#zettel
Кто-то из великих, кажется, Шуберт, как-то высказал сомнение в том, существует ли по-настоящему веселая музыка — можно понимать это в том смысле, что в сердце любой музыки притаилась обреченность и хрупкость, печаль неотвратимости. Однако можно усомниться и в том, есть ли так же по-настоящему печальная музыка? Способна ли музыка вообще выражать наш опыт — говорить хотя о нем с такой же искренностью, как наши слова?
Безусловно, к нашему восприятию музыки примешиваются эмоции — музыка вдохновляет нас на переживание счастья, веселья, печали, иногда кажущихся беспричинными, будто бы привнесенными извне. С помощью этой способности музыка создает резонанс — настраивает умы слушателей в унисон так, что они могут чувствовать сходные эмоции. Разве это не прямая коммуникация эмоций? Думаю, что нет, так как музыка не сообщает конкретное чувство, существующее в контексте обстоятельств. Музыка говорит печалью, но эта печаль — печаль вообще, абстрактная, отстраненная от мира. Поэтому, выражая собственные эмоции с помощью музыки, мы не сообщаем их другому, скорее мы строим виртуальную модель чувства, которая может вызвать резонанс у другого человека — его личный опыт будет выстроен так, что он испытает эмоцию, но сообщения чужого опыта, опыта музыканта или композитора, не происходит.
Однако это отнюдь не недостаток музыки — абстрактный характер музыкальных эмоций позволяет их быть чистыми, максимально концентрированными. Освобожденные от фактов, событий, вещей — они сияют. Этим, быть может, объясняется ощущение некоторых слушателей, что именно с помощью музыки они способны жить подлинной, сверхнасыщенной эмоциональной жизнью, недоступной в повседневности.
Меланхолика III
Всякая рождающаяся мелодия чудесна. Но отнюдь не потому, что она прекрасна, уникальна, сильна. Она может быть вполне заурядной, скучной, слабой; однако мелодии предшествует ничто, молчание — и вдруг, из-за какой-то непостижимый магии, это ничто вдруг обретает форму, структуру, закручивается в кольца, вихриться движением. Перед звуком шествует безраздельный, необъятный океан тишины, в котором лишь пульсируют неисчислимые возможности — и вдруг плоть, материю обретает одна из этих бесчисленных возможностей. Почему вдруг эта? Конечно, каузально всегда можно найти тривиальное объяснение — слуховой опыт музыканта, его сегодняшнее настроение, то, что он ел вчера на ужин или на завтрак, быть может, заставило его начать мелодию именно с этого хода на малую терцию! Но все эти пост-фактум объяснения будто бы бьют мимо цели — именно музыкальная логика и логика творения остается вещью-в-себе, недоступной, неинтерпретируемой, загадкой, черным ящиком.
Как и всякая мелодия, всякая жизнь, всякое сознание в этом же смысле совершенно чудесно — почему именно оно, а не какое-то другое, вдруг возникло в меоническом прибое волн ничто и нереализованных возможностей? Иначе говоря — почему именно Я, а не кто-то другой, слышит, мыслит, живет? Сколько сознаний существует лишь в потенции и возможности, почему вдруг это обрело себя и тело, мышление, интеллект, свой голос? Нет ответа и, кажется, быть не может.
Тайна появления из ничто, тайна негарантированного и невозможного в силу невероятной редкости — так великие земли нашего мира, нашей Вселенной возникли, выдвинулись из пустоты, так зажглись звезды, так в плотной, горячей Вселенной впервые возник свет. Мысли об этом заставляют меня трепетать.
#меланхолика
В качестве музыкальной иллюстрации моего метода, моей стратегии приложу последний альбом, который я опубликовал на bandcamp, еще одну мою зарубку на теле времени — исследование взаимодействия (цифрового) фортепиано и мною настроенной генеративной электроники. Нестабильные формы и звучание медлительного, одомашненного хроноса — концерт для фортепиано и генеративной электроники Mορφή.
https://yurivinogradov.bandcamp.com/album/m
#игразолы #zettel
Музыкальный энтузиаст и автор дружественного канала Роман Шумайлов просит о поддержке. Расшарьте и поддержите, если будет желание и возможность. Спасибо.
Читать полностью…D'om Le Vrai Sens Кайи Саариахо
#введение_в_классическую_механику
Инструментальная музыка — это загадка, ставшая плотью звука. О чем поют эти песни, которым не нужны, излишни слова? В этих песнях избыток, перенасыщение смыслов — никакая речь не может достать до дна монолитного смысла. Абстрактные сюжеты музыка может насытить, напоить своей плотностью, плотность разукрашенного в тона и интенсивности времени. Поэтому особенно интересны инструментальные произведения, которые пытаются говорить на своем языке-шифре об абстрактных понятиях.
"Истинное чувство человека" — загадочный подзаголовок концерта для кларнета и оркестра Кайи Саариахо. Концерт вдохновлён известной серией позднесредневековых гобеленов "Дама и единорог", датированных приблизительно самым концом XV века. Состоит он из шести частей — как и цикл гобеленов состоит из 6 аллегорий. Интерпретаторы сходятся в том, что на вышитых шпалерах, которые сейчас хранятся в музее Клюни в Париже и являются жемчужиной коллекции, изображены аллегории человеческим чувствам — зрению, слуху, осязанию, вкусу, обонянию. Шестая же картина посвящена некоторому "моему единственному желанию" и, возможно, под ним понимается чувство сердца, т.е. истинная любовь, отказывающаяся от всех пагубных страстей. Именно шестая картина, самая крупная, дала имя концерту — что может быть самым человеческим чувством, самым глубоким, самым сокровенным, как не любовь, воздерживающаяся от всего злого? Все остальные чувства лишь дорога к солнцу любви. Слушатель должен пройти сквозь пять врат, чтобы затем оказаться у тайны самого сердца.
Кайя Саариахо думала о концерте для кларнета ещё в 2006 году — тогда, во время написания одной из своих опер, она услышала, что кларнет говорит с ней как солирующий инструмент. Однако взялась за написание этого концерта композиторка позже — только в 2009 году.
Музыка концерта оригинальна до экстравагантности: текучая, густая, она течет подобно расплавленной жаром и зноем смоле. Кажется, что кларнет не столько ведёт солирующую партию, задавая темы другим инструментам, сколько становится спец-эффектом, голосом из иного мира — постоянные глиссандо, вздохи, трели: возможно, так в представлении Саариахо могла бы звучать трансцендентальная логика чувств. Оркестр и перкуссия оттеняют своей смутной, спутанной мягкостью пронзительную, льдистую ясность эгоцентричного и упрямого кларнета. Взаимодействие кларнета и оркестра не диалогическое, скорее это соотношение фигура-фон; упорное сознание Я и опутывающая, пленяющая вязь вещей. Для средневекового ума не существовало просто предметов, не существовало скучной и поверхностной понятности явлений; каждое было знаком, маяком к неотмирным смыслам.
Человеческие чувства как дорога к единственному чувству, в котором проявляет и реализует себя сама человечность как идеальный проект божественного Блага — вполне себе средневековый сюжет, которому Кайа Саариахо придала звуковую плоть.
https://youtu.be/vjmbtb9ZwGQ
Объем смыслов
#zettel
Мышление и речь теснейшим образом связаны, как это замечательно обыграно в оруэлловском "новоязе". Впрочем, не нужно ходить за примерами в литературу — современная действительность сама по себе способна подкинуть несколько примеров того, как искажаются, мутируют, распухают подобно новообразованию слова в общественно-политическом пространстве под давлением государства и идеологии, утрачивая способность именовать вещи. Кризис общества — это ещё и кризис языка, кризис истины. Смутное время — это прежде всего не экономическая или политическая нестабильность, репрессии, произвольность законоприменения, но делающие все это во многом возможным спутанность лжи и истины. Общественный дискурс напоминает мутный поток, в котором вращаются конспирология, мифология, лозунги, мемы и просто враньё — и в котором невозможен диалог, так как право на речь и именование вещей монополизируется властью, и язык перестает выполнять свою основную функцию — выявление истин в процессе живого диалога и развертывания логик.
Если некий язык достаточно беден в семантическом и синтаксическом плане, вряд ли мы можем ожидать, что на нём можно выразить тонкие и сложные, нюансированные мысли — потребуется предварительная работа, огранка самого языка. Музыка вряд ли является языком в строгом смысле слова, хотя и способна порождать, даже требовать интерпретаций. Однако сложность этих интерпретаций прямо зависит от сложности самого музыкального языка. Иначе говоря, чем богаче и разветвлённее структуры музыки, тем более насыщенную интерпретацию они способны "вместить", напеть нам. Именно поэтому поп-музыка во всей широте её проявлений редко вызывает самобытные и глубокие интерпретации, чаще оставаясь на мелководье стереотипных суждений и общих мест. В свою очередь джаз и академическая музыка в виду их изощренности гораздо более подходят для того, чтобы хотя бы затронуть по касательной темы, которые получили философскую разработку.
