Камешки на ладони. Сборник. Владимир Солоухин. Издательство «Детская литература», 2002.
Книжка попала в руки случайно. Хотелось почитать чего-то простого, понятного, отпускного. А тут ведь написано - детская литература…
И всё же считаю, что Солоухина нельзя назвать детским автором. Писатель своей эпохи, с тёмными пастернаковскими пятнами на судьбе и совести, с послевоенными вихрями, храмохристианскими идеями-раскаяниями, сумбуром и разочарованием перестройкой и прочее своевременное. С метким глазом и аккуратным, словно сдерживаемый стилем, когда пишешь по-простому не потому, что не умеешь сложно, а потому, что самое точное попадание в сердце - именно простыми словами. Когда ни убавить, ни заменить, не понять иначе. И тем хорош.
Цитатно.
* Велик и непреложен закон набата: старый ли ты, усталый ли, занятой ли ты человек - бросай все и беги на зовущий голос. Этот голос всегда означал только одно: другим людям нужна твоя немедленная, безотлагательная помощь. И бегут с топорами, с лопатами, с ведрами. Кое-кто с вилами - на всякий случай. Неизвестно, что за беда. Не ровен час, пригодятся и вилы. И поднимается в тебе (несмотря на беду) некое восторженное чувство, что ты не один, что, случись у тебя беда, и для тебя точно так же побегут люди, потому что непреложен и велик закон набата…
* Случалось ли вам встать однажды с постели раньше обыкновенного и встретить самое раннее утро не в доме, а где-нибудь у реки или в лесу? Значит, вам хорошо знакомо чувство раскаяния, запоздалого сожаления, что все предыдущие утра (сколько тысяч их было!) вы беззаботно и безвозвратно проспали. Проспали самое лучшее, что так просто и легко дарила вам жизнь.
* Я понимал, что она совершает сейчас героический, в некотором смысле даже великий поступок. Потому что подняться на ступеньку труднее, чем спуститься, вылезти из болота на сухое место труднее, чем с сухого места шагнуть в болото, а самое трудное во все времена и для каждого человека - переступить через самого себя.
* Музыка - духовная пища… До радио и телевидения, до патефонов и «Меломанов», то есть когда в мире стояла музыкальная тишина, человек мог сам распоряжаться потреблением такого сильного духовного экстракта, как музыка. Скажем, раз в неделю - концерт. Народное гулянье в праздники. Церковная служба, месса в определенные дни и часы. Ну, или как неожиданное лакомство - уличная скрипка, военный оркестр, шарманки, певички… [А теперь] музыка по радио, в телевидении, в кино, транзисторные приёмники, магнитолы… Мы обожрались музыкой, мы ею пресыщены, мы… перестаем ее воспринимать.
* Популярная песенка «С чего начинается Родина». Перечисляются разные факты и вещи, с которых Родина якобы могла бы начаться… Ни с какого футбольного мяча и скворца Родина начинаться не может. Любовь к родным местам действительно возникает по мере накопления личных жизненных впечатлений.
* * *
Очень занятная книжка.
Немного книг и периодики из экспозиции маленькой выставки от Музея Транспорта Москвы, посвященной истории речного сообщения в столице и расположенной в музейном корпусе Южного речного вокзала.
А в комментарии - бонус )
Книги (разные варианты Евангелия напрестольного, XVII-XVIII века) из экспозиции в Патриарших палатах, Кремль, Москва.
Читать полностью…
Порт-Артур. А. Н. Степанов. Том I. Издательство «Правда», 1985.
Роман от Алексея Николаевича вновь разбудил нежные чувства к началу XX-го. Сложное, запутанное время, когда события нахлестывались, мешались, мучили, провоцировали. Много людей, много тайн, много лжи, крови, страха и трусости, но много же восхищающего, поражающего. Интересное время.
Оговорюсь: сухопутным существам читать книжку сложновато. Не потому, что история не привлекает, а потому, что морская тема - это морская тема, точнее даже военно-морская. Что может из себя представлять, допустим, щитовое укрепление на судне, шкафут и шканцы или кто такие флаг-офицер и фейерверкер… Но общая военно-морская безграмотность не мешает восхититься самой сутью морского боя. Как там всё... не-по-сухопутному. Другое движение, другая динамика, другие приемы. Удивительно.
Цитатно. В мелких диалогах.
* Никогда появление японцев не вызывало у нас такого волнения, - заметил он проходившему мимо Жуковскому, - как прибытие начальства. Можно подумать, что генералы и есть наш главный враг на войне!
* … Почему так происходит? Раскинь умом: тебе и мне эта китайская земля совсем даже ни к чему, а генералу, как война кончится, большую прирезку сделают, по тыще десятин, а то и поболе дадут... Выходит, есть генералу за что воевать. А нашему брату, крестьянину, кроме трех аршин да деревянного креста, ничего не причитается… За что же, спрашивается, солдату воевать?
* - Объегорили Вы меня совсем, Николай Иванович! За шапку сухарей скупили мои дома и заведения! - говорил Сахаров ему. - Пользуетесь затруднительным положением и обираете меня, как липку!
Тифонтай сощурил свои чёрные глаза и, одернув костюм, с вежливой улыбкой ответил:
- Не родился ещё на свете человек, который сумел бы Вас обойти, Василий Васильевич! Шутка ли сказать, построить город и порт стоимостью в двадцать миллионов рублей и составить себе на этом десятимиллионное состояние! Слава о Вас гремит по всему Дальнему Востоку. Такие доходы - и ни одной, даже самой паршивенькой, сенаторской ревизии? Поистине, Вы маг и чародей у нас в Квантуне!
* Особенно если Вы будете дразнить меня, несчастный трусишка. Как он от японцев удирал! Пятки так и сверкали.
- Вы, кажется, бежали со мной рядом?
- Так ведь я женщина, а не офицер, мне можно и струхнуть.
* … Родина – отвлеченное, но великое понятие. Его часто даже не сознаешь, но в конечном счете все делаешь именно для нее…
* * *
Язык специфичный, первые несколько страниц надо втянуться. А потом - сплошное наслаждение. Хорошая книжка.
Мулен Руж. Трагическая жизнь Тулуз-Лотрека. Пьер Ла Мюр. Перевод Н. Кролик, Г. Герасимовой. Издательство «Республика», 1994.
Книга, которую точно не стоит читать. Ну, не то чтоб она совсем плоха, но в ней слишком много авторских догадок и домысливания, романтичных витиеватостей, отвлечений и всё это такое розовое... Роман-с. Совсем бульварный.
Про содержание. Об упомянутом в названии книжки варьете - лишь чуть описания, ибо автор всё же пытался писать о Тулуз-Лотреке. А эта тема давно и серьёзно моя, с теми самыми варьете, абсентом, продажными женщинами и графским эпатажем, потому конкретно эту книжку - повторяю и настаиваю - не рекомендую. Однако! Однако француз не был бы французом, если б не умел красиво говорить. Вот, Пьер и говорит. Точнее, порой пишет.
Цитатно, предельно кратко.
* Жёлтый - самый опасный из всех цветов. Его можно употреблять лишь в самом крайнем случае - как цимбалы в музыке.
* Здесь будут объединены бар, дансинг и... бордель. С такой комбинацией ничто не сможет конкурировать.
* Кто станет пить, если и так счастлив?
* Человек, идущий на гильотину, интересен для художника.
* Рассудок многому мешает, он все депоэтизирует и одновременно не объясняет по-настоящему важных вещей.
* * *
Очень средняя книжка.
Книги из экспозиции выставки «Лев vs Единорог» в старом корпусе Печатного двора на Никольской улице, Москва. Напечатанные в этом самом Печатном дворе, но в версии 2.0, после Смуты.
Читать полностью…
Ансамбль ВСХВ. Архитектура и строительство. А. Зиновьев. Издание без издательства (автор всё сделал сам), 2014.
ВСХВ - это Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, именно так знакомая нам ВДНХ, она же ВВЦ называлась до 1959 года. В книжке описывается история выставки - от задумки до упомянутого года, со всеми сменами планов, перестройками и достройками, художественной избыточностью, доносами, расстрелами, войной, побегами… Насыщенная история, ничего не скажешь.
Книжка не художественная, но и сухой-научной её не назовешь. Она… изыскательская, с элементами антропологии. Будто педант-учёный вдруг решил почитать газеты, официально одобреные, но пишущиеся не самыми плохими и костными журналистами. И получилось занятно. Даже если вы ни разу не были на ВДНХ - попробуйте, тем более, что первая часть книжки читается почти как роман.
Цитатно.
* … стоит обратить внимание на «фасадный» приём по отношению к архитектуре зданий и их расположению - данный метод был распространен и при застройке целых улиц советских городов. На главные проезды здания выходили с прекрасно отделанными фасадами, однако стены домов со стороны двора не имели таких же богатых архитектурных деталей. Архитекторы в 1930-х годах перестали использовать пространственную композицию глубины квартала, фасадов было вполне достаточно для проведения многотысячных митингов в величественных декорациях.
* Затем зав. сельхозотделом ЦК ВКП (б) перешёл к политическому анализу художественных произведений. Он отметил, что оформление интерьеров также имеет «вредительские» оттенки: «…павильон свекловичного полеводства оформлен убого, антихудожественно, а при оформлении допущены серьёзные политические ошибки…».
