9256
Various historical stuff. Feedback chat - https://t.me/chatanddocs For support and for fun: Яндекс: https://money.yandex.ru/to/410014905443193/500 Paypal: rudinni@gmail.com
А вот портреты трех основных участников дипломатического инцидента, описанного в предыдущем посте.
Читать полностью…
В апреле 1931 года в Испании прошли муниципальные выборы — в крупнейших городах победу одержали республиканцы, но в целом по стране они проиграли. В результате на улицы вышли десятки тысяч человек, несогласные с результатом голосования, королевская гвардия «умыла руки», отказавшись разгонять митинги, король Альфонсо XIII был отстранен от власти и покинул страну. Свершившаяся в стране революция привела к власти республиканцев — те провели голосование в Учредительное собрание (Las Cortes Constituyentes) и после этого в стране начались стремительные реформы. Как известно, в конечном счете нестабильная ситуация привела к выступлению правых сил, гражданской войне и победе фалангистов под руководством Франко.
Ироничные комментарии к событиям давал штатный карикатурист «Иллюстрированной России» в апреле 1931 года.
Есть идея нонфикшн книги о современной России? Участвуйте в нашей программе грантовой поддержки
Публикация честных и смелых книг на русском языке сопряжена с множеством рисков: их могут отцензурировать до печати или запретить к продаже; сами авторы подвергаются преследованию внутри страны, а их произведения, напечатанные за пределами России, нередко проходят незамеченными. Мы хотим изменить ситуацию. Для этого мы открываем программу грантовой и редакционной поддержки для авторов, желающих написать неподцензурную книгу о современной России.
Как устроен грант?
В случае одобрения автор будущей книги получает 3000 евро и редакционную поддержку — менторство главного редактора фонда, редактуру глав, помощь с поиском источников, фактчекинг и так далее. Совместными усилиями мы превращаем заявку в грядущий бестселлер. После этого мы помогаем авторам выйти на книжный рынок и заработать деньги от продажи прав на разные языки. Весь доход от агентской деятельности фонда получают авторы.
Как подать заявку?
Заполнить форму по ссылке. Подача заявки полностью безопасна: мы никому не передаем ваши данные и используем шифрование для их хранения. Если вы захотите использовать псевдоним при публикации книги, мы поможем вам сохранить анонимность. Ближайший дедлайн по подаче заявок — 15 июня 2024 года.
Как решается судьба заявок?
Редакция фонда отбирает самые убедительные заявки, руководствуясь совокупностью критериев (актуальность идеи, четкость предполагаемой структуры, опыт и стиль автора, сроки производства). Лучшие заявки попадают на рассмотрение Редакционного совета фонда, куда входит редакция фонда и внешние эксперты.
Когда объявляются победители грантовой программы?
Редакционный совет собирается раз в три месяца и утверждает или отклоняет проекты книг. Список участников грантовой программы по результатам этого опен-колла будет объявлен 1 августа 2024 года.
Заранее спасибо всем соискателям — и удачи!
О бумажных битвах за умы
Август Фридрих Кельнер всю Вторую мировую войну провел в Нацистской Германии. Более того, он работал в окружном суде Лаубаха, небольшого городка в Среднем Гессене. И это довольно удивительно: Кельнер был до 1933 года открытым противником нацистов, одним из ярких активистов немецкой Социал-демократической партии Германии в начальный период ее существования. Говорят, что не скрывал своих антинацистских взглядов и после 1933 года, что постоянно привлекало к нему внимание местных чиновников. Но, тем не менее, он не попал в лагерь, не лишился работы и даже сын его благополучно эмигрировал в 1935 году в США.
Но интересен Кельнер не этим, а своим дневником, который он вел всю войну и на страницах которого решил биться с нацистами; как он сам говорил, что он вел его в расчете на то, что в будущем память о нацистах будет пересмотрена в том числе благодаря его дневнику.
Учитывая, что дневник изначально планировался Кельнером как политическое высказывание (в нем он почти не пишет о своей жизни и делах), а, кроме того, что он довольно долго готовил его к печати (она произошла в конце 1960-х годов), относиться к нему стоит осторожно. Но читать иногда интересно, не столько как документ о современной автору эпохе, сколько как политическое заявление:
«28 июня 1941
Слышал, как одна дама говорила: в воскресенье (в тот день началась война с Россией) у меня были кое-какие сомненья, но теперь они отметены из-за благоприятного развития событий. В отличие от прошлой войны у нас есть союзники, и пока все идет отлично. Война может закончиться очень быстро, если Россия рухнет, подточенная изнутри. Вот так говорила эта дама с прусским акцентом. Вот он, немец! Судьба других народов его не интересует. Пусть весь мир превратится в груду обломков, лишь бы он — доблестный германец — царил над этой грудой.