Сложное музыкальное мышление готовит ум к тонкости, к интригам и диалектике чистой мысли, тренирует и осуществляет тонкую настройку: ум, заворожённый деталями и игрой возможностей, освобождается от суеты, отходит от повседневной наивности. Это не значит, что простая по структурам музыка не может вдохновить изощренную концептуальную работу: тот же академический минимализм сам по себе устроен скорее просто, иногда элементарно, но в силу контекста он скорее побуждает к серьезной и чистой мыслительной огранке. Кроме того, стоит ожидать, что индивидуализированная музыка, музыка, в которой поиск и изобретение стали нормой, скорее способствует мышлению, чем музыка, в которой рекомбинируются традиции и штампы.
Популярная музыка — эстрада, поп, рок, мейнстримный джаз, электронная танцевальная музыка — способна вызывать сильные чувства, вдохновлять. Связь эмоций и разума сильна, при утрате способности субъекта испытывать эмоции и чувство удовольствия/неудовольствия его разум утрачивает всякую остроту, становится бездеятельным, ржавеет. Сильное чувство может вдохновить ум на усилие, таким образом, даже популярный и незатейливый мотивчик может срезонировать глубокой идеей; однако произойдет это не в силу сложности вызывающего ассоциации музыкального материала, а в силу сложности самого размышляющего.
В ситуации, когда люди склонны, пусть хромая и запинаясь, из-за внешнего давления держаться мнимо простого и однозначного, просто-понятного и всеобъясняющего, избегающего мыслительных усилий, академическая музыка, которая бросает вызов интерпретирующему уму своей сложностью, способна быть спасением, ковчегом, сохраняющим сложность и интеллектуальные добродетели. Впрочем, чуда и магии не произойдет: произведение не способно "усложнить" субъекта по волшебству. Сам факт академического контекста — или контекста и метода импровизационной или экспериментальной музыки — тоже не гарантирует подлинной сложности и тонкости.
Начерти мне путь светом и дай пройти по нему
"Четыре песни, чтобы переступить порог", Quatre chants pour franchir le seuil (1997-98) по совпадению оказались последним законченным сочинением Жерара Гризе, умершего -- неожиданно, скоропостижно -- от разрыва аорты в ноябре 1998. Песни или рассказы, истории о смерти — один из древнейших и, видимо, самых эффективных способов справиться с ужасом пустоты, зияющей черноты беззвучной и лишённой света и теней ночи, в которую мы падаем, низвергаемся из пространств бытийного света, рушимся, когда заканчивается наше время. История о смерти заканчивается, но остаётся рассказчик и слушатель, остаются мораль, смыслы, послевкусие — время всё ещё длится даже тогда, когда история или песня закончились. Мышление о смерти и творчество, как кажется, побеждают страх, ведь мысли о смерти и последних вещах рано или поздно истекают, иссякают, а мышление продолжается; остаются плоды творческого труда. И у мышления одного могут быть многие наследники, которые продолжают путь даже тогда, когда падёт тот, кто его начал.
Четыре песни Гризе, впрочем, не пропитаны очевидным ужасом пустоты или отчаянием— это движение по зыбкой территории между жизнью и смертью, в туманности инобытия; размышления о последних вещах, которые не истощают сознание, не растворяют его в окружающем шуме, но влекут пробуждение, влекут ясность, ведь всякая смерть — ещё и чья-то жизнь, а чья-то жизнь — смерть в круговороте власти и воли, очерчивающем мир, вполне в духе воззрений древнего философа-досократика Гераклита Темного. Ясное, яркое сопрано, голос рассказчика, то тонет, то вновь всплывает среди роскошных и красочных волн аранжировки — как смелость перед лицом смерти оставляет иногда человека во время слабости и бессилия, чтобы вновь вернуться в моменты напряжения воли.
Гризе, бывший в 70-х одним из родоначальников французского спектрализма со своими "Акустическими пространствами", Vortex Temporum и другими сочинениями, продолжает и в последнем своем сочинении создавать перенасыщенную музыкальную ткань, путешествие в избыточный микрокосм отдельного звука — даже в четкой второй части, "Смерти цивилизации" на тексты с египетских нагробий, которая, по словам самого композитора, должна быть диатонической и которая построена на простом арпеджио, используются и многоголосие, и микротональные интервалы; даже не песнь, но таинство, шифр, загадка.
Четыре песни — четыре взгляда на смерть, угасание из разных культур: каждая песнь основана на тексте, принадлежащем той или иной культуре. Меланхоличная, разорванная "Смерть ангела", наслаивающийся диалог трубы и голоса — на стихи французского поэта Кристиана Гез-Рикора; европейский текст оплакивает смерть ангела, гибель мечты, самую болезненную и трагичную по мысли композитора. "Смерть цивилизации" использует надписи на египетских саркофагах; это попытка найти музыкальную опору для древней речи о поиске пути душой после смерти, эхо египетской "Книги мертвых". "Смерть голоса", в которой слышны, как и первой части, сбивчивые ритмы человеческого дыхания и упорное биение сердца, написана на сохранившиеся фрагменты древнегреческой поэтессы Эринны из Телоса, то ли бывшей современницей Сапфо, то ли принадлежавшей IV веку до нашей эры. Саркастическое перкусионно-шумовое скерцо "Смерть человечества" использует отрывок из древнего шумерского эпоса о Гильгамеше, там речь идёт о смывающем всё и вся великом потопе. Заканчиваются песни прекрасной атональной светлейшей постлюдией — Колыбельной. Колыбельная и смерть — прекрасный и поэтичный союз; по словам самого композитора эта Колыбельная нужна не чтобы заснуть, но чтобы проснуться, очнуться от кошмара гибели человечества (вероятно, Гризе разделял мироощущение Освальда Шпенглера, автора "Заката Европы", и считал, что европейская цивилизация находится в фазе упадка) к ясной яви.
(Начало. Окончание в следующем посте)
#введение_в_классическую_механику
Quasare/Pulsare Ольги Нойвирт
Современной академической музыке тесно в мире повседневности, в мире вещей и чувств. Поэтому композиторы и композиторки часто обращаются к поэзии абстрактных понятий или чудесных, далеких природных явлений. В 1995-1996 годах одна из моих любимейших композиторок Ольга Нойвирт сочинила пьесу для фортепиано и скрипки под названием Quazare/Pulsare. Притаившиеся в толще пространства-времени излучающие свет и радиоволны объекты — сверхяркие ядра галактик и вращающиеся нейтронные звезды с магнитным полем. Космос -- вероятно, одна из самых вольных тем, вдохновившись которой можно сочинить практически любую музыку. Какую музыку можно посвятить, скажем, самому яркому древнему квазару J043947.08+163415.7 с яркостью 600 триллионов солнечных? Такие объекты вызывают множество ассоциаций -- от чувства восхищения природной грандиозности до завороженности нечеловеческой тайной. Быть может, музыка способна даже предположить, какого рода сознание, внутренние динамики и свойства могли бы быть у подобных объектов, если бы они были сознающими объектами?
Квазары и пульсара -- совершенно различные по природе и проявлениям феномены. Почему в названии они стоят рядом, через черточку? Такое название скорее запутывает, чем дает ключи к смыслам пьесы -- вероятно, это было сделано сознательно. Узнавание остается частичным -- и загадка тогда становится глубже, темнее. Нет ничего более запутающего, смущающего, чем сюрреалистическое сочетание разнородного — в зазоре, разрыве смыслов зияет что-то, что не от мира сего, что-то, будто бы рожденное и живущее совсем в другой Вселенной.
Пьеса начинается с электроакустического гудения: песнь далеких астрономических объектов затем обрастает акустическими деталями , вступает скрипка и фортепиано, танцующие в диалоге, передающие друг другу моменты звукового движения; звуки и линии распадаются, падают дробью, дождем, бурей, хаосом. Квазары и пульсары Нойвирт плывут в космической и темпоральной пустоте и поют древние, до-человеческие песни. Для таких объектов вся наша цивилизация лишь вспышка, миг -- сознание мимолетно, а их неторопливое движение сквозь толщу времени продолжится даже тогда, когда во Вселенной угаснет всякая мысль. Музыка развёртывается из простого тона, структуры разрастаются из зерна -- также как космическая жизнь, грандиозная опера излучений и физических взаимодействий, возникает из простых по природе процессов.
Сложность, рожденная из элементарного, затем сворачивается, снова угасает в простоте. Об этом общем пути всех вещей и явлений -- человеческих жизней, феноменов культуры, астрономических объектов,наконец, наших мыслей и идей -- и, вероятно, повествует эта музыка.
https://youtu.be/onOxSls5F2g
#введение_в_классическую_механику
Написал для Джазиста про одного из своих любимых джазовых композиторов Николая Капустина - причем оба слова ("джазовый" и "композитор") тут очень важны. Капустин в первую очередь именно композитор, который привносит академический, рефлексивный подход в джазовый саунд.