* [В начале 1950-х] При составлении генерального плана обсуждался вопрос строительства павильонов стран «новой демократии», то есть республик Восточной Европы. Эта проблема была поднята в ответ на решение правительства о создании Комитета взаимопомощи. Но не весь Главный комитет поддержал эту идею, тот же Кузьмин заявил: «Здесь проявлять активность выставочному комитету не нужно. Выставка является показом СССР, Китай пока не вошёл. Получается, что мы будем опережать международные события».
* Несмотря на то что подготовка к открытию выставки шла полным ходом, строительство новых павильонов часто заметно отставало от графиков. Член выставкома И. Т. Тажиев видел в этом вину силового ведомства: «неудовлетворительное состояние строительства является результатом несерьёзного отношения к этому важнейшему вопросу со стороны генподрядчика - МВД, который до сих пор не обеспечил стройки достаточным количеством рабочей силы…».
* … Главным являлось требование ярко отразить победу социализма в деревне доступными художественными средствами. «Посетителями предстоящей выставки, - писал Яковлев, - будут не эстеты и гурманы, смакующие тот или иной выверт в искусстве, а массы, простые советские люди - колхозники, рабочие, сельская и городская интеллигенция». В этом была правота Яковлева, как и всего соцреализма, по отношению к простым людям из колхозов. «Массам» не были понятны изыски авангарда и других современных стилей, так распространённых в первые годы СССР, а реалистические картины доступным языком передавали смысл главных идеологических тем.
* * *
Увлекательная книжка.
Кратко - о ярмарке «Красная площадь». Не самый любимый мой формат, но кое-что интересное нашла - чуть позже поброжу по сайтам издательств.
Читать полностью…
Моральные основы отсталого общества. Эдвард Бэнфилд. Перевод Д. Карельского. «Новое издательство», 2019.
Начала читать эту книжку и чуть ли не сразу захотелось бросить. Внутреннее несогласие, негодование, обвинение автора в великодержавном шовинизме - и это эмоции на первых страницах!
Потом поискала в интернете годы жизни, период исследования темы и написания книги, факты жизни и карьеры, и меня отпустило. Нелепо возмущаться чьим-то взглядом на историю социума, учитывая, что и сам автор подчеркивает, что это - лишь гипотеза, а вы уж думайте, насколько точно она соответствует реальности и объясняет её. Профессор Гарварда знает, как преподнести свою мысль так, чтоб и в истории закрепиться, и профессором остаться, и не обидеть никого.
Впрочем, обидеть всё же удалось. В 1958 году (год первой публикации) и далее книжка вызвала волну обсуждений. Проблемы городка Монтеграно, анализ которых затеял в книге Бэнфилд, оказались важны не только в контексте изучения итальянской диаспоры и мафии, расползающейся по территории США, - его выводы разбередили раны многих социологов, антропологов, историков, изучающих совсем не мафию и точно не Италию. А раз книгу до сих пор обсуждают и пишут на её основе научные статьи, о чём это говорит? О том, что книжка толковая.
Цитатно.
* На крайнем левом [политическом] фланге [городка] наибольшим влиянием пользуется врач, доктор Джино, член Итальянской социалистической партии. Как и большинство врачей на юге Италии, он материалист и социалист по рождению, образованию и убеждениям. (Рассказывают, что отец крестил его именем Франко Маркс Джино, причем крестильная рубашка на нём была не белого, а красного цвета).
* Перед самыми выборами Христианско-демократическая партия раздаёт избирателям небольшие пакеты с макаронами, сахаром и одеждой - так называемые «подарки из Ватикана». Подаркам из любого другого места избиратели были бы рады не меньше. «Если русские пришлют каждому по 25 бушелей зерна, - говорил кандидат, потерпевший поражение на последних выборах, - люди завтра же проголосуют за то, чтобы выгнать христианских демократов со всех должностей».
* До тех пор пока фашистский режим не втянул [Италию] в войну, он нравился многим крестьянам - во всяком случае, они сейчас так говорят, - поскольку защищал их, укрепляя правопорядок… «Фашисты говорили, что хотят всем распоряжаться. При них запрещалось говорить какие-то вещи, зато Муссолини был хорошим администратором. Фашисты были очень плохими, но при их власти дети могли пойти куда угодно и за них можно было не волноваться…».
* … принести пользу другому можно исключительно в ущерб собственной семье. Поэтому они не могут позволить себе не только роскошь щедрости… но и роскошь справедливости. Так уж устроен мир, что все, кто не принадлежит к узкому семейному кругу, - это как минимум потенциальные конкуренты, а значит и потенциальные враги. Правильнее всего относиться к ним с подозрением. Глава семьи знает, что другие семьи завидуют его семье, опасаются её и, скорее всего, хотят ей навредить. Поэтому ему самому следует опасаться других семей и быть готовым им навредить, чтобы им было труднее навредить ему и его семье.
* Многие считают Бога враждебной, агрессивной силой, которую нужно задабривать… Многие в Монтеграно больше молятся святым, чем Богу. Здесь редко увидишь свечи перед главным алтарём, так как большинству кажется целесообразным ставить их перед статуями святых и Мадонны… Священников нечестивость крестьян, конечно же, тревожит, но они мало что могут с ней поделать. Упреки, что он, мол, ставит свечи святым, вместо того, чтобы воздать должное Господу, крестьянин пропускает мимо ушей, думая при этом, что священник либо придирается от нечего делать, либо заключил сделку с Богом и теперь, в обмен на некие блага, обеспечивает его свечами в ущерб святым.
* * *
Увлекательная, но спорная книжка.
Бодлер. Вальтер Беньямин. Перевод С. Ромашко. Издательство «Ад Маргинем Пресс», 2023.
Беньямина помните? Вот. Это - переиздание его книжки, за которой гонялась, но так и не поймала. Переиздание с дополнением, что тоже интересно. Однако не думайте, что сейчас будет восхваление и восторги - гоняться можно и за не очень хорошим…
Книжка сырая. Недоработанная. Это и понятно: Беньямин долго «копил» материал и собственные мысли, рефлексировал, собирал заметки и тезисы, вынашивая будущий монументальный труд, но мир менялся быстрее рефлексирующего интеллектуала, вынудив последнего расстаться со своей сложной запутанной жизнью, - книжка так и не была дописана. Да и беньминовский стиль, когда он пишет не о бытовых ситуациях, нельзя назвать законченным и быстро-понятным, он такой же запутанный, как и жизнь этого писателя. Однако читать интересно.
Бодлер в книжке - а здесь не столько биография, сколько роль, суть, формирование последнего великого поэта - довольно неприятен, непрост, но манящ. Его одновременно жаль, хочется встряхнуть, стукнуть по макушке, обнять и предложить выпить. И уверить, что дальше люди станут проще. И люди, и - в чём-то - само время.
Цитатно.
* Маркс… [писал о профессиональных заговорщиках]. Они падки до изобретений, обещающих революционные чудеса: зажигательные бомбы, сверхъестественные разрушительные машины, покушения, действие которых тем непостижимее и удивительное, чем менее рационального лежит в их основании. Занятые подобным прожектёрством, они не преследует никакой иной цели, кроме ближайшей - свержение существующего правительства…
* … литература… интересуется функциями, присущими человеческой массе в большом городе. Среди них выделяется одна, отмеченная уже в полицейском донесении накануне девятнадцатого века. «Почти невозможно, - пишет парижский тайный агент в 1798 году, - придерживаться добропорядочного образа жизни при большой плотности населения, когда каждый предстаёт для всех прочих, так сказать, неизвестным, а потому может никого и не стесняться».
* Если требуется подтверждение мощи, с какой опыт толпы взволновал Бодлера, то можно указать на тот факт, что под знаком этого опыта Бодлер попытался вступить в соревнование с Гюго. Для Бодлера было очевидно, что именно здесь скрывалась сила Гюго.
* В «Салоне 1859 года» Бодлер представляет череду пейзажей, завершая это признанием: «Я тоскую по диорамам, мощная и грубоватая магия которых навязывает мне полезную иллюзию. Я лучше уж взгляну на театральные задники, на которых я найду свои любимые мечты, представленные искусно, с трагическим лаконизмом. Эти вещи в силу того, что совершенно фальшивы, именно поэтому оказываются неизмеримо ближе к истине, зато большинство наших пейзажистов - лжецы, а всё из-за того, что чураются лжи».
* Понятие оригинальности во времена Бодлера было далеко не так привычно и важно, как сегодня. Бодлер часто отдавал свои стихи в печать повторно, а то и в третий раз, и никто этим не возмущался.
* * *
Занятная книжка.
Кстати, у меня внезапно оказался второй экземпляр, совсем новенький. Пишите в комментариях, подарю-передам.
Эскадрон «Гильотина». Гильермо Арриага. Перевод Н. Мечтаевой. Издательство Ивана Лимбаха, 2009.
Книжка на непродолжительный перелёт, на поездку в ночь. Но что-то в ней очень цепляет, её хочется непременно дочитать и как можно скорее вернуться, если чтение прервали. «Так это ж опять латиноамериканцы!», заметите вы иронично, мол, ты же их любишь. Да. Особенно после Фуэнтеса. А вы не любите?
Арриага - мексиканец, и как все латиноамериканцы он стилистически прост, однако его подход нельзя назвать примитивным. Он игнорирует сложности передачи, оставляя сложность событийную.
