Хотел сегодня найти мой текст, написанный семь лет назад и опубликованный Росбалтом. Увы, весь архив авторских материалов Росбалта оказался уничтожен после перехода издания к новому собственнику. Сотни статей, написанных за десяток лет, исчезли. Такая же история приключилась с изданием economytimes РАНХиГС. После того, как в Академии народного хозяйства и госслужбы сменился ректор, это издание со всеми моими публикациями пропало.
Что творится в Republic, не знаю. Там платный доступ, а я не подписан. Но в любом случае платность фактически уничтожает старые публикации, поскольку делает их доступными лишь для небольшой группы читателей. Связь с моими статьями в питерском издании «Фонтанка» я давно потерял. Редактор в свое время объяснял мне, что они заархивированы и с помощью ряда манипуляций их можно обнаружить. Но смысла в этом нет. Никто такие манипуляции осуществлять не будет ради поиска текстов, написанных лет пятнадцать назад.
В общем, выясняется, что, расставшись в свое время с «отсталой» газетной журналистикой ради прогрессивного интернета, я обрек свою работу на уничтожение. Газеты и журналы хранятся в библиотеках и постепенно становятся доступны читателям через интернет, тогда как интернет-издания становятся недоступны. Сегодня я, сидя дома, читаю русскую публицистику XIX века, но никто уже никогда не прочтет то, на что были потрачены годы труда сравнительно недавно. Это одна из причин, почему все существенное из написанного я перевожу в книги. В частности, моя книга «Пути России от Ельцина до Батыя. История наоборот», которая должна появиться к осени, написана на основе текстов economytimes, расширенных примерно раз в десять и снабженных большим объемом нового материала.
Впрочем, по понятным причинам не все книги сейчас доступны в магазинах и даже крупнейших библиотеках. Поэтому вновь, как мне представляется, наступает эпоха больших домашних библиотек. Бумажных или электронных – не столь важно. Важно успеть купить или скачать то, что хочется читать в будущем. Во всяком случае сам я расширяю свою домашнюю библиотеку всеми доступными мне способами.
Последствия атаки Израиля по Ирану
По моим оценкам, если у Израиля целью было свержение режима Исламской республики, ну или хотя бы его ослабление, эта атака имеет обратный эффект.
Режим точно не рухнет от таких бомбардировок, как он не упал во время Ирано-Иракской войны.
Мои ожидания:
1. Увеличение поддержки режима среди обычных иранцев, т.к. действия Израиля буквально соответствуют представлениям, которые распространяет о нём пропаганда Исламской республики. Т.е. атака без причины и предупреждения, в нарушение всех норм международного права и т.д.
2. Продление жизни режима Исламской республики на несколько лет точно, т.к. для Ирана это оборонительная война, плюс свежи воспоминания об Ирано-Иракской войне. А оборонительные войны, если они не становятся полным поражением, что в этой ситуации невозможно, продлевают жизнь обороняющимся режимам.
3. Ослабление позиции реформаторов, которые внутри режима в его кулуарах как-то выступали, пусть и с ограничениями, за замирение с Израилем, или хотя бы за снижение уровня конфронтационной риторики.
4. Рост низовых антиизраильских настроений, т.к. Израиль бил не только по военным объектам, но и по гражданским, и среди жертв хватает обычных иранцев, включая детей. Возможно, и антиамериканских.
5. Усложнение достижения ядерной сделки, потому что Израиль предварительно договорился с США насчёт этой атаки. Вроде как министр иностранных дел Аракчи выступил за неё, однако официальный представитель комиссии нацбезопасности парламента страны Эбрахим Резаи заявил, что Иран вообще должен выйти из Договора о нераспространении ядерного оружия.
Наш сегодняшний гость - экономист, политолог и публицист Дмитрий Травин. В прошлом году новая книга нашего гостя "Как мы жили в СССР" приобрела большую популярность у людей разных поколений и взглядов. Мы поговорили с Дмитрием Яковлевичем о некоторых основных вопросах его книги, а также о связи советской эпохи с современностью и "несоветском" социализме
О чем этот разговор:
00:21 - истоки негативных явлений в советской жизни в Российской
Империи или в самом СССР?
03:50 - что общего у СССР и современной России?
08:57 - Путин - советский человек?
13:15 - были ли популярны идеи альтернативного социализма среди советской молодежи?
18:09 - когда понятие "социализм" перестанет ассоциироваться с советской эпохой?
23:18 - Тяга к идеологической простоте или обычная ностальгия - почему люди хотят обратно в СССР? Подписывайтесь на канал СоцДем-ТВ, чтобы не пропустить новые ролики: https://www.youtube.com/watch?v=g5eoBBeVhZ0
Написано в годы Второй мировой войны: «Поверьте мне, свобода все еще существует – невзирая ни на какую болтовню доморощенных философов и ни на какие капризы истории духа, она всегда будет тем же, чем была две тысячи с небольшим лет назад – светом и душой Запада» (стр. 101).
О немецком народе:
Написано в годы Первой мировой войны: «Каков немецкий народ, когда приходится в трудную для отечества минуту встать в строй, мы видели в начале августа 1914 года: хочется верить, прекрасен, как никакой другой» (стр. 101)
Написано в годы Второй мировой войны: «Истоком Первой мировой войны было завистливое сумасбродство, ну а истоком Второй было то, что не назовешь иначе чем пародией на это сумасбродство» (стр. 225).
Тот, кто внимательно прочел на днях мою старую большую статью, понимает, насколько тяжело мне было знакомиться с публицистикой Томаса Манна, духовной жизнью которого я месяцами жил, работая над своим исследованием. Сравнение текстов я провожу не для разоблачения моего любимого писателя. Скорее наоборот, хочется подчеркнуть, что осознание опасностей тоталитаризма даже к великим людям может приходить поздно. Важно, что оно все же приходит. И важно, что в едином антифашистском строю в Германии стояли и те, кто как Генрих Манн были гуманистами с самого начала, так и те, кто как его младший брат Томас быстро созревали творчески, но медленно взрослели граждански.
В ХХ веке были писатели, чьё творчество практически не знает категории «время» (Франц Кафка, Герман Гессе). Были и те, кто становился кумиром лишь одного-двух поколений (Эрнест Хемингуэй, Эрих Мария Ремарк). Но трудно найти, пожалуй, другого автора, который был бы так созвучен веку, как Томас Манн.
45 лет миновали со дня его смерти, и за это время человечество преодолело почти все тоталитарные режимы, немцы с французами построили новый европейский дом, а идеи прав человека и гуманности твердо обосновались в сознании большинства граждан Запада. Мы прошли через инициацию и познали свою success story. Не сорвёмся ли?
Об этом уже расскажет XXI век.
Впрочем, за «холодным рационализмом» стояли не только «глубины Игры», но и проза быта. Как настоящий бюргер, Томас Манн не пренебрегал благами этого жестокого мира, как настоящий «Мастер» - ценил почитание. Не он ли сам предстал нам в образе Гёте из «Лотты в Веймаре», который усидчив, как за рабочим столом, так и за обеденным, жаден как до идей, так и до гонораров, изящен как в мыслях, так и в костюмах? «Люди, которым внутренне приходится намного труднее, чем другим, - было замечено еще в «Тонио Крегере», - имеют право на известные внешние удобства».