"Год назад, 2 июля 2020-го, ушел из жизни джазовый пианист и композитор Николай Капустин. Его самобытной музыке до сих пор иногда непросто найти путь к сердцам слушателей. Для любителей академической музыки она слишком джазовая, свободная, ритмическая. Для любителей джаза, напротив, слишком выверенная и прохладная. В ней практически отсутствует специфический для джаза грув. Ее регулярное, собранное дыхание заставляет скорее вспомнить о классическом романтическом фортепианном наследии, чем об импровизациях Арта Тэйтума, Оскара Питерсона или Кита Джарретта. А еще на память приходят ранние попытки синтеза академической традиции и джаза — сочинения Джорджа Гершвина, Дариюса Мийо и Мориса Равеля.
Творчество Капустина — это сплав ритмических метаморфоз, гармонического многоцветия и поразительного богатства деталей. К джазовому фортепиано Капустин подходит в первую очередь как композитор, а не как импровизатор: он выписывает музыку в нотах, создает ее рефлексивно, а не в моменте. Неслучайно за его произведения часто берутся ведущие пианисты-виртуозы из академических кругов. В частности, Капустина любит известнейший канадский пианист Марк-Андре Амлен, который много внимания уделяет популяризации не самой известной музыки — от Кайхосру Сорабджи до Шарля-Валантена Алькана.
Одна из важнейших заслуг Капустина в том, что он с убедительностью доказал: джазовый пианизм во всем богатстве его приемов, оттенков и нюансов поддается фиксации на бумаге, в партитуре. Безусловно, письменный характер этой музыки сказывается на ее внутреннем устройстве. Композиторская музыка допускает способность автора занять дистанцию по отношению к материалу, а значит, позволяет более тонко работать с мелкими деталями, проводить более длинные линии, создавать более сложные формы и многослойные текстуры, чем это часто доступно импровизатору — или, по крайней мере, делать это сознательно, с полным контролем над материалом".
https://jazzist.club/nikolay-kapustin/
#джазист
Circle map Кайи Саариахо
Circle map — сочинение Кайи Саариахо, знаменитой финской композиторки, на шесть стихотворных фрагментов из наследия персидского поэта-суфия и теолога Руми, жившего в 13 веке. Сочинение написано для электроники и большого оркестра — в составе две флейты (в том числе, удвоенные пикколо и альты), два гобоя, три кларнета (в том числе, удвоенный басовый кларнет), четыре перкуссиониста, фортепиано и так далее. По мощности и яркости красок самый настоящий романтический оркестр, который Саариахо мастерски (и очень разнообразно) использует.
Произведение — не столько связная история, сколько последовательность миниатюр или медитаций; каждая из шести частей отличается от других по характеру, приемам, используемой фактуре. Где-то, как в части четвертой, Days Are Sieves, оркестр с помощью тремолирующих струнных создает пульсирующий дроун, неподвижный массив звука, где-то, как в третьей части, развитие материала и его черты, его эмоциональность и красочность заставляют вспомнить позднеромантические, пре-модернистские симфонии, того же Малера. Музыка звучит скорее вопросительно, она ищет опоры, распадается, расплетается на варианты, чем утверждает что-то: поэзия звука как зачарованность загадкой, а не монолитным и неподвижным, мертвящим ответом.
Текст вплетен в полнозвучие оркестра, слова чтеца тонут в сопровождении — скорее поэзия подчеркивает настроение, углубляет тени, чем музыка является комментарием к станцам Руми. Текст стихотворений Руми звучит с помощью шести громкоговорителей, он обработан с помощью электроники — от части к части темп, высота, тембр голоса меняется. Голос, читающий станцы на персидском, т.е. в оригинале, звучит гипнотически, кажется, что он парит над возможными смыслами — и без того загадочная и полная чувства поэзия Руми в сочетании с электронной обработкой и звуковыми пейзажами Саариахо становится экстатической. Суфии, к которым принадлежал Руми, это прежде всего мистическое течение, люди, завороженные присутствием божественного или его малейших и тончайших знаков во многих вещах мира. Музыка Circle map содержит в себе то, что характерно для мистического чувства жизни: загадку, таинственное, могущественное присутствие и пьянящий восторг.
В этом сочинении поэзия, текст и музыка не связаны отношением комментирования или иллюстрирования. Напротив, их параллельное развитие создает что-то третье, что не является ни поэзией, ни музыкой, сплав, амальгаму. Быть может, это третье и является игрой смыслов, танцем образов, полетом вне плена гравитации.
https://open.spotify.com/album/3IU4fhgfO1JS8RVedDelCP?si=kJxAtycpQaikfi4PLlhBRg&dl_branch=1
#музыкальный_радар
Mars Williams & Vasco Trilla, "Spiracle" (Not Two, 2020)
#музыкальный_радар
В октябре прошлого года дуэт саксофониста Марса Вилльямса и ударника Васко Трилья, знаменитых импровизаторов и разносторонних музыкантов, опубликовал альбом с говорящим, столь подходящим музыке названием Spiracle. Spiracle — это дыхало, дыхальце, отверстие для дыхания у насекомых, у морских млекопитающих, а так же дыра в земле, которая ведет в подземные пустоты. В этой музыке, действительно, благодаря виртуозной и тонкой игре и работе с перкуссионными тембрами Васо Трилла много воздуха; в ней будто ток, движение воздушных масс, влекущее к выходу из пещеры к свету, из затхлого и замкнутого пространства — к свободе.
Марс Вилльямс — один из известных и уважаемых саксофонистов в Америке, который в 2001 году был даже номинирован на Грэмми с записью своей группы Liquid Soul. Это композитор, педагог и инструменталист, который интересуется как новоджазовой музыкой, так и фанком, хип-хопом и роком. Список музыкантов, с которыми он играл, внушителен — от Джона Скофилда и Фреда Фрита до Петера Брецмана и Билли Айдола.
Васко Трилья — ударник из Барселоны, знаменитый своим "свободным" подходом к игре на барабанах и перкуссии. Он — участник множества новоджазовых проектов, в частности, с нетривиальными составами; у него есть коллаборации в том числе с отечественными музыкантами и импровизаторами — Алексеем Кругловым и Ильей Белоруковым. Трилья не ограничивается стандартной ударной установкой, к ней он добавляет множество перкуссионых инструментов: колокольчиков, гонгов, поющих чащ, цимбал, там-тамов. Благодаря такому расширенному инструментарию он способен не только создавать и акцентировать ритмы, но плести целые текстуры, в том числе с гармоническим измерением.
Необычная "текстурная" манера игры Васо Трильи особенно выпукла представлена в отдельных пьесах альбома — открывающейся парадоксальным перкусионным дроуном Book Lung, разреженной Atlas Moth и звеняще-колкой Valve. Последняя композиция, стартующая длинным перкуссионным соло, напоминает электроакустическую пьесу в духе знаменитого Crystall Counterpoint Аке Пармеруда, исполненную с помощью акустического инструментария, т.е. пьесу академическую. В Valve много небанальных, оригинальных, неожиданных звуков — присвистов, скрэтчей, тонов, напоминающих звучание маримбы; длинная — на 15 минут — композиция представляет из себя медитацию, спокойствие и неподвижность посреди бури.
Несмотря на общую экспериментальность материала, саксофонист Марс Вилльямс не боится иногда играть мелодично, классически. Вторая композиция альбома с таинственным названием Srigma начинается с его пространного соло: сладкоголосого, подвижного, игривого, будто пританцовывающего, завлекающего в свое кружение. Когда вступают барабаны, то соло на саксофоне, которое было бы уместно, скажем, во время выступления биг-бенда, вдруг оказывается частью современной новоджазовой раги, гипнотического путешествия в необычных ладах. В целом на протяжении альбома саксофонист практически не прибегает к неконвенциональным техникам игры на духовых — саксофоне или своеобразных флейтах, которым тоже нашлось место на записи.
Альбом не выдержан полностью в подчеркнуто спокойном, лирическом настроении: диапазон эмоций, оттенков, динамик широк. За новоджазовым ноктюрном Valve следует интенсивная, беспокойная, страстная Hameolymph, где за саксофон будто бы взялся Петер Брёцман, а ударник вспоминает о своей сверхспособности создавать ритм и биения, метапорядок из хаоса штрихов и вспышек звука. Музыка ассоциируется не столько с новоджазовой и свободно импровизационной сценой, сколько с академической электроакустической музыкой: Васко Трилья акустическими средствами создаёт звуковую среду, пространство, которое заполняют духовые Марса Вилльямса.
Вполне резонируя с названием, обыгрывая написание слова, музыка полна спиралей, круговых движений, сложных, текучих ритмов; в своем неудержимом стремлении звук поднимается все выше и выше, парит и пульсирует порывами ветра.
