6887
Всегда хочу смотреть в глаза людские, И пить вино, и женщин целовать...
Родной мой и близкий брат, мы с Тобой чудесно близки, и некуда друг от друга удаляться, и одинаково на нас падает белый мягкий снег, и бледное лиловое небо над нами. Это бывает на лесной поляне у железной дороги, а на краю лилового неба зеленая искра семафора между двух еловых стен. Там я провожу многие дни и наблюдаю смену времен года. Там ничто не изменится, и я не изменюсь тоже, все буду бродить там и наблюдать. Я Тебя полюбил навсегда спокойной и уверенной любовью, самой нежной, неотступной; и полюбил все, что Ты любишь, и никогда Тебя не покину и не забуду.
Твой Саша
БЛОК - БЕЛОМУ, 26.12.1905, 25 лет
Мой нежный, душистый цветок тепличный — не беспокойтесь обо мне. Я не стою этого. Я давно уже грязный, порочный, и от меня смердит. Мне и до сих пор все стыдно. Но, — уж такой я есть. Через стыд мне, все-таки, хорошо. Я здесь все время не мог соскочить с угрюмого настроения. Это настроение замучило меня. Читая Ваше письмо, — взволнованное, беспокойное, но целомудренное, полное деликатной нежности, — мне в первый раз стало легко. Вы нежно приложили руку к одному из наболевших моих мест. Боги знают — я равнодушен к деньгам и не собиратель. Но я живу в нашем строе и они мне нужны. Мне немного надо, но надо. И вот этого никто никогда не хотел понять. Т. е. почти никто. И это не худые люди, — нет. Но нет, как-то, забывают, что у меня есть грубое тело, и что мне нужны кров, питание и одежда. Даже когда я говорю об этом, то это не производит никакого впечатления. Никакого. Точно я ничего не сказал. Совсем не слышат. И потому то, что Вы сами нежно выдумали прислать мне 50 р. — очень согрело меня. Это так сладко сознавать, что вот далеко-далеко есть дета очаровательный, удивительной душевной красоты, — и этот дета жалеет меня. И это совсем как музыка. Вы не можете этого понять. И я не стану этого Вам объяснять. Я не хочу, чтобы Вы, неведающий, узнали от меня это мрачное из жизни. Вы узнаете это, но пусть не от меня. Как бы поздно Вы не узнали это — это, все-таки, будет рано. Я не говорю: благодарю. Разве можно выразить этим, часто уже плоским, словом то важное, что я имею к Вам? Я сижу около Вас, совсем рядом, на скамеечке и говорю самые чистые слова, какие у меня есть. Их немного. Но я разыскал их для Вас и связал в одно. Мой милый, далекий, добрый, неувядаемой красоты. Тороплюсь кончить. Сейчас мне помешают. А завтра, не знаю, дали бы мне написать Вам. Я наконец вырвусь отсюда из этого застенка. Жду только денег от Юргенсона. Они придут вот-вот. Не пишите мне, пока не получите нового адреса. Еду, кажется, в Швейцарию, если не помешает какой-нибудь встречный господин. Обнимаю Вас крепко и всего целую. Всем — кланяюсь — кланяюсь.
из письма Панченко С.В. - Блоку, 24.12.1902, Блоку - 22 года
Среди гостей ходил я в черном фраке.
Я руки жал. Я, улыбаясь, знал:
Пробьют часы. Мне будут делать знаки.
Поймут, что я кого-то увидал…
Ты подойдешь. Сожмешь мне больно руку.
Ты скажешь: «Брось. Ты возбуждаешь смех».
Но я пойму — по голосу, по звуку,
Что ты меня боишься больше всех.
Я закричу, беспомощный и бледный,
Вокруг себя бесцельно оглянусь.
Потом — очнусь у двери с ручкой медной,
Увижу всех… и слабо улыбнусь.
1903, декабрь
В Петербурге трудно и туманно. Живу тихо и жду лучшего.
из письма Андрею Белому, 19.12.1910, 30 лет
Артур Шопенгауэр теперь в Telegram!