Конечно, всеобщая суета вокруг «гения» вызывает скепсис у продвинутых умов, а его маленькие слабости выглядят комично. Но на всякий косой взгляд со стороны имеется самоирония. Ведь в конце-то концов всё окупается со стороны творца Служением, о чем, собственно говоря, и повествует ироничная зарисовка из жизни Гёте.
Много ли значат житейские мелочи, когда идет работа над произведением эпохальным? Третий этап духовного становления Томаса Манна, этап обострения и возвышения себя, материализовался в тетралогии «Иосиф и его братья», работа над которой растянулась на десять лет. Success story – так и назвал Томас Манн описанную им библейскую историю успеха юного еврейского пастуха.
Беспорядочная жизнь сначала чуть не привела его к гибели. Но затем прошедший через сложный внутренний кризис и закалившийся испытаниями, Иосиф возвысился в слабом, невротичном и гедонистическом Египте, благодаря чему стал, в конечном счете, спасителем собственного терпящего бедствия народа. Времена и этносы сомкнулись. Протестантская идея Служения оказалась перенесена на еврейскую почву писателем, воспитанном на атеистической философии Шопенгауэра и Ницше.
Томас Манн сознательно ушел в мифологию, хотя для этого недоучившемуся любекскому гимназисту потребовалось получить исторические и культурологические знания, в размере значительно превышающем университетский. Миф был для него не сказкой, а вечной историей, развертывающейся век за веком и описывающей самые основы жизни. Недаром машинистка, перепечатывавшая «Иосифа», закончив работу, удовлетворенно сказала: «ну, теперь хоть ясно, как это все было на самом деле».
И Иосиф, и его создатель достигли внутреннего покоя и внешнего величия. Но мир вокруг оставался неспокоен. Через год после завершения тетралогии покончила с собой спутница жизни Генриха Манна, оставив старика совсем одиноким.
Объяснить гибель Будденброков велением рока мог бы античный писатель, но не человек ХХ столетия. Томас Манн ищет причины декаданса и постепенно приходит к вполне определенным выводам. Если смерть юного Ганно – последнего в роду Будденброков – была лишь символом ухода XIX века, то гибель Густава Ашенбаха в новелле «Смерть в Венеции» стала серьёзным осмыслением конца декаданса. Ашенбах разжал кулак, в котором держал себя всю жизнь, позволил своей натуре увлечься красотой, страстью, позволил выйти из-под жестокого самоконтроля. Он позволил дикой природе захватить в плен разум и поплатился за это.
Ашенбах поплатился, а его создатель твердо взял себя в кулак на всю жизнь, не позволяя себе никакой духовной распущенности. Тем более, что для этого был и еще один повод, помимо интеллектуального постижения причин декаданса: за год до «Смерти в Венеции» отравилась сестра Томаса, Карла, не сумев перенести весьма банальной любовной трагедии.
Initiation story
Нетрудно обнаружить корни того неприятия духовной распущенности, из которого вышел весь Томас Манн. Они – в «Анне Карениной» и «Крейцеровой сонате». Любовь к Толстому, чей портрет стоял у него на мюнхенском рабочем столе, писатель пронес через всю жизнь. Уже в 77 лет, увенчанный всеми возможными лаврами, он заметил в одном письме: «Сейчас я как-раз перечитываю «Хаджи Мурата»… Да бог ты мой, я же просто щенок перед таким львом. Каких бы еще мировых премий не присуждали мне всякие академии, я-то знаю, что велико и что в лучшем случае средне».
В плане философском Томас Манн не мог стать тем учеником Толстого, каким явно был в плане художественном. Тот ведь чисто по-русски не принимал среднего пути, умеренности. Оттолкнувшись от одной крайности, он с головой ушел в другую, создав максималистское этическое учение, пожалуй, ненадолго пережившие самого мыслителя. Но его литературный ученик был немцем и человеком с глубокими протестантскими корнями, неспособным совершить какой-нибудь кульбит а-ля Толстой.
«Идея середины – самая что ни на есть немецкая идея», - отмечал Томас Манн в своей программной статье «Любек как форма духовной жизни». А сформированное Любеком бюргерство, принадлежность к которому он всегда воспринимал как основную черту, определившую его жизнь, есть «мировая умеренность, которая не дает человеку увлечь себя ни вправо, ни влево».
Осознав это, он начал медленно, методично вытаскивать себя за волосы из пропасти. «Я всегда был неравнодушен к сказке Андерсена о «стойком деревянном солдатике». Это, в сущности, символ моей жизни».
Выстраивать свою жизнь как форму преодоления декаданса Томас Манн стал на трех китах: дом, семья и труд. Его сын Клаус писал, что решимость отца основать семью была попыткой преодолеть симпатию к смерти. В 1905 г. он женился на Кате Прингсгейм, которая родила ему шестерых детей, и начал роман «Королевское высочество», представлявший собой «попытку заключить пакт со счастьем», воспринимавшимся им чисто по-протестантски – как исполнение своего Долга, как Служение. Вскоре появился и свой мюнхенский дом.
Счастье, однако, так просто в руки не давалось. Ближайшие два десятилетия стали периодом чрезвычайно долгой духовной инициации, завершившейся, пожалуй, к 1924 году, когда буквально накануне своего полувекового юбилея он опубликовал роман «Волшебная гора», который в своих воспоминаниях впоследствии так и окрестил - Initiation story.
Этот тысячестраничный труд, временами переходящий из разряда романа в разряд философского трактата, стал настоящей энциклопедией духовных исканий предвоенной Европы. Когда его прочли, автор превратился в живого классика.
Путь на вершину лежал через страшную трагедию – многолетний ожесточенный конфликт с братом Генрихом, который и стал внешней формой духовной инициации. Братья были очень разными. Как полагал Томас, его чисто немецкой натуре противостояла натура Генриха, «впитавшая» гораздо больше латинской крови от бабки по материнской линии, происходившей родом из бразильских креолов.
Пушкин, конечно, это наше всё. Но 6 июня родился еще один великий писатель. Сегодня исполняется 150 лет со дня рождения Томаса Манна. Статью о нем я написал четверть века назад. Писал мучительно долго, пытаясь вместить в газетную статью материал, который мог бы составить книгу. Писал так, как если бы переживал со своим героем всю его жизнь. Сейчас я публикую здесь вновь ту статью без всяких изменений, хотя за четверть века узнал много нового и кое-что из написанного переосмыслил. Но переделать текст я не в силах. Второй раз мне так уже не написать. Возможно, через день-другой просто сделаю дополнение.
Томас Манн. Оптимистическая трилогия с плачем
Однажды в беседе с читателем Томас Манн получил краткую образную характеристику своей жизни. «Вы жили вот так, - сказал собеседник, продемонстрировав плотно сжатый кулак, - а мы вот эдак». И кулак разжался. Писателю понравилось сравнение, и он использовал его в новелле «Смерть в Венеции».
Предисловие: закат Европы
XIX век, гордившийся своей верой в человеческий разум, в беспредельный прогресс и в возможность рационального устройства общественной жизни, завершался тяжело и мучительно. Еще Артур Шопенгауэр – властитель дум 1860-1880 гг. – создал своеобразную теорию, суть которой сводится к тому, что «каждое повышение интеллекта сверх обычного уровня уже располагает как аномалия к безумию». Конец века прошел в полном соответствии с этим взглядом.