Ссылка на стриминги:
https://album.link/ru/i/1550219309
Le Lac Тристана Мюрая
Спектрализм скорее название для ряда родственных методов, чем для единственного способа создания музыки. Безусловно, есть известный подход, заключающийся в спектральном анализе отдельного тембра и его воплощении в виде динамичного разворачивающегося звукового процесса через то, что называют инструментальным синтезом. Le Lac Тристана Мюрая пример спектралистского по своему духу и звучанию сочинения, которое создано иначе.
К северу от Нью-Йорка тянется регион с многочисленными парками и заповедниками. Там, на берегу одного из озер, находится дом композитора. Озеро неподвижно, тождественно себе, но оно отражает все изменения окружения: время суток, погода, колебания солнечного света, сезоны. Для композитора оно стало, по его словам, "скромным символом Вселенной", "геометрическим пространством, вмещающим мысли и настроения". Пьеса Озеро, Le Lac построена на акустическом анализе звуковых феноменов этого озера, она является своеобразной звуковой прогулкой. Как озеро меняет внешний вид, оставаясь собой, так и пьеса подвижна и многообразна: она основана на изменчивых, блуждающих, меняющих форму элементах. Шепот дождя по поверхности воды, крик неизвестной птицы, хор лягушек — все это композитор превращает в музыкальные символы, поэзию звука, звуковые объекты, которые трансформируются, искажаются, преобразовываются. Озеро и его акустический портрет становится предметом живого, трепетного размышления, пространством для игры фантазии и воображения. Простое и сложное, упорядоченное и хаотичное, ясное и пестрое — пьеса балансирует, движется, меняется.
Трудность создания подобной музыки, которая опирается на природный материал, в том, чтобы с одной стороны сохранить связь с источником, с почвой, а с другой стороны избежать тривиального повторения природных звуков с помощью инструментальных средств. Тристану Мюраю это виртуозно удается в Le Lac: музыка передает как настроение созерцания, так и дух и даже характер природных метаморфоз. В разрозненных звуках и жестах слушатель может узнать шум дождя по озёрной глади, шепот прибрежных трав, шорохи — или отрешиться от ассоциаций и позволить ткать фантазии собственные смыслы.
https://youtu.be/c6BA9JH_0E0
#введение_в_классическую_механику
В журнале «Нож» вышло большое интервью со мной про лейбл аутсайдерской музыки, которым я руковожу в рамках проекта Аутсайдервиль. Поговорили о том, зачем вообще нужна специальная поддержка аутсайдерского искусство и почему искусство является самым мощным обезболиванием и источником радости из возможных. Со мной говорил Степан Ботарёв, ведущий телеграм-канала о самобытных и уникальных культурных явлениях "Работник культуры" @culture_worker.
https://knife.media/label-outsiderville/
Спасибо Моспродюсеру, с которым мы сотрудничаем в рамках их проекта "Вера в музыку", благодаря помощи которого это стало возможно!
"— Не могли бы вы кратко пересказать для читателей «Ножа» содержание своего манифеста?
— Прежде всего надо заметить, что, как и любой манифест, этот текст имеет дело не с реальными обстоятельствами и практическими призывами, а с идеалами. Идеалы — нечто вроде бесконечно далекой звезды на небе; они направляют нашу деятельность, но сами по себе достижимы лишь в идеальном мире.
Впрочем, не стоит недооценивать важность идеального — это не ерунда и не безделица. Скажем, геометрические объекты или физические законы тоже идеальны, однако мало кто сейчас будет отрицать их практическую пользу. Идеалы столь же важны для полноценной жизни, как и фактические знания или умения.
В моем манифесте-рефлексии в первую очередь говорится о том, что сущность любого труда творческая, а сущность человека — свободный и творческий труд. Сейчас, как и вообще в человеческой истории, люди чаще всего работают ради выживания, в силу внешней необходимости, но хочется верить, что отдаленное будущее-утопия, которое может принести процветание и благополучие благодаря развитию социальных технологий и техники, позволит каждому трудиться, исходя из собственных внутренних потребностей, ради радости и интереса, ради самого процесса.
Такому отношению к творческому труду художники-профессионалы и другие люди могут, как мне кажется, поучиться у аутсайдеров уже сейчас, не дожидаясь наступления тотального благоденствия".
Мой новый альбом для фортепиано соло Лазурь вышел сегодня в стримингах и на Bandcamp под тегом Contempora. Это важный для меня этап — в эту музыку я много вложил любви, сил и вдохновения; мне кажется, что это лучшая, наиболее чуткая, пестрая и текучая музыка, из той, что я создавал, музыка-вода. Впрочем, мое удовлетворение или ненависть к собственной музыке — дело переменчивого настроения. Технически и в плане разнообразия материала это, пожалуй, самая совершенная музыка из той, что я записывал, пусть всегда остаются недоступные вершины (и великое множество!), к которым я стремлюсь.
Лазурь — скромная попытка уловить в звуке метаморфозу смысла, вкус слов. Вечная тоска по свободе и неистовая радость неба, нежность сумерек, гремящая тишина ночи. Итак, эта музыка старается быть такой же гибкой и разнообразной, как строчки поэта (если вы вдруг вспомнили Малларме, то у вас верная ассоциация -- он был и остается важным истоком вдохновения для меня).
Метод этой музыки - абстрактный импрессионизм. Суть этого подхода - создать музыкальное настроение, не являющееся изображением чего-либо знакомого нам из обычного опыта. Абстрактное впечатление - это развитие и рост формальных музыкальных идей, звуковых крупинок.
Эта музыка со всей любовью и уважением посвящена моему другу и соратнице Леле CycloneFaerie Сальниковой. За исключением девятой пьесы, посвященной Ольге Фоминых.
https://youtu.be/J5F-4fctSIM
Музыку можно послушать на всех площадках - от Ютуб и VK до Bandcamp и Яндекс.Музыки:
https://album.link/kn5kbgnzhtzkt
Не забывай меня
Начерти имя мое
Следами пыли на зеркале
Ведь пустота тверда и непоколебима как графит
Как сверхплотное ядро черной звёзды
В ней вихрями виртуальных частиц
Струится имя моё
В самом темноликом омуте беспамятства
Эхом отдается имя моё
Только вспомни
Пусть трепещет имя моё в твоих ладонях.
#игразолы
Тору Такемицу — Fantasma. Песнь для кларнета и оркестра
#музыкальный_радар
Сочиненная в 1991 году по заказу BBC Fantasma представляет из себя необычный концерт для кларнета и оркестра. Это не виртуозное сочинение, которое бы раскрывало — в противостоянии оркестру — возможности кларнета, сколько медитация в духе столь любимого Такемицу Оливье Мессиана (действительно, партия кларнета, одиноко звучащего, как песнь ночной птицы, иногда заставляет вспомнить знаменитый "Квартет на конец времени").
Вдохновением для сочинения послужило особенное круговое устройство японского сада. Когда входишь в сад, ты видишь камни, деревья, пруды и ручьи с некоторой изначальной точки. Ты продвигаешься вглубь окружным путем, останавливаясь для созерцания, для размышления то тут, то там — и ты видишь эти же объекты с другой точки зрения. Меняется контекст и вместе с ним меняется восприятие — изначальное тождество объектов претерпевает метаморфозы, вещи выходят за собственные границы, меняются; и вместе с ними меняется твое собственное сознание. Кларнет — текучее, гибкое сознание созерцающего, его движение в глубь сада и обратно к стартовой точке, оркестр же отражает изменения контекст, это сам сад в его метаморфозах. Кларнет ищет, ощупывает взглядом ума пространство, оркестр же создает его, расцвечивает в красках и нюансах.
В определенный момент настроение пьесы и партии кларнета Такемицу описал парадоксально как "спокойное и экстатичное", в окончательной английской редакции это описание было убрано, так как редактор посчитал его оксюмороном. Однако же мистика повседневного, мистика обыденной красоты, столь свойственная поэтическому японскому мировосприятию, как раз очень точно описывается соединением этих противоречащих на первый взгляд понятий — спокойствие-созерцание и восторг красоты, текучей, изменчивой, меняющейся вместе с движением самого сознания.
https://youtu.be/m0cMorRbauE
Меланхолика VI
#меланхолика
Трудность в том, чтобы передать опыт депрессии тому, у кого её никогда не было, пожалуй, заключается в том, что депрессия — это не какое-то отдельное переживание или внутренний факт. С депрессией не просто в нашем внутреннем опыте что-то прибавляется или отнимается; такое бы мог бы представить без особых трудностей обычный человек без такого опыта. Напротив, при депрессии происходит полная перестройка опыта — меняются не отдельные факты мира, но мир в целом, он будто бы становится более тесным, становится меньше, вещи мира начинают давить на тебя и ранить, само течение времени — через скуку и тревогу — становится болезненным. Таким образом, меняются не элементы опыта, но сама его структура. Мир больного депрессией отличается от мира здорового человека, так же, как мир человека, скажем, в религиозном или алкогольном экстазе отличается от мира повседневного опыта.