Мысли одного из самых цитируемых философов
Умные не столько ищут одиночества, сколько избегают создаваемой дураками суеты.
Милый, напиши - что? Говорю, конечно, издали. Но, в последнее время, много думал о Тебе, чувствовал Тебя, и, иногда, как никогда прежде, знал, что Ты - "один знаешь обо мне то, что я один знаю о Тебе". Сейчас пришла телеграмма. Ты - бесконечно дорог. Люблю Тебя и крепко обнимаю. Господь с Тобой. Беспокоимся. Помолюсь - и Люба тоже. Храни Тебя Бог. Трудное время. Крепко целую Тебя, объясни...
письмо Белому Андрею, 16.12.1904, 24 года
И поздно, и темно. Покину без желаний
Бунтующий весельем божий дом.
Окончу светлый путь, не буду ждать свиданий,
Как шел туда, — и выйду, незнаком.
Последний вздох, и тайный, и бездонный,
Слова последние, последний ясный взгляд —
И кружный мрак, мечтою озаренный,
А светлых лет — не возвратить назад.
Еще в иную тьму, уже без старой силы
Безгласно отхожу, покинув ясный брег,
И не видать его — быть может, до могилы,
А может быть, не встретиться вовек.
1901
Дорогая Анастасия Николаевна.
Спасибо Вам за письмо. У Вас общество собирается очень большое, а я боюсь большого общества, разрываюсь на части, не умею, как Федор Кузмич например, быть «со всеми и ни с кем». Эта моя общественная бездарность и есть главная причина, почему мне трудно прийти к Вам в воскресенье. Зайду лучше как-нибудь в тихий час. Я Федора Кузмича помню и люблю, не хочу, чтобы он огорчался. Книжку послал ему давно, разве Вы у него не видали? Посылаю ее Вам.
Большое спасибо, если пришлете мне сборник (Малая Монетная, 9, кв. 27) и до свиданья — пока.
Преданный Вам Ал. Блок.
письмо Чеботаревской А.Н., 12.12.1911, Петербург, 31 год
Спасибо Вам за письмо, дорогой Георгий Петрович. Оно мне очень близко и понятно. Да, конечно, все, что мне нужно, это чтобы у меня «нахмурилась ночь». Что касается «нельзя писать», то эта мысль много раз перевертывалась и взвешивалась, но, конечно, она — мысль, и только, покамест. А я чем старше, тем радостнее готов всякие отвлеченности закидывать на чердак, как только они отслужили свою необходимую, увы, службу. И Вы великолепно говорите о том, что все-таки живете, — сторонитесь или нет, выкидывают Вас или нет.
Не принимайте во мне за «страшное» (слово, которое Вы несколько раз употребили в письме) то, что другие называют еще «пессимизмом», «разлагающим» и т. д. Я действительно хочу многое «разложить» и во многом «усумниться», — но это — не «искусство» для искусства, а происходит от большой требовательности к жизни; от того, что, я думаю, то, чего нельзя разложить, и не разложится, а только очистится. Совсем не считаю себя пессимистом.
Не знаю, когда удастся зайти к Вам, не могу обещать, что скоро, но, очевидно, наша встреча была не последней. Всего Вам лучшего.
письмо брату, 10.12.1920, Петроград
Карл Густав Юнг теперь в Telegram!
Мысли одного из самых
цитируемых психологов
Подписаться:
/channel/CarlGustavJung_tg
...не думайте нарочито о «крошечном», думайте о большом. Тогда, может быть, выйдет подлинное, хотя бы и крошечное.
из письма Богомолову С.А., 05.12.1912, 32 года
Она прекрасна — нет сомненья,
Но я не вижу тех огней,
Горевших прежде искушеньем
В глазах красавицы моей.
Безмолвна, холодно-сурова,
Она не может выражать
Живых страстей живое слово —
Порывов жизни благодать.
Но знаю милое притворство:
Когда Амур вернется к ней,
Надменность сменится покорством,
И страсти будут горячей.
