1152
У меня был диагностирован БАР ll и я пишу о своём опыте лечения. Мне хочется, чтобы однажды это стало историей излечения.
Когда я занималась тем, что сейчас называют селф-хармом, понятия "селф-харм" в русскоязычном пространстве ещё не существовало. Мне тогда удалось нагуглить слово self-injury, звучало красиво, гораздо красивее шрамов на руках и ногах. Как я объясняла себе, почему я это делаю: душевная боль становилась настолько невыносимой, напряжение нарастало, и пуская себе кровь, я ослабляла его. Как давление. Как ПМС проходит с началом цикла. Бессознательно это была демонстрация, крик о помощи, но я тогда это не осознавала -- ну, на то оно и бессознательное. Реакция родителей была довольно предсказуема -- "чтобы я этого не видела больше, совсем больная, что ли?"
Я точно не хотела суицида, я старалась не повредить вены и не оставлять больших шрамов, мне достаточно было почувствовать боль и вылить несколько капель крови. Становилось действительно легче на какое-то время. Я никак не боролась с этим и где-то к 18 годам эта привычка ушла как будто сама собой.
Психотерапевт объясняла мне, что нанося повреждения себе, оборачивая свой гнев против себя, человек на самом деле злится на кого-то другого, и хочет уничтожить не себя, а другого. И этот другой -- родитель.
Когда такие сомнительные высказывания слышит человек, не имеющий к терапии никакого отношения, у него создается впечатление, что вся эта психотерапевтическая шайка-лейка, и клиенты, и терапевты, совсем поехавшие.
Еще разок: ребенок желает смерти родителя. Фраза, вырванная из контекста, звучит дико и чудовищно.
Контекст еще более пугающий, и просто огромный, речь идёт даже не о навязшем в зубах Эдиповом комплексе. Если бесконечно упростить, получится что-то вроде "мама, я тебя так люблю и так от тебя завишу, и мне так в этом невыносимо, что лучше бы тебя совсем не было".
Мысль о смерти родителя пугает. Мысль о том, что ты можешь пожелать родителю смерти, пугает ещё больше. Поэтому вся боль, вся тревога, всё, всё, трансформируется в "лучше бы меня совсем не было".
И совершая суицид, человек убивает не только себя. Он убивает вместе с собой всех тех, кого любил, и тех, кто его любил, тех, кто любил недостаточно. (Все! Все любили недостаточно!)
Но это было псевдолирическое отступление, а теперь я всё-таки немножко продолжу за селф-харм.
Ещё причины для самоповреждения -- вина и стыд. Подняли руки те, кто с детства напичкан стыдом и виной. Лес рук! Ну ещё бы: воспитание в человеке постоянного чувства вины и собственного ничтожества -- важнейшая задача советской и пост-советской школы, а если вдруг со школой повезло в хорошем смысле, то с навязыванием вины и стыда прекрасно справятся родители и прочее ближайшее окружение ребенка.
И нанося себе порезы, ожоги, или что там ещё можно придумать, человек пытается наказать себя. Искупить свою вину болью. Идея искупления вины страданием тоже прочно засела в ноосфере -- да что там говорить, сама европейская христианская культура выстроена вокруг идеи о том, что некий И. Х. из Назарета мучительно умер за то, чтобы люди получили возможность попадать в рай. Если, конечно, они будут хорошими.
Но невротик в своих глазах никогда не будет хорошим.
Сейчас мне трудно вспомнить, была ли у меня жизнь, обычная, нормальная, без серого колпака депресии и преувеличенно ярких красок гипомании. Рационально -- а я люблю рационализировать, это моя любимая защита -- я понимаю, что да, случались светлые периоды. Но сейчас, когда мне всё хуже, несмотря на новую схему лекарств, на почти три года психоаналитической терапии, на всю ту огромную внутреннюю работу, что мне приходится проделывать каждый день, сейчас мне кажется, что вся моя жизнь была и будет словно присыпана серым пеплом, приглушена, замедлена.
Как объяснить без всей этой поэзии моё состояние человеку, который никогда с этим не сталкивался? "У тебя же всё есть, чего ты грустишь". О, я не грущу. О, если бы я могла грустить! И если бы я могла радоваться. Вместо грусти глухая тоска, и вместо радости лихорадочное возбуждение.
Моя борьба с миром начинается в тот момент, когда я пытаюсь открыть глаза. Сейчас мне очень тяжело просыпаться, но даже в те дни, когда я подскакиваю за полтора часа до будильника, с пробуждением начинается противостояние. Почистить зубы. Постараться не курить натощак. (Постараться бы не курить вообще никогда -- да вы что).
"У тебя нет никакой депрессии, ты просто ленива, безвольна и неорганизованна". Да, это так, я ленива и неорганизованна. Но именно это и называется депрессией. Когда ты ничего не хочешь и не можешь. Когда простейшие действия (да-да, почистить зубы) даются невероятным трудом. Когда проще всего лежать и не шевелиться, смотреть в одну точку, или не смотреть, потому что это тоже трудно. Но нельзя называть безвольными таких людей, как я. Изображение жизни (встать, умыться, одеться, не забыть позавтракать, добраться общественным транспортом до офиса и так далее) требует такой невероятной концентрации, такого чудовищного напряжения, таких усилий, что обвинение в безволии абсолютно бессмысленно.