Как можно тогда преодолеть эту бездну непонимания? Полагаю, для этого требуется совместная чуткость и терпение — и готовность человека без депрессии выйти с помощью воображения за границы обычного опыта. Но, кажется, что это редкая возможность, поэтому в подавляющем большинстве случае больные депрессией остаются наедине со своими состояниями даже тогда, когда их вроде бы готовы слушать, ведь подлинного понимания не происходит. Остаются в своем собственном психическом концлагере, где не возможна свобода — например, посреди вроде бы сытой и сравнительно благополучной обыденной жизни.
Отсутствие внутренней свободы и гибкости — еще одна яркая черта любого психического расстройства, связанная с перестройкой структуры опыта, в частности, депрессии. Карен Хорни в своей "Невротической личности нашего времени" приводит пример человека, за которым гонится лев — такой человек вряд сможет спокойно прогуливаться по джунглям. При тревоги и депрессии кажется, что на тебя объявили охоту — ты не можешь просто спокойно менять одно занятие на другое, прогуливаться сквозь повседневность, ты пытаешься сладить со своими состояниями, сбежать от них, найти обезболивающее. Над тобой висит невыразимая, непонятная судьба, тебе подгоняет внутренняя необходимость, от которой ты больше всего бы хотел избавиться, чтобы вернуть себе свободу движения.
***
Всякое движение скрадено
Лишь внутри петли и кольца вьются
Набухают сталью
Удар за ударом
Бьется ошалевшее сердце.
И нет выхода этому беспокойному стремлению,
Закольцованному на себя.
Melancholiсa I
Раз уж в силу самочувствия исток моего мышления если не иссяк, то изрядно затих и мне сложно писать, думать о чужой музыке, то ради той радости, которую дарит опыт общения с другими людьми, ради поддержки самого себя, я решил публиковать здесь небольшой проект, в котором с помощью текста и музыкальных фортепианных заметок буду вести хронику своей навигации сквозь стойкие и обескровливающие туманы депрессивного провала. Название у этого небольшого проекта не будет оригинальным — Melancholiсa, так я много-много лет назад назвал свои первые записи, которые хотел издать - да так и не издал - в виде альбома. Окрепнув музыкально за эти годы, я, как мне кажется, могу в час нужды опереться на музыку — и на то чувство общности с другими людьми, пусть и виртуальное, что она дарит.
Депрессия - это во многом опыт изоляции. Кроме того, что ты изолирован от обычной жизни, от социума, ты изолирован от обычных, нормальных, привычных эмоций. Будто бы части психики отрезаны от сознания — ты не можешь, скажем, почувствовать радость, думать о будущем или вспоминать хорошие моменты из прошлого. На самом деле, ситуация сложнее и её трудно передать с помощью привычных слов, но в первом приближении речь идет именно о фрагментации мышления, эмоций и воли. Может быть, как раз поэтому музыка — такое хорошее лекарство, ведь она способна восстанавливать целостность фрагментарному, способна создавать общее, единое пространство, в котором играют - свободно, радужно, пёстро - способности человеческого ума. Это не решение проблемы, но точно временное облегчение, обезболивание.
Как ни странно, любая музыка, даже сыгранная в одиночестве, коммуникативна — такова её природа, она создает виртуальное общее пространство резонанса, где предполагается совместное действие, совместная игра, совместное восприятие, единство пульсации и стремления. Любая музыка потенциально содержит в себе общение как совместная практика — и потому способна объединять людей и, вероятно, восстанавливать единство разрозненному уму.
***
Темно-лазурный ветер
Остро-жестокий, неумолимо бледный
Разбил, раздробил, разбросал
Изнутри на дурную бесконечность
Все милые, дневные чувства
Усеял ими плоскость
Они позабыты.
Быть может, взойдут эти посевы!..
#меланхолика
Импровизация как лекарство
#zettel #игразолы
Эстетическое наслаждение — это всегда нежданная встреча, сопутствие ряда обстоятельств, которые полностью невозможно подстроить, которые невозможно контролировать. Для того, чтобы наслаждаться искусством, музыкой, думать и писать о них тоже нужно нечто вроде вдохновения. И, признаюсь, сейчас у меня его совсем нет, чем и продиктована редкость постов в канале.
В данный момент я переживаю ухудшение хронической депрессии — безусловно, бывали и более тяжелые провалы, когда я даже не мог толком писать и говорить, но и сейчас жизнь далека от праздника — депрессивный мороз сковывает мышление и активность, а постоянный беспричинный страх и тревога буквально жгут, скручивают меня изнутри. За последние пару месяцев я не прикасался к музыкальным инструментам и практически ничего не слушал, за исключением октета Уствольской, который неожиданно увлек меня своим невозможным напряжением, плотностью, резкостью. Я подумал, что эти обстоятельства, которые весьма упорны и сопротивляются лечению, несмотря на все усилия моих врачей, уже опускающих руки и рекомендующих госпитализацию для экспериментального лечения, отличное время, чтобы рассказать историю, почему я вообще так глубоко заинтересовался музыкой и связал с ней свои жизненные смыслы. Для того, чтобы, в том числе, напомнить самому себе в это топкое, болотистое время.
Нет ничего необычного в том, что к музыке у меня была страсть с юности. Как и многие, я был влюблен в музыку. Кажется, что сначала рок, а потом и классическая музыка заполняли какой-то внутренний вакуум во мне — это были не только осознаваемые смыслы; музыка позволяла в моменты подъема чувствовать свою жизнь пестрой, яркой, полной. Однако в тот момент, как я заболел депрессией — а это случилось приблизительно в 19 лет, когда окончательно отступила мучившая меня в детстве и юности эпилепсия, я утратил возможность наслаждаться музыкой. Даже самые любимые вещи — инструментальные концерты Баха — больше не трогали меня, я будто скользил по звучащей поверхности, не в силах зацепиться, проникнуть в глубину. Туда, где ранее был восторг, вовлеченность, проникла и отравила своим дыханием апатия, бесчувственность. Когда я не мог отозваться на любимую мелодию из Сицилианы Баха, мне буквально хотелось плакать от отчаяния, но плакать я не мог. Среди всех симптомов внезапная амузыкальность, амузия, пожалуй, была наиболее тяжко переживаема — ведь музыка ранее была в самом сердце моего мира.
И тогда, на грани, я обнаружил, что не полностью утратил музыкальность — я мог все еще воспринимать как осмысленное музыкальное повествование, которое вело за собой, свою собственную музыку. И я начал импровизировать и делать записи — сначала неловко, спотыкаясь, потом, через годы практики, все более уверенно. Импровизация постепенно завоевывала для меня территории царства музыки, до этого утраченные, завоеванные депрессией — и возвращала мне жизнь. В этой реконкисте меня ждали многие открытия — например, что современная академическая музыка и, в частности, додекафония способны облегчать иногда тревогу и тяжелые внутренние состояния, в том числе, состояния пустоты. Напряжение Новой музыки будто забирало, впитывало боль, дисфорию, беспокойство — и они превращались, сначала тускло, затем более уверенно и стойко в теплый свет наслаждения.
Сейчас я снова утрачиваю свою музыкальность, но утешением мне служит много сделанного — проанализированная и прослушанная, а также собственная сочиненная музыка. Это ориентиры и маяки, которые прямо сейчас проводят меня сквозь блеклость, обесцвеченность психического Аида. Лучшее средство сладить с эндогенной депрессией, буквально с поломкой мозга — осмысленное дело, в которое ты вкладываешь скудные, последние ресурсы; так расцветают оазисы, так молчание становится песней.
Очень нуждаюсь в вашей поддержке и помощи. Не думал, что придётся писать об этом в мёртвый канал, но я вынужден прервать молчание.
Некоторое время назад я попал в больницу. После выписки я обнаружил, что моих средств не хватает на то, чтобы продолжить самостоятельное существование.
Дело в том, что с середины прошлого года я тяжело болею, и проблемы со здоровьем — одна из причин, почему я перестал писать (о других я, может быть, при случае расскажу). Кроме того, финансовое состояние моей семьи ухудшилось и, может быть, родственники вскоре не смогут мне помогать.
Работать из-за проблем со здоровьем труднее, а постоянной работы у меня сейчас нет — и, думаю, она вряд ли предвидится (напишите, пожалуйста, на @marabouto, если вы вдруг хотите/можете это изменить).
Мне ничего не остаётся, кроме как просить вас о помощи. Буду рад любой поддержке рублём, если вам (хоть сколько-нибудь) нравилось то, что я делал. Просить об этом очень неловко, но теперь я не могу надеяться даже на себя — к тому же, у меня никогда не было социального капитала, подвязок и какой-либо существенной поддержки извне.