Хотя для мировых войн, представлявших собой форму безумия коллективного, оставалось еще много времени, отчетливо стали ощущаться первые признаки того, что интеллект не в силах справиться со смело взятыми некогда на себя обязательствами. Те люди, чьи культурные достижения представляли собой вершину творческого взлёта второй половины столетия, покидали жизнь, ввергая окружающих в ужас трагическими картинами своего ухода.
Жуткие и величественные полотна Винсента ван Гога, созданные в конце 1880-х гг., были своеобразной формой его психического расстройства. Ярость сменялась упадком сил, творческие порывы – пребыванием в лечебнице. Отрезанное в приступе безумия ухо стало таким же символом последних лет его жизни, как и знаменитые «Вороны на пшеничном поле». В июле 1890 года ван Гог покончил с собой.
Полутора годами раньше разум изменил Фридриху Ницше. Последние десять лет жизни этот некогда великий ум провел в своем собственном мире, почти не пересекавшемся с нашим. Периоды буйства и повышенной активности сменились постепенно успокоением. Лишь изредка и с большим трудом Ницше вспоминал о том, что писал раньше «прекрасные книги». Окончательно угас он 25 августа 1900 г. в Веймаре, городе Гёте и Шиллера, городе немецкой культурной славы.
Этот день, наверное, можно считать последним днём XIX века, днём, когда интеллектуальная элита Европы пришла к логическому завершению того процесса, который был порожден Ренессансом, Просвещением и Французской революцией. Больше сказать было нечего. Наступал век расплаты.
В течение еще 12 лет после смерти Ницше по Стокгольму бродил одинокий, несчастный и безумный Август Стриндберг, все больше замыкавшийся в себя и всё реже выглядывавший из-за плотно запертой двери своей квартиры. Но это было лишь послесловие, завершающее прочитанное столетие. Ничего нового оно добавить не могло.
Ницше, Стриндберг и ван Гог, родившиеся на рубеже 1840-1850-хх гг. принадлежали к одному поколению. Они появились на свет в разных частях Европы, избрали для творчества разные сферы и по-разному прожили жизнь. Но их единый печальный конец говорил о том, что силы старого мира исчерпаны. Европа, вступившая в эпоху декаданса, должна была решать, как ей жить дальше и стоит ли жить вообще.
Надежд на лучшее было немного. Пессимистические оценки доминировали. В 1918 г. выступил со своим «Закатом Европы» Освальд Шпенглер. Спустя 20 лет Йохан Хёйзинга написал еще один печальный трактат «В тени завтрашнего дня». Мрак сгущался, разум отступал. Восторженные толпы черни сажали себе на шею одного диктатора за другим. Цивилизация упорно, шаг за шагом, двигалась к катастрофе.
альтернатива
ЕСЛИ БЫ ПУШКИН ОСТАЛСЯ ЖИВ!
Хороший вариант
ГРАФ ПУШКИН
Жорж Дантес, стреляя в Пушкина, промахнулся, а Пушкин попал в пуговицу на сюртуке Дантеса. Скандал замяли. Дантес вместе с Геккерном уехал из России.
Пушкин помирился с женой и дожил до 1881 года.
С помощью своего друга князя Горчакова он стал министром просвещения, получил графский титул и орден Св. Владимира первой степени. Всю вторую половину своей жизни он был консерватором, публиковал множество статей на политические темы, печатно клеймил Некрасова и всю эту шатию из «Современника» и «Свистка», и, разумеется, публично отказался от своих вольнолюбивых и атеистических стихов как от ошибок молодости.
Однако все прочие его стихи, и в первую очередь поэмы «Полтава», «Медный всадник» и особенно роман в стихах «Евгений Онегин» – были весьма популярны, переиздавались с иллюстрациями, отрывками вошли в школьные хрестоматии. Особенным же успехом пользовался четырехтомный роман «Борис Годунов», посвященный событиям Смуты (по совету императора Николая I переделанный из одноименной пьесы). Правда, четвертый том романа, в котором Пушкин объяснял свои воззрения на роль личности в истории и на судьбу России, был скучноват, тяжеловесен и вообще излишен, по мнению молодого талантливого критика и детского писателя графа Толстого. Однако все признавали психологизм, историзм, художественное мастерство и нравственную ценность этого романа, который занял почетное место на книжной полке любого образованного русского человека.
Государь император Александр III, в бытность свою наследником не раз беседовавший с министром и поэтом, согласился с просьбой Победоносцева о памятнике великому художнику и мыслителю Пушкину, но решил, что надо, просто для исторического приличия, выждать лет двадцать. Но потом государь скончался, а при Николае II стало не до того.
Поэтому в СССР Пушкина не зубрили в школах. Никаких станций метро, улиц и библиотек его имени по всей стране. Мелким шрифтом в учебнике литературы: «А.С.Пушкин (1799-1881), русский поэт, публицист и государственный деятель. В юности был близок к декабристам, написал роман в стихах «Евгений Онегин», где дана сатирическая картина дворянско-помещичьего быта, в дальнейшем перешел на реакционно-охранительные позиции».
Но зато в 1990-х настал «пушкинский реабилитанс». Напечатали запрещенную в СССР антиреволюционную публицистику и сатирическую поэму «Свистуны», высмеивающую Герцена и Добролюбова. И, наконец, поставили памятник на Басманной, вблизи места, где он родился.
Информация уже стала распространяться, поэтому странно было бы мне не сказать хоть два слова на тему, которая была главной темой моей жизни целых 16 лет. С 2008 по май 2024 года я имел честь быть научным руководителем Центра исследований модернизации (М-центра), который 30 июня закрывается.
Многого из того, о чем мечталось в 2008 г., сделать так и не удалось. В том числе по моей вине. Но кое-что важное после нас останется. Как ни странно, в России почти нет исследовательских структур, профессионально занимающихся анализом проблемы, выраженной в названии известной книги зарубежных авторов «Почему одни страны богатые, а другие бедные». И, в частности, почему Россия отстала от ведущих стран мира. Большая часть того, что вы читаете по данной теме у отечественных авторов, это эмоциональные восклицания (порой растянутые на целую книгу) или очень политизированные высказывания. Мы в М-центре решили осуществить профессиональное исследование причин российской отсталости и, как мне представляется, смогли все 16 лет удержаться на научном уровне, причем не замыкаясь в башню из слоновой кости, а делая наши книги и доклады доступными для интеллектуалов, стремящихся читать, размышлять и искать истину.
И еще удалось не превратить М-центр в авторитарную структуру, подгоняющую свои исследования под мнение руководителя. Тот, кто читает наши работы, с удивлением обнаруживает анализ разной направленности. Есть книги, объясняющие комплекс российских проблем особенностями многовековой культуры. Есть книги, показывающие деструктивные действия политических акторов. Есть книги, которые вписывают Россию в общую логику европейского развития и демонстрируют, как историческая конкретика влияла в разные эпохи (от монгольского ига до «лихих девяностых») на успехи и неудачи нашей страны.
Мы бились за то, чтобы давать ответы на актуальные вопросы, а не на вопросы модные. И верили в то, что есть еще спрос на эти ответы, несмотря на быстро нарастающую апатию, переходящую у некоторых отчаявшихся интеллектуалов даже в ненависть к России. Мы не изменили мир, но, думается, долг свой выполнили.