В школе нам всем говорили, что нет такого слова "не могу", есть слово "не хочу". (Конструкция очень сомнительная сама по себе, ну да ладно). Но весь мой опыт жизни с депрессией показывает, что как правило "не хочу" и есть "не могу". И проклятая лень -- единственное, что защищает нас от полного перегорания.
Вегетососудистая дистония. Несуществующее заболевание, от которого я лечилась всё детство, начиная со школы, и до восемнадцати лет. Даже лежала в больницах. Симптомы самые обычные: слабость, тахикардия, головные боли, головокружение, обмороки, панические атаки, которые я принимала за разновидность обмороков, ну и всё такое. Когда мне было 18 лет, мне впервые порекомендовали обратиться в клинику неврозов. Я страшно оскорбилась! Я же не какая-нибудь психическая! Просто вялая, ничего не хочу и не могу, и голова кружится, и да, лучше лечь и полежать, и отстаньте от мне все, пожалуйста.
Обморок был инструментом бегства от реальности, уходом в младенческое состояние -- конечно, бессознательным. Вот я лежу, как огромный мешок, и ничего не могу делать, сделайте же что-нибудь вы, отнесите куда-нибудь, позаботьтесь обо мне уже наконец, ведь я не в состоянии делать ни-че-го.
В 18 лет мне впервые назначили антидепрессанты. Обмороки ушли. Я сделала какие-то выводы, но признавать, что у меня именно депрессия, я не всё еще не хотела. Но отрицать очевидное я уже не могла: уход в болезнь был привычным способом избегания проблем и привлечения внимания. И этот способ всегда работал, с самых ранних лет.
Например. Мне 4 года, на чужом дне рождения я впервые пробую кока-колу и со мной происходит нечто поразительное, я фонтанирую, как будто вместе с колой я съела пачку ментоса. Конечно, никому теперь нет дела до каких-то там именинников, пока все бегают и вызывают мне врачей из Балчи -- больницы в Аддис-Абебе, где работали русские врачи. Я получаю заботу и внимание, обо мне беспокоятся. (Ну и надо полагать, африканская кока-кола была действительно редкостным говном.)
Я жила в Эфиопии с бабушкой и дедом без родителей. Когда ребенок в три года резко теряет связь с матерью, а глубокой близости с другим значимым взрослым нет, резкая сепарация переживается как травма. В моём случае травма была очень серьёзной, потому что подразумевалось, что мать моя серьёзно больна и вот-вот умрёт. Мать ни о чем подобном не догадывалась, и пока я была в Африке, мало того что не умерла, так ещё и родила мне сестру, к глубочайшему разочарованию родни по отцовской линии. Но что происходило со мной, когда я слышала обрывки "взрослых разговоров" про скорую и неминуемую смерть моей матери?
Думаю, во мне было очень много страха, гнева, горя и вины. Вины, потому что про мою мать говорили, "с таким здоровьем ей вообще нельзя было рожать". Гнева, потому что меня разлучили с родителями, особо не спрашивая, и редкие телефонные разговоры не компенсировали разлуки. Страха неизвестности и страха смерти. Мне начала сниться смерть, я до сих пор помню один из снов, и я точно знаю, что на тот момент мне не было еще четырёх лет. У меня начались сильные боли в животе. Я с некоторым сомнениям отношусь к Луизе Хей, Лиз Бурбо и прочим деятелям, которые пишут книги в духе "если у вас чешется левая ягодица, это значит, вы испытываете чувство стыда за желание лидерства и вам срочно нужна позитивная аффирмация бла-бла-бла", но я не буду спорить с тем, что на 99% эти боли были психосоматическими. Боль в животе -- подавленный аффект, скорее всего страх или гнев. У меня же было предостаточно и страха, и гнева.
Нравилось ли мне болеть? Честно, положа руку на сердце -- нет, никогда. Ни гиперопёка бабушки -- "о боже, у нее температура 36,8, постельный режим, всем ходить на цыпочках", ни равнодушная безалаберность матери -- "голова не жопа, завяжи да лежи, ну зверобой себе завари" мне не нравились. Первое вызывало отвращение, второе -- отчаяние. Но это был способ получить внимание и хоть какую-то заботу. Ребёнок не может выживать без внимания,я думаю, это не должно требовать доказательств (хотя, безусловно, они есть, этому посвящено множество исследований). И бессознательно я выбирала болеть.
Я женщина, мне 26, и у меня биполярное расстройство второго типа (БАР II). Я живу с ним больше 10 лет, лечусь последние 8 лет разными способами с переменной успешностью. На этом канале я собираюсь рассказывать всё, что я знаю о депрессии и БАР, делиться личным опытом, публиковать ссылки на интересные статьи по этой теме и, возможно, жаловаться на свою трудную (но очень интересную) жизнь.
Читать полностью…