14 августа 1941
Солдат-отпускник из Дюссельдорфа громко и четко обрисовал посетителям кафе „Гёбель“ ситуацию на Восточном фронте. Люди слушали его, раскрыв рты от удивления. Еще бы! По его словам, война с Россией закончится через три недели. Правда, оккупирована будет только территория до Москвы. Она войдет в руководимые Германией Соединенные Штаты Европы. После чего ударим по Англии. Для этого все готово.
20 декабря 1941
В настоящее время в войне участвуют 28 государств. Германия воюет с 17 из них. (Британская империя считается при этом одним государством.) После войны должен установиться новый мировой порядок — под эгидой американцев и англичан.
29 августа 1942
Даже противникам режима приходится признать, что своей неиссякаемой энергией, своим упорством и неописуемым фанатизмом НСДАП держит в постоянном напряжении не только своих членов, но и весь народ. В настоящее время проводятся т. н. „смотры“. „Явка обязательна“. Как в армии. Собираются секретари нац.-соц. ячеек, доверенные лица Имперского союза немецких чиновников, руководители Немецкого трудового фронта разных уровней, и глава района держит речь. Прежде всего напоминает о задачах, которые должны выполнять политические руководители на предприятиях.
2 декабря 1943
Радостное событие во время войны. Неужели и такое случается? Через Международный Красный Крест и Немецкий Красный Крест мы получили сегодня из Нью-Хейвена (штат Коннектикут) письмо от нашей снохи Фреды Кельнер с сообщением, что поживают они все хорошо и что она родила третьего ребенка — мальчика, на момент написания письма ему уже было 14 месяцев. .
29 марта 1945
Выходим к воротам и следим за движением головы колонны. Танки, бронетранспортеры, грузовики и легковые автомобили. Впервые мы видим американцев. Солдаты вооружены превосходно. И выглядят хорошо — знак хорошего питания. Никакого сравнения с нынешним немецким войском. Американская армия производит впечатление отлично обученной, дисциплинированной. Надеюсь, это впечатление не изменится».
На той стороне
Южная весна в тени пальм, в окружении деревьев, ароматных цветов — и холодная московская, с еще не растаявшим снегом и холодным воздухом. На дворе 1930 год, Егор Сенников идет по следам людей на расходящихся тропах. Сегодня — два героя, отколовшиеся от гигантского айсберга и устремившиеся вдаль.
Кто не любит хороших шуток?
«Арестъ Л. Троцкаго въ Парижѣ!» — удивительный заголовок в эмигрантской парижской газете «Иллюстрированная Россия». Статья сопровождается фотографиями; дескать, мятежный революционер пытался нелегально проникнуть во Францию, куда ему не дают визу, но был задержан на Лионском вокзале — и теперь его будут экстрадировать в Константинополь.
Выдумка? Конечно. Фотографии — монтаж, а вся статья — первоапрельская шутка эмигрантской газеты (в том же номере — статья-розыгрыш: «Объединение русской эмиграции»). В апреле 1930 года, впрочем, в Париже встречаются коммунисты-сторонники Троцкого и основывают Международную левую оппозицию, будущий Четвертый интернационал.
Тишина. Густой и теплый воздух. Изысканность и простота небольших отелей и санаториев. Улицы почти пусты. Шум волн. На остров Принкипо раньше ссылали знатных особ, принцев — отсюда и название; лишь потом место стало превращаться в курорт. Летом 1929 года путем принцев прошел революционер Лев Троцкий.