Кажется, я понял, наконец, как надо правильно называть то явление, которое у нас порой именуют российской оппозицией. Давно уже ясно было, что явление это не политическое, а, скорее, культурное, если говорить о культуре в широком смысле, как о ментальности значительной группы людей. Политика в той или иной мере всегда борьба за власть. Культура же связана с выражением приятия или неприятия социальной системы. Если система прочна, оспаривать власть в ней невозможно, но можно демонстрировать так или иначе свою позицию.
В Англии 1950-х гг. сформировался такой феномен, как «сердитые молодые люди». Вот что пишет об этом историк: «Культура аристократии испарилась, на ее месте расползался туман “светскости”, а “истинная” демократия ничуть не приблизилась. Обещания левых спутались, обещания правых представляли собой какой-то сор. Англия казалась тоскливой лавкой, придушенной шифоном, придавленной чаем с пирожным, на дверях которой все чаще висела вывеска “Закрыто”. Что же оставалось рефлексирующим натурам, кроме как сердиться на все подряд?» (Акройд П. История Англии. Том 6: Новая эпоха» М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2022).
Если в этой цитате заменить выражение «культура аристократии» на «советская культура», то выйдет картина наших дней. Естественно, картина, отражающая восприятие действительности не всей массой российского населения (ведь для десятков миллионов нерефлексирующих натур наша эпоха получилась очень даже веселенькой), а именно тех молодых людей, которые не удовлетворяются триадой «кино, вино и домино». Сердитые молодые люди отторгают в равной мере властителей и предателей, псевдокоммунистическую и псевдодемократическую эпохи, а также тех левых, которые продали интересы народа за «чечевичную похлебку» в дорогом московском ресторане, и тех правых, которые не смогли создать сильную экономику в нефтедолларовой стране.
Выражение «сердитые молодые люди» – не похвала и не ирония, а констатация факта неприятия действительности. На мой взгляд, констатация печальная, поскольку эмоциональность разрушает рациональность. Если мы хотим, чтобы на лавке висела вывеска «Добро пожаловать», надо разбираться в реальных причинах кризиса, а не сердиться на продавцов, прохожих и соседских котов.
Оказывается, понятие «новые русские» употреблялось сразу после Великих реформ Александра II. Читаю переизданные «Воспоминания» Николая Врангеля (НЛО: 2024):
Новые русские «демонстрировали бурный энтузиазм ко всему новому и абсолютное принятие его. В реформах они видели восход лучшей эры, и вся их энергия уходила на подражание европейским либералам. Некоторые из них в своем энтузиазме были честны, но были и такие, которые только притворялись, пытаясь приспособиться к новым условиям. Но и первые, и вторые производили странное впечатление <…>. Новые идеи они проглотили и, желая произвести определенное впечатление, демонстрировали свою приверженность им. Но по сути своей они оставались теми же самыми. И те, и другие были так называемые половинчатые люди, те общественные флюгерки, к которым причислить нужно большинство людей, поворачивающихся туда, куда ветер дует» (стр. 80 – 81).
«В начале 60-х годов появился в Женеве новый тип русских – русские эмигранты. <…> Неразвитые дикари <…> занимались пропагандой и проповедью того, что им самим еще было неясно, но культурным людям Европы издавна уже известно. <…> Не дав собеседнику вымолвить слово, они с пеной у рта, стуча кулаками по столу, орали во все горло, ломились в открытую дверь, проповедуя свободу слова и мысли и тому подобные истины, в которых никто не сомневался давным-давно. <…> Иностранцы над этой милой братией посмеивались, а мы, русские краснели, глядя на них, а потом начинали их избегать. К счастью, они скоро стушевались… Обиженные тем, что их не приняли как апостолов абсолютной правды, они заперлись в своих коммунах и фаланстериях и занялись мытьем своего грязного партийного белья и грызней между собой» (стр. 82 – 83).
Одни «бойкие, находчивые, обыкновенно были запевалами-главарями, “лидерами”, как теперь говорят. Другие – искренние, убежденные – безответственным стадом, слепо следующими за своими чабанами. Первые из своих убеждений (которые они меняли по мере надобности) извлекали пользу и в конце концов выходили сухими из воды. Вторые часто гибли и очень редко вкушали пирога» (стр. 84).
Вообще-то я не люблю деление истории на этапы. Со студенческих времен осталась неприязнь к периодизации, которой злоупотреблял марксизм. Жизнь всегда сложнее любой схемы. Но в начале недели, когда для «Особых историй» рассказывал про возникновение государства, понял, сколь важно предложить хоть упрощенную историко-социологическую схему вместо традиционной.
Обычно нас учат по такой схеме: 1. Киевская Русь. 2 Монгольское нашествие. 3. Московское государство. 4. Империя. 5. СССР. 6. Постсоветский период. С позиций своей науки я вижу иную картину: 1. Начальная Русь. 2. Безгосударственный период. 3. Московское государство. 4. Россия на распутье. 5. Эпоха модернизации.
Начальная Русь – те первые века, когда существовала ЧВК «Варяги», занимавшаяся, скорее, работорговлей, чем госстроительством. Сам я этой эпохой не занимаюсь, но концепция Толочко, о которой рассказывал в «Особых историях», мне представляется наиболее обоснованной.
Постепенно Рюриковичи рассаживаются по городам. Кто-то скажет, что это уже государство, но оно не соответствует социологическому подходу, согласно которому должна существовать монополия на насилие (по Веберу). Шла война всех против всех (по Гоббсу). Каждый, кто может (от «наших» до печенегов и половцев), прибегал к насилию. А при монголах масштабы лишь усилились.
Государство, как монополия на насилие, формируется в эпоху Василия Темного и Ивана III. Основой этого государства стали поместное войско и крепостное право. Государство Ивана Грозного уже имело монополию на насилие, но не самодержавие. И это породило опричнину, о чем шла речь раньше в «Особых историях».
Россия на распутье – это XVII – XVIII века, когда встал вопрос о вхождении в Европу, но требовалось выбрать модель этого вхождения. Условно имелось три возможных модели: испанская, французская, английская. О том, как была выбрана французская, я пишу книгу, продолжающую «Почему Россия отстала» и «Русскую ловушку».
В XIX столетии начинается эпоха модернизации. Советский период – это важнейший кризис модернизации, поэтому его я включаю в данный период, несмотря на очевидные шокирующие отличия от нормального хода истории. Будет и об этом книга, если хватит сил.
24 мая 2025 года в 16:00 по адресу: г.Краснодар, ул.Таманская 180, 3 этаж, актовый зал, состоится «круглый стол» по теме:
«Атлант расправил плечи: чему учит нас роман Айн Ренд».
Спикер встречи - Усанов Павел Валерьевич - К.э.н., научный сотрудник
Центра исследований модернизации
Европейского университета в Санкт-Петербурге, директор Института Хайека.
Автор 4-х книг.
Вход свободный, по предварительной записи➡️
+7 (988) 362-17-17, Telegram
Также можно будет приобрести книгу: «Американская модернизация. Идеи. Люди. Экономика.» Стоимость:1000руб.
‼️ПРЯМАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ В TELEGRAM‼️
Центр Адама Смита совместно с московскими либертарианцами приглашает 19 июня 2025 года в 19-00 на лекцию профессора географического ф-та МГУ, доктора географических наук Натальи Зубаревич "Регионы России в новых экономических условиях".