Герои повести всего лишь куда-то ходят с армией, пьют-едят, празднуют, стреляют и рубят головы, когда вокруг - великая мексиканская Революция начала ХХ-го. И это наша читательская задача - не обмануться простотой и уловить, разобраться во всех скрытых причинах, течениях и пока не угадываемых последствиях описываемой истории.
Хотя вполне возможно, что автор ничего сложного и не подразумевал. И всё там просто. И все там очень простые… Цитатно.
* Операторы «Mutual Film Go» пришли к Вилье. В самых вежливых выражениях (как и подобает благовоспитанным гринго) они просили его ускорить проведение [казни], поскольку в семь часов уже будет недостаточно света для съёмок. Вилья пошёл им навстречу и объявил, что церемония начнётся ровно в четыре [а вот и перекличка с Фуэнтесом! а теперь читайте следующую цитату]
* Со времени взятия Торреона Северную дивизию сопровождал странный старый американец - высокий, худой, с изрезанным глубокими морщинами лицом и пронзительно-голубыми глазами. Он всё время что-то писал в блокноте и фотографировал… Ему не нравилось, когда его называли «гринго», и он не раз говорил, что очень жалеет, что не родился мексиканцем. Солдаты терпели его, потому что считали безобидным старым сумасшедшим…
* В ту ночь праздновали… приход революционных сил к власти, желанное обретение свободы. Обманчивой свободы. Все вокруг знали - в истории не пор тому примеров, - что свобода продлится недолго, что скоро всё вернётся в прежнее русло и что народу снова придётся ждать века, чтобы пережить ещё один подобный момент. Так что нужно было пользоваться выпавшей возможностью и праздновать, насколько хватит сил.
* - У вас есть приговорённые к казни?
- По правде сказать, таких сейчас не имеется, но попробую кого-нибудь найти…
Через четыре минуты они вернулись с толстым краснолицым испанцем…
- Этот подойдёт? - спросил Сапата.
- Подойдёт, - ответил Вилья…
- Генерал Вилья, прежде чем казнить этого сеньора, следует судить его и вынести приговор. Нельзя убить его просто так.
- А ведь ты прав. Генерал Сапата, в чём обвиняется этот человек?
Сапата задумался.
- В том, что он испанец.
* Чувство, которое испытывает человек, когда что-то теряет, - одно из самых сильных человеческих чувств; возможно, потому, что потеря сродни смерти… Но нет большей потери и больше трагедии, чем утрата цели, к которой… мы должны были идти.
* * *
Хорошая книжка. Цельная.
Нагори. Тоска по уходящему сезону. Рёко Секигути. Перевод А. Поповой. Издательство «Ад Маргинем Пресс», 2022.
Читала много восхищённых отзывов об этой книге, в которых описывали и атмосферу, и слог, и стиль… Решила выяснить, что ж там такого. Что там за нагори, это щемящее чувство, отголосок уходящего.
После прочтения почти уж собралась написать, что книжка довольно проходная, словно заметка, напоминание, отвлеченное философствование, и я обещала писать обо всех, даже весьма посредственных книжках. Однако есть в ней некоторые мысли, которые хочется додумать после автора. Её нельзя назвать проходной, она - как вздох, всплеск мысли, отзвук эмоции. Эта книжка - само нагори. Наверное, это и есть задумка автора.
Цитатно.
* … В нагори есть смирение, покорность судьбе, которую мы не в силах изменить. Мы расстаёмся с частью себя, оставляя её в каком-то предмете, в мире, в его красоте или в сердце любимого человека. Сердце, способное испытать нагори, - щедрое и даже отважное: оно не боится размениваться на пустяки, не обязательно драматичные, но хрупкие и едва уловимые, из которых и состоит наша жизнь.
* Наши предки мечтали вырваться из круговорота сезонов, который казался им тюрьмой, не допускавшей побега. Научиться управлять природой было для них, вероятно, почти такой же заветной мечтой, как мечта о бессмертии - ведь и то, и другое сулит власть над временем. Вот почему у всех народов есть сказки о стремлении переместиться из зимы в лето (или наоборот).
* … Нам досталось не меньшее счастье, чем некогда - самым богатым султанам Каира или Багдада. И если мы пресытились им, то просто потому, что утратили ощущение чуда.
* Когда я навещала своего деда и мне пора было возвращаться, он тоже выходил меня проводить и смотрел мне вслед, пока я шла вверх по склону и он мог меня видеть. Взгляд продлевает встречу - объединяет людей ещё некоторое время после того, как они расстались.
* … главным было другое: целый год мы могли жить только для себя. Во взрослой жизни нам не достаётся подобного счастья, да и в детстве нередко тоже… Немудрено, если кому-то бывало не по себе от непрерывной и чистой до головокружения, чуть ли не до боли, сладости жизни в смеси с ностальгией по утекающему меж пальцев времени.
* * *
Довольно странная книжка. Удар в гонг.
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Издательство «Концептуал», 2022.
За последние пару лет несколько раз встречала отсылки и цитаты из этой переписки, с неизменным комментарием о том, насколько удивительно интеллектуальный диалог и глубокие познания (по крайней мере - в христианской истории и Священном писании) демонстрировали оба участника. Решила полюбопытствовать.
На момент начала переписки - 1564 год - Ивану Грозному минуло тридцать четыре года, больше половины которых он был главою государства без всякого регентства. Князь Андрей Курбский, на то время сбежавший-изгнанный из Руси, был на пару лет старше. Значился полководцем и воеводой, ходил на Казань, разбирался с Крымским ханством, брал Полоцк. Отношения героев были сложными - в двух словах ни содержание, ни предысторию не опишешь. Но когда на Руси было просто?
Письма написаны эмоционально и, порой, склочно, но чрезвычайно понятным нам стилем и языком, что лишь отчасти объясняется искажениями (обработкой), внесёнными в копии писем в XVII веке. Внесёнными с благими намерениями: далеко не все русскоязычные граждане могли читать церковнославянские цитаты, приведённые в письмах, да и обычный «бытовой» русский времён Грозного уже не всем давался - пришлось переработать. И тем не менее, диву даёшься, насколько современно, ладно и содержательно составлялись эти оскорбительно-нравоучительные письма.
Цитатно (с моими комментариями в квадратных скобках).
* [Грозный - в ответ на первое письмо Курбского] Тот же апостол Павел говорит (и этим словам ты не внял): «Рабы! Слушайтесь своих господ, работая на них не только на глазах, как человекоугодники, но как слуги бога, повинуйтесь не только добрым, но и злым, не только за страх, но и за совесть». На это уж воля господня, если придется пострадать, творя добро. Если же ты праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни?
* [Грозный - в ответ на призывы Курского одуматься и прекратить преследования] Почему же ты взялся быть наставником моей души и моему телу? Кто тебя так поставил судьёй или властителем надо мной? Или дашь ответ за мою душу в день Страшного суда?.. ты же кем послан? И кто тебя сделал архиереем и позволил принять на себя учительский сан?
* [Курбский - получив многостраничный ответ Грозного] Широковещательное и многошумное послание твоё получил и понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто, таковое бы не только царю… но и простому воину не подобает… Тут же и о постелях, и о телогрейках и иное многое - поистине, словно вздорных баб россказни, и так всё невежественно, что не только учёным и знающим мужам, но и простым, и детям на удивление и на осмеяние, а тем более посылать в чужую землю, где встречаются и люди, знающие не только грамматику и риторику, но и диалектику и философию.
* [Курбский - в ответ на обвинения, что ранее целовал крест и присягал царю и наследнику, а потом изменил и бежал, что есть тяжкий грех] А то, что ты пишешь, именуя нас изменниками, ибо мы были принуждены тобой поневоле крест целовать, так как там есть у вас обычай, если кто не присягнёт - то умрёт страшной смертью, на это всё тебе ответ мой: все мудрые с тем согласны, что если кто-либо по принуждению присягнёт или клянётся, то не тому зачтётся грех, кто крест целует, но всего более тому, кто принуждает.
* [Курбский - на замечание Грозного о молчании и неспособности достойно ответить] А в том же послании напоминаешь, что на моё письмо уже отвечено, но и я давно уже на широковещательный лист твой написал ответ, но не смог послать из-за постыдного обычая тех земель, ибо затворил ты царство Русское, свободное естество человеческое, словно в адовой твердыне, и если кто из твоей земли поехал, следуя пророку, в чужие земли… ты такого называешь изменником, а если схватят его на границе, то казнишь страшной смертью… И поэтому так долго не посылал тебе письма.
* * *
Занятная книжка.
Толкин и Великая война. На пороге Средиземья. Джон Гарт. Перевод С. Лихачевой. Издательство АСТ, 2022.
Пожалуй, это одна из самых непростых книг в моей читательской жизни. Учитываем, конечно, что на язык и стиль Гарта наложилась моя температура (привет, грипп!), но давно я тааак не продиралась через размышления автора. При этом в эпизодах, когда речь шла непосредственно о биографии писателя и его друзей, текст вдруг выстраивался, как-то подтягивался и ровными строчками маршировал в сознание… Гарт зря разбавлял текст размышлениями?
Склонна считать именно так. «Здесь Толкин подразумевал вот это», «там он образно описывал то»… Чудесно, что у автора есть свои мысли по поводу, но материал, на основе которого сформировалась книга, богат и без домысливаний. Филология и история языка, ученическая жизнь Толкина и его друзей, Первая мировая война и их участие в ней, потери, болезни, ранения, счастливые обретения взрослеющих интеллектуалов, Европа в лихорадке, меняющееся общественное сознание… Дайте читателю домысливать самому!
