Из летнего. Детская библиотека в Екатеринбурге, стеллаж с музыкальной литературой
Читать полностью…
Тот случай, когда не могу не поделиться )))
Читать полностью…
Вкус. Стэнли Туччи. Перевод А. Пинчука. Издательство «Синдбад», 2023.
Один из моих любимых актёров (не только кино), великолепный, талантливый и невероятно обаятельный Стэнли Туччи написал ещё одну автобиографическую книжку о еде. О простой и прекрасной еде, которую Стэнли и его большая американо-англо-итальянская семья любит готовить и есть. Не переживайте, далее в посте будет минимум восхвалений и патоки, я держу себя в руках )
Начинается книжка довольно средненько, но списываю на нюансы перевода (язык легкий, поищите на английском). На двадцатой-тридцатой странице автор словно привыкает, адаптируется и… возникает ощущение, что ты смотришь хорошее непостановочное интервью, сидишь рядом с беседующими, наблюдаешь, иногда сокрушаешься, соглашаешься, смеёшься, узнаёшь себя или своё…
Стэнли, конечно, не писатель. Но точно понимает, о чём хочет сказать. Искренне любит вкусно поесть и выпить. У него замечательное чувство юмора. Выверенные семейные рецепты (он делится ими в книжке). И ценная способность - умение определить собственные жизненные ценности. Цитатно.
* … помню, как я открывал холодильник [в бабушкином доме] и нередко обнаруживал там аккуратные ряды дроздов в полиэтиленовых пакетах, угрей или куски оленины - подарки от друзей, сходивших на охоту или рыбалку. Бабушка всегда расплачивалась за такие подарки. Конечно, брать за них деньги считалось невежливым, но предложить деньги было необходимо, и бабушка всегда так делала. После короткого притворного переругивания о том, что деньги не стоило предлагать и невозможно принять, бабушка угощала дарителя домашним печеньем, пиццей, пирогом или одной из бутылок дедушкиного вина… [если б вы знали, насколько это про мою семью )) ]
* Не знаю почему, но мы, американцы, не чувствуем себя обязанными сохранять то, что было. Возможно, мы воспринимаем это как нечто менее ценное по сравнению с тем, что есть, и тем, что могло бы быть. Как дети или подростки, мы пока не усвоили, что кроме настоящего есть ещё прошлое и будущее.
* … вообще почти все рестораны моей юности в радиусе двадцати кварталов уже закрылись. Их место заняли бездушные кафе с татуированными бариста, которые спрашивают, как вас зовут, чтобы написать имя на экостаканчике и прокричать его на весь квартал, когда заказ будет готов. В таких местах стакан кофе стоит столько же, сколько в дни моей юности стоило сытное блюдо с неожиданной кулинарно-исторической справкой в подарок.
* … Паоло выложил для меня три сыра [битто] разного возраста и подобрал к ним местные вина… Я никогда раньше такого не пробовал. Не могу описать этот вкус никак иначе, кроме как сказав, что это была сумма всех ингредиентов плюс горы, дождь, снег, коровы, козы, трава и время.
* … меня завораживало, насколько ресторан по своей структуре был похож на театр. Кухня напоминала закулисье: в пиковые часы обеда или ужина она превращалась в отдельную экосистему, по которой лихорадочно носились безумцы, еле управлявшиеся с ножами и огнём. А обеденный зал был сценой - проходя через створчатую дверь, безумцы мгновенно успокаивались, начинали выглядеть собранными и даже почти не опасными. Подобное шизофреническое поведение я наблюдал… только в театре.
* * *
Приятная и тёплая книжка.
P. S.: обещаю в следующем году в обязательном порядке приводить оригинальные названия книг. Потому как «Кулинарные мемуары» и «My Life Through Food» - не одно и то же.
Зима в Лиссабоне. Антонио Муньос Молина. Перевод А. Горбова. Издательство «Polyandria NoAge», 2021.
Вы же любите джаз? Ну, хотя бы тогда, когда он звучит в небольшом баре с локализованным в разных точках пространства тёплым, чуть приглушённым светом, слышится аромат чего-то приятно-алкогольного и кофе, и похоже, тут всё ещё курят, а на улице - уходящий в ночь промозглый октябрь или даже зима и мятый снег. Джаз для своих, камерный, с шуршанием записи и оберегаемый эгоизмом.
А фильмы в жанре нуар любите? Такие, в серо-чёрной стилистике «Города грехов», со злодеями словно из комиксов, прекрасными беззащитными героинями и обречёнными героями, которым уже нечего терять. Вокруг, разумеется, ночь, портовый город, мафия и бандиты, убийства, погони, слежка. И любовь, конечно. Без шансов на финальное счастье. Любите?
Тогда книжка точно ваша. Испанец Молина пишет так, что хочется участвовать в этой лишенной благосклонности небес истории, сидеть возле истёртой барной стойки, потягивая ледяной джин, потом выходить в темноту ночи, под дождь, поднимая воротник пальто, и фатально-печальным взглядом провожать авто, в котором в последний раз видите силуэт человека, с кем готовы были разделить одиночество… Жизнь - боль, всё - тлен, и лишь слабая надежда на возможную встречу в будущем поддерживает наше существование. Ах.
Пишет отлично. Можно не верить в историю, не разделять эмоции, но не признать пусть и своеобразный талант автора невозможно. Цитатно.
* - Но музыкант-то знает, что прошлого не существует, - произнёс он вдруг, будто опровергая мысль, которую я ещё не успел высказать. - Художники и писатели только и делают, что навьючиваются прошлым - картинами, словами. А музыканта всегда окружает пустота. Музыка перестаёт существовать в тот самый миг, когда прекращаешь играть. Это чистое настоящее.
* В такую же ночь, очень поздно, почти на рассвете, мы с Биральбо, вдохновлённые выпитым джином и освобождённые им ото всех грехов, шли запросто, без зонтов под спокойным и будто бы даже милосердным дождём, пахнущим водорослями и солью, настойчивым, как ласка, как знакомые улицы города, по которым мы ступали. Биральбо остановился под голыми ветвями тамариндов, подставил лицо под капли дождя и сказал: «Мне бы следовало быть негром, играть на фортепиано, как Телониус Монк, родиться в Мемфисе, в штате Теннеси, целовать сейчас Лукрецию, умереть».
* … есть города и люди, с которыми знакомишься только для того, чтобы потерять. К нам ничто никогда не возвращается, ни то, что у нас было когда-то, ни то, что мы заслужили.
* … Билли Сван часто повторял ему, что в музыке главное не мастерство, а резонанс: в пустоте, в баре, полном дыма и голосов, в чьей-то душе.
* - Девять, - сказал Оскар. - Пора выходить. - Очень близко, за сценой, слышался гул толпы…
- Я сорок лет зарабатываю этим на жизнь. - Билли Сван шёл, опираясь на локоть Биральбо и крепко, будто боясь потерять, прижимая трубу к груди. - Но до сих пор не понимаю, ни зачем они приходят нас слушать, ни зачем мы им играем.
- Мы играем не им, Билли, - возразил Оскар.
* * *
Хорошая книжка. Люблю испанцев. Люблю Лиссабон.
P. S.: «… я помню, как однажды он сказал, что Лиссабон - родина его души, что это единственная возможная родина для тех, кто с рождения всюду чужак». Воистину.
Судьба. Лу Яо. Перевод В. Семанова. Издательство «Шанс», 2018.
Китайские книжки читать непросто. Особенно книжки эпохи становления «нового человека», 1960-1980-х. Особенно книжки тех писателей, которых взрастили на одобренной и, безусловно, великой советской литературе, вроде «Как закалялась сталь». И даже принимая и понимая, мм, изгибы китайской истории, уверенно владея русским и что-то понимая по-китайски, читаешь эти книжки и думаешь «ох, лучше б ты писал о природе».