Наталья Васиильевна Зубареевич — экономико-географ, ведущий в России специалист в области социально-экономического развития регионов, социальной и политической географии.
г. Москва, ул. Восточная, д.4, корп.1, культурный центр "ЗИЛ", зал "Лекторий".
(метро "Автозаводская").
Вход бесплатный, по регистрации
С экономистом Дмитрием Прокофьевым и историком Еленой Корчминой обсудили экономику, историю, историческую социологию и заодно русскую литературу, из которой можно многое узнать обо всем этом. https://radiokp.ru/sankt-peterburg/podcast/gde-dengi-chuvak/761759
Читать полностью…
Поскольку безвременно скончался Центр исследований модернизации, в котором я имел честь быть научным руководителем целых 16 лет, мне захотелось сказать несколько слов о "покойном". Интересную работу мы все же проделали. Наши сотрудники (включая автора этих строк) все годы вели друг с другом дискуссии и, в конечном счете, предложили пять концепций, с помощью которых можно объяснять проблемы России и в целом модернизацию общества. Я кратко рассказываю здесь об этих пяти подходах. Вы можете взять на вооружение любой и почитать о нем подробнее в наших книгах. https://www.youtube.com/watch?v=JAQSKeWa2i4&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1
Читать полностью…
Прозрение Томаса Манна
За четверть века, прошедших с тех пор, как я написал статью о Томасе Манне, у нас издали две важных книги его публицистики. Первую Томас Манн написал в годы Первой мировой войны (Манн Т. Размышления аполитичного. М.: АСТ, 2015). Вторую – наговорил по радио в годы Второй (Манн Т. Слушай Германия! Радиообращения 1940 – 1945. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2024). В первой книге он объяснял немцам, что они воюют за высшие национальные ценности против бездуховного Запада, во второй – почему все честные люди мира сражаются против немецких преступников. Перемены, случившиеся в его мировоззрении за два десятилетия, просто шокируют. Создается впечатление, что сформировался совершенно иной человек. «Аполитичный» Томас Манн мыслил в духе националистического интеллектуального мейнстрима, сложившегося в Германии со времен берлинских «Речей к немецкой нации» Фихте, прочитанных зимой 1807 – 1808 гг. Политизировавшийся и пересмотревший свои старые наивные взгляды Томас Манн мыслил, как истинный европейский гуманист. Фактически он сам разоблачил себя, как «доморощенного философа» и преподал нам тем самым серьезный урок: можно играть в национализм, пока жаренный петух не клюнет, но затем приходится быстро взрослеть и профессионально осмысливать события. Вот несколько цитат:
О демократии:
Написано в годы Первой мировой войны: «Важно, что немецкий человек, пусть он хоть объестся «демократией», никогда ни за что не будет «регулировать» жизнь при помощи «продуманных учреждений» бульварного моралиста. Никогда не будет под «жизнью» понимать общество, никогда не поставит социальную проблему выше нравственного, внутреннего опыта. Мы не общественный народ, не Клондайк для праздношатающихся психологов» (стр. 34)
Написано в годы Второй мировой войны: «Демократия в наши дни находится под угрозой. <…> Нужно, чтобы демократия ответила на эти фашистские спекуляции переоткрытием себя самой, которое способно придать ей не меньшую, а на деле куда большую привлекательность новизны… В действительности невозможно переоценить ее витальность, ее ресурс омоложения, рядом с которым юношеский задор фашизма окажется не более чем гримасой» (стр.9)
О врагах:
Написано в годы Первой мировой войны: «В своей добродушной аполитичной человечности мы все грезили, что возможны «понимание», дружба, мир, добрососедство, мы и помыслить не могли, лишь с началом войны с ужасом и содроганием поняли, как они нас (а не мы их!) все это время ненавидели, и не столько из-за экономической мощи, а политически, и куда ядовитее. Мы и думать не думали, что под покровом мирных международных сношений в безбрежном мире свое проклятое дело делала ненависть, неистребимая, смертельная ненависть политической демократии, масонско-республиканского ритора-буржуа образца 1789 года, ненависть к нам, к нашему государственному устройству, к нашему духовному милитаризму, к духу порядка, авторитета и долга» (стр. 35).
Написано в годы Второй мировой войны: «Что же мы получим на выходе из этой войны? Это начало объединения мира, создание нового баланса свободы и равенства, сохранение индивидуальных ценностей в рамках требований коллективной жизни, демонтаж суверенитета национальных государств и построения свободных, но ответственных перед другими народов, обладающих равными правами и равными обязанностями. Народы созрели для такого нового мирового порядка. <…> Германии никогда не бывать счастливее, чем внутри напитанного свободой и деполитизированного единого мира. Для такого мира Германия прямо-таки создана, меж тем как если глобальная политика и бывала для какого-нибудь народа проклятием, так это для аполитичной немецкой нации» (стр. 87, 117).
О европейских (западных) ценностях:
Написано в годы Первой мировой войны: «Виновата в сегодняшнем состоянии Европы, в ее анархии, в борьбе всех против всех, в этой войне националистическая демократия. <…> Демократия реакционна, поскольку националистична и напрочь лишена европейской совести» (стр. 189).
Послесловие с плачем
Но на том фоне, на котором создавался «Иосиф», отдельная смерть уже была лишь малозначительным штрихом. По иронии судьбы, свою success story Томас Манн писал тогда, когда успех отвернулся и от него, и от Германии, и от всего мира. Приход Гитлера заставил писателя эмигрировать сначала в Швейцарию, а затем в США. Все материальные блага, полученные благодаря Нобелевской премии, были утрачены.
Величие и уравновешенность вытеснялись суетой и неприкаянностью. Любой немец становился подозрительным иностранцем. Однажды при проверке паспортов у работавшего над «Лоттой в Веймаре» писателя чуть было не конфисковали в качестве документа, имеющего стратегическое значение, схему размещения гостей за обеденным столом у Гёте.
В конце концов Томасу Манну удалось построить себе новый дом – на этот раз в Калифорнии, но вставшая перед ним проблема состояла не в одном лишь возвращении личного благополучия. Мир рушился, и оптимистическая трилогия его жизни (decadence story – initiation story – success story) потребовала послесловия.
Еще в 1930 году, завершая небольшой очерк своих воспоминаний, Томас Манн со свойственной ему основательностью написал, что умрёт, как и его мать, в возрасте 70 лет, т.е в 1945 году. За неделю до наступления 1946 года к нему явился дотошный американский журналист и потребовал разъяснить, по какому, собственно говоря, праву тот еще жив. Этот случай мог бы рассматриваться как курьёз, если бы за ним не проглядывали те тайны земли и неба, что и не снились нашим мудрецам.
«Иосиф» был закончен как раз незадолго до семидесятилетия и должен был стать логичным итогом всего жизненного пути. Но война и все более явно просматривавшаяся грядущая гибель Германии потребовали продления жизненного срока и написания «Доктора Фаустуса» - своеобразного трагического ремейка initiation story.
Выяснилось, что прохождение инициации человеком ХХ столетия приняло значительно более сложные формы, чем виделось автору и без того чрезвычайно непростой для понимания «Волшебной горы». И вот у «трудного дитяти нашего времени» Ганса Касторпа появился «брат-близнец» - композитор Адриан Леверкюн.