Помимо описаний легендариума Толкина (а есть хотя б один труд о нём, где половину текста НЕ будет занимать Сильмариллион и его прото-версии?), нашла в книжке много новых фамилий и названий произведений - всё то, что повлияло на Толкина в описываемый период жизни либо появилось в литературе Великобритании (и не только) накануне, во время или сразу после Великой войны. Так что ждите неожиданные отзывы. А пока цитатно.
* В ноябре того же года Толкин выступал в защиту национализма на одном из колледжских дебатов - как раз когда гордыня наций грозила Европе грандиозной катастрофой. После 1930 года национализм обретёт ещё более неприятные коннотации, но версия Толкина не имела никакого отношения к превознесению одной нации над всеми прочими. Для него величайшая цель нации заключалась в культурной самореализации, а не во власти над другими; и главными её составляющими были патриотизм и общность убеждений.
* Толкина всегда завораживали шифры и алфавиты…Оказавшись в армии, он решил стать связистом, а в этой специальности некоторая роль отводилась и шифровальному делу… [этим решением он] ещё и повышал свои шансы выжить в войне… Странно думать, что если бы не такого рода решения, то дети, возможно, никогда не узнали бы о Бильбо Бэггинсе или, если на то пошло, о Винни-Пухе: где-то совсем в другой воинской части субалтерн по имени А. А. Милн выбрал специальность связиста совершенно сознательно - чтобы спасти себе жизнь.
* [Толкин, будучи назначен офицером] утвердился во мнении, что «самое неподобающее занятие для любого… это распоряжаться другими людьми», и сетовал: «На миллион человек не найдётся ни одного, кто бы подходил для такой ролик, а уж менее всего - те, что к ней стремятся».
* Позже Толкин настаивал, что между придуманными им гоблинами и немцами, с которыми он сражался, нет никаких параллелей… «Да, я считаю, что орки - создания не менее реальные, нежели любое порождение «реалистической» литературы, - писал он, - вот только в реальной жизни они, конечно же, воюют на обеих сторонах».
* По мнению Толкина, творческий упадок и духовный раскол связаны неразрывно… «Такова трагедия современной жизни: никто не знает, на чём зиждется мироздание по представлениям человека, сидящего рядом в трамвае, - вот что делает эту жизнь такой утомительной и сумбурной; вот откуда её невразумительность, недостаток красоты и сообразности; её уродство; её атмосфера, враждебная высшему совершенству».
* * *
Бесспорный факт, что без Первой мировой у человечества не случилось бы Средиземья. Иногда ужасное рождает что-то великое и невероятно светлое… Занятная книжка.
Грибы на кочке. Луис Карлос Лопес. Перевод О. Савича. Государственное издательство художественной литературы, 1961.
Стихи для моего прозаического сознания, чаще всего, сложны и утомительны; не доросла я до того уровня, когда стихами можно наслаждаться (возможно, пока?). Исключение - Маяковский и, как ни странно, кое-что из Киплинга и Некрасова, а вот со всеми остальными синхрона не случается. И тут вдруг этот неожиданный и малоизвестный Лопес из далекой колумбийской Картахены! (да-да, опять латиноамериканец)
Пишет обаятельно. Представьте: глубоко провинциальный колумбийский городок, щербатые дома, пыльная площадь, старая лавка, возле которой сидит чувак в старой потертой шляпе. Сидит, наблюдает, прищурив глаза, что-то чиркает в записной книжке, посмеивается, иногда зубоскалит…
При всей горечи, сквозящей из его произведений, Лопес не драматизирует существование. У кого из нас не было тяжелых мыслей или периодов? Вот и у него был такой период, длиной почти во всю жизнь. Но он предпочел не унывать от этой жизненной неласковости, а острить, подмечая нелепости. И иногда поражать читателя нежностью. Цитатно.
* Село далёко от моих хором.
Живу в домине,
который был монастырём…
Глядит в окно учтиво
большой
лик солнца; перспектива
так вдохновляет. Ветра вздох -
и по траве бежит волна прилива…
И в этом доме с садом и забором,
где мох
ползёт по крыше, по трубе, -
насмешливым, но смертным приговором
судьба соседа мне дала, который
весь день играет гаммы на трубе.
* О ты, любовь с утиными крылами!
Тебя не тронет сильной страсти пламя,
ты прочно сохранишься, как в спирту,
не побывав в лирическом пространстве,
где чайки в поисках свободных странствий
в часы заката гибнут на лету!
* Всё грязно здесь. Река
как сонная змея,
кольцом свивается вкруг хуторка.
Нет даже ветерка,
а сумерки вечны.
Тяжелый, мутный, злой,
без пауз дождь идёт,
и жизнь, как под землёй,
сыра, липка, посыпана золой,
горячкою больна.
И вдруг над бледной крышей жестяной,
где проросла трава,
расцвёл вьюнок простой.
Он здесь в насмешку выращен весной,
чтоб эту грязь дразнить…
* У двери с сигаретой
стою.
Хоть солнца нет,
но лето перегрето.
Чуть не довёл до слёз
меня надрывный скрип несмазанных колёс.
Монах проходит мимо
и говорит, жуя псалмы неутомимо,
сглотнув библейский стих:
«Да ниспошлёт вам бог побольше дней таких!».
* Когда же меч разбился
и бедный рыцарь шанса
последнего лишился,
был счастлив Санчо Панса
и - швырк ногой с дороги,
как образец уродства,
помятый щит убогий,
что тоже - донкихотство.
* * *
Замечательная маленькая книжка.
Сто миллионов лет и один день. Жан-Батист Андреа. Перевод А. Беляк. Издательство Polyandria NoAge, 2021.
Книжка начинается так, что кажется, что написал её советский писатель-научный-фантаст середины ХХ-го. Собственно, именно этот период - 50-е - вписан в сюжет, в котором палеонтология сочетается с детскими психологическими травмами и упёртой, упрямой верой в чудо, которое быть не может, но всё же может быть - если попробовать объяснить всё научно. Ну, гипотетически.
Стиль прекрасный. Пишет Андреа ладно, улыбчиво, ностальгически. Отчасти заметочно, дневниково, но с эпизодическими распространениями. И книжка получилась почти легкой. Если бы не эта внутренняя тоска и боль человека, который теряет. Надежду, спокойствие, дружбу, близких, себя… Но есть и преданность. И кажется, что она и спасёт. Хотя бы кажется.
Цитатно.
* Это край, где ссоры длятся тысячу лет… В самой глубине, недалеко от Италии, - деревенька, пришпиленная к горе огромным кипарисом… мы нигде, мы в чреве мира, и это место не принадлежит никому - кроме науки, которая привела меня сюда. В конце дня я поселился в номере, заказанном на моё имя в единственной деревенской локанде. В комнате веет седой стариной. Отсутствие комфорта - абсолютное. Ставни, покрытые сиреневыми корками отставшей краски, распахиваются, открывая вздыбленный горизонт. Он вертикален.
* Горного проводника можно узнать по безучастному присутствию, по манере существовать просто, явно, почти докучно, как скала, на которой он сидит. Остальные - вторглись, им здесь не место, они карикатурны, они учёные…
* Я в том поворотном моменте в жизни человека, в той точке перепада, когда в него уже никто не верит. Он может отступить, и все без исключения похвалят его за мудрость. Или снова пойти вперёд во имя своих убеждений. Если он окажется неправ, станет синонимом гордыни и слепоты. Он навсегда останется тем, кто не сумел вовремя остановиться. Если он прав, все воспоют его гений и упорство перед лицом невзгод. Суровый час, когда теряешь веру - или веришь во всё.
* Говорить бессмысленно… Это священники выдумали, чтоб заполнить дубовую тишь исповедален… Слова не имеют значения. Я умею прочесть на лице человека непоправимое, я знаю выражение, с которым вам говорят однажды, что это случилось с вашей матерью, с любимым синим псом, с теми, кого вы любите, или с теми, кого вы не знали, но кто был очень дорог другому человеку, - раз у него сейчас такое лицо.
* Разгибаю пальцы перед глазами… Где тут линия моей жизни? Мне говорили: один искатель приключений, сочтя свою линию жизни слишком короткой, взял и удлинил её - взмахом ножа. И что он выиграл? С ножом или без него, а край ладони случается довольно скоро. Продлить линию жизни, - придумали тоже. Наши ладони слишком малы, чтоб удержать хоть что-то важное.
* * *
Хорошая книжка.
Моя жизнь. Константин Коровин. Издательство «Азбука-Аттикус», 2022.
Константин Алексеевич родился в год отмены крепостного права, в купеческой семье, чей дом находился в Москве в Рогожской слободе (приезжайте, проведу вам тут экскурсию). Некоторые, включая самого Коровина, утверждают, что семья была поповско-старообрядческой, но смею сомневаться. Однако уверена в другом: многим из вас Коровин знаком как талантливый художник, «русский импрессионист», декоратор и педагог, протеже Мамонтова, друг Серова и Врубеля, наставник Фалька, Машкова и Сарьяна… А ещё он замечательный мемуарист.