Славный китайский писатель Лу Яо (路遥) о природе пишет замечательно. Классично, в стиле старых мастеров. Все эти горы, воздух, облака, зыбкие очертания, манящая прозрачность. Эпизоды с описанием природы получаются у него похожими на традиционные китайские акварели, стилистически узнаваемые, гармоничные. Честные.
А что с остальным? Нет, в остальном он не притворяется. Но язык… язык хромает. Он рубленый, угловатый, жёсткий, кирпичеподобный. И это не нюансы перевода и не маяковская рубленность. Кажется, будто язык, слог ещё не сформировался, не заострился, и нужно время, усердие и таланты, чтобы выйти на тот же уровень, что у эпизодов о природе. И это задача не только для Лу Яо - для поколения. Потому «Судьба» (人生) - книжка для снисходительного читателя. Или для седых социалистов.
Цитатно.
* Цзялинь… не уважал [Гао Минлоу] и тем более не завидовал [ему]. Гао Минлоу несправедлив и, пользуясь данной ему властью, обижает подчинённых, обманывает начальство, словом, ведёт себя как мелкий князёк. Он заграбастал даже все способности, отпущенные природой его семье: оба его сына на удивление глупы…
* На западном краю неба, как огромный красный цветок, полыхала заря. Горные вершины окрасились в бледно-оранжевый цвет, на долину опустилась густая чёрная тень, заметно похолодало. По берегам реки колосились кукуруза и гаолян - уже выше человеческого роста; цвели бобы, и в воздухе плыл их чистый тонкий аромат…
* Цяочжэнь начала чистить зубы. Вся деревня судачила об этом. Крестьяне считали, что чистят зубы только грамотные люди и кадровые работники, а простому народу это ни к чему.
- Смотрите, средняя дочка Лю Либэня не иначе, как на самое небо метит! Хорошая девка была, а теперь во что превратилась?
- Да света не видала, ни одного иероглифа не знает, а всё туда же, гигиене учится!
* [Лю Либэнь] был самым решительным поборником морали во всей деревне. Правда, в торговле шёл на любые жульничества, но лишь до тех пор, пока они не затрагивали его авторитета. Лю Либэнь считал, что человек живёт только ради двух вещей: денег и славы. Деньги в итоге тоже нужны для завоевания славы.
* Жизнь в одно мгновение резко переменилась. Односельчане, уже привыкшие к таким делам, ничему не удивлялись. Их не удивило, когда Цзялинь из учителя превратился в крестьянина, чтобы освободить место для сынка Гао Минлоу. Сейчас Цзялинь получил работу в уезде, но это тоже было естественно, потому что его дядя - начальник окружного отдела трудовых ресурсов. Работая в полях и горах, они порой сетовали на социальную несправедливость, однако сетованиями и ограничивались.
* * *
Книжка далеко не для всех.
Теневая сторона. Адольфо Бьой Касарес. Перевод В. Спасской. Издательство «Известия» (библиотека журнала «Иностранная литература»), 1987.
В этой книжке Касарес пишет про небыль. Это не моё мнение, и я не согласна. Касарес пишет о пограничном, когда не совсем понимаешь, реальность вокруг тебя или бредовый сон. Когда в жизнь, такую понятную, привычную, нейтральную, вдруг вторгается (вторгается ли? скорее, втягивается) нечто невозможное. Нелогичное. Но - кто б думал! - желаемое.
Некоторые эксперты считают, что это тот самый магический реализм, свойственный многим латиноамериканцам (если не всем). И опять же не согласна. Касарес отличается. Он… не сказочный. В нём гораздо больше обычного, обыденного, чем в любом другом аргентинском писателе. И рассказывает, пишет он о самом обычном невозможном возможном.
В книжке собраны небольшие рассказы о параллельных мирах (по слухам, где-то именно там и пропал Экзюпери), порталах в пространстве, случайных совпадениях и сознательной жестокости. Об упущенных возможностях. Об имитации гибели или превращении в животное. Плюс чрезвычайно реалистичная стилистика начала и середины прошлого века. В общем, своеобразная книжка. Цитатно.
* Дождливым утром его высадили из какого-то допотопного автомобиля. В Паломаре его поджидала важная комиссия, состоявшая из военных и чиновников. «Это напоминало дуэль, - сказал Моррис, - дуэль либо казнь».
* … Потом мы все погрузились в клетку лифта - свежеокрашенную, в причудливых завитках, - поднялись в бельэтаж, пошли широкими коридорами (отель строился в те годы, когда в мире ещё было просторно)…
* -… они предложили мне опознать [её] труп… я почти ничего не помню… Обескураживало [ли это меня]? Я собирался это сказать, но теперь понимаю: можно точнее выразить то, что я чувствовал тогда и чувствую до сих пор. Увидев её мёртвой, я был обескуражен, но куда меньше, чем при мысли, что уже никогда её не увижу. Самое невероятное в смерти то, что люди исчезают.
* … Хозяин промыл ему раны перекисью водорода и заботливо отёр его лицо.
- Жжётся, - сказал Корреа.
- Ничего страшного, - заверил его господин.
- Это потому, что жжёт не вас.
* … Год был дождливый… Мы объезжали поля, но работать могли лишь под навесом; значит, времени было предостаточно, чтобы подумать о надвигавшейся долгой зиме. Будущее рисовалось в мрачных красках, и, чтобы отвлечься, мы почти ежедневно собирались в лавке, невзирая на холод и дождь. Нас почему-то согревала встреча с друзьями и знакомыми, попавшими в такую же беду. А может, нас согревал джин, как ехидничали женщины. Кто лучше их умеет сеять чёрную клевету? Когда один из нас шлёпался в грязь, они уверяли, что виною тому не скользкая глина, а лишний стаканчик.
* * *
Занятная книжка.
Книга смеха и забвения. Милан Кундера. Перевод Н. Шульгиной. Издательство «Иностранка», «Азбука-Аттикус», 2022.
Одна из тех книг Кундеры, которые признаны классикой чешской и не только литературы ХХ века (в отношении ХХ-го уже можно использовать понятие «классика»?). Кундеры, который не соглашался, протестовал, изгонялся, диссидентствовал, лишался гражданства, профессорствовал, писал о музыке, истории, полиязычии и полифонии, смерти, тишине и эротизме жизни. Кундера, тихо ушедший от нас в июле 2023-го года. Непростая, конечно, личность.
Перевод своих книжек на «крупные» мировые языки, к коим относится и русский, Кундера контролировал лично. Проблемы у него были с переводами и переводчиками, не доверял он им. Потому можно надеяться, что русскоязычный вариант романа-сборника-новелл получился максимально приближенным в авторскому оригиналу. Каким же получился?
Неоднозначным. Есть эпизоды яркие, мастерские, наполненные. Есть непонятно-авангардные, шизофреничные, довольно мерзкие. Учитывая частичную автобиографичность и мучительную вынужденную, навязанную эмигрантскую тоску (книжка появилась в 1978 году, когда Кундера уже довольно продолжительное время жил во Франции), хочется проявить снисходительность, но… это не та книжка, которую я готова рекомендовать.
Цитатно.
* Я тогда впервые осознал магическое значение круга. Если вы выйдете из ряда, вы снова можете в него встать. Ряд - это открытое образование. Но круг замыкается, и в него нет возврата… Подобно оторвавшемуся метеориту вылетел из круга и я, да так и лечу по сей день. Есть люди, которым суждено умереть в кружении, но есть и такие, что в конце падения разбиваются вдребезги. И эти вторые (к ним отношусь и я) постоянно ощущают в душе тихую тоску по утраченному танцу в коло…
* Графомания (страсть писать книги) закономерно становится массовой эпидемией при наличии трёх условий развития общества:
1) высокого уровня всеобщего благосостояния, дающего возможность людям отдаваться бесполезной деятельности;
2) высокой степени атомизации общественной жизни и вытекающей отсюда тотальной разобщённости индивидуумов;
3) радикального отсутствия больших общественных изменений во внутренней жизни народа…
* По улицам, не знающим своего названия, бродят призраки поверженных памятников. Поверженных чешской Реформацией, поверженных австрийской контрреформацией, поверженных Чехословацкой республикой, поверженных коммунистами; наконец повержены были даже статуи Сталина. Вместо этих уничтоженных памятников по всей Чехии растут… статуи Ленина, они растут, как трава на развалинах, как меланхолические цветы забвения.