Ниже я оставляю номер карты, куда вы можете задонатить. Даже десять рублей мне очень сильно помогут. Буду также признателен, если вы где-нибудь поделитесь этим постом или кому-то его покажете. Большое вам спасибо.
Сбербанк: 5469400035248215
Написал для Джазиста рецензию на альбом целого басового квинтета: четыре контрабаса и одна туба. В рецензии вспоминается и Аристотель, и Лахенман, и Варез, и (подстрочно) Ханс Ульрих Губрехт с его "Производством присутствия". Музыка вышла очень яркая и интересная, несмотря на кажущуюся скудность тембральных средств — иногда ограничения как раз и создают необходимое для музыки внутреннее напряжение.
"Европейской и американской музыке можно с большей или меньшей справедливостью поставить в укор, что она слишком абстрактна и игнорирует непосредственное телесное измерение звука — тембр и перформативный аспект музыкальный пьесы. Конечно, прежде всего этот упрек будет адресован академической музыке прошлых веков — в частности, романтической, классицистской и барочной. Тембр для такой музыки вторичен; уникальный портрет музыкальной пьесы создается штрихами мелодий и гармоний с помощью любого музыкального инструмента, а значит, и тембра. XX век — это эпоха постепенного, незаметного в своей неторопливости возвращения телесного измерения в музыку. В электроакустической музыке, в джазе, в синтезах электронной музыки и симфонической, как, к примеру, в «Ионизации» или «Пустынях» композитора Эдгара Вареза, появляются незаменимые опорные тембры — скажем, сирена у того же Вареза. Если электроакустическую пьесу реализовать другими тембрами, это уже будет другая пьеса. Телесность, принцип индивидуальности вещей, как его понимали древние греки и, в частности, Аристотель, возвращается и на уровне структур: становятся важными разрывы, шероховатости, ощущение сопротивления и плотности, сверхтекучести. Особенно это свойственно импровизационной музыке и некоторой академической вроде конкретной музыки Хельмута Лахенмана".
https://jazzist.club/szilard-mezei-tubass-quintet-rested-turquoise/
#джазист
(Окончание. Начало в предыдущем посте)
Разговор о последних вещах требует аккуратного выбора тона — уважение и дистанция, спокойствие и вовлечённость. Так или иначе мы все включены в головокружительное, стремительное падение жизни; вся экономика жизни так или иначе определена по отношению к отсутствию, к невозможной фигуре смерти — и творчество о последних вещах позволяет нам, пусть и на миг, ощутить опору под ногами, пусть мы то ли летим, то ли падаем, то ли стремимся безвозвратно за все горизонты.
https://open.spotify.com/album/1Cy8UL1vZKWjXvJJg8smhP?si=Gmmm2PDKQfGYqYkLpmZVRg&utm_source=copy-link&dl_branch=1
#введение_в_классическую_механику
Музыка для флейты соло Сальваторе Шаррино
Характерная особенность музыки Сальваторе Шаррино, в целом редко встречаемая столь явно, это постоянное использование тишайшего, сотканного из шелковой паутины и молчания piano. Иногда кажется, что его пьесы - это мерцание, обманка, мираж, возникающий из дыхания самой пустоты. Пустота парадоксально полна вещей, полна ускользающей, вибрирующей жизни и смятения.
Один из любимых инструментов композитора - флейта, для которой написан ряд его сочинений. Кажется, что, вполне в духе идей Лахенмана и инструментальной конкретной музыки, Шаррино не только собственно сочиняет музыку в этих пьесах для флейты соло, но переизобретает заново и сам инструмент, столь необычна звуковая палитра, которую использует композитор. Дело даже не столько в активном использовании обертонов или шумов, перкуссионных звуков клапанов, дыхания самого флейтиста, а в том, что эти нетрадиционные звуки используются не просто как редкая приправа. Напротив, они, как кажется, вступают в отношения системы, структуры, напоминающие традиционный лад или тональность - в их использовании и последовательностях есть собственная логика, есть аттракторы, точки притяжения; у каждого звука есть собственная смысловая масса, инерция, которую он обретает в соотношении с другими звуками.
Звуковой муар, марево, дыхание эфира - легчайшая, бархатная тишина разрывается уколами форте, резкими атаками, которые, впрочем, звучат не как внезапный окрик или гром, но как стремительное падение, как утрата равновесия. Музыка будто балансирует на нити, протянутой над всеми безднами мира; ещё миг — и сорвётся, как кажется, окончательно угаснет, рухнет в черноту паузы-ферматы; но движение продолжается.
Музыка для флейты соло Шаррино заставляет одновременно вспомнить двух композиторов, чьи творческий метод, мировоззрение и сочинения столь отличны друг от друга: Шельси и Лахенмана. Лахенмана и его новаторский подход к инструменту, к оркестровке я уже упоминала. Что же заставляет ассоциировать музыку Шаррино с Шельси? Пряный аромат до-человеческой древности; кажется, что если музыкальные фразы - это мысли, то они принадлежат сознанию древнейшей, до-цивилизационной эры; эпохе, когда не было ни государства, ни Я, когда субъект-объектная парадигма ещё не возвела непреодолимые стены между умом и миром. Мысли и звуки текут как тело змеи, как вода, как ароматы, пленяют, сжимают в макабрическом, предвещающем гибель объятии.
Диск с пьесами для флейты соло Шаррино в исполнении Маттео Цезари вышел в этом году и рекомендуется к ознакомлению.
https://open.spotify.com/album/5BXBaHaBte6pT8BGHvOTNY?si=QVrVQ1kMT1ibsll38ni6pw&utm_source=copy-link&dl_branch=1
#введение_в_классическую_механику
Альбом фортепианной музыки Юрия Виноградова « L'Azur» (май 2021)
Вот целый набор стримингов, где его можно послушать:
https://album.link/kn5kbgnzhtzkt
* * *
Юрий Виноградов, музыкант, журналист (например, пишет для syg.ma и Stravinsky.online), автор одного из моих любимых каналов «Механика звука» [@classic_mechanics].
Канва альбома — импровизационный поток, однако не растекающийся, а собранный и контролируемый. Или лучше сказать — полотно, разворачивающееся от первого до последнего трека, на ткани которого там и сям проступают вспышки и вкрапления мотивов, фраз и эпизодов разной содержательности и насыщенности: от узоров, набросков, намёков и настроений до сложившихся образов.
Образов, впрочем, ненавязчивых, открытых и метафорических — условных и абстрактных, как сама природа музыки.
Акцентированные эпизоды существуют не только сами по себе (а, может, и не столько), но также складываются в собственную линию или, если угодно, историю, которая то переплетается с общим музыкальным потоком (иногда на мерцающей грани растворения/проявления), то оттеняется им, то контрастирует.
Они показались мне некими пунктумами: такой вот концентрацией мыслей-образов, которые Юрий не развивает, а даёт как есть, местами кратко и сжато, с тем чтобы сам слушатель смог развернуть их в созвучную ему сторону и раскрыть до той степени, до какой только захочет. Музыкальная ткань, на фоне которой они проступают, всячески этому способствует и настраивает на нужный лад.
У альбома очень точная обложка. Немудрено: её автор тот же, что и музыкального содержимого.
Если музыка Юрия будет вам близка, на его Bandcamp есть ещё и немало:
https://yurivinogradov.bandcamp.com/
Enjoy 💙
Prodigy, Ap Kallu, Аутсайдервиль и субъективный джаз
Еще древние говорили, что дважды в одну реку не войдешь — ведь входящего омывают каждый миг все новые и новые воды. Точно также невозможно повторить в нюансах музыкальный опыт — мы и наша музыкальность, наш слух со временем меняются; невозможно услышать хорошо известную музыку как что-то незнакомое. Поэтому, чтобы вновь воспринять музыку как нечто свежее, неслыханное, нужно вновь и вновь знакомится с новым; нужно покидать обжитые места.
В юности для меня сильным музыкальным опытом было знакомство с Prodigy — до этой встречи я не слышал электронной рэйв-музыки и не был знаком с технологиями сэмплирования, поэтому тембры казались мне волшебными, причудливыми, ни на что не похожими. Агрессивная, ритмичная, атмосферная музыка, казалось, жила в себе, пульсировала. Она будто воспламенялась как быстропротекающий и хаотичный химический процесс; музыка разъедала воздух как кислота. Несмотря на агрессивность, ритмичность, мне чудилась в ней какая-то волшебная меланхолия — меланхолия экстаза, отказа от собственного Я ради восторга движения, броска, стремления.
Понятно, что последующий опыт с околотанцевальной электронной музыкой уже не создавал подобного острого впечатления; некоторая электроакустическая музыка, пожалуй, вызывала и более интенсивный опыт, однако она лежит в совсем других музыкальных регистрах и построена совсем по иным законам.