Остров Принкипо (сейчас Бююкада) — крупнейший из Принцевых островов, находящихся в Мраморном море недалеко от Стамбула. Троцкий, высланный из СССР, обретает здесь, как он пишет, «в турецкой глуши», возможность и время для активной творческой работы. Вилла, на которой жил Троцкий, сейчас разрушена и заброшена; тишину вокруг нее нарушают лишь лай собак и разговоры русскоязычных туристов. Здание расположено близко к берегу — и легко себе представить, как Троцкий, стоя на балконе, вглядывается в тревожные волны и думает, думает, думает…
Эмигрант поневоле, он использует любую возможность для работы и политической борьбы. На Принкипо он стремительно дописывает свои мемуары, начатые в Алма-Ате; они сразу становятся мировым бестселлером. Он садится писать «Историю русской революции», руководит выпуском парижского троцкистского издания, встречается с соратниками. В тиши и спокойствии ссылки на Принкипо, он надеется выковать новое коммунистическое движение и победить своего архиврага — Сталина. Это его атмосфера — он привычен и к ссылкам, и к эмиграции (в отличие от парижских русских, предающихся бесплодным мечтаниям о возвращении в прошлое). Он, осколок революции, прокладывает новый курс.
«Около 11 утра позвонили: в 10.17 застрелился Маяковский. Пришел в ужас. Потом на секунду; сегодня по старому стилю — 1 апреля, не шутка ли? — Нет, не шутка. Ужас. Позвонил Демьяну [Бедному] — проверить.
— Да, было три поэта — теперь я один остался».
Это пишет приятель и конфидент Демьяна Бедного Михаил Презент. А за семь лет до того о Маяковском писал Троцкий:
«Маяковский атлетствует на арене слова и иногда делает поистине чудеса, но сплошь и рядом с героическим напряжением подымает заведомо пустые гири».
В середине апреля 1930 года революционный поэт выкинул свой последний трюк — прострелил себе сердце в комнате в Лубянском проезде. Он тоже откололся от тела: поэт-попутчик, набивавшийся советской власти в друзья, никому не нужен — его топчет официальная пресса, критики громят его наглую персональную выставку, его покровители уходят из власти или из жизни. Хотя в предсмертных письмах поэт просить не судачить о его кончине, Москва полнится слухами: обсуждают, как Маяковский приходил к Катаеву, встречался с любовницей Полонской, с Яншиным…
Утром 14 апреля из его комнаты раздался выстрел. Еще один осколок революции утонул в море жизни.
На следующий день «Правда» пишет о поэте на предпоследней странице, публикует некролог, заметку Бедного «Чудовищно. Непонятно» и предает печати предсмертные стихи.
Холодной московской весной траурная процессия тянется к крематорию в Донском монастыре. За гробом несут один венок — железный. «Железному поэту — железный венок».
Шутки в сторону.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
О причудах судьбы
В 1936 году русская эмигрантская газета «Иллюстрированная Россия» в своей фоторубрике публикует портрет семьи графа Людвига Шверина фон Крозига, министра финансов Нацистской Германии. Подпись гласит: «Семья министра — пример для народа»; на фотографии красуются жена министра и все его многочисленные дети.
Людвиг Шверин фон Крозиг прослужил министром с 1932 до 1945 года, пережил и Гитлера, и Нацистскую Германию — и вообще доскрипел в ФРГ до 1977 года. Его судили на одном из последующих Нюрнбергских процессов, но в итоге по амнистии он вышел в 1951 году и после этого благополучно жил в Эссене. А один из его сыновей — Антон Граф Шверин фон Крозиг и вовсе умер всего пару лет назад, прожив 98 лет.
Семейство Шверин фон Крозиг вообще породнено с большим количеством известных людей, не только немецких аристократов. Умерший 2 года назад политик Антон фон Крозиг — по одной линии правнук Карла Маркса. А одна из его племянниц — Беатрикс фон Шторх, одна из политических фигур в партии «Альтернатива для Германии».
Все переплетёно, как говорится.
Путь страха: лирическое отступление №1
Следуя по расходящимся тропам за русскоязычными людьми, оказавшимися в разных мирах после войны и революции, Егор Сенников добрался до первого лирического отступления. Тонущий в Босфоре корабль, горящий партклуб, миражи и реальность, страх и ненависть.
Иногда случайности — вовсе не случайности.
В октябре 1921 года Никанор Савич, бывший депутат Государственной думы, а затем — участник Белого движения, пишет в дневнике:
«Сам Врангель переедет в Сербию. Вчера получилось известие, что итальянский пароход „Ллойд Трестино“, идя из Батуми, ударил „Лукулла“ в Босфоре».