* - Если хотят ликвидировать народ, - говорит Гюбл, - у него прежде всего отнимают память. Уничтожают его книги, его культуру, его историю. И кто-то другой напишет для него другие книги, навяжет другую культуру и придумает другую историю. Так постепенно народ начнёт забывать, кто он и кем был. Мир вокруг него забудет об этом ещё намного раньше.
- А язык?
- А зачем кому-то у нас его отнимать? Он станет просто фольклором и раньше или позже отомрёт естественной смертью.
* … Постоянно общаться только с Бетховеном опасно, как опасны все привилегированные положения.
* * *
Книжка непростая и неоднозначная.
P. S.: очень понравилась новелла «Литость», про поэтов )
Залив Терпения. Мария Ныркова. Издательства «Polyandria NoAge» и «Есть смысл», 2023.
Чуть позже размещу ещё один отзыв, как продолжение и не-продолжение этого - порадую олдскульную аудиторию, пока же об этой книжке. Её мне посоветовали, с предыханием. Узнаваемая топонимика, дальневосточные корни автора (примерно на той же глубине, что и мои собственные), силуэт вечно зудящего душу острова на алой обложке - естессно, я взялась читать.
Мария - юный филолог, с достойным образованием, начитанностью и классическим чувством языка. Это почти физически ощущаешь при чтении её книжки. Стройно, гармонично, с уважением к столпам нашей литературы, включая мастеров советского периода (тут я и Шукшина, и Троепольского вспомнила). И, в целом, книжка производит хорошее впечатление.
Чего ж я такая сдержанная? Эмоциональный калейдоскоп романа ни одним своим фрагментом со мной не совпал. Все утомительные атрибуты современного нежного поколения - боязнь всех и вся, избегание контакта (ментального и тем более физического), панические атаки от всего встречающегося, желание самоутверждения и нежелание ответственности - присутствуют ровно в той мере, чтобы роман стал отпечатком неспокойной реальности 2020-х.
Это… ну, наверное, это хорошо. И уже точно вошло в историю. И даже хорошо, что вошло. Но это не моя книга. Цитатно.
* американский интервент вылечил её носком и травяным отваром. мне кажется, самым эффективным в этом лечении было присутствие доктора - существа почти мифического, недосягаемого, исцеляющего одним своим прикосновением. на Дальнем Востоке врач был отчасти магом, пророком и святым. он или она берутся из ниоткуда, доходят до слуха байкой, совпадением, случайной перебранкой в тот самый час, когда чья-то жизнь оказывается на волоске…
* - спасибо, - говорю я. - а вы тут [на Сахалине] не чувствуете себя на краю света?
- я здесь чувствую себя в центре света, в самой устойчивой его середине. а ты?
- вообще ничего не чувствую.
скорее, здесь я понимаю, как кругла Земля. и в этом не то чтобы совершенство, но какой-то законченный, устаканившийся характер, с которым я никак не могу соперничать.
* меня вдруг осеняет. я мечтала об этом всю свою маленькую жизнь. я мечтала посмотреть на этот едва различимый горизонт ледяного моря, врезаться в него с разбегу, разлететься на морские раковины, пену у берега и солёную воду. потом я прочту у Пруста о том кельтском поверье, согласно которому души умерших вселяются в животных, растения или камни, чтобы их узнал кто-то прежде общавшийся с ними и возвратил к жизни.
* перед тем как лечь, я умываюсь ледяной водой: мои щёки красные, и к горлу подступает тошнота - не из-за вина, а из-за желания никуда завтра не улетать и навсегда, навсегда остаться здесь, в этом не родном, но материнском, не своём, но таком вязко полюбившемся месте, где земля хранит кости моих предков.
* наша родина не построила нам сейсмоустойчивых домов. наша родина ссылала нас в лагеря, травила нас медным паром, отнимала наш скот. наша родина ставила нас в угол, связанных по рукам и ногам на несколько дней, пока у нас не лопнут сапоги. наша родина убивала нас из-за золота, добытого на прииске. наша родина грабила наши квартиры. наша родина гнобила нас за мечты. наша родина не давала нам пенсий. наша родина так неистово нас любила, что кутала, кутала, кутала в алую занавесь. они говорят, украли нашу родину. да нет же, вот она, вся как встарь.
* * *
Хорошая книжка. Спорная, но важно не спугнуть автора. Пусть растёт, хоть даже и в тишине.
Записки библиофила. Почему книги имеют власть над нами. Эмма Смит. Перевод Т. Камышниковой. Издательство «КоЛибри, Азбука-Аттикус», 2023.
Начну с занудства. Почему оригинальное название «Portable Magic. A History of Books and Their Readers» - и словосочетание
portable magic неоднократно встречается на страницах книги - так примитивно исказили для русскоязычной обложки? Ну что за маркетинговые гримасы? Нелепость же.
Про суть. Эмма Смит, профессор Оксфорда и фанат Шекспира, написала книжку о книжках. Тут и история, и собственная рефлексия, книжные сплетни, книжные авантюристы, книжные открытия и откровения. Текст разбит на независимые главы, с «мостиками»-переходами от темы к теме. Хорошо написано? Хорошо, словно писал усердный отличник. Интересно ли? Мм… не всегда. Хотя допускаю, что на английском воспринимается иначе.
Впрочем, книжка точно полезная. Напомнила-познакомила с рядом моментов, о которых я забыла или вовсе не знала. Но всё же это не так книга, которую хочется перечитать.
Цитатно.
* В VIII веке раннехристианский миссионер, святой Бонифаций, попросил монахов переписать послания святого апостола Петра золотыми буквами, чтобы ценность этой новой религии хорошо поняли богатые жители Франкского государства, не обращённые в веру.
* В основе собирательства, замечает Белк, лежит стяжательство и обладание, но эти импульсы, бывает, маскируются высокой эстетической или культурной ценностью его объектов. Это, пожалуй, знакомо и нам: человек, покупающий книг больше, чем в состоянии прочитать, в анатомии консьюмеризма занимает совсем не такое место, как неистовый приобретатель дизайнерских сумок, крутых машин или, на худой конец, фирменных кроссовок.
* История открытия Синайского кодекса [IV век н. э.] и его последующих странствий оказалась очень запутанной. Немецкий учёный Константин фон Тишендорф, работавший под покровительством русского царя, вывез кодекс из монастыря Святой Екатерины в середине XIX века… фон Тишендорф преподнёс кодекс в знак благодарности своему покровителю, защитнику православного христианства… передал рукопись в Императорскую библиотек. Следующий крутой поворот в судьбе кодекса случился в 1933 году, когда его продал Сталин, которому нужна была твёрдая валюта…
* … фраза, которая навсегда связала [Генриха Гейне] с книжными кострами… она прозвучала в ранней, неудачной пьесе Гейне под названием «Альманзор» (1821-1822), восточной любовной истории, разворачивавшейся в мавританской Гранаде в правление Фердинанда и Изабеллы; герой, именем которого и названа пьеса, сообщает, что «сгорел Священный в пламени Коран». Ответ его слуги, Гасана: «Начало только это. Там, где сжигают книги, в конце концов сжигают и людей»…
* Сохранившиеся Библии Элиота [XVII век]… переведённые на язык индейцев, хранят на себе следы двойственной, болезненной и даже озадаченной реакции вождей индейских племён… [рукописные] заметки [индейцев] разбросаны почти по всем свободным местам книги: полям, форзацам, пустым страницам между книгами Библии; иногда они написаны сбоку, а иногда… даже написаны «вверх ногами». Они как будто разговаривают, а может быть, и спорят с формой книги, даже когда они, кажется, пользуются её свободными местами без особого внимания к тому, что в ней написано…
У этнографов есть термин «транскультурация» для обозначения способов, которыми подчинённые группы реагируют на материалы доминирующей культуры, иногда используя их для самоутверждения и совершенно противоположно намерениям колонизаторов… На свободных местах этих печатных книг мы можем вычертить целые карты поисков компромисса индейской идентичности, самоутверждения, духовности…
* * *
Развивающая книжка. Готова отдать в хорошие руки - пишите, если желаете забрать.