Рассказы и воспоминания из детства и юности автор начал создавать и записывать в довольно пожилом возрасте, смешивая реальные факты с вымыслом, домыслом и гиперболой, однако его жизнелюбие, незлобивость и искреннее восхищение красотой ладно сглаживают все утрирования и неточности. От книжки остаётся приятнейшее впечатление, словно сам ты - тот давний ребёнок, что приехал с дедом с ярмарки, где вы любовались лаковой шкатулкой, фарфоровой куколкой или глазурованным пряничком. И всё вокруг такое абсолютно настоящее, такое доброе и уместное, словно нет и никогда не было и не будет в мире потерь, несправедливости и горя…
А и не будет. Коровин не пишет о горе. Об этом пишут другие, а он - светлый. Цитатно.
* … У бабушки мне очень нравилось. Там было совсем другое, другое настроение. Сама бабушка и гости были приветливы, когда говорили, смотрели в глаза друг другу, говорили тихо, не было этих резких споров… А у нас в доме окружающие отца всегда как-то ни с чем не соглашались. Кричали: «не то», «ерунда», «яйца всмятку»…
* П. М. Третьяков приехал ко мне, в мою мастерскую, уже во время болезни Врубеля и спросил меня об эскизе Врубеля «Хождение по водам Христа». Я вынул этот эскиз… Павел Михайлович сказал мне, что он не понимает таких работ. Помню, когда вернулся Врубель, то я сказал ему:
- Как странно… Я показал твои эскизы… он сказал, что он не понимает.
Врубель засмеялся…
- А знаешь ли, я бы огорчился, если бы он сказал, что он его понимает.
* Лето… едем с Мельниковым и Левитаном в Кусково писать этюды…
- Константин! - позвал Левитан. - Посмотри, лес-то какой! Сущий рай. Как славно!
И в глазах Левитана показались слёзы.
- Что ты! - говорю я. - Опять реветь собрался.
- Я не реву, я - рыдаю! Послушай, не могу: тишина, таинственность, лес, травы райские!.. Но всё это обман!.. Обман - ведь за всем этим смерть, могила.
- Довольно, Исаак, - говорю я ему, - довольно. Сядем.
Мы сели, я вынул из сумки колбасу, бутылку кваса и ещё что-то завёрнутое в бумагу… Я смотрел на окружающий нас лес, на осинки и берёзы с листвой, рассыпанной на фоне тёмных сосен, как тончайший бисер.
- Написать это невозможно, - сказал Мельников и откусил пирога.
- Немыслимо, - согласился с ним Левитан и тоже стал есть пирог. - Надо на расстоянии…
* Я пишу о [своём псе] Фебе, а на столе предо мной стоит большой серебряный бокал. Это он получились выставке… Я взял с собой этот бокал, уезжая из России. Нет у меня теперь дома. И жалею я… Может быть, ещё в каких-то неведомых странах я возьму твою милую голову, Феб, погляжу, а ты мне пробормочешь по-собачьи, как прежде. Должно быть, Фебушка, ты хотел сказать мне, но не мог - хотел сказать, должно быть, про сердце чистое, про великую дружбу и святую верность.
* Ярко горит хворост в камине. Огонь веселит освещённые стены моей деревенской мастерской, и как красиво блестят золотые с синим фарфоровые вазы, стоящие на окне, за которым видны тёмные силуэты высоких елей. Всё вокруг одна симфония весенней ночи… Какая во мне жажда восхваления всего, что вижу я. И в картине - в молчании поёт весенняя ночь. А душа всё чает небывалой жизни, которая там… где-то там… Призрак счастья.
* * *
Замечательная книжка.
P. S.: в Крыму, в Гурзуфе на берегу моря у Коровина была дача, построенная по эскизу художника (ныне Дом творчества Художественного фонда). У дачи было имя, которое Константин Алексеевич дал ей в честь удачно законченной работы над декорациями к балету. Название постановки и дачи - «Саламбо».
Кантакларо. Ромуло Гальегос. Перевод В. Крыловой. Издательство «Художественная литература», 1966.
Продолжаем латиноамериканскую серию. Данную книжку в 1934 году написал… президент Венесуэлы. Да, Гальегос был ещё и учителем, журналистом, профессиональным революционером и министром просвещения, но также он был президентом, пусть и недолго (точнее - в 1948 году; потом был военный переворот, как это обычно случается в Латинской Америке). Родился же он в Португалии, пересиживал преследование в Испании, потом скрывался в Мексике и Кубе. Успел побывать номинантом Нобелевской премии, комиссаром и президентом Межамериканской комиссии по правам человека. Яркая биография.
Что касается книжки, то литературные эксперты считают её началом профессионального рассвета писателя. Мол, и сюжет, и посыл, и начало мистического реализма… Безусловно. Но тогда Гальегоса стоит читать до «бумовских» латиноамериканцев, либо как-то суметь выключить в своей памяти все эти деревни мертвецов, легенды и видения, праздники поминовения и мстительных призраков, что описаны в книгах Фуэнтеса, Лимы, Рульфо и прочих. Потому что книжка - как предтеча.
Про сюжет писать не буду, отмечу лишь, что он наполнен сожалением и горечью. «Буйных мало…» - ключевая мысль. Старые буйные разочаровались в борьбе и окружении, потеряли веру в лучшее, силу и мощь, а молодые - странненькие краснобаи, с нестабильным горением, увлекающиеся, мечущиеся, уходящие, растворяющиеся в саванне - «Флорентино унёс дьявол…». Цитатно.
* Он выехал поутру, и длинная тень бежит впереди по дороге; потом она переваливает через голову и опять, такая же длинная, протягивается по дороге за спиной. Но сколько бы ни ехал, он всегда в центре льяносов, в центре кольца миражей, в которых дрожит и плавится накалённая солнцем саванна, прежде чем стать небом.
* … Потому что в саванне слова - призраки… в этой мёртвой пустыне любые слова звучат загадочно и тревожно… призраками становятся не только имена собственные, а все слова, произнесённые человеком наедине, то есть в обычном для здешних жителей состоянии. В этой безмолвной пустыне висят в воздухе или, лучше сказать, в тишине, над обочинами дорог, все слова, которые были произнесены одинокими путниками и никем не услышаны и не подхвачены…
* … я понял истину: с такими вот людьми, с таким стадом, которое идёт, например, за этим болтуном [пророком], - с людьми, которые следовали за Бовесом, называя себя роялистами, потом следовали за Паэсом, называя себя патриотами, и снова поддержали бы Бовеса, если бы тот воскрес, - с такой толпой дикарей можно идти только к дикости, именуемой у нас демократией.
* В разговор вмешался Хуан Парао:
- Дело не в том, есть в человеке что-то особенное или нет, главное - чтобы другие находили в нём это особенное или прикидывались, будто находят.
* И всё же я надеялся на лучшее, по пословице: «Нет зла, которое бы длилось вечно…». Так и вышло, только по причине, о которой говорится во второй части пословицы: «… потому что нет человека, который бы это выдержал».
* * *
Книжка хорошая, но не для всех.
Выкрикивается лот 49. Томас Пинчон. Перевод Н. Махлаюка и С. Слободянюка (нашли друг друга). Издательство «Азбука», 2022.
Книжка, которую не могу рекомендовать. Вы Воннегута сразу приняли? С Сартром дружите? Стиль Ионеско вам близок? Ну, если на все эти вопросы вы ответили «да», тогда вам стоит читать и этот лайтовый, как считается экспертными литературоведами, роман Пинчона, и все остальные его книжки. Если же «нет»… давайте поговорим.
Пинчона читать непросто. И дело не в том, что читатель может не обладать всем тем интеллектуальным багажом, коим обладает автор. Пинчон - дитя своей эпохи, времени, а это - кайфовые шестидесятые, когда теперь-запрещенное ещё разрешено, а то, что совсем недавно считалось аморальным, вдруг стало протестно-демонстративным, выпячиваемым, объявляемым. Мы с вами уже не знаем это время. Оно для нас - почти как времена Ивана Грозного, и, пожалуй, только музыка может помочь, поспособствовать пониманию, что же чувствовали те, кто жил одновременно с Пинчоном. И о чём, о ком он писал. И почему писал так.
При этом не согласна с теми, кто заявляет, будто Пинчон всего лишь создал яркий коктейль, собрав всё самое модное. Нет. Пинчон горюет, иронизирует и сокрушается, осознавая, в каком мире он живёт. Цитатно.
* Где-то за сплошной чередой деревянных чистеньких трехспаленных домиков… [прятался] тот самый невообразимый Тихий океан, где не было места всяким серфингистам, пляжным постройкам, канализационным системам, нашествиям туристов, загорающим гомосексуалистам и чартерной рыбной ловле… не слышалось шума, не чуялось запаха, но океан был там… океан нёс искупление грехов южной Калифорнии… как бы мы ни резвились у его берегов, истинный океан остался неоскверненным, целостным и способным даже у берега обратить любое безобразие в более общую истину.
* - У вас есть акции?.. Вы можете влиять на политику компании, вносить предложения, от которых нельзя будет так просто отмахнуться?
- Да…
- А не могли бы вы… заставить их отменить положение о патентах?.. Это душит творческое начало в каждом настоящем инженере, где бы он ни работал.
- А мне казалось, что сейчас уже нет изобретателей… Таких, как Томас Эдисон, например. Сейчас ведь все основано на коллективном труде, верно?
- Коллективный труд, так это теперь называется, да. На самом деле это способ избежать ответственности. Симптом вырождения современного общества.
* … она огляделась по сторонам, ощущая себя как бы в центре многогранного кристалла, и произнесла.