Здесь уже «трудности» становления личности настолько переходят все мыслимые границы, что их оказывается невозможно передать инструментами литературы. «Доктор Фаустус» меньше всего напоминает роман. Это синтез философского трактата и музыковедческого исследования, наиболее сложное явление культуры ХХ века.
«Музыка… - самое далекое от реальности и в то же время – самое страстное искусство, абстрактное и мистическое… - писал Томас Манн в годы войны. – У немцев музыка взбунтовалась против литературы, мистика – против ясности». Снова выползли неконтролируемые животные страсти, казалось бы, погибшие еще в Венеции с Густавом Ашенбахом. И на этот раз они оказались не помехой для творчества, а его важнейшим атрибутом – тем, ради чего Леверкюн (Германия) продал душу дьяволу.
Томас Манн пришел к выводу, что нацизм есть такое же естественное следствие всей немецкой истории, как и высокая немецкая культура. Нет Германии доброй и Германии злой. Есть единая страна, ответственная за всё, что она сотворила. И «Плач доктора Фаустуса» - вершина творчества Леверкюна – стал плачем по заблудившейся в лабиринтах своей инициации Германии. А может, и всей Европы.
Но если так, то произошло ли, собственно, преодоление декаданса, была ли немифическая success story? Не иллюзия ли всё то, чего достиг Томас Манн, чего достиг ХХ век? Сам писатель дал два противоречивых ответа на эти вопросы. Своим творчеством (последний роман – «Избранник») он дал ответ оптимистический, своей жизнью – пессимистический. Великий немец так и не вернулся в Германию, тихо скончавшись во сне на берегу Цюрихского озера летом 1955 года. Он потерял веру в немцев, в то, что они осознали произошедшее и извлекли из него уроки.
А за шесть лет до смерти отца покончил с собой его сын Клаус – писатель, автор нашумевшего в своё время, но подзабытого романа «Мефисто».
Генрих был абсолютным «французом» со значительно более простым, нежели у Томаса, внутренним миром, с безусловной приверженностью «liberte, egalite, fraternite и даже с внешностью (усы и бородка) а-ля Наполеон III. Он так и не вошел в число великих писателей, но политически созрел раньше брата, погруженного в духовные проблемы.
Томас долгие годы смотрел на старшего брата снизу вверх («Ты – аристократ, а я – плебей»). После успеха «Будденброков ситуация в корне переменилась. Апогея конфликт достиг в годы войны, когда Генрих однозначно выступил за мир и за демократизацию кайзеровской Германии, а Томас, практически впервые вышедший за пределы своего внутреннего мира, решил дать «арьергардный бой немецко-романтического бюргерства», поддержав войну и монархию. «Плоско-гуманный либерализм» был чужд его мятущейся душе, а социальным идеалом стала утопическая Германия, в которой «Карл Маркс прочтет Фридриха Гельдерлина».
Брат пошел на брата, и вскоре Томас написал в письме к Генриху: «Пусть же завершится трагедия нашего братства». Только в 1920-е годы, когда подошла к концу мучительная инициация, Томас Манн увидел внешний мир как гораздо более сложную, нежели представлялось ему ранее, систему, в которой бюргерство уживается с либерализмом. Тогда состоялись и принятие Веймарской Германии, и примирение с братом, и «Волшебная гора». Тогда появился на свет тот человек, которого долгие годы выковывало из себя «трудное дитя жизни», как назвал своего любимого героя Ганса Каторпа сам Томас Манн. А спустя три года после «Волшебной горы» влезла в петлю вторая сестра Томаса и Генриха – Юлия.
Success story
К началу 1930-х годов Томас Манн мог считаться символом успеха. Исчез мятущийся, неприкаянный, склонный к суициду мальчишка из умирающего Любека, и на смену ему пришел преуспевающий, материально обеспеченный бюргер цветущего Мюнхена, почтенный pater familias, нобелевский лауреат, считавшийся наряду с Герхардом Гауптманом одним из двух наиболее авторитетных писателей Германии.
Осталась в прошлом ницшеанская тяга к белокурому сильному от природы сверхчеловеку. Собственная сила Томаса Манна покоилась на осознании прочности своих бюргерских корней, на впитанной за десятилетия труда европейской культуре и на жесткой самоорганизации, отрицающей всякую расслабленность, беспорядочность, невротичность. Каждое утро – несколько часов литературного труда, затем чтение, прогулка, в ходе которой рождаются новые замыслы и, наконец, письма к многочисленным корреспондентам из разных стран мира.
Перед ним уже преклонялись, но трудно сказать, насколько окружающие способны были его понять и насколько он сам был способен стать по-настоящему близким для своей семьи человеком. Внутренний мир писателя был гораздо сложнее созданной им вокруг себя простой и твердой защитной оболочки из дома, семьи, работы. Оболочка предохраняла от льда, но не пропускала и тепло. Томас Манн часто говорил, что знает, какой холод от него исходит и какое уныние он навевает на окружающих.
Возможно, по-настоящему понимал его только Герман Гессе. «О нем говаривали, будто он равнодушный, даже холодный рационалист, находящийся с музами лишь в вежливых отношениях, и среди юных восторженных любителей Игры о нём можно было услышать отзывы, скорее, отрицательные – неверные отзывы, ибо… его блестяще построенные, формально непревзойденные партии показывают знатокам, как он был близок к глубинным проблемам мира Игры». Этот портрет Мастера Игры в бисер Томаса фон дер Траве написан с Томаса Манна (Трава – река в его родном Любеке) и был воспринят писателем как вполне адекватный.
Впрочем, это было чуть позже. А наша история начинается непосредственно на рубеже веков, когда Томас Манн, проживающий со своим старшим братом Генрихом в небольшом итальянском городке и работающий над своим первым романом, вносит в дневник записи о попытках покончить жизнь самоубийством.
Decadence story
Самоубийство не состоялось, и ХХ век открылся романом «Будденброки» (1901) – пожалуй, самым пронзительным произведением литературы всего нового столетия. В 1929 г. Томас Манн был удостоен за него Нобелевской премии.
Это роман о судьбе старинной бюргерской с семьи из ганзейского города Любека – фактически семьи самого Томаса Манна. Это роман о том, как она прожила XIX век со всеми его сложными идейными исканиями, как с легкостью и оптимизмом воспринимала своими здоровыми корнями идеи французского Просвещения, как возвращалась к религии и теряла жизненные силы и как, наконец, вошла в полосу окончательного упадка, потеряла веру и в Прогресс, и в Бога, а с утратой веры потеряла и саму способность жить на этом свете. Будденброки стали подведением итогов всей эпохи декаданса, причем написанным не с позиций XIX века, а с позиций века ХХ.
Те, кто порождали декаданс, гордились своей «непризванностью к земной жизни», отличающей духовную аристократию от плебейской массы, неспособной ощущать высокое. Родившийся в 1875 г. Томас Манн принадлежал к поколению, которое должно было сменить певцов декаданса. Он быстро перестал гордиться упадком. Он чувствовал, как сила рока, нависшего над всеми Будденброками мира, тянет его в пропасть.
Он сопротивлялся всеми силами и старался понять, почему же именно самые лучшие, самые духовные, самые культурные люди заходят в такой жизненный тупик.
Не случайно писатель, глубже всех переживший декаданс, появился на свет в Любеке – городе с удивительно печальной судьбой. Один из ведущих центров Средневековья на Балтике, породивший поколения сильных духом, трудолюбивых протестантских бюргеров, он постепенно пришел в полный упадок.