Избранная лирика. Мигель де Унамуно. Перевод С. Гончаренко. Издательство «Молодая гвардия», 1980.
Поэзия - не частый гость этого канала, да и в мою реальную жизнь тоже редко приходит. Тем более переводная поэзия, которая кажется мне стихосложением по мотивам (впрочем, иногда очень талантливым). Однако пройти мимо крохотной книжицы баскского философа, написавшего «Житие дона Кихота…» и восставшего против Франко и одноглазо-однорукого генерала Мильяна Астрая я не смогла (см. наброски осуждающей речи Унамуно 1936-го года в комментариях).
Повторюсь, считаю, что переводная поэзия - это что-то не-авторское, что может лишь примерно передать атмосферу, идею, образы иноязычного автора. То же могу сказать и про этот сборник, однако отмечу, что наша испанская переводческая школа всегда радует. Так что славные стихотворные эпизоды, радующие мыслью, найдены, Унамуно подтвердил статус вдумчивого гения, а книжица тиражом в шестьдесят пять тысяч экземпляров (!) уже давно может жить в вашей домашней библиотеке. А вы и не знали )
Цитатно.
* Не ты ли, рифма, виновата в том,
что стих - телега, а не колесница,
и в том, что заменил рифмач-возница
Пегаса своего ломовиком?
* О чистом искусстве?
Не надо.
Оно невозможно,
покуда
поэзия -
не клоунада,
не фокусничество,
а чудо.
* До чего же он жуток,
смех с рыданьем вослед!
Ничего горше шуток
у Испании нет.
* Вы и под небом родины
живёте, как в изгнании.
Во мне - под небом-родиной
живёт моя Испания.
* На горизонте -
горы
древним кастильским
швом,
соединил который
небо
и краснозём.
Где ещё место,
где бы
столько вместить
смогли
камни земные - неба,
а небеса -
земли?
* * *
Хорошая книжка.
В комментариях - интересное об авторе.
История жизни пройдохи по имени Дон Паблос, пример бродяг и зерцало мошенников. Франсиско Гомес де Кеведо-и-Вильегас. Перевод К. Державина. Государственное издательство художественной литературы, 1956.
Кто же не знает испанского писателя, поэта и философа Франсиско де Кеведо? А многие. С испаноязычной литературой, тем более XVI-XVII веков у нас сложности, точнее, несовпадения. Но вот эта книжка, наверное, должна быть известна, по крайней мере в 1956 году её напечатали скромным (не первым) тиражом в двести тысяч - где-то ж эти книжки осели.
Писал её де Кеведо в Сарагосе в 1604 году, куда его каким-то ветром занесло после получения сверх всякой меры академического образования в университете Алькалы-де-Энарес (ах, эти названия - бальзам для сердца). Потому-то в книжке достаточно много Алькалы и Мадрида, со всеми актуальностями начала XVII-го века. Увлекательно.
По сути это плутовской роман, но в очень симпатично-умной стилистике, что-то от Сервантеса, что-то от Потоцкого, чувствуется деликатное отношение к языку и «плутовская» начитанность. Де Кеведо литературно шалил, уже поддразнивая инквизицию и региональную знать, подчеркивая бытовое разгильдяйство и неприкаянность родной Испании. Потом тему развил, ему аукнулось, но это совсем другая история.
Цитатно.
* … кто бы ты ни был, похвали эту книжицу, так как она того поистине заслуживает, и, смеясь над её островами, воздай должное сочинителю, который отлично знает, что приятнее читать весело описанную жизнь бродяги и плута, нежели иные более глубокомысленные сочинения… Да хранит тебя бог от плохой книги, от альгвасилов и рыжей назойливой и круглолицей жены!
* … поэтому-то он и шёл [в Мадрид], туда, где была родина для всех, где всем находилось место и всегда найдётся бесплатный стол для искателя житейской удачи… ибо мошенничество и жульничество в Мадриде - это философский камень, который обращает в золото всё, что к нему прикасается.
* Глядя на мои высокие сапоги, как можно догадаться, что они сидят на голых ногах? Глядя на этот воротник, можно ли узнать, что я хожу без рубашки? Ибо всё может отсутствовать у дворянина, сеньор лисенсиат, всё, кроме роскошно накрахмаленного воротника, с одной стороны, потому что он служит величавшим украшением человеческой личности, а затем ещё и потому, что, вывернутый наизнанку, он может напитать человека, ибо крахмал есть съедобное вещество и его можно посасывать ловко и незаметно.
* Они пришли в назначенный час, и заявили хозяевам, что посланы святейшей инквизицией и что в сём случае требуется сохранение полной тайны. Все перетрусили, ибо я выдавал себя здесь за некроманта. Когда меня потащили, хозяева молчали, но когда дело дошло до моих вещей, то они попросили оставить их им в обеспечение моего долга [за жильё и питание], но получили в ответ, что это - достояние инквизиции. На это ни одна душа ни пикнула.
* Когда я убедился, что эта [преступная] канитель будет тянуться долго, а судьба ещё дольше будет упорствовать в преследовании меня, то не из предосторожности - ибо я не столько умён, - но просто устав от грехов, я… решил перебраться в Индию [испанские владения в Америке], дабы попробовать, не улучшится ли с переменой места и земли мой жребий. Обернулось, однако, всё это к худшему, ибо никогда не исправит своей участи тот, кто меняет место и не меняет своего образа жизни и своих привычек.
* * *
Хорошая книжка.
Черчилль и Оруэлл. Битва за свободу. Томас Рикс. Перевод Н. Колпаковой. Издательство «Альпина нон-фикшн», 2022.
Не знаю, как автору пришло в голову смешать этих персонажей, но он таки смешал. Почему именно их? Двое великих, пишущих, нестандартно действующих, иррационально - на среднестатистический взгляд - мыслящих, не сдающихся и тут же впадающих в хандру и уныние, с военным прошлым и абсолютно разным будущим. Англичане. Хотя по Черчиллю есть оговорка, а Оруэлл родился в Индии. Как не смешать, да?
Знакомы главные герои не были. Дистанционно, заочно: Оруэлл уважал риторику и решительность Черчилля (даром, что раздражался в адрес всех властьимущих Великобритании, по разным причинам), а Черчилль знал произведения Оруэлла (про книжку «1984» заметил, что она замечательная и прочитал дважды).
Рикс замиксовал две биографии, переплетая периоды и значимые события. Получилось… странно. Черчилль - довольный жизнью, не довольный обстоятельствами, розовощекий баловень политической судьбы на рдеющем закате жизни, Оруэлл - несчастное чахоточное дитя то ли анархии, то ли социализма, создающее на первых порах откровенно плохие книжки, а под занавес - внезапно признанный современниками, а уж потом и канонизированный потомками. А так ли всё? Дискуссионно. Пока же лишь цитатно.
* Бывая на публике, Черчилль редко молчал, а публикой для него были почти все. Единственное в жизни, чем он, по воспоминаниям Вайолет Асквит, занимался молча, была живопись, которой он увлекся в зрелые годы, когда лишился должности и очутился в своего рода политической ссылке. В беседах, исчерпав собственные мысли, он продолжал говорить, цитируя огромные поэтические фрагменты, часто из Байрона или Поупа.