На яхте «Лукулл» находилась ставка генерала Врангеля, там же проходили заседания Русского Совета; корабль стоял на берегу европейской части Стамбула — между Топхане и Долмабахче. Яхта затонула, погибли командир корабля и мичман, была утеряна казна и уничтожены документы, но сам Врангель выжил, так не был на корабле. Началось разбирательство: в курсе корабля «Адрия» (так на самом деле называлось протаранившее «Лукулл» судно) были странности — свидетели отмечали, что он как будто нацеливался именно на яхту Врангеля.
Расследование, которое провели англичане и французы, пришло к выводу, что имело место случайная авария, не имевшая целью атаку на Врангеля. Жизнь двинулась дальше: инцидент не был забыт, но и значения ему никто не придавал.
Шли годы — и спустя 10 лет в деле потопления «Лукулла» появилось имя: поэт Ходасевич вдруг удачно припомнил, что когда он жил в Берлине, то познакомился с поэтессой Еленой Ферарри: знакомой Горького и Шкловского (она упоминается в «Zoo, или Письма не о любви»). Стихи писала такие:
Золото кажется белым
На тёмном загаре рук.
Я не знаю, что с Вами сделаю,
Но сама — наверно, сгорю.
И вот Ходасевичу якобы сказал про нее Горький: «Вы с ней поосторожнее. Она на большевиков работает. Служила у них в контрразведке. Темная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту». В начале 1920-х годов Ходасевич ничего не знал про «Лукулл», но прочитав заметку к десятилетию его гибели, все вспомнил и поделился историей.
Елена Феррари — интригующий персонаж. Анархистка, коммунистка, поэтесса, с биографией, прописанной пунктиром (а иногда растворяющейся в тумане). Знакомая итальянских футуристов, знающая несколько языков и колесящая по Европе и работающая на советскую разведку. Сегодня читает стихи в Риме, завтра кружится в танце в Берлине, в конце недели выпивает в парижском кафе с молодыми эмигрантами, а затем отсылает сообщения в Москву. Она ли организовала покушение на Врангеля? Была ли это выдумка Ходасевича? Была ли в этой истории правда? Или это ложное воспоминание, удачно упавшее на реальные обстоятельства?
В эти смутные годы в Европе таких людей много: пережившие крушение Первой мировой, взявшие в руки оружие, окунувшиеся в атмосферу перекраивающегося мира… Один из них — Виктор Ларионов. Петербуржец, военный моряк, недоучившийся юнкер, белоармеец, провоевавший на Юге России всю Гражданскую войну. В 1921 году — он в лагере Русской армии в Галлиполи; кто знает, может и услышал там о потоплении военной яхты «Лукулл». Но в Турции не задерживается, едет к родственникам в Финляндию.
Ларионов не желает врастать в эмигрантскую среду, а хочет продолжать сражение. Он готовится к скорой войне, становится членом подпольной организации генерала Кутепова, и стремится участвовать в акциях, как сейчас сказали бы, ДРГ — диверсионных вылазках на территорию Советского Союза.
Самая успешная входит в историю — в июне 1927 года группа во главе с Ларионовым нелегально пересекает советско-финскую границу — и организует взрыв в партклубе в Ленинграде на Мойке. Погибает 31 человек, рядовые партийцы. Группе Ларионова удается уйти — он потом будет служит в армии Власова в Смоленске, но переживет и эту войну. Доживет в Мюнхене до старости и оставит мемуары. В отличие от Феррари — ее расстреляли в конце 1930-х.
Затонувшая яхта. Взорванный клуб. Удары отчаяния и ярости. Ничего не меняющие. Но дым от них еще долго висит в воздухе.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Возгорается пламя
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Рождение — дело грязное. Святое и чудесное, но грязное. И мучительное. В кровавом облачении приходит в этот мир новая жизнь, в крови, боли и поту. Цикл этот бесконечен.
К концу 1920-х годов даже к тем из эмигрантов, кто больше всего был готов обманываться, приходит осознание — возвращения не будет. Эмиграция создает разрыв не только в пространстве, но и во времени. Конечно, в самом буквальном смысле — разных часовых поясов, — но еще и в том, в каком времени они живут. Различия накапливаются, и в какой-то момент обитателям параллельных миров становится не о чем поговорить. И беседа почти сворачивается: путешествия в прошлое пока не изобрели, а поговорить сегодня как будто и не о чем. Язык тот же, а слова в нем значат разное. Не понять друг друга.