- Боже мой.
- В определенные дни, при определенной температуре и атмосферном давлении я ощущаю его присутствие, - сказал мистер Тот. - Понимаете? Чувствую, что он рядом.
- Ваш дедушка?
- Нет, мой Бог.
* … подлил ей вина из одуванчиков.
- Сейчас вино стало прозрачнее… Несколько месяцев назад оно помутнело. Дело в том, что весной, когда зацветают одуванчики, вино вновь начинает бродить. Будто цветы, из которых оно сделано, вспоминают былое.
Нет, печально подумала Эдипа. Им кажется, будто кладбище, где они выросли, все еще существует и по нему можно бродить, и нет нужды в Восточной автостраде, и кости умерших покоятся в мире, питая призраки одуванчиков, которым ничто не угрожает. Будто мертвые действительно продолжают существовать хотя бы в бутылке вина.
* Америка, зашифрованная в завещании Инверэрити, - чья она? Эдипа вспомнила о незаконных поселенцах, которые устраивали брезентовые навесы позади рекламных щитов или ночевали на свалках в раскуроченных остовах «плимутов»… о бродягах-американцах, которые говорили с ней на своем языке так чисто и правильно, как будто были изгнанниками из какой-то иной земли, никому не известной и в то же время совпадающей с той хваленой страной, в которой она жила; вспомнила о странниках, внезапно возникающих и исчезающих в свете фар, бредущих ночью вдоль дороги, слишком далеко от каких-либо поселений, чтобы идти куда бы то ни было с определенной целью… дабы свершилось магическое соединение с Другой Душой и с ней установилась связь… [из которой] должно однажды родиться несказанное действие, признание, Слово.
* * *
Сложная, но занятная книжка.
Три грустных тигра. Гильермо Кабрера Инфанте. Перевод Д. Синицыной. Издательство Ивана Лимбаха, 2014.
Почему я до сих пор не читала эту книгу - объяснений нет. Наверное, потому что до Дарьи Синицыной никто не рисковал дать ей русскоязычное рождение, никто не пробовал перенести испанские, простите, кубинские лингвистические игрища на тучные почвы великого русского. И напрасно!
Книга прекрасная. Временами печальная, порой лирично-трагичная, а иногда по-хорошему злая и хохочущая, с иронией и самосарказмом. И искренностью. Куба, жаркая Куба, с ливнями, ликёрами, знойным променадом, сожалением о прошлом, помпезными клубами, лихими авто, иллюзорным будущим, выжженными блондинками и пышнотелыми темнокожими дивами с завораживающим голосом, джазом и ромом, бачатой и румбой, эдакая «эйфория латиноамериканского дня» - как это можно вместить в одну книжку, в единый слог, в один сюжет? Никак. А Кабрера смог.
Конечно, это сожаление об ушедшем. О невозможном. О потерянном, как после революции (на самом деле не как, а так и было). И немножко - песнь о прекрасном, самом прекрасном, что лично вы таите глубоко в душе. И о дружбе, которая всегда немного больше, чем всё остальное в этом мире. Цитатно.
* Вид Гаваны с корабля ослеплял. Море было спокойное, голубое, почти небесного оттенка подчас, прорезанное широким лиловым швом - Гольфстримом, как кто-то объяснил. Маленькие пенистые волны напоминали чаек в опрокинутом небе. Город, белый, головокружительный, возник внезапно. По небу неслись грязные тучи, но солнце сияло, и Гавана казалась не городом, а миражом города, призраком…
* Бустрофедон вечно охотился за словами в словарях, уходил на семантические сафари, переставал появляться, запирался с каким угодно словарем, обедал с ним, в туалет ходил с ним, спал с ним, целыми днями гулял по полям (словаря), больше он никаких книг не читал и утверждал, рассказывал Сильвестре, что это лучше, чем сны, лучше, чем эротические фантазии, лучше, чем кино… Потому что в словаре царил саспенс слова, заблудившегося в лесу других слов (иголка не в стоге сена, где ее проще простого отыскать, а в игольнике)…
* … пешком, и прохожу мимо темного переулка, а в переулке гигиенические мусорные бачки, поставленные Службой здравоохранения, и я слышу, что из одного бачка несется песня, и брожу между ними, чтобы выяснить, какой именно бачок поющий, и представить его достопочтенной публике, обхожу один, второй, третий и понимаю, медовый голос льется с земли, из-под объедков, грязных бумажек и старых газет, опровергающих чистоплюйскую кличку этой помойки, и вижу, под газетами на тротуаре решетка, выход вентиляционной трубы какого-то заведения, которое, наверное, внизу, под улицей, или в подвале, или в жерле музыкального круга ада, я слышу пианино и удары тарелок и медленное прилипчивое влажное болеро и аплодисменты и другую музыку и другую песню, я стою и слушаю и чувствую, как слова и музыка и ритм зацепляются за низ моих брюк и проникают в меня, и, когда музыка смолкла, я уже знал, что через эту решетку выходит горячий воздух, гонимый кондиционером из кабаре «Тысяча Девятьсот»…
* Что сказал бы старый Бах, если бы узнал, что его музыка летит по Малекону в Гаване, в тропиках, со скоростью шестидесяти пяти километров в час? Что напугало бы его больше? Что стало бы для него кошмаром? Темп перемещения звучащего бассо континуо? Или пространство, расстояние, преодоленное его упорядоченными звуковыми волнами?..
- Бах, - продолжает Куэ, - который курил и пил кофе и трахался, как всякий гаванец, едет сейчас с нами. Ты знаешь, что он написал кантату о кофе… и кантату о табаке… Каков старикан, а? Это же почти наши народные песни. Мать его!
* Он принялся напевать, постукивать каблуком в доски причала…
- Не хватает Эрибо, подыграл бы, - сказал я.
- Получился бы плачевный дуэт. А так я один плачевный.
Так оно и было. Но я ему не сказал. Иногда я умею быть тактичным.
* * *
Прекрасная книжка с витиеватым языком. Но прекрасная.
Храм Христа Спасителя в Москве. История проектирования и создания собора. Страницы жизни и гибели 1813-1931. Е. Кириченко, Г. Иванова. Издательство «Планета», 1992.
Книжку читала, готовясь к экскурсии. 1992 год издания, а это говорит нам о том, что нового, воссозданного Храма ещё нет. Ещё не проведены все те бесчисленные работы по восстановлению чертежей, подборке материалов, поиску мастеров и т. д. Пока читатель может только удивиться фактам ушедшей истории и посокрушаться по потерянному.
Книжка отличная. Много интересных фактов, чертежей, вписанных биографий, старых фото - с датами, детализацией, уточнениями. К счастью, к XIX веку мы осознали, что историю - пусть даже историю создания храма, она уж подтянет за собой и всю остальную историю - надо фиксировать более тщательно, дублируя материальную память на разных носителях и храня её в разных архивах. С точки зрения обилия информации о первой версии Храму повезло (должно же было ему повезти хоть в чем-то).
Цитатно.
* … Вот что пишет П. А. Кикин А. С. Шишкову: «… Все вообще кричат, что должно соорудить монумент… но вот беда, чтобы согласиться, какой? Иной говорит - обелиск, другой - пирамиду, третий - колонну, и так далее, с разными, по их мнению, надписями. Я мыслю, что памятник сей соответствовать должен во всём цели своей и времени… сердце моё и ум согласно требуют воздвигнуть храм Спасителю в Москве…».
* Участники конкурсных проектов храма Христа Спасителя вдохновлялись тремя главными образцами. Все они связаны с традицией классической ордерной архитектуры. Первый - собор святого Петра в Риме - главный храм католического мира… Второй столь же популярный образец - Пантеон в Риме, один из самых великих памятников архитектуры Древнего Рима… Третий источник подражания… у приверженцев новой трактовки ордера… «эллинистов»… обращение к наследию Древней Греции - Эллады… Эллинистов отличает любовь к гладким поверхностям, лаконичным строгим геометрическим объёмам, сдержанному применению декора.
* Первоначально горельефы храма Христа Спасителя предполагалось сделать из бронзы гальванопластическим способом, чтобы избежать употребления разрушающегося в нашем климате каррарского мрамора. Однако первый опыт использования протопоповского мрамора доказал полную (была исполнена Богоматерь Владимирская) пригодность этого материала для скульптурных работ. В результате вся скульптура на фасадах храма была выполнена из того же материала…
* … Последние два года своей жизни патриарх Тихон не служил в храме Христа Спасителя. Духовенство его примкнуло к Живой Церкви, и в силу этого храм опустел. В середине 1920 годов началось медленное угасание храма Христа Спасителя. В соборе, вмешавшем до 15 000 человек, собиралось нередко чуть больше десятка прихожан. Храм всё больше превращался в музей, главной функцией его постепенно становилась музейная и просветительская.
* Дворец Советов был задуман и должен был стать антиподом храма Христа Спасителя . Однако, будучи антиподами по содержанию, оба здания обнаруживают типологическое родство в целом ряде особенностей… Храм Христа Спасителя положил начало обновлению исторически сложившейся системы городских вертикалей. Предполагаемое строительство Дворца Советов также становится поводом создания новой системы, призванной поддержать расположенный в центре Москвы вертикальный объём главного здания.
* * *
Отличная книжка - для интересующихся.