* «В Испании я впервые увидел газетные репортажи, не имевшие никакого отношения к реальности», написал Оруэлл через несколько лет. «Я видел сообщения о великих битвах там, где не было боёв, и полную тишину, когда были убиты сотни людей. Я видел, как храбро сражавшихся солдат клеймили как трусов и предателей, а тех, кто ни разу не слышал выстрела, прославляли как героев вымышленных побед; я также видел, как газеты в Лондоне пересказывают эту ложь и увлечённые интеллектуалы строят рассуждения на событиях, которые не происходили. Я видел, фактически, как пишется история, - не что происходило, а что должно было произойти согласно разным «партийным линиям».
* Оруэлл много лет размышлял об этой тенденции. «Характерная особенность тоталитарного государства заключается в том, что оно контролирует мысль, а не фиксирует ее, - в смысле, не делает ее неизменной, - писал он в 1941 г. - Оно устанавливает безусловные догмы и меняет их день за днем»… При такой власти реальность такова, какой считает её государство в конкретный день. Принятые факты меняются и становятся просто функцией власти… Позднее он придет к выводу: «Тоталитаризм требует, по сути, постоянного изменения прошлого, а в долгосрочной перспективе, вероятно, и неверия в само существование объективной истины».
* … [Черчилль] рассказывает, что бойцов из отрядов по обезвреживанию неразорвавшихся бомб, делом которых было забираться в воронки и взрывать немецкие боеприпасы, можно было опознать по лицу: «Исхудалые, изможденные, с синевой на лицах, с ярко блестящими глазами и необычайно плотно сжатыми губами... Описывая наши трудные времена, мы злоупотребляем словом «мрачный». Его следует приберечь для описания отрядов по обезвреживанию».
* … В мотивировках судебных решений нынешних членов Верховного суда США Оруэлл является третьим по цитируемости автором после Шекспира и Льюиса Кэрролла.
* * *
Хорошая, но спорная книжка.
Сто бед. Рассказы. Эмир Кустурица. Перевод М. Брусовани. Издательство «Азбука-Аттикус», 2015.
На языке оригинала книжка вышла в 2013 году, так что в 2015-ом это был обжигающий пирожок, учитывая интерес и скорость наших среднестатистических переводов иностранной литературы (и дело тут совсем не в переводчиках). Впрочем, имя автора обязывало, издательства, должно быть, дрались за право публикации…
Кустурица пишет рассказы ровно так, как снимает фильмы, создаёт сценарии или задумывает декорации - колоритно, дерзко, атмосферно, тоскливо и смешно одновременно. Очень запоминающийся стиль, лихой, цыганский, но мудрый. Порой совсем не мой стиль. Но оторваться почему-то сложно.
Не могу сказать, что книжка понравилась. Есть несколько страниц, которые забрала в память с восторгом. Остальное же… много сомнений и вопросов. Но и к фильмам Кустурицы отношусь так же, при этом с большой любовью к визуальной и постановочной части. Потому - почитайте, вдруг ваше. Цитатно.
* Рыбе нет никакого резону болтать. Она ничего не говорит, потому что всё знает, а вовсе не потому, что, как думают некоторые, ей нечего сказать или она глупа.
* … мы все трое разглядывали жаркое по-боснийски.
- Глянь-ка, - сказал отец, - мясо разорвано в клочья. Как душа.
- Как это мясо может быть разорвано как душа?
- Я выражаюсь фигурально, господин философ.
- Нет, ну, правда, как это душа может разорваться?
- Под ударами вульгарности материализма.
* Из коридора я заметил лежащего на диване отца: он задыхался, хрипел и не видел меня… я обеими руками мял отца. Давил ему на грудь и один, и два, и три раза. Третий толчок оказался особенно сильным, он открыл глаза… У меня дрожали руки, я не мог бы объяснить, что произошло… От радости у меня сердце выпрыгивало из груди… Едва [отца] погрузили в машину «скорой помощи», завыла сирена. Этот момент показался мне самым трудным.
* … и вот однажды он пришёл туда, где провёл свою первую ночь в Белграде. И не встретил никого, с кем поздороваться. Какая-то женщина с удивлением остановилась, проводила его взглядом и едва заметно махнула рукой, когда он уже был на противоположном конце моста. Бранко тоже остановился. Прежде чем перекинуть ногу через перила, он увидел ту женщину, и взмах её руки, и желание поприветствовать его. Он обернулся, махнул в ответ и бросился в Саву.
* Косту всегда восхищала большая мельница, зачерпывающая и выливающая воду концами своих лопастей. Он в очередной раз подумал о том, что круг - это совершенная фигура. Ведь и космос имеет форму круга? Ему представлялось, что и его собственное существование выло из этой фигуры. Быть может, бескрайнее пространство - это в конечном счёте обычный круг.
* * *
Непростая книжка.
Ваша честь. Жауме Кабре. Перевод А. Гребенниковой. Издательство «Азбука-Аттикус», 2022.
Первая книжка этого автора в моей читательской истории. И довольно странная книжка. Начинается как удачная попытка использования актуальной стилистики, присущей европейским романам XVIII века, но потом в описание реалий старой Барселоны вдруг встраивается современный нам язык, со всеми неприкрытыми скабрезностями и сальностями. И к Кабре возникают вопросы…
Впрочем, он - профессор литературы и словесности, может, он так, кхм, профессионально-профессорски развлекается. С другой стороны, никто не может утверждать, что барселонское общество того времени было пуританским или хотя бы благонравным. А потому - да, все грехи весело тусили там: разврат и возжелания, мздоимство и казнокрадство, жадность и зависть, лень и чревоугодие. И главный над ними, во всех смыслах - председатель Королевского верховного суда, или же Аудиенсии. Почему бы и не написать об этом современным нам, и порой предельно откровенным языком?
Цитатно.
* - Ну что? - спросил он у дозорного солдата, как кол стоявшего на лестничной площадке.
Солдат вытянулся по стойке смирно и отрапортовал:
- Не знаю, сеньор. Я сам не видел. Говорят, ей голову отрезали.
- Это называется обезглавили.
- Говорят, ей голову обезглавили, сеньор.
* … Мне кажется, что истинный путешественник должен уметь тосковать… если б я не был способен чувствовать ностальгию, путешествовать для меня было бы невозможно. Истинный скиталец - это тот, кто пускается в путь, жаждая встречи с новыми мирами, и каждый вечер плачет о мирах, которые оставил позади, и особенно о родном крае…
* Дождь на заре всегда идёт тише; он не хочет тревожить пробуждающийся мир и моросит ласково и неспешно. А ещё говорят, что он не шумит, потому что на заре очень подходящее время для смерти; а то зачем бы стольким людям умирать именно в этот час…
* … жизнь нам даётся только раз. И что же тогда происходит, если мы её испортили по ошибке? Нужно жить дальше. А если ошибка чудовищна, то, возможно, с нами навсегда останется зловещее сознание того, что мы ошиблись безвозвратно.
* - … Я знаю всё о человеческом правосудии. В нём нет ни силы, ни справедливости, его вершат люди, которые тоже способны на преступление…
- ... Люди, творящие правосудие, делают всё возможное, чтобы быть справедливыми… Они следуют законам…
- Я не доверяю людям. А законы созданы людьми, отец мой.
- Да. Но блюстители закона - люди благородные. Доверьтесь им. Они честные люди.
- Не стоит на это рассчитывать.
- Но почему вы так в этом уверены?
- Я - судья, отец мой.
* * *
Занятная, но странная книжка. Попробую почитать у него что-нибудь ещё.
Ностромо (Nostromo). Джозеф Конрад. Перевод Е. Коротковой. Издательство «Художественная литература», 1985.
Оказывается, эта книжка, да и всё остальное наследие Конрада, впечатлила не одного последующего автора. Имена все громкие - Голсуорси, Элиот, Фолкнер, Грин, Хэмингуэй, Горький, Карпентьер, Маркес… А вы что-нибудь знаете о Конраде?