Пожалуй, чего мне не хватало в Prodigy, несмотря на имидж артистов, так это настоящей звуковой свободы — скованная ритмом и паттернами, музыка казалась мне слишком дисциплинированной. Этому рейву не хватало преображающего прикосновения фри джаза или свободной импровизации, чтобы устремиться в полёт.
В этом году мне посчастливилось познакомиться с музыкой, которая воскресила мои старые (и почти позабытые) впечатления от встречи с Prodigy — музыкой эстонского one man band электронного экспериментального проекта Ap Kallu, которым занимается Фёдор Безруков, бас-гитарист и большой любитель джазовой музыки. Эту музыку мне посчастливилось издать на лейбле аутсайдерской музыки Аутсайдервиль, которым я занимаюсь уже более года. Альбом Последствия оказался тринадцатым релизом, но, несмотря на магию чисел, он кажется мне счастливым для нашего проекта.
Безусловно, Последствия очень отдаленно напоминают Prodigy и в целом электронную танцевальную музыку — однако иногда нужно бежать, чтобы оставаться на месте; именно благодаря отличию, оригинальности эта музыка и звучит так интересно, свежо. Завораживающие, усыпляющие вечно критикующий разум ударные, восточные семплы, гудящий и кружащий на месте бас, инструментальные партии соединяются в необычные, длинные, повествовательные формы. Кажется, что этот альбом мог бы быть звуковой дорожкой для steampunk или dark fantasy рассказа.
Когда я пробовал дать музыке характеристику, мне пришло на ум следующее определение: рэйв с душой фри-джаза. Оно кажется мне несколько проблематичным, так как совершенно неочевидно — и для меня самого в том числе — в чем состоит фри-джазовый элемент, о котором кажется таким важным сказать. В использование разрозненных звуков-уколов, музыкальном пуантилизме, накладывающемся на размеренные ритмы драм-машины? В момента нойза, шумовых вставках? В разноголосице тембров и столкновении инструментальных партий? Все эти элементы могли быть выражены гораздо более явно. Возможно, дело в моем личном желании услышать электронную рейв-музыку как освобожденную от тисков; быть может, сообщить ей эту самую желанную свободу. Свобода, как и красота, в глазах смотрящего.
Послушать Последствия можно на сайте Аутсайдервиля или же у нас на bandcamp. Там же можно ознакомиться с другими релизами нашего лейбла — у нас очень разная музыка, общим для неё является то, что она создана людьми вне институций, не включенными в профессиональный мир музыкантов и саундпродюсеров.
http://outsider-art.ru/label_ru
#музыкальный_радар
Yuri Vinogradov - L'Azur (2021)
Юрий называет метод, использованный при создании этой работы, абстрактным импрессионизмом. Это именно метод, а не жанр: альбом не вызывает особых ассоциаций с наследием условного Дебюсси (хотя настроение может быть и схожим). Речь здесь идет, скорее, о стремлении изобразить мимолетность каких-то событий, мыслей, настроений, которые едва ли возможно полноценно описать имеющимися у нас выразительными средствами - и в результате неизбежно получается абстракция.
"Лазурь" состоит из десяти фортепианных миниатюр на стыки композиторской музыки и импровизации. Музыкальные темы в них, следуя описанному методу, не стремятся к законченности, не получают четко выраженного оформления, они струятся свободным потоком и ускользают от слушательских ожиданий. Но свободная форма композиций все же подчиняется определенному замыслу: они не делают резких поворотов и получают плавное развитие, просто оно не имеет конечной точки. Это очень красивая работа, увлекающая за мыслью автора, но не дающая ей четкой формулировки. И даже названия композиций не задают альбому какой-либо программности. Как и было задумано, музыка остается абстрактной
https://yurivinogradov.bandcamp.com/album/lazur
#composers #improvisation
Gondwana Тристана Мюрая
Существует музыка, которая опирается на точечные преобразования: музыкальный пуантилизм в духе Веберна или даже традиционная работа с темами в фуге или сонате — примеры такого дискретного подхода. Но есть музыка, которая работает с континуумом — с непрерывной, медленно эволюционирующей массой звука. Спектральная музыка, посвятившая себя исследованию эволюции тембра, чаще всего является примером последнего подхода.
Учившийся в классе Оливье Мессиана и испытавший влияние Джачинто Шельси Тристан Мюрай — один из столпов и ярких представителей французского спектрализма. Наряду с его Disentragations и Treize couleurs du soleil couchant, Gondwana — одно из центральных спектралистских произведений, которые можно слушать, чтобы понять звуковую специфику этого подхода.
Гондвана — один из древних мегаконтинентов, единая суша, которую тектонический процесс раздробил на известное нам множество континетов. Музыка отражает этот процесс через непрерывный дрейф и трансформацию материала: отдельные элементы текстуры деформируются, искажаются, подчеркиваются, расширяются, чтобы создать новый звуковой объект, лишенный явных границ и четких очертаний.
Изначальные простые элементы усложняются, мозаика звука становится все более и более детализированной: трели струнных в начале пьесы постепенно превращаются в гаммы и затем в широкие арпеджио, редкие удары по деревянным блокам оборачиваются разрозненными ритмами, поддерживаемыми фортепианными аккордами. Любой континент — это прежде всего ландшафт, состоящий из перепадов высот и интенсивностей; пьеса точно также состоит из множества подъемов и спадов — ускорения и замедления материала, элементы гармонического шума и более дискретных, ясных пассажей, провалы тишины и яростные пики оркестрового полнозвучия.
Источник материала для этой пьесы — гармонический и частотный анализ двух тембров, колебания между инструментальным проявлением которых и создают внутреннюю драму звука. Один тембр — синтезированный с помощью FM-синтеза и сейчас уже классического цифрового синтезатора Yamaha DX7 подобный колоколу сложный и дисгармоничный тон; другой тембр — тон кларнета, чистый и прозрачный. Преобразования, сдвиги, различные способы проявления частотного портрета этих тембров и задают эволюцию пьесы — от чередования инструментальных синтезов (т.е. способов озвучивания частотной характеристики и обертонового портрета тембров) до их столкновения в кульминации пьесы.
Гондвана — это еще и индийский регион, названный по имени народности гонди, там проживающей. Ученик Мессиана, Тристан Мюрай, вероятно, осознанно использовал слово, насыщенное значениями — музыка пьесы действительно имеет с одной стороны восточный в духе Турангалила-симфонии колорит, с другой стороны в ней есть что-то хтоническое, древнее; звук Gondwana — будто пробуждающиеся забытые божественные силы, скидывающие с себя многовековое оцепенение то ли к катастрофе, то ли к триумфу надежды и обновлению.
https://youtu.be/q6WXzOIsBuQ
#введение_в_классическую_механику
Музыка и обыденная речь
#zettel
Одним из свойств музыкального искусства является его крайне неопределенные отношения с языком и миром. Каков смысл того или иного произведения? Обычно более или менее занятные и сложные произведения академической традиции лишены привилегированной и монолитной интерпретации или, даже если автор, некий авторитетный критик или программа произведения на ней настаивает, эта интерпретация в ходе истории становится просто способом прочтения, одним из многих. В этом зачастую лежит отличие музыки серьезной от музыки легкого характера, популярной музыки, которая выражает некоторое якобы общепонятное эмоциональное состояние и ситуацию; она направлена на создание своеобразного резонанса между опытом любого случайного слушателя и музыкальным опытом. Такая музыка претендует на надындивидуальный характер, то есть обращается к образу некоторого усредненного человека, который любит, грустит, переживает смятение и чувство покинутости и т.д. вполне общераспространненым способом.
Проблема такой музыки — и такого взгляда на опыт человеческой жизни — в недооценке своеобразия и разнообразия видов человеческого существования и объектов опыта. Я не хочу сказать, что каждый человек полностью уникален во всех своих проявлениях, отнюдь — многие чувства и манеры их выражения унифицированы, однако некоторые серьезные вещи требуют отдельного подхода, распознающего их уникальность и своеобразие, иначе они даже не будут задеты по касательной.
Как кажется, особенность серьезной музыки XX века состоит в том, что она, освободившись от необходимости иллюстрировать эмоции и ссылаться на них (а язык эмоций очень инертен, эмоциональные состояния, которые мы испытываем и описываем, меняются в исторической перспективе медленнее, нежели выражаемые идеи), освободилась и от тяги к клише в описании тонких идей. Таким образом, возникла возможность создания если не языка, то особых проективных полей, способных быть своеобразным материалом для проникновения в отвлеченные идеи, которые ранее иллюстрировались бы музыкально с помощью художественных приемов, создающих ощущение величия, грандиозности, обособленности и т.д, т.е. опять таки с помощью универсальных эмоций, стирающих своеобразие темы.