Торговые пути переместились в океаны, а тот бизнес, что остался на Балтике, проходил мимо кармана. Контакты с Востоком сосредоточились в Штеттине, контакты с Западом – в Киле, где появился знаменитый канал. Пруссия создала таможенный союз, к которому Любек примкнул слишком поздно. Торговать было не с кем, традиционный образ жизни начинал разрушаться и существовать, собственно говоря, было не для чего.
Юный Томас бродил по родному городу «с его кривыми улочками, где над островерхими крышами свистал сырой ветер», и мучительно завидовал тем сильным, уверенным в себе, не знающим сомнений белокурым парням, которые сохраняли в себе силы жить. Он влюблялся в прекрасных светловолосых девушек, которые, казалось бы, могли вытащить его из разверзшейся под ногами пропасти. Но его белокурые кумиры тянулись друг к другу, как в написанной после «Будденброков» новелле «Тонио Крегер», а Томас вновь оставался один на один с жестокой и бессмысленной жизнью.
В Любеке больше делать было нечего. После смерти отца, даже не окончив гимназии, Томас с семьей переезжает в Мюнхен, где била ключом культурная жизнь Германии. Там он начинает писать, даже не получив среднего образования, что, впрочем, не помешало ему впоследствии создать несколько поистине энциклопедических романов и стать профессором Принстона, а также почетным доктором огромного числа европейских и американских университетов.
Первый роман, сильный своей непосредственностью и откровенностью, еще не был романом философским. Всё последующее творчество писателя уже находится на грани литературы и философии.
альтернатива
ЕСЛИ БЫ ПУШКИН ОСТАЛСЯ ЖИВ!
Плохой вариант
«COMTESSE POUCHKINE»
27 января 1837 года камер-юнкер Александр Пушкин убивает на дуэли поручика Георга-Карла де-Геккерна-Дантеса.
Для Николая I это удобный повод разделаться с оппозиционным поэтом. Пушкина судят. Жена, красавица Натали, с ним разводится. Он отсиживает несколько лет в крепости, потом до 1857 года живет в ссылке.
Новый царь Александр II его прощает, возвращает в столицу, приближает к себе, жалует чин камергера и графский титул. Но Пушкин безнадежно отстал от жизни и литературы. Он не понимает раннюю прозу Толстого. От «Мертвых душ» его воротит, «Записки охотника» ему скучны, он изумляется, что критика находит в «Бедных людях». Как поэт он уже давно потерял лидерство: в популярности его явно превосходят Тютчев, Фет и Полонский, не говоря уже о Некрасове.
Пушкин начинает писать прозу под влиянием Бальзака, публикует целую серию социальных романов-фельетонов: «Растраченные фантазии», «Роскошь и бедность дам полусвета», «Женщина после тридцати», «Торговый дом Литвинова». На короткое время он становится популярен, критики его сравнивают с Евгенией Тур и даже с Чернышевским.
В 1868 году Пушкин вступает в переписку с сорокалетней французской журналисткой Софи Шатирон, дальней родственницей Жорж Санд. Образованная, амбициозная и авантюристичная женщина, она отдает себе отчет в том, кем Пушкин был и кем стал, но ей лестно выйти за камергера и стать графиней. Он едет в Бордо, где венчается с ней, перед этим тайно от царя перейдя в католичество. Семейная жизнь его не задается, он устраивает жене безумные сцены ревности; наконец, супруги решают разъехаться.
Больной и одинокий, Пушкин возвращается в Петербург, где умирает в феврале 1881 года. Смерть престарелого литератора остается незамеченной, ибо ее заслоняют похороны Достоевского и убийство Александра II.
Его вдова описывает жизнь своего покойного мужа в анонимном романе под названием «Графиня Пушкин».
Роман большого успеха не имеет, хотя его переводят на немецкий и английский; на основе романа Мельяк сочинаяет либретто для одноименной оперы Массне, которая проваливается в постановке.
В 1922 году Стефан Цвейг, прочитавший этот роман, пишет подробную биографию Пушкина. Горький ее отказывается печатать в ЖЗЛ.
Зато Цвейг во время своего визита в СССР заводит роман с советской художницей Саррой Голицыной, внучатой племянницей генерала Ланского, второго мужа Натали Гончаровой-Пушкиной-Ланской.
Рождается ребенок. Он становится писателем. Диссидентом, разумеется.
Та периодизация российской истории. которую я предложил, исходя из потребностей исторической социологии, вызвала споры и опровержения. Пришлось разъяснить мой подход подробнее. https://www.youtube.com/watch?v=KdP0yk1FbVw
Читать полностью…
Когда в прошлом году в издательстве "Новое литературное обозрение" вышла книга Дмитрия Травина "Как мы жили в СССР", на множестве презентаций и встреч с автором наблюдался полный аншлаг. На встрече в Доме Айн Рэнд, я не успел приобрести книгу, потому что всё разобрали. На встрече в книжном магазине "Все свободны" людей пришло столько, что пришлось залезать на мансарду и наблюдать за мероприятием сверху. И на всех мероприятиях почти половину слушателей составляет молодёжь примерно моего возраста - те, кто не застали ничего из описанного в этой книге, но желают знать. И это здорово!
Дмитрий Травин - один из самых интересных для меня публицистов и исследователей, в том числе в силу основного направления его трудов - исторической социологии. Но эта новая книга уникальна тем, что здесь автор пишет отчасти о личных воспоминаниях, отчасти о воспоминаниях современников. Всё это наряду с описанием бытовых аспектов жизни советского человека, особенностей образования, культуры и социально-экономического уклада, позволяет сформировать достаточно цельную общую картину.
Вопреки мнениям некоторых критиков, эта книга не является антисоветской по своей сути. Её задача - дать объективную картину, основанную на реальном жизненном опыте разных людей и попытаться осветить те сферы жизни советского человека, о которых обычно говорят мало. И что самое главное - погрузить читателя в реальность, лишённую пафоса и эстетизации. К сожалению, мы до сих пор часто склонны путать две эти вещи - воспоминания, выраженные в эстетических образах и суровую реальность, которая и показывает настоящую (в том числе этическую) сторону вопроса.
И поэтому отдельным разделом выделен "кинозал", где рассказывается о фильмах 1960-1980-х годов, которые оставили самые яркие воспоминания и лучше всего отражают дух меняющегося времени. Часть из них я посмотрел специально перед прочтением книги, чтобы лучше понимать взгляд автора. И многое к этому списку можно добавить, но точно нечего убавить. Каждая картина, даже не известная большинству людей, хорошо иллюстрирует состояние умов, настроения интеллигенции и не только.
Несмотря на то, что в ряде моментов наши политические предпочтения и социально-экономические взгляды с Дмитрием Яковлевичем расходятся, эту книгу я бы однозначно рекомендовал к прочтению тем, кто хочет лучше понять взаимосвязь прошлого и будущего нашей страны. Что сегодня осталось из этого относительно недавнего исторического опыта, а что навсегда осталось в прошлом? Интересно было бы поискать похожие книги зарубежных авторов о жизни в странах "Соцлагеря" и сравнить их.