1899
Милый Саша,
не знаю, получил ли Ты мое письмо, написанное к Тебе в ответ на Твое длинное. Я послал его в Петербург с товарищем, а он передал его с посыльным.
Хочу просто обнять и расцеловать Тебя. Люблю Тебя, милый.
НО
пока не увижу Тебя вне Твоего дома, не могу быть у Тебя, не могу Тебя видеть. Вообще, я могу или ясно улыбаться, быть снегом, или быть угрюмым.
Не хочу Тебя видеть, когда душа угрюма. Хочу Тебя видеть, когда душа ясна, потому что ясно люблю Тебя, милый.
Непременно буду ждать сегодня пить чай в ресторане Палкина в 8 часов (на Невском. Буду в главном зале).
Будь, милый.
Если бы Любовь Дмитриевна ничего не имела против меня, мне было бы радостно и ее видеть.
Мой глубокий привет Александре Андреевне.
Остаюсь любящий Тебя
Боря
P. S. Если же у Тебя в душе есть хотя бы малейшее недоверие к ясности моей души и это препятствует непосредственному чувству Твоему мне просто улыбнуться без слов и рассуждений, не приходи.
Я пишу это совсем сериозно. Хочу Тебя видеть в ясности или никак: Ты ведь так дорог мне.
P. S. Пока я невидим в Петербурге. Завтра намерен объявиться. До свидания или несвидания с Тобой и Любовью Дмитриевной не хочу никого видеть и слышать.
БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 01.12.1905, Блоку - 25
Нет исхода из вьюг,
И погибнуть мне весело.
Завела в очарованный круг,
Серебром своих вьюг занавесила…
Тихо смотрит в меня,
Темноокая.
И, колеблемый вьюгами Рока,
Я взвиваюсь, звеня,
Пропадаю в метелях…
И на снежных постелях
Спят цари и герои
Минувшего дня
В среброснежном покое —
О, Твои, Незнакомая, снежные жертвы!
И приветно глядит на меня:
«Восстань из мертвых!»
1907
Милый Владимир Алексеевич.
Простите, что я сейчас вызывал Вас к телефону. Вы очень «мудро» сделали, что не идете в Варьетэ. Гораздо «алабернее» меня. А я чувствую себя отвратительно — даже сейчас. Отвратительно потому, что не знаю, что произошло на этой неделе.
Меня держало нечто всю эту осень, а теперь перестало держать. Хуже всего то, что я не знаю, который элемент умер.
Я не знаю, что, собственно, случилось.
Потому я и вызывал Вас сейчас.
Я продолжаю сидеть на Приморском вокзале — в нерешительности, что делать.
Сейчас ухожу — куда-нибудь.
Ваш Александр Блок.
Начинаются уже сны. — Много бы я дал, чтобы завтра выяснилось, ЧТО пропало. — Мимо меня ходит пьяный мерзавец.
письмо Пясту В.А., 27.11.1911, 30 лет
Ужасен холод вечеров,
Их ветер, бьющийся в тревоге,
Несуществующих шагов
Тревожный шорох на дороге
Холодная черта зари —
Как память близкого недуга
И верный знак, что мы внутри
Неразмыкаемого круга.
1902
Посмотри на альбатроса,
Закуривши папиросу,
Как он реет над волной…
Повернись к нему спиной,
Чтоб в дыму от папиросы
Не чихали альбатросы.
Вон вдали идут матросы,
Неопрятны и курносы…
Затуши ее скорей,
А не то потухнуть ей
От дыхания матроса…
Не кури же папиросы…
1898
Саша,
Ты близкий мне навсегда.
Спокойный....
Звенящая грусть опоясала Тебя.
Я ее слышу.
Мне хочется часто умалиться в своем, чтоб мои страны не мешали мне все о Тебе безраздельно принять в свою душу.
Прости меня, если до последнего времени я Тебя не умел понимать.
Боже, как я раскаиваюсь.
Я все больше, все больше, все глубже Тебя люблю.
