать лет существования СССР. Но я бы, скорее, выделил в нем не любовную тему, как таковую, а тему обретения советском человеком частного пространства (privacy), в котором он может уберечь свою душу, психику, индивидуальность от любого вмешательства со стороны. Сегодня нам трудно даже представить себе ту степень вмешательства, которую позволял себе советский коллектив. Более того, сам я, ставший старшеклассником во второй половине 1970-х гг., не мог представить себе подобную историю в своей ленинградской школе. Но в провинциальной школе рубежа 1950-х – 1960-х гг. нечто подобное вполне могло случиться. Парня и девушку затравили из-за обычного любовного письма, не содержавшего даже намека на эротику. Сплелись воедино большевистский коллективизм, не допускающий тайн от товарищей и особенно от «Руководящих товарищей», традиционный домострой, не допускающий тайн от присматривающих за моралью родителей, и обычный подростковый идиотизм, мешающий понять, где проходит грань между дружеской шуткой и жестокостью.
В хрущевскую Оттепель люди впервые стали обретать частное пространство благодаря массовому жилищному строительству и появлению отдельных квартир. История, показанная Райзманом, случилась как раз на фоне новостроек. Но люди, вышедшие из коммунального общества, не признавали privacy и упорно лезли во все, что их не должно касаться. Лезли даже тогда, когда спокойно можно было не лезть. Лезли, поскольку считали, что именно так нужно себя вести ради общего блага. И ощущали, наверное, от своего чрезвычайно назойливого вмешательства в чужую жизнь своеобразный психологический комфорт.
Из коллективизма прошлых лет вытекали доносы, товарищеские суды, исключения из партии и комсомола, т. е. все то, на чем держалась советская система. Назойливые учителя и бесцеремонные родители полагали, что формируют своей системой воспитания прекрасный новый мир. Но поведение, характерное для крестьянской общины и советского коллектива, разрушало судьбу людей, желавших сохранить индивидуальность. И фильм Райзмана четко зафиксировал момент, когда старые ценности стали невыносимы для нового поколения.
Невероятно, но почти в центре Петербурга еще можно увидеть столь романтическую картину. Через несколько лет она исчезнет. Здание отреставрируют и приспособят для современного использования. Березы на крыше вырубят. Все станет обычно и привычно.
Читать полностью…
В начале учебного года обсудили учебник Мединского. Естественно, подробнее, чем я мог написать раньше в своих заметках. https://www.youtube.com/watch?v=Ek3pwcsY5wE&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
5) В послевоенной Германии существовали очень сильные эмиграционные настроения, особенно среди молодежи. Многие хотели уехать – проблема заключалась в том, что их нигде не ждали. Как пишет Ярауш, «быть немцем являлось своего рода стигмой». Однако это отношение с внешним миром стало меняться довольно быстро: уже в середине 1950-х годов западногерманские туристы в большом количестве появились в соседних странах.
6) Проблема коллективной ответственности за преступления Третьего рейха и желание этой ответственности избежать привели к непопулярности в послевоенной Германии национальной идеи. Немцы воспринимали себя в первую очередь как некое «сообщество товарищей по несчастью», позднее как «экономическое сообщество», но не как нация. Это способствовало в том числе позитивному отношению к западноевропейской интеграции и связанному с ней отказу от части суверенных прав.
7) В экономической сфере в первые послевоенные месяцы царил полный хаос. Промышленность остановилась, транспортная система разрушена, снабжение городов продовольствием парализовано, процветает «черный рынок», а победители довольно смутно представляют себе, какую экономическую политику проводить на оккупированных территориях. Однако сам по себе германский промышленный потенциал в значительной степени уцелел, что стало основой для последующего подъема. Денежная реформа 1948 года и последовавшее «экономическое чудо» сыграли огромную роль в формировании самосознания западных немцев, придали им уверенность в завтрашнем дне и обеспечили лояльность новому государству. «Национальной идеей» немецкого общества пятидесятых стало индивидуальное процветание через упорный труд.
8 ) Сосредоточение на индивидуальном процветании сопровождалось также широко распространившейся аполитичностью. Большинство западных немцев в начале пятидесятых дистанцировались от политических процессов, уйдя с головой в частную жизнь. Согласно опросам, в это время меньше половины из них считали демократическую систему лучшей для Германии; новому государству не особенно доверяли, но и не собирались с ним бороться. Только в процессе «экономического чуда» общество в целом психологически адаптировалось к новой системе. Большую роль в достижении этого результата сыграла также позиция обеих церквей, далеко идущая интеграция старых элит и личный авторитет Аденауэра, с середины 1950-х годов ставшего для западных немцев воплощением стабильности и порядка.
9) Серьезную роль в трансформации западногерманского общества – особенно молодежи – сыграло то, что можно назвать «американизацией». Последняя являлась отчасти организованной, отчасти стихийной. К организованной части относится политика американских оккупационных властей по проведению совместных мероприятий, созданию культурных центров («американских домов»), развитию программ обмена (с 1947 года). Однако популярность элементов американского образа жизни, фильмов, музыки была вполне себе стихийным явлением. Надо сказать, что эта «американизация» нередко вызывала недовольство властей: правящая партия требовала ограничения доступа к голливудским фильмам, джинсы во многих школах были запрещены, велась борьба с англицизмами в языке.
10) И, наконец, один из самых интересных вопросов: какую роль в трансформации западногерманского общества сыграли державы-победительницы? Ответить на него непросто. С одной стороны, оккупационные державы запустили – не всегда успешно, порой наощупь – процессы изменений, а потом выступали в роли гарантов демократического развития. С другой, картина «немцев насильно переучили» не соответствует действительности. Как пишет Ярауш, хотя желавшие демократических преобразований изначально были меньшинством, но без этого активного меньшинства никакого «цивилизирования» Германии не получилось бы. Основная работа была выполнена самими немцами.