Джозеф Конрад, настоящее имя Юзеф Теодор Конрад Коженёвский, родившийся в Бердичеве (да-да), был польским дворянином, в юном возрасте сосланным вместе с родителями (отец был замешан в Январском восстании) в ссылку в Вологду. Вместе с дядей позже оказался в Одессе, увидел море и… стал одним из самых известных морских романистов, перед этим проработав энное количество лет во французском и британском флоте (причём, в Англии он дорос до капитана; там и сменил и подданство, и имя).
Писать начал рано, ещё в школе, но полностью переключиться на литературу рискнул только после получения наследства от того самого «одесского» дяди. Первые романы были встречены благосклонно, но прохладно, однако все отмечали удивительное чувство языка этого «британца со славянской душой».
Не знаю, где должно чувствоваться славянство, хотя, читая эту книжку, порой казалось, будто написал её слегка-разбавленный Достоевский, внезапно ставший «морским». Из-за мрачности? Ну, лишь отчасти. Скорее, из-за сквозящей политизированности. Тут намешано всё - псевдо-демократия, роялисты, анархисты и военные, взятки и казнокрадство, бунты, революции, репрессии. Но есть и прекрасное описание моря, и отважные мореплаватели, и спрятанные сокровища, и очаровательные дамы… Цитатно.
* … сеньор Рибьера (так звали диктатора), проиграв битву при Сокорро, отмахал по горным тропам восемьдесят миль в надежде опередить роковые вести, чего ему, конечно, не удалось осуществить, так как он ехал на хромом муле. Мало того, животное скончалось прямо под седлом, едва добравшись до Аламеды, где в промежутках между революциями по вечерам иногда играл военный оркестр…
* … Они стояли возле [птичьей] клетки. Попугай, уловив звук знакомого слова, входящего в его лексикон, почувствовал необходимость вмешаться в беседу. Попугаи ведь как люди…
* - Ты ни в бога, ни в чёрта не веришь…
- Но я не поклоняюсь и бутылке… почему вы назвали меня язычником?
- И в самом деле, - отрезал священник. - Ты в десять раз хуже. Даже чудо не сможет тебя обратить.
- Я не верю в чудеса…
- Нечто вроде француза… безбожник… материалист… Перестал быть сыном своей страны и не сделался сыном какой-то другой… Жертва нашего вероломного века, - заключил отец Корбелан низким, приглушённым голосом.
- Тем не менее приносит некоторую пользу как журналист.
* - … Не могу себе представить, как [новый диктатор] осмелится взглянуть в лицо своим здешним друзьям.
- Для начала он несомненно некоторых из них расстреляет, чтобы избежать неловкости при первой встрече…
* В чистых водах гавани, как в зеркале, отражались золото и пурпур… краски заката были ещё великолепнее… Над заливом уже скапливались облака, их пронизывали красные отблески, и изогнутые чёрные и серые складки тумана были похожи на испачканный кровью, развевающийся плащ… На берег набегали небольшие волны и, казалось, разбрасывали по песку красные искры. А там, где море сливалось с небом, высокие, большие волны сверкали, будто красное стекло, и чудилось: в огромной чаше океана вода перемещалась с огнём.
* * *
Своеобразная книжка. Но ждите, будет продолжение )
Дзен футбола и другие истории. Александр Генис. Издательство АСТ, 2008.
Сегодня кратко. О столь же краткой книжке. Александра Гениса - писала о нём не раз - можно не любить, но какой же у него четкий слог! Ирония, легкая усмешка, доброта, неуловимый цинизм, гордость, раскаяние… Свои обороты, свой стиль. Не открытия, не вдруг обнажившиеся истины, но вдруг - совпадения с твоими собственными мыслями. Или удачно и как-то иначе оформленная аксиома. Хорошо пишет. Будто слушаешь старого друга, умного, слегка уставшего, почти без иллюзий, но точно романтика.
Цитатно.
* Желтая пресса - самая свободная в мире, она свободна даже от разума.
* Как все великое, футбол слишком прост, чтобы его можно было объяснить… В век, когда изобилие синтетических эмоций только усиливает сенсорный голод, мы благодарны футболу за предынфарктную интенсивность его неожиданностей.
* Когда революция идет так давно, уже все равно, чем она кончится - лишь бы сохранился вымученный статус-кво. Жизнь прорастает сквозь всякий режим, который не выдергивает ее с корнем. Ей, в сущности, все равно и как избирается власть, и как она называется…
* Компьютер упразднил границу, отделявшую угрюмую науку нужды от роскоши прихотливой эрудиции. Интернету все равно: он знает все - что упрощает интеллектуальные труды и лишает их радости. Послушный водопровод информации, Интернет удешевил знания, разбавив стерилизующей хлоркой голубую кровь эрудиции. Скрипя душой, я признаю и благотворные последствия этого демократического переворота, но мне обидно, что драгоценный багаж, накопленный годами чтения, выдают любому идиоту, сумевшему освоить алфавит.
* Как всем сакральным, ночью нельзя пользоваться всуе. Ее тихие часы предназначены для высокого - стихов, молитв и тоталитарной власти. Поэтому жгли свечи поэты, вставали к заутрене монахи, и никогда не гасло окно в кабинетах Ленина, Сталина и Муссолини. Другим, чтобы понять ночь, надо переболеть бессонницей…
* * *
Хорошая лёгкая книжка.
Калевала. Карело-финский эпос. Пересказ А. Любарской. Перевод стихотворений Л. Бельского в обработке О. Свитовой. Иллюстрации Н. Кочергина. Издательство «Нигма», 2023.
По традиции, перед новогодними праздниками делюсь чем-то очень красивым. В этот раз это подарочное адаптированное как-бы-детское издание, а за красивое здесь отвечают иллюстрации Николая Михайловича Кочергина.
Первое издание 1953 года с якобы черно-белыми, а на самом деле слегка-разноцветными картинками доделывалось вплоть до 1970-х годов, когда иллюстрации стали яркими и цветными. Финальная версия вышла в 1987, её же миксовали с первой версией в издании 2023-го года.
Цитат не будет, но будут картинки. Наслаждайтесь.
Айгун. Записки русского офицера с маньчжурской границы. А. В. Калачинский. Общество изучения Амурского края, 2023.
Есть темы, которые исследую уже довольно давно, некоторые - даже не один десяток лет. К ним относятся бунт ихэтуаней в Китае, последующий стремительный проход наших войск по Маньчжурии и начало войны с Японией. И если японские источники для меня, в силу языковых ограничений, недоступны, то русские, китайские, английские и французские немного освоены. И какое же в них всё непохожее, разное!
Вот и новый русскоязычный источник появился. Андрей Калачинский написал (литературно обработал?) роман, по подаче и стилистике продолжающий череду прочих творений «от лица метрополии». Главный герой - офицер царской армии Дубровский, поляк, полиглот, шпион, любитель женщин, философии и Дальнего Востока в целом. Он, вроде, уважает и китайцев, и японцев, и корейцев, но в этом уважении довольно много «бремени белого человека». И непонятно, так было в исходном материале (письма и записки некоего русского офицера) или это личная позиция Калачинского?
Читается роман как описание невозможного, неслучившегося, придуманного прошлого «в пейзажах» Благовещенска, Хабаровска, Владивостока и - внезапно - Чемульпо 1900-х годов. А ведь события реальны… Предполагаю, что без знания дальневосточной истории указанного периода читать книжку не очень интересно. Плюс к этому удивительно хамский барон Будьберг, слезливый губернатор Грибской, мягкотелый поручик Арсеньев… В общем, странное впечатление. Цитатно.