Никак не соберусь написать о том, что читаю, но могу поделиться книжками из экспозиции Исторического музея Смоленска. Хороший музей
Читать полностью…
Из России в Китай. Путь длиною в сто лет. Елизавета Кишкина. ООО Международная издательская компания «Шанс», 2018.
О книжке слышала хорошее. Даже восторженное. Учитывая неравнодушие ко всему китайскому, не могла пройти мимо. Что же в итоге?
Елизавета Павловна 李莎 , конечно, не писатель, но в этом она признаётся в самом начале книги - укорить не получится. Потому и книжка - не художественное переложение суровых реалий, а… бытописание, что ли. С вкраплениями редко описываемых подковёрных интриг КПК-образования на теле Срединного государства, 上帝保佑中国 (надеюсь, этим высказыванием, я никого не оскорбила). Порой это бытописание поразительно мелкобуржуазно, обыденно и скучно, до сведения скул и снисходительных вздохов (вот этим я точно кого-то обижу). Не об этом мечталось китайским радетелям за коммунистическое будущее, не об этом.
Но как зарисовки времени книжка прекрасна. О развлечениях, привычках, взаимоотношениях видных политических деятелей почти-современного-нам Китая, их вихревых судьбах, потерянных и растоптанных жизнях, жертвенности, патриотизме и предательстве. О любви к шахматам или домино, о теряющих цвет желтых занавесках, о покидающих Харбин последних русских эмигрантах, о Москве, Хабаровске, Владивостоке. Об истории, которую легко забывают. И времени, которое субъективно и мнимо.
Цитатно.
* … выживали многие из «бывших». Тем, кто помоложе, пришлось пойти на службу в советские учреждения… Лена Радчевская, учившаяся в Институте благородных девиц, всю жизнь проработала машинисткой-надомницей, а сестра Липа, бывшая вице-губернаторша, окончившая Сорбонну, с тяжелый сумкой почтальона бегала по улицам Москвы, разносила почту и газеты…
* Хабаровск, куда нас послали работать в краевое издательство, в те времена [1931 год] был совсем небольшим городком с населением меньше двухсот тысяч человек. Заасфальтирована была всего лишь одна центральная улица, на которой стояли каменные здания, а дальше по склонам сопок лепились одноэтажные деревянные домишки. Тротуары были дощатые, щелястые… При всём при том город покорил меня своим живописным окружением. Я полюбила смотреть с утёса на ширь Амура с того места, где в царское время стоял памятник Муравьёву-Амурскому, а теперь остался один пьедестал…
* Во Владивостоке близ Китайской улицы имелся целый квартал, сплошь заселённый китайцами. Считали, что там живёт около сорока тысяч человек… Снедаемая любопытством, я с подружкой решила заглянуть туда. Узенькая извилистая немощёная клочка не отличалась чистотой, помои прямо из дверей выплёскивались наружу. Дома двухэтажные, с балкончиками, обнесёнными деревянной балюстрадой. По обеим сторонам улочки - цирюльни, лавчонки, харчевни… С домов над лавочками свисают продольные узкие полотнища с причудливо написанными иероглифами. Всё так колоритно и настолько непривычно, что нам с Клавой показалось, будто мы попали совсем в другую страну.
* [1946 год] Только наш поезд остановился [на станции Маньчжурия], как в коридоре вагона возникли жёлтые ватные униформы китайских солдат во главе с командиром - молодым худеньким пареньком. У каждого из них сбоку на ремне висела деревянная кобура, откуда торчал кумачовый лоскут, в который был обёрнут револьвер. Таков был своеобразный солдатский шик тех романтических времён.
* [1966 год, Пекин] Без конца ходили десмонстранты с красными знамёнами и лозунгами, у всех на правом рукаве были красные повязки с надписью «хунвейбин». Впереди колонны как святыню несли портрет Мао Цзэдуна, увитый красными лентами и украшенный искусственными цветами. Мне это напоминало крестный ход с иконой, который я видела в детстве в моей родной русской деревне - крестьяне шли в поле служить молебен о ниспослании дождя.
* * *
Интересная книжка. Но читать можно только здравомыслящим, иначе чревато.
Рисунки Виктора Гюго. Жан Сержент. Перевод В. Финикова. Издательство «Искусство», 1970.
В 2021 году поздней осенью в Москве открыли удивительную выставку от Жан-Юбера Мартена. Проект французского куратора назывался «Бывают странные сближенья…» и представлял собой экспозицию аналогий, которые, порой, не сразу считываются либо не выставляются в едином пространстве - зритель должен домыслить. Мартен же решил всё собрать… Получилось неожиданно, многословно, сложно, безусловно интересно. А одной из выставленных работ была деревянная столешница, на поверхности которой безумный мастер размазал, расплескал чернила, превратив кляксы и пятна в силуэт неведомого города. В качестве безумного мастера был указан Виктор Гюго.
Гюго рисовал, причем, рисовал много и страстно. В другой книге - «Жизнь Гюго» - её автор Грэм Робб писал, что «почти пятьдесят лет Гюго рисовал карикатуры на рукописях, изображал разрушенные замки на путевых записках и развивал оригинальный стиль, который достиг вершины в последние годы ссылки. Известны почти три тысячи его рисунков; еще несколько сотен находятся в частных коллекциях».
В маленькой же книжке Жана-Пьера Сержента «Рисунки Гюго» (он был хранителем музея Гюго в Париже, оставил после себя несколько статей и книг о его творчестве) кратко описывается, кто повлиял на Гюго-художника, что рисовал гений французской литературы, а также что об этом всём думали современники и потомки писателя. Цитатно.
* Рассказывают, что Гюго в свободные минуты всегда что-то торопливо рисовал: даже во время завтрака, даже во время утреннего туалета. Любое пятно на бумаге вызывало у него желание разрисовать его. При этом в дело шло всё, что попадало под руку и могло белить, чернить или красить: кофе, молоко, уголь, сало, зубная паста, пепел от сигары или из камина… Разговоры о том, что Гюго якобы поливал свои рисунки кофе, имеют реальную основу. Иногда он заливает лист кофе, чтобы изобразить грозовое небо или надвигающуюся бурю.
* В 1862 году, работая по просьбе издателя Кастеля над предисловием к альбому рисунков Гюго, Теофиль Готье писал: «Конечно, это великий поэт. Но на сей раз он держит в своих руках перо ради забавы… Сколько раз… следили мы восторженным взглядом, как клякса или кофейное пятно, разползшееся на конверте или на клочке бумаги, преображается в пейзаж, в замок или в причудливый морской вид… и, когда приходило время расходиться, все спорили: кому достанется рисунок…».
* В апреле 1860 года Гюго пишет Бодлеру, приветствовавшему «восхитительное воображение, так и брызжущее в его рисунках»: «Я очень рад и крайне горд тем, что вы так хорошо думаете о моих рисунках пером. Теперь я использую в своих рисунках и карандаш, и уголь, и серию, и копоть, и разного рода микстуры, которые позволяют мне нарисовать не то, что я вижу, а то, как я это вижу…».
* Гюго не испытывал тяги к краскам… А может быть, он вообще плохо чувствовал краски? Двадцать рисунков акварелью или же подкованных акварелью говорят о противном… самый красивый рисунок Гюго акварелью - это изображение той обнаженной на полях рукописи «Песни лесов и улиц»… приподнятое платье женщины, украшенное карминными фестонами, всё время переливается, становясь то матово-зелёным, то ярко-голубым. Небольшие мазки жёлтого как бы смягчают борьбу этих дополнительных цветов. И кажется, что всё очень просто. Зато так сильно.
* Несомненно, поиски Гюго-поэта и Гюго-художника взаимосвязаны… он был охвачен мыслью о сосуществовании и о вечной борьбе противоположностей, которые должны были, по его мнению, привести к примирению этих противоположностей, и каждый обязан был ускорить это примирение. Борьба света и тени в его рисунках повествует о той же самой борьбе в жизни, и именно поэтому-то он довольствуется в большинстве случаев лишь этими двумя цветами, один из которых - отрицание, другой - утверждение.
* * *
Занятная книжка.
Внезапное.
Книги (включая самиздат)из музея Высоцкого в Екатеринбурге.
Книги из дома-музея П. И. Чайковского в Клину, Московская область.
В библиотеке композитора было более 1200 книг. Чайковский любил Тургенева, тонко чувствовал лирику Фета, восхищался объективистом Аксаковым, но совершенно особое место отводил Л. Н. Толстому, которого называл «величайшим из всех художественных гениев», каких когда-либо знало человечество.
Более сложным было его отношение к Достоевскому: «жестокий талант» автора «Братьев Карамазовых» его подавлял и даже отпугивал. А из писателей более молодого поколения Чайковский испытывал особую симпатию к Чехову.
Над Кабулом чужие звёзды. Михаил Кожухов. Издательство «Эксмо», 2010.
Про войну и разное на военную тематику в последнее время стараюсь читать поменьше - зудит… Но книжку Михаила Юрьевича прочитать хотела давно, особенно дневниковую часть. И именно сейчас мы с ней совпали.
Пишет Кожухов хорошо. Нравится, как он звучит с экрана, на видео? Тогда смело читайте - пишет ровно так же. Чаще по-доброму, но порой и чуть зубастно в сочетании с усталостью, образно, выхватывая из пробегающей, пролетающий мимо жизни не столько детали, сколько целостные ощущения. Хороший журналистский слог, нескучный, запоминающийся, как у Оруэлла в кратких заметках.