День города уходил нынче тревожным и жутковатым закатом. Небо горело над Петербургом так, как будто бы не хотело дать ему протянуть еще хоть один день сверх прожитых 322 изматывающих лет. В прощании с солнцем всегда есть какая-то плохо различимая тайна. Порой красота заката бывает тихой, спокойной, умиротворяющей. Оранжевое пламя медленно спускается за море, оставляя небо столь же медленно наступающей тьме. Но бывает и так, что солнце прощается с днем, разламываясь на мелкие части, раскатываясь по всему небу, пронзая его своими последними лучами – бессильными, холодными и как будто даже озлобленными. Оранжевое пламя от нас не уходит. Оно борется за жизнь, за каждый клочок заливаемого им космоса. Оно порождает хаос небесных красок, хаос цветов, оттенков, просветов. Оно поджигает сгущающийся мрак, и ты, глядя вверх, толком не понимаешь, что происходит: меняются ли день с ночью местами или сплетаются в схватке за жизненное пространство, которого не хватает на всех.
Небо, пронзенное этим расколотым солнцем, не предвещает покоя городу. Кажется, ночь после такого заката будет тревожная, истеричная, злая. Ночь спутает сон с явью, перемешает мысли с безумием, раскроет в сознании такие бездны, в которые лучше не заглядывать. Подобная ночь не дает человеку отдыха, а вытряхивает из него последние силы. И лишь под утро, когда от мучительного заката не остается в памяти никакого следа, она дает нам слегка расслабиться. Но не благодаря упорядочению хаоса, а в связи с исчерпанием сил.
Последние годы каждая ночь проходит в тревоге. Каждый день несет с собой ужасы. Космос оборачивается хаосом, которым никак невозможно управлять, который мучительно трудно пережить, и который совершенно немыслимо осмыслить. Покой к нам приходит лишь тогда, когда ни о чем не думаешь. Чаще всего ночью. Однако тревожный закат будоражит чувства, не дает спать, отбрасывает нас вновь в минувший день, напоминает о том, сколь красив, непонятен и ужасен тот мир, куда мы зачем-то много лет назад были заброшены.
Историческая социология – странная наука, про которую мало, кто слышал. Меня спрашивают, как я этим делом занимаюсь. Если кратко, то от стресса к стрессу. Если подробнее, то вот пять ироничных советов, в каждом из которых не только ирония.
1. Не бойтесь историков😀. Они станут вам говорить, будто то, чем вы занимаетесь – всего лишь публицистика, поскольку в науке надо сосредоточиться на определенной теме и эпохе, а не изучать все сразу. Но в реальном обществе, которое вы хотите понять все существует сразу (экономика, политика, общество, война) и самые разные эпохи влияют друг на друга.
2. Не бойтесь социологов😊. Они станут вас уверять, будто то, чем вы занимаетесь – всего лишь публицистика, поскольку в науке надо разрабатывать концепцию, а собранные вами многочисленные исторические факты ни о чем не говорят. Мол, если факт не вписывается в теорию, тем хуже для факта. Но на самом деле лишь собранные факты позволяют выстраивать концепции.
3. Не бойтесь бессистемного чтения с юных лет. Умудренные опытом ученые мужи станут требовать сосредоточения на узком круге научной литературы, но понять, как развивается общество, невозможно, оставаясь в этом узком кругу. Скорее всего вы получите важную для вас историческую информацию в самом неожиданном месте из книги, явно выходящей за пределы системы.
4. Бойтесь превратить бессистемное чтение в самоцель. Чтение затягивает, но из книжного омута надо уметь выбираться. Если вы любите науку, то читать и собирать факты вам нравится больше, чем писать и публиковаться. И все же надо попробовать собрать факты в систему. Система эта затем десять раз развалится, но начинать когда-то ведь надо.
5. Бойтесь быстрых результатов. В этой науке юных гениев не бывает. Скорее всего вы начнете что-то понимать в развитии общества лишь ближе к концу научной карьеры. Остальное – промежуточный результат. Не исключено, что достигнутый к старости конечный результат тоже окажется промежуточным, и новые поколения ваши выводы пересмотрят. Но вы этого уже не узнаете😢.
Прислали из Черногории. Моя книга "Почему Россия отстала" продается, насколько я знаю, и в Германии, и в Финляндии, и в Латвии, и в США, но впервые друзья прислали столь наглядное подтверждение.
Читать полностью…
22 мая 2025 в 19-00 Центр Адама Смита совместно с московскими либертарианцами приглашает на презентацию нового русского издания очерка Джона Стюарта Милля «О свободе» (1859 г.), вошедшего в сокровищницу мировой политической философии.
Вниманию читателей предлагается новый перевод (первый после 1901 г.) знаменитой работы Джона Стюарта Милля «О свободе». В ней Милль впервые ставит вопрос об отношении индивида не только к церкви и государству, но и к обществу, пытаясь определить границу, дальше которой общественное мнение не может законно вмешиваться в личную независимость. Милль утверждает, что люди должны быть свободны поступать так, как им хочется, если их действия не вредят другим. Он подчеркивает важность свободы мысли и выражения мнений, индивидуальности как элемента благосостояния и необходимости защищать мнения меньшинства от «тирании большинства».
◾️Виктор Зацепин, автор предисловия и редактор издания, кандидат философских наук
◾️Александр Куряев, главный редактор издательства «Социум», кандидат экономических наук.
г. Москва, ул. Павловская, д. 18.
Метро Тульская
Пространство "Открытый мир"
Зал "Лофт", третий этаж.
Вход бесплатный, по регистрации
Министр юстиции Константин Чуйченко совершенно прав, заявляя, что не стоило декабристам будить Герцена и тем самым давать импульс революционной борьбе. Русская революция, конечно, затормозила развитие страны. Но, если обратиться от ленинской риторики к истории, то следует кое-что уточнить. Это тов. Ленин полагал, будто революционное движение идет от декабристов. Но, если бы декабристы, восстав из гроба, увидели, что сотворил Ильич, то мигом вступили бы в Белую гвардию. Правильнее говорить, что 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади была предпринята не первая за сто лет революционная попытка, а последняя за сто предыдущих лет попытка гвардейского урегулирования вопроса о престолонаследии. Другое дело, что в духе своей эпохи декабристы выступали не только за законного государя Константина, но и за «жену его Конституцию». Идеи нового времени были добавлены к тем методам возведения на престол законного государя, которые давно уже опробовались. Нет ни малейших оснований считать, что декабристы хотели разрушить российское государство. Они хотели его укрепить.
Конечно, глядя из XXI века на события двухсотлетней давности, мы понимаем, что Николай I поручил графу Павлу Киселеву готовить решение крестьянского вопроса. Царь не был откровенным консерватором. Он просто был слишком осторожен и, возможно, шок, полученный 14 декабря, трансформировал разумную осторожность в катастрофическую нерешительность. Но, если мы взглянем на те события глазами декабристов, то обнаружим, что вопрос о недопустимости рабства стоял на повестке дня уже более полувека – с первых лет правления Екатерины. Декабристы еще не появились на свет, а матушка государыня этот вопрос уже замотала.
Главный урок восстания состоит не в поиске виновных, а в том, чтобы увидеть, как российское государство, пытавшееся готовить перемены, и российское общество, стремившееся помогать своему государству, оказались вдруг по разные стороны баррикад. Казалось, они были обречены на сотрудничество, как в 1812 г., когда совместными усилиями одержали военную победу! Но Зимний дворец и Сенатская площадь не смогли найти общий язык. И именно это привело к катастрофе.