* … на той стене [кабинета], что всё время была у губернатора [Гродекова] перед глазами, висела карта Восточной Сибири вплоть до Аляски и с Маньчжурией понизу. Собственно, не обычная карта, печатанная на бумаге, а маркетри из разных пород дерева по границам областей. Заметив мой взгляд, губернатор поспешил объяснить:
- Подарок купца Чурина…
* … [в Хабаровске] я отправился в фотоателье на улице Поповской, дом 36, которую содержал Эмиль Нино. Этот господин давно меня интересовал, как и все иностранцы, сующие свой нос в гарнизонные города. Только представьте: они с братом через Шанхай проникли в Китай, прошли его насквозь до восточных границ, чтобы оказаться в Николаевске-на-Амуре, как раз тогда, когда там был штаб всех наших сил на Дальнем Востоке. И было Эмилю всего двадцать лет. Прибыли пушнину скупать. Вот какой купец из тёплого, богатого Китая поедет в холодный и нищий Николаевск? А потом окажется, что он ещё и фотоаппарат с собой притащил и очерки в европейские журналы посылает.
* Айгунский договор с Цинами 1858 года о наших правах на Амур у нас мало кто помнит, он заслонён европейскими делами. И приобретение земель размером с Францию прошло незаметно, словно на заднем дворе страны вскопали ещё одну грядку. И по сей день в петербургских министерствах с удивлением обнаруживают, что мы соседи Японии и Кореи…
* … Линевич, получив на меня рекомендации Гродекова и Грибского, после нескольких осторожных прощупываний, открыл карты. Ему нужны были весомые причины оставить войска в Маньчжурии «ещё лет на пять, а лучше навсегда. И если для этого надо биться с японцами, то тем лучше. С китайцами биться мне уже не интересно».
* - Какая Родина? - негромко сказал мне старый сослуживец, - когда кругом Маньчжурия?
- Будет, будет эта земля нам Родиной, - так же негромко ответил кто-то из-за спины.
- Ну мы же за границей, - обернулся к подсказчику мой товарищ.
- А у России нет границ, только горизонты. Какие пределы есть у бури? - веско обронил тот.
Тут и я не выдержал и обернулся посмотреть на этого философа. На меня добродушно смотрел совсем пьяненький улыбающийся капитан…
* * *
Занятная, но странная книжка.
P. S.: Айгун так толком и не появился в романе. И Мукден. Жаль.
544 и 536 страниц.
Меня прям мучают эти лишние восемь страниц. Хоть по главам сравнивай…
Книжки из экспозиции выставки «Николай Рерих», приуроченной к 150-летию мастера.
P. S.: простите за странные ракурсы, искала возможность съемки без бликов из-за искусно выставленного света.
Три года этому блогу.
Спасибо, что читаете )
Залив Терпения. Борис Бондаренко. Издательство «Современник», 1980.
Дежавю, да? Вот, и я не смогла пройти мимо книжки с таким ярким и повторяющимся названием, тем более что Бондаренко был первым. Интересно же, что он написал о Сахалине (а название, как вы понимаете, не оставляет шансов другой географической привязке) на излёте прошлого века.
Книжка, действительно, оказалась о Сахалине, море, крушениях судов и надежд, рыбаках, моряках, вахтах, южных загулах после удачных островных сезонов, но не только. Это сборник повестей, и не все они морские-сахалинские. При этом довольно раскрепощены, свободнонравны, своевольны, однако нигде не нашла маркера «18+», точнее, рекомендацию по аудитории и возрасту; позднесоветским детям позволялось узнать из литературы гораздо больше интимных подробностей, чем современным.
Пишет Борис Егорович хорошо, актуально своему времени и очень по-мужски, потому женские душевные метания в его подаче немножко… переиграны. А вот всякие суровые мужики со сложной судьбой, несчастной, разумеется, любовью и тихой сухонькой старушкой-матерью в деревне или на морском берегу получаются крайне убедительными. Им веришь, доверяешь и думаешь, что если б я была суровым мужиком… Цитатно.
* … А четверо ни о чём не догадывались, хотя любой мало-мальчик опытный моряк сразу увидел бы, что положение их пиковое. Но в них сработал неистребимый инстинкт всех сухопутных людей, наивно полагающих, что берег, даже такой негостеприимный, как этот, всегда лучше и надежнее моря…
* [Сыновья] Григорий и Илья ушли на фронт в один день… Первая в деревне похоронка пришла в её дом - Илья погиб… Дарья Андреевна уже почти и не помнила, как она пережила эту смерть. Помнилась длинная вереница скорбно повязанных чёрным женщин, - оплакивать Илью приходила к ней вся деревня, - густая, без привычного стука ходиков тишина в ночном доме, - часы Дарья Андреевна остановила, будто и впрямь покойник лежал здесь, - а что чувствовала она тогда, о чём думала - этого Дарья Андреевна не знала, и как иногда ни силилась потом вспомнить, не удавалось…
* … А когда открылось перед нею море, она вздрогнула и попятилась назад, - так страшно было то, что увидела она. Там, где совсем недавно была спокойная солнечная гладь, теперь медленно двигались стальные холодные горы воды и с тяжким грохотом разбивались о берег, и от эти ударов земля под ногами… гудела и вздрагивала, словно от боли. И страшно было даже не от огромности воле, а от той неотвратимости, с которой накатывались они на берег, - казалось, не может быть такой силы, что способна была бы остановить эти непоротливые, бесконечно идущие друг за другом валы.
* … Ведь мы действительно отдали тогда друг другу всё, что у нас было, - вспомни, как часто у нас обоих бывало такое чувство, что я и ты - это одно и то же и в моём «я» нет ничего такого, что не было бы твоим? А может быть, это не нужно, нельзя, неестественно? Наверно, есть какая-то вершина, после которой начинается неизбежный и мучительный спад, - но ведь об этой вершине всегда помнишь, всегда хочешь вернуться к ней, а это невозможно…
* … И по прежнему много читал. Даже книги он брал теперь в руки не так, как прежде, - осторожно, любовно, и страницы переворачивал медленно, они казались ему весовыми, как будто слова, заполнившие их, обладали какой-то ощутимой тяжестью. И продолжалось беспрерывное открытие нового для него мира людей, живших задолго до него, этот мир иногда представлялся ему более реальным, чем его собственный…
* * *
Вполне достойная, честная советская книжка.
P. S.: буквально на второй странице книги Бондаренко пишет, что герой «… вернувшись из очередного рейса или экспедиции, брал расчёт, уезжал в Россию…». И ведь никто не говорил «сепаратизм» )
Вчера имела честь выразить личную благодарность и признательность переводчику сей замечательной книжки.
Довольна до жути 🙂
Трагедия Николаевска-на-Амуре 1920 г. Гибель «русской Помпеи». Составитель Фёдор Попов. Содружество «Посев», 2022.
Если вы никогда не слышали о том, что случилось в Николаевске-на-Амуре в 1920 году, т. е. во время Гражданской войны в России, то книжка, конечно, станет для вас жутким открытием. Даже не уверена, стоит ли её рекомендовать в качестве первого знакомства с этим эпизодом дальневосточной истории. В нежный век живём, а события были страшные.
Рекомендовать ли её тем, кто в курсе трагедии города и региона? Тоже сомневаюсь, ибо книжка - не нечто уникальное или новое, а сборник старого. Входит в неё книга Гутмана, воспоминания очевидцев, протоколы заседаний и допросов - всё то, что либо давно оцифровано и есть в инете, либо лежит в тщательно перерытых архивах, в открытом доступе. Нового, кроме мемуаров Сотникова, ничего не нашла.
Однако благодарю кандидата исторических наук Фёдора Алексеевича за то, что объединил все эти источники в единую книжку. Потому как каждый камешек в фундамент национального, народного знания своей истории значим. Не перекрашивали бы это знание ещё так часто… Цитатно.
* Несмотря на масштабность и драматизм николаевских событий, они не оставили следа в исторической памяти российского общества - не только по причине 70-летней идеологической цензуры, но и в силу отсутствия интереса к региональной истории русского Дальнего Востока.