Как и выдающаяся поэзия, музыка не отражает некий мир, формы которого заимствованны из обыденного языка и практик, но скорее намечает контуры некоего мира. Не нового мира, не иного мира, ведь такое выражение предполагало бы предварительную полную ясность того, каков мир, в котором мы обитаем. Интерпретатор и создатель, идет ли речь равно о поэзии или музыке, подступается к сложной и отчасти противоречивой задаче создания нового, индивидуального языка, зачастую не допускающего взаимно однозначного перевода на ту совокупность истолкований мира, который обозначается как обыденный язык.
Ilugdin Trio — My Story (2021, Jazzist)
#музыкальный_радар
27 мая вышла не только моя Лазурь. Заранее, за пару месяцев, выбранная дата оказалась не самой удачной, так как в этот же день вышел громкий релиз от основателей Джазиста, которые запустили одноименный лейбл. Громкий релиз - и тонкая, деликатная музыка от трио Дмитрия Илугдина. Лазурь, я полагаю, вы еще послушаете, если вдруг захотите, она - как и лазурь небес - никуда не спешит, даже если истончается, даже если её застилает дым фабричных труб, даже если её голос почти не слышен. Пока же предлагаю послушать привлекший внимание публики и рецензентов альбом My story трио Илугдина, первый номер в каталоге лейбла Джазист.
Пожалуй, трудно было выбрать более удачную музыку для дебютного релиза лейбла, который хочет завоевать аудиторию и ассоциироваться со стилем и качеством: трио играет мастерский, выверенный, аккуратный джаз, в котором есть место как страстям, так и меланхолии; внутренний огонь сдерживают, утихомиривают молчаливые, глубокие, прохладные воды. Дмитрий Илугдин играет интересно — в данном случае этот сомнительный эпитет употреблен в точном значении, ведь следить за партией фортепиано, за небольшими украшениями, мелкими деталями, необычными отклонениями от предполагаемого и напрашивающегося развития не устаешь. Пианиста поддерживают контрабас Виктора Шестака и ударные Петра Ившина. Все музыканты уже очень известны, востребованы и заработали себе репутацию джазовых мастеров.
В этой музыке есть волшебство — то самое, что иногда зажигает в груди маленькие солнца, а ум превращает в лезвие, то самое, что на миг охлаждает раны, то самое, что делает тебя не тем, кто ты есть. Она сладко-сладостно обманывает тебя, будто бы ты уже не ты, а возможности и факты вытканы совсем иным узором. Её можно любить, хотя вряд ли получится всерьез ненавидеть, ибо это уютная история, рассказанная в кругу друзей интеллигентным и уважающим своих слушателей рассказчиком; качественный и душевный фильм для семейного просмотра.
Каждый трек по своему раскрывает грани этого сообщенного доверительным тоном, вполголоса, рассказа без слов. Путешествие на 40 с лишним минут рисует черты современного и одновременно столь старомодного субъекта — как в страстях и эмоциях, так и в мышлении. Этот лирический субъект не живет крайностями, не выходит за границы привычного опыта, не склонен к опустошающей рефлексии, в его жизни не слышен непререкаемый зов судьбы — однако он обаятелен и основателен, приятен и мил.
Влюбит ли в себя My story конкретного слушателя, встретит ли глубокое понимание, вспыхнет ли резонансом — дело тысячи случайностей. Не всякая услышанная история задевает струны в душе, для этого, быть может, нужна какая-то общность (или, напротив, радикальное отличие) опыта. Альбом трио Дмитрия Илугдина — это возможность взглянуть — сквозь око шторма — в залитые светом просторы, где есть место задушевной дружбе и общности, труду, что встречает признание, укорененному в повседневности спокойствию, где горечь — лишь благородный экзистенциальный досуг, которому предаешься изредка, дижестив для опыта. Даже одиночество в этой музыке tamed, т.е. приручено и привычно подобно сезонному сплину; оно не напоминает страшную и роковую силу, отторгающую тебя на бесконечность от людей, вещей и жизни. Не грохот литавр и разрывы грома, не зловещий шепот заклинаний, но ностальгическая и столь милая для пораженного благородной и умеренной меланхолией сердца музыкальная шкатулка.
https://album.link/i/1567129292
Франсис Пуленк — Соната для двух кларнетов (1918)
#музыкальный_радар
Обычно я не люблю сонаты, слушать их мне отчего-то чаще всего скучно. Я так и не смог полюбить сонаты Моцарта и Бетховена, несмотря на многочисленные попытки обратиться к ним и несмотря на осознание их важности. Однако редкие и достаточно нестандартные пьесы, обозначенные как сонаты и сочиненные позднее, в XIX-XX веке, я очень люблю и постоянно возвращаюсь к ним. Один из примеров таких опусов — соната для двух кларнетов Пуленка, одно из ранних его сочинений, отмеченное явным влиянием Стравинского, во всяком случае, в выборе инструментов, а также некоторых ритмических и структурных решениях.
После возвращения с войны, Пуленк написал ряд инструментальных сонат, чья премьера укрепила его дебют и славу, которую он заслужил своими "Вечными движениями" и "Негритянской рапсодией". Соната для двух кларнетов принадлежит к этой серии. Как и все подобные его сочинения она состоит из трех частей; две быстрые, ритмические, жизнерадостные части обрамляют медленную, медитативную, печально-отрешенную. Сочинение написано для кларнетов в разных строях: если кларнет в си бемоль играет в основном мелодические партии, то кларнет в ля поддерживает его, создает опору и фактуру пьес . К примеру, в средней части кларнет в ля играет остинатную, повторяющуюся "кружащуюся" партию, тогда как кларнет в си бемоль исполняет печальную, угасающую мелодию в народном духе.
Если, к примеру, позднеромантическая музыка Вагнера, Рахманинова или Рихарда Штрауса — это живопись, богатая цветом, монументальная, то музыка, подобная этой сонате, — это графика. Каждый из немногочисленных штрихов ярок, заметен, каждая нота важна.
https://youtu.be/G9rF2OmtW-E
(окончание. начало выше)
Материал альбома сравнительно высокой плотности, музыканты в некоторые моменты, как кажется, играют так, будто им предоставили последнюю возможность взять в руки инструмент и поэтому нужно уместить в минуту как можно больше нот. Сперва кажется, что они не слышат друг друга и просто сошлись в непримиримой борьбе за акустические пространства — лишь послушав материал дважды, а то и трижды начинаешь узнавать в скачущих музыкальных линиях определенный мелодический профиль, музыкальную непрерывность и осмысленность более высокого уровня, метауровня. Мелодия кажется вероятностной и флуктуирующей функцией, она не задана и не определена исчерпывающе — напротив, она конструируется усилием ума равно как музыкантов, так и слушателей.
Четыре пьесы альбома разделяют общую драматику — сравнительно свободное и неторопливое вступление (более пространное, как например, в открывающемся дуэтом контрабаса и ударных треке Pat, или лишь намеченное, как в первой импровизации Pam) и финал, окаймляющие пламенеющую, вихрящуюся середину, в которой нет недостатка в штрихах и звуках. Что хотят сказать музыканты этой музыкой? Вероятно, ничего, кроме самой музыки — среди этих хаотических, толкающихся, эгоцентричных, наползающих друг на друга звуках не ужиться никакому внешнему смыслу. Но это отнюдь не недостаток этой музыки, а возможность, на мой взгляд, драгоценная, соприкоснуться с одной из форм чистой музыкальности, исследовать отдаленные уголки царства звуков.
На первый взгляд кажется, что проблемой фри импрова в целом является монотонность и одинаковость — если ты слышал одну свободную импровизацию, то ты слышал их все. Однако такое ощущение возникает лишь у того, кто только знакомится с этой музыкой — она полна деталей и отличий. Её индивидуальный портрет может составить лишь внимательный слушатель, которому будет интересно проследить за метаморфозами звуковых зерен, расцветающих и разрастающихся в причудливые цветы, луга и леса звука. Впрочем, не всякая импровизация увлекает и завлекает настолько, чтобы ум слушатель захотел сконструировать на её основе музыкальные смыслы. Stamp a Spot — один из многочисленных примеров музыки, которая может увлечь и вознаградить внимательного слушателя, который, конечно же, заслуживает похвалы, если он сумеет увидеть в мешанине силуэтов этих пьес музыкальные контуры. Пройдя непростой путь внимательного вслушивания и со-бытия с этой музыкой, слушатель увидит её как совокупность осмысленных взаимодействий, перекличек — инструменты передают друг другу темы, иногда расходятся в мнимой глухоте, чтобы затем снова биться и пульсировать в единстве.
Музыка кончается так же внезапно, как и начинается, оставляя недоумение. Но отнюдь не недоумение раздраженного и оскорбленного ценителя, которого объявить немузыкальным все то, что не вписывается в достаточно узкие традиционные представления о музыке. Кажется, что альбом Stamp a Spot рассказывает не все истории, которые бы мог, и оставляет себе многочисленные секреты, о которых слушатель может лишь догадываться.
https://fancymusic.bandcamp.com/album/stamp-a-spot
#музыкальный_радар