Мне странно писать это, разве прежде я не любил Тебя?
Любил всегда, но не чувствовал такой близости, как теперь. Усталый, разбитый, полуживой, я теперь хочу сидеть рядом с Тобою -
без слов, без мыслей, без движений.
Я теперь беззащитный, безвольный, ослепший от мучительных переживаний осени.
Бога ради, не переставай меня любить.
Я теперь в положении нищего, отдавшего свои богатства, - обнищавшего в тоске так легко незаметно отвергнуть. Тоска меня сокрушила - тоска желтой осени, деревья облетали, листья кружились, облаков "меркли края".
Милый, брат мой, не покидай, не покидай, когда я, нищий, - отдыхаю.
Боря
Белый - Блоку, 20.12.1905
Ночью вьюга снежная
Заметала след.
Розовое, нежное
Утро будит свет.
Встали зори красные,
Озаряя снег.
Яркое и страстное
Всколыхнуло брег.
Вслед за льдиной синею
В полдень я всплыву.
Деву в снежном инее
Встречу наяву.
1901
Ищи разгадку ожиданий
В снегах зимы, в цветах весны,
В часы разлук, в часы свиданий
Изведай сердца глубины…
В томленьях страстного недуга,
В полях ожесточенных битв,
В тиши некошенного луга
Не забывай своих молитв.
1902
Скучал, пьянствовал, ел шоколад.
Пётр Чайковский
5 февраля, 1889 г.
Был целый день невоздержан: жрал рахат-лукум, мороженое и всякую дрянь.
Лев Толстой
16 июня, 1852 г.
Свободы хочется и денег. Сидеть бы на палубе, трескать вино и беседовать о литературе, а вечером дамы.
Антон Чехов
28 июля, 1893 г.
📖 Дневниками и мыслями известных личностей теперь можно наслаждаться в одном месте.
Канал "Жизнь в дневниках" – это собрание лучших мыслей и дневниковых записей великих писателей, художников, режиссёров и композиторов.
Подписывайтесь, чтобы восхищаться интересными личностями:
t.me/dnevnikitg
Ветер хрипит на мосту меж столбами,
Черная нить под снегами гудет.
Чудо ползет под моими санями,
Чудо мне сверху поет и поет…
Всё мне, певучее, тяжко и трудно,
Песни твои, и снега, и костры…
Чудо, я сплю, я устал непробудно.
Чудо, ложись в снеговые бугры!
1903, декабрь
Чудесно всё, что узнаю?
Постыдно всё, что совершаю.
Готов идти навстречу раю,
И медлю в сумрачном краю.
1908
Мама, я получил твои ноябрьские только письма и сам давно уж не пишу тебе. Жить становится все трудней — очень холодно. Бессмысленное прожигание больших денег и полная пустота кругом: точно все люди разлюбили и покинули, а впрочем, вероятно, и не любили никогда.
из письма матери, 09.12.1907, 27 лет
Милый Саша! Верь или не верь, а я Тебя люблю. Или если не любовь, то нечто большее между нами. Во всяком случае отношения наши не могут оборваться так тупо без одного разговора с глазу на глаз, важного, как жизнь. Этот разговор только имеет косвенное отношение ко всему, что случилось между нами. Центр его в другом. Ты не можешь уклониться от него, как и я не могу не говорить с Тобой в последнем обнажении правды. Этого обнажения в последней правде не было между нами. Оттого, быть может, в моем отношении к Тебе было так много лжи. Но одного не было: не было злонамеренности. То, что мне писала Люба о "Кусте"*, - ложь. Я это отрицаю и потому не считаю себя причастным неправде здесь. Неправда моя к Тебе совсем в другом, как и Твоя неправда ко мне от нашей немоты друг перед другом в последнем обнажении. Этой немоты не должно быть между людьми. Когда я приеду, мы будем говорить. Я не знаю, буду ли я говорить с другом, или врагом, но с Тобой будет говорить только друг. Прощай. Если не хочешь, не пиши. Прими это уведомление, как начало моего сериозного поворота к Тебе в дружбе вне всего побочного между нами. Ты не можешь обрывать со мной все, потому что в противном так обрывать мог бы провалившийся и погибший без возврата. Я не верю и не хочу верить ничьей гибели. Хочу света. Верю, хоть тяжело.