А вот тема тяжкая. Афганистан 80-х, нужная-ненужная война, миротворчество и направленный контингент, служба уходящему в Лету государству со знамёнами, членством в партии и недоступными льготами. Удивительной красоты горы, ущелья, зноем выжженные поселения, ржавеющая на обочинах дорог изуродованная взрывами техника и белые чалмы равнодушных старейшин. Зачем это всё?..
Цитатно.
* ...Темнеет мгновенно, холод сковывает горы. Закутавшись в спальники, мы лежим с Казанцевым на карнизе, крошечном даже по самым строгим альпинистским нормам. Прислушиваемся к затихающей стрельбе в горах, рассматриваем повисшее над нами созвездие Кассиопеи. Странно: здесь какие-то другие - чужие - звезды. Даже привычные глазу созвездия выглядят как-то не так, и будто светят не нам.
* Фахри переводит на дари какую-то очередную изданную в СССР прозу об Афганистане… Он рассказал любопытные вещи: в афганской литературе нет жанра романа как такового. После революции его нет тем более, как нет и повести. Литераторы, уверяет он, пишут рассказы, потому что торопятся получить гонорар. Революция, которая разломала, взорвала, изуродовала и вознесла тысячи судеб, художественно не осмыслена. Стихи - их с избытком. Восток всегда любил стихи - слащавые, с виньетками, про любовь. Но нет у этой революции ни своего Бабеля, ни Маяковского, ни Шолохова…
* Описывать события минувших дней - желания никакого. Лгать самому себе - такой необходимости у меня нет. Написать правду? Я и так запомню ее на всю жизнь. Мне только ясно теперь, что вся правда о войне не будет рассказана никогда, в этом и нет нужды. На войне происходит много такого, что находится за границей добра и зла, за границей того, что положено, что можно знать человеку. Тот, кто это видел, будет помалкивать. Кто не видел, пусть считает, что ему повезло. Правда о войне - красного цвета, и она пахнет кровью. И - точка.
* … Теперь я знаю о Востротине гораздо больше - если не все, то многое… Как в августе 1991 года по приказу Павла Грачева поднял в воздух Белградскую дивизию ВДВ и посадил ее на военном аэродроме в Кубинке. Как повел колонну десанта боевым порядком на Москву, - об этой тревожной новости только и разговоров было в пикетах вокруг Белого дома. Но люди в пикетах так и не узнали: это ведь Востротин, ни с кем не советуясь, принял решение остановить десантников у Московской кольцевой дороги и не идти на штурм Белого дома, - возможно, изменив тем самым ход новейшей истории России.
* Батальон Ушакова прикрывал дорогу до Анавы. Там комбат и простился с нами, обещав заглянуть в Москве, а мы двинулись дальше, вдоль мрачного каньона, которым заканчивается ущелье. Скалы стиснули реку, она зло рокотала в порогах, точила ржавеющие в русле остовы сожженных, подорванных танков. И вдруг, неожиданно, внезапно открылись залитая слепящим солнцем долина, изумрудная зелень полей, отводные каналы вдоль чистых, ухоженных кишлаков. Кладу руку на сердце: я не видел в этой стране места, хотя бы вполовину такого красивого, как это.
* * *
Хорошая книжка. Страшная.
Три часа ночи. Джанрико Карофильо. Перевод Е. Даровской. Издательство «Polyandria NoAge», 2022.
Эту книжку можно было бы назвать проходной и забыть её на какой-нибудь полке буккроссинга, но не получается. Какая-то она… настоящая, что ли. И честная. Словно кто-то и так неплохо знакомый вдруг рассказал тебе что-то о своей жизни, случаях, мыслях, сидя напротив поздней ночью в сонном потерянном баре, и после этого рассказа стал понятнее и ближе. И его уже не хочется забывать.
Для итальянца, коим является Карофильо, книжка получилась сдержанная и рассудительная; для реального борца с преступниками и мафией (это тоже про Карофильо, в дописательскую эпоху) - почти без жестокостей и крови, но в ней много самоощущений героя, злачных баров, мрачных ожиданий и не очень вкусной еды. Волею судеб, два итальянца - отец, профессор математики и попутно джазист и сын-подросток - оказываются в Марселе 1983-го года… А дальше читайте.
Цитатно.
* По мере приближения к порту Марсель зримо преобразовывался в североафриканский мегаполис: проститутки и сутенеры на каждом углу, снующие туда-сюда стайки магрибских мальчишек с хищными глазами, под завязку забитые товарами лавчонки, заколоченные досками магазины, пахнущие специями и жареной картошкой рестораны, тенистые кафе, эротические кинотеатры с вызывающими афишами… По пути мы были вынуждены несколько раз обходить лежавших на земле людей или переступать через них - пьяных, обнюхавшихся или просто безнадежно отчаявшихся.
* … Я любил математику, потому что наслаждался её красотой. Практические аспекты того, что я изучал или пытался сформулировать, меня не интересовали. Единственным критерием была красота… несколько лет назад я понял, что математика была для меня ещё и инструментом успокоения тревоги, борьбы с тоской бытия и его непредсказуемостью. Защитой от страха… лекарством от хаоса и способом его укротить…
* - Иногда мне кажется, что я устал.
- Устал от чего?
- Если ты прожил много лет, веря, что являешься хранителем высшего знания, то, когда эта вера рушится, ты обнаруживаешь, что потерял себя.
* Фицджеральд был великим писателем и несчастным человеком. Есть у него одна фраза, которую я периодически себе повторяю: «В самой темноте души всегда три часа ночи».
* Далее Марианна рассказывает мне о себе, я не успеваю понять всего, что она говорит, но очень стараюсь и, по-моему, улавливаю главное… все люди в мире - фрагментарные сущности, цепочки эмоций, склонностей, черт, противоречивых желаний, которые тянут нас в разные стороны, а ещё о том, что, если нам посчастливилось испытать радость, её необходимо растратить, потому что это единственный способ её сберечь.
* * *
Хорошая книжка.
Спекулятивный мир. Энтони Данн, Фиона Рэби. Перевод Л. Аношкиной. Издательство «Стрелка Пресс», 2017.
Два профессора лондонского колледжа искусств, основатели дизайн-студии, апологеты критического дизайна написали книгу Speculative Everything, которую в русскоязычной версии представили как "Спекулятивный мир". Ну, пусть.
Энтони и Фиона, разумеется, идеалисты. Идеалисты-теоретики-философы от современного предметного искусства. Они верят, что дизайн меняет людей, даже если это воображаемый, домысливаемый дизайн, условный. Пока читала книжку, невольно появилась мысль, что если бы они были, мм, садоводами, то столь же искренне верили бы, что садоводчество и его плоды меняет людей. С другой стороны, а кто докажет, что нет?
В книге много размышлений о роли, значении дизайна, его паразитарности и созидательности. Авторы пишут о своём любимом критическом дизайне, точнее, о концепциях, идеях, импульсах, которые не только позволяют создавать, но и в целом меняют восприятие действительности. Другой дизайн, инаковое видение, иное представление - и вот уже оно, новое общество? Будем надеяться, но инаковости придётся много трудиться.
Цитатно.
* Нас вдохновляет идея создания вымышленных миров и работы с ними. Больше всего нас интересует не просто развлекательная сторона, но размышления, критика, провокация и вдохновение. В этом контексте мы думаем не об архитектуре, продуктах и окружающем материальном мире, но о законах, этике, политических системах, социальных убеждениях, ценностях, страхах и надеждах...
* Мы ввели термин «критический дизайн» в середине 1990-х годов… Нас беспокоило некритичное принятие технического прогресса: будто бы он всегда во благо, а технологии могут решить любую проблему… Мы воспринимаем [критический дизайн] как критическое мышление - способность не принимать окружающее как данность, умение ставить под сомнение существующие факты, рассматривать их с долей здорового скептицизма… Критический дизайн - это критическое мышление, перенесённое в материальный мир.
* ... нам нужно подняться над продуктом, над технологиями, сконцентрироваться на стадии исследований, использовать приемы спекулятивного дизайна или, другими словами, «полезную выдумку», провоцирующую дискуссию… мы должны перейти от дизайна приложений к дизайну смыслов, создавая воображаемые продукты и сервисы, которые внедряют эти разработки в повседневную материальную культуру.
* Хороший пример сконструированного абстрактного окружения можно увидеть в фильме Ларса фон Триера «Догвилль». Действие киноленты происходит на огромной сцене, где здания представлены как нарисованные планы с ярлыками, обозначающими их предназначение… Благодаря практически прямому применению принципа отстранения Бертольда Брехта абстрактные декорации препятствуют легкому погружению в реальность фильма, потому что не сюжет, а герои, их действия и слова выдвигаются на первый план.
* «Что, если каждый человек живёт в своём уникальном мире? В мире, отличном от тех, что обжиты и изучены другими людьми? Размышления об этом привели меня к вопросу: если действительность меняется от одного человека к другому, вправе ли мы рассуждать о единой реальности - или же нужно перейти к разговору о множественной действительности? И если есть множество отличных друг от друга реальностей, являются ли какие-либо из них более реальными, нежели другие?». Филип Дик
* * *
Непростая, но интересная книжка.
Меж тем альбом «Донской монастырь» весит 5 кг (рука на фото - для масштаба). Я его одолела, но описывать не буду - хорошая, но исключительно справочная книжка.
Читать полностью…