* « … С глубокой благодарностью Япония вспоминает блестящую роль, сыгранную Россией в интересах цивилизации во время первой стадии Великой войны. Японский народ уже неоднократно проявлял и будет впредь проявлять всякое дружеское участие к усилиям русских патриотов, стремящихся к единству и восстановлению своей родины. Военная оккупация русской Сахалинской области есть лишь временная мера и, естественно, будет немедленно отменена, как только станет возможным удовлетворительное разрешение вопроса по соглашению с прочным российским правительством».
* Большевизм в настоящее время существует исключительно только запасом энергии и капитала, накопленных в предшествовавшую историю человечества. Когда запасы иссякнут, настанет период первобытного существования человечества. В данное время Российское государство вступает в этот период, если только от дальнейшего движения по этому пути оно не будет удержано действительно дружеской рукой смежных с ним государств.
* [После эвакуации в Амурскую область] самое это название «беженца» невыразимо бесило партизан, совершенно не считавших себя беженцами. Оскорбляло их и то, что в Амурской области, начавшей уже организовывать свою народную армию по образцу советской Красной армии, слово «партизанщина» приобрело отрицательное значение. Чувствовалось подозрительное к нам отношение, как к оголтелым коммунистам (выражение эмиссара правительства ДВР тов. Трилиссера)…
* [Суд в Керби] Вводится Дед-Пономарёв.
Вопрос: Какой Вы партии?]
Ответ: С 1905 г. придерживался социалистов-революционеров левых.
Вопрос: А теперь?
Ответ: Колыхаюсь немного, но не правею…
Вопрос: Знаете ли вы о терроре и насилии над мирным населением?
Ответ: Да, тёмные пятна… Это тёмные пятна революции, и мне это очень неприятно.
* * *
Повторюсь, книжка страшная. Но важная.
Кстати… Об искусстве и не только. Саша Окунь. Издательство «Слово/Slovo», 2020.
Книжка вышла во время пандемии, потому полноценной презентации у неё не случилось. Случилось презентационное интервью с довольно скучной девочкой из издательства, и хотя Окунь там замечательный, душевный и настоящий, но советую интервью не искать и не смотреть. Тоска. Лучше прочитайте книжку.
В ней, действительно, разговоры-беседы об искусстве и не только, по-честному, не без самолюбования, но автору прощаешь и самолюбование, и не совпадающие с твоими мнения, и резкости в адрес всяких-прочих личностей. Почему? А вот именно из-за честности. И меткости определений. И человеколюбия. И хрустальной прозрачности выводов. И всех тех прекрасных имён, что он напоминает и открывает этой книжкой.
Цитатно.
* … Очень просто и легко (профессионалу особенно) работать в соответствии с диктатом моды, времени и места, особенно в эпоху торжествующей политкорректности, когда слон и моська уравнены в правах. И очень непросто быть честным человеком, хранящим верность своей судьбе, себе самому и своей гильдии, даже если многие её члены забыли, что такое мастерство и что такое честь.
* … для меня художником, в котором русская традиция нашла своё самое адекватное и истинное продолжение, является Кузьма Петров-Водкин… «Русскость» Петрова-Водкина в эпичности, которая проявляется во всём: в ощущении безбрежного простора, вселенской шири, присутствующих у него в любом жанре, - от композиции до скромного натюрморта.
* Китч - одно из самых загадочных и ускользающих от определения явлений. Мы часто пользуемся этим словом, но что это такое, как правило, сформулировать затрудняемся. Вот одно из самых симпатичных определений: китч - это то, что все любят, но стесняются в этом признаться.
* … Как-то они встретились случайно на улице - Курбе и Домье.
- Я получил от правительства орден Почётного легиона, - объявил Курбе.
- Да что ты говоришь! - обрадовался Домье.
- И я швырнул им его назад! Прямо в их пакостные рожи!
- Надо же! - восхитился Домье и добавил, - а меня тоже наградили. Тоже Почётный легион.
- Смотри-ка, - удивился Курбе, - и что?
- Я его вернул.
- Но почему об этом никто не знает?
- Я думал, что это моё личное дело, - сказал Домье…
* … Я говорю именно об искусстве. Большинство роскошных [современных] инсталляций выдают тебе месседж на уровне, за который становится неловко… Проблема не в новых формах и не новых материалах, а в прискорбном уровне мышления… Политкорректность (озабоченная равенством и уравниванием) губительна для культуры, по природе своей элитарной и иерархичной. Отсутствие чётких границ, желание отнести к искусству всё, включая своё тело и свои физиологические отправления, является агрессивной формой антикультурной интенции, ибо культура вообще начинается с установки границ, с табу… мы живём в странном, очень-очень новом и странном мире.
* * *
Отличная книжка. Читать обязательно.
Привет восьмой улице. Мортон Фелдман. Перевод А. Рябина. Издательство «Jaromir Hladik press», 2019.
Книжки музыкантов даются мне непросто, по разным причинам, одна из которых - нотная безграмотность. А Фелдман музыкант, композитор, новатор. Дико талантливый, гений (послушайте его «Капелла Ротко», например). Словами-буквами он тоже пишет чудесно, но ровно до того момента, как начинает рассуждать про регистры, тоновость, беззвучные доли…
Если вы во всём этом разбираетесь, то книжка вам точно понравится. А всем остальным - ну, если вам интересен Нью-Йорк (и не только) 1950-х, все эти по-новому мыслящие беккеты, кляйны, поллоки и стравинские, то читать надо обязательно. Фелдман - музыкант, который думал как художник. Или художник, писавший картины музыкой и пытавшийся объяснить, почему у него всё получается именно так. Или не объяснить. В общем, цитатно.
* Неужели всё, начиная с 1900 года, было таким безвкусным? Неужели всё было написано, чтобы услышать одобрение Дягилева? За исключением Веберна, сочинения, собранные Гюнтеров Шуллером, сработаны из одного и того же застенчивого «гуманизма», забальзамированного в ходе вымученных академических экспериментов, свойственных enfants terribles среднего возраста…
* Ошибка традиционалиста заключается в том, что он берёт из истории лишь то, что ему нужно, не понимая, что Бёрд без католицизма, Бах без протестантизма, а Бетховет без наполеоновского идеала были бы второстепенными фигурами. Именно этот элемент «пропаганды», точнее, это отражение духа времени наделили творчество этих людей мифологическим статусом.
* Музыка не живопись, но может у неё научиться большей восприимчивости, в силу которой она пристально вглядывается в тайну своего материала, тогда как композиторы слишком озабочены своим ремеслом. И поскольку у музыки никогда не было Рембрандта, мы так и остались всего лишь музыкантами.
* Помню долгую прогулку с Джоном Кейджем вдоль Ист-Ривер… В какой-то момент Джон воскликнул: «Посмотри на чаек! Боже, как они свободны!». Помню, понаблюдав за птицами, я сказал: «Они совсем не свободны - постоянно в поисках пищи». В этом основное различие между Кейджем и Гастоном. Кейдж видит результат, но игнорирует его причину. Гастон, одержимый исключительно причинностью, разрушает результат. Оба они правы. Я тоже, разумеется. Мы прекрасно дополняем друг друга. Кейдж глух, я глуп, Гастон слеп.
* Знакомые художники, почти все старше меня, вдохновляли не только своим искусством. Они могли голодать, но не сдавались, не подстраивались под рынок. Барни Ньюман рисовал свою вертикальную линию на холсте двадцать пять лет подряд, и люди наконец стали присматриваться. Понимаете, художников не заботит, как вещь сделана. Они делают… Художники научили меня многому, они научили меня устойчивости. Устойчивости к давлению, каким бы оно ни было, к давлению, вынуждающему заискивать перед публикой или исполнителями…
* * *
Хорошая умная книжка чуткого автора.
Внезапное.
Книги из интерьера (!) бара «Black Swan Pub». Тут и Британика, и европейские конфликты Вилсона, и история Маккартни. Где-то выкупили, похоже.
Забыла поделиться - книги из экспозиции Музея книги. Тут и один из первых «Апостолов», и первое прижизненное издание «Онегина», и «Облако в штанах» с автографом Маяковского.
Читать полностью…