Б.Б.
P. S. Посылаю Тебе свою карточку в знак примирения. Надеюсь на ответную в знак начала Твоего ко мне примирения.
БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 6 декабря 1906, Париж, Блоку - 26
*"Куст" - рассказ Белого. Л.Д. Блок восприняла его образный строй как оскорбительное по отношению к ней иносказательное изложение пережитых личных перипетий. 21 октября 1906 М.А. Бекетова записала в дневнике о Белом: "Напечатал в "Руне" фантастическое нечто ("Куст"), изображающее прекрасную огородникову дочку с "ведьмовскими глазами", зеленым золотом волос и пр., которую насильственно держит дьявольский царь, прячущий ее от Иванушки-дурачка, а она-то его, Иванова, душа и т. д. Этот бессильный пасквиль взбесил и разволновал Алю - Люба ни гу-гу ей, а сама, оказывается, написала Боре, что не желает больше иметь с ним дела. Он ответил, перевернувшись на каблучке, что не имел в виду ни ее, ни Сашу, т. к. Куст его царственный, а Сашу он очень уважает и ценит - и т. д." . В письме к Белому Л.Д. Блок заявляла, что публикация "Куста" - "поступок глубоко непорядочный": "... нельзя так фотографически описывать какую бы то ни было женщину в рассказе такого содержания; это общее и первое замечание; второе - лично мое: Ваше издевательство над Сашей. Написать в припадке отчаяния Вы могли все; но отдать печатать - поступок вполне сознательный, и Вы за него вполне ответственны. Вы знали, что делаете, и решились на это"
Гадай и жди. Среди полно́чи
В твоем окошке, милый друг,
Зажгутся дерзостные очи,
Послышится условный стук.
И мимо, задувая свечи,
Как некий Дух, закрыв лицо,
С надеждой невозможной встречи
Пройдет на милое крыльцо.
1902
Дорогой Федор Кузьмич.
За надпись на книге Верлэна и за книгу — спасибо Вам от всей моей печальной души. Вы знаете ли, что последнее стихотворение (второй вариант: «Синева небес над кровлей») попалось мне очень давно и было для меня одним из первых острых откровений новой поэзии. Оно связано для меня с музыкой композитора С. В. Панченко, моего давнего и хорошего знакомого. С тех пор ношу это стихотворение в памяти, ибо оно неразлучно со мною с тех дней, «как постигал я первую любовь». И в эти дни, когда я мучительно сомневаюсь в себе и вижу много людей, но, в сущности, не умею увидать почти никого, — мотив стихотворения и слова его со мной.
Любящий Вас неизменно Александр Блок.
письмо Сологубу Ф.К., 02.12.1907, 27 лет
25 постов с 23 года. Так ярко светят фонари для нас. Разве может быть что-то серьёзней вида за окном. Чувак раз в месяц, а то и реже фотографирует своё окно. Этот чувак - я. Ебошу изображения, надеюсь, что кроме них в жизни останется какой то смысл...
Читать полностью…
Аккорду нежному, небывалому, несказанной красоты — струна балалаечная истренькавшаяся, брошенная, подошвами грязными затоптанная, жалкая, немощная — шлет привет и величание. Жалкая — шлет привет и величание аккорду нежному и небывалому, несказанной красоты.
из письма Панченко С.В. - Блоку, 28.11.1902
Я помню нежность ваших плеч —
Они застенчивы и чутки.
И лаской прерванную речь,
Вдруг, после болтовни и шутки.
Волос червонную руду
И голоса грудные звуки.
Сирени темной в час разлуки
Пятиконечную звезду.
И то, что больше и странней:
Из вихря музыки и света —
Взор, полный долгого привета,
И тайна верности… твоей.
1914