Если следить за событиями 1929 года по передовицам «Правды», то страна идет от победы к победе. Если заглянуть в дневниковые записи старого москвича Ивана Шитца, то ужаснешься: идут массовые аресты, авральные кампании в прессе, допекают идиотизм большевистского начальства и кабальные заемные кампании. Но по совести говоря, 1929 год — революционный и страшный для России; в этот год началось большое наступление на деревню, которое уже не остановится.
В Париже выходит дебютная книга Гайто Газданова. Молодой писатель для первого романа основой берет автобиографический материал — и блестяще с ним справляется. Герой, разрывающийся между прошлым, настоящим и фантазиями, вспоминает весь свой путь, который привел его в эмиграцию. Петербург, кадетский корпус, мировая война, гражданская, Стамбул, Париж… Надписи на станциях сменяют друг друга, пока на бронепоезде судьбы герой несется к конечной остановке.
Герой Газданова тоже долго идет к мысли о том, что старое не вернуть и что новое родится уже не на родной земле. А вот его дядя понимает все раньше: еще во время Гражданской:
«Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные — это те, что растут».
Выход романа Газданова — рождение нового писателя, полностью сформировавшегося в эмиграции; да причем какого! Одного из лучших в XX веке, умного, точного в своих наблюдениях. Газданов — поэтический прозаик, который постоянно рефлексирует о себе и мире, но следить за его полетом мысли интересно. И мир этот совсем другой, чем тот, из которого он уезжал когда-то в неизвестность.
Транзитная переменчивость заканчивается и в СССР: от станции «олигархия» доехали до «персоналистской диктатуры». А этот политический режим обладает большим спросом на оды.
Демьян Бедный страдает в Кремле. И немудрено — ему, поэту ничтожного таланта, в одиночку приходиться придумывать целый жанр. В декабре 1929 года в Советском Союзе впервые готовятся широко отметить день рождения вождя. Сталину исполняется 50 лет. Ленинский юбилей практически не отмечался, в 1924 году было не до того. Но теперь битвы в верхах окончены. Забег вокруг стульев прекратился. Музыка смолкла. Стул остался один.
Бедному заказали в «Правду» написать стихи о Сталине. Для человека, который в частной переписке с вождем любит рассказывать, как «гонит фельетон в 300 строк», нет ничего сложного в этой задаче. Но образцов нет, все надо придумывать самому. И вообще Бедному (он же Придворов) интереснее не писать, а отдыхать. Или жаловаться приятелю Михаилу Презенту на то, что его не позвали на пьянку с очередным наркомом.
Но все же он пишет стихотворение «Я уверен». Все оно посвящено тому, как Бедный не может написать стихи про Сталина:
«Скорей!.. Скорей!» — Виноват,
Я вам что? Автомат?
Нажми только кнопку
И бери со стихами бумажную стопку?!»
Но нужно-то быть автоматом. Бедный выдавливает из себя:
«Ближайшие годы
Над сталинским подвигом произнесут
Исторический суд».
Новый мир рождается.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Вопрос к читателям: слово вам!
Те, кто следят за моей деятельностью достаточно долго, те знают, что одна из вещей, которой я занимаюсь годами — это большие обстоятельные разговоры-интервью с умными людьми: от ученых и писателей до режиссеров и предпринимателей.
В былые времена у меня была долгая серия бесед на сайте Republic (ныне признанном СМИ-иноагентом): там выходили мои беседы с историком Борисом Колоницким и продюсером Сергеем Сельяновым, с режиссерами Алексеем Германом-младшим и Александром Хантом и историком Катрионой Келли, с журналистами Леонидом Парфеновым и Юрием Сапрыкиным, с историком Юрием Слезкиным и философом Александром Филипповым — и еще с очень и очень многими людьми. Ссылку давать не буду, но если вы погуглите, то легко найдете эти разговоры (хотя часть из них под пейволлом).
В разное время я возвращался к этому сюжету. Для медиа Perito в прошлом году я делал интервью с историком и филологом Андреем Зориным, с сербским антропологом Марко Живковичем, с венгерскими политологами Балинтом Мадьяром и Балинтом Мадловичем. Для моего подкаста «Синий бархат» я делал интервью со множеством прекрасных и умных людей — от Михаила Ратгауза до группы АИГЕЛ.
И вот тут я перехожу к сути — и к вопросу, который я хочу задать всем, кто меня читает. Мне очень бы хотелось продолжить заниматься этими интервью, тем более, что умных и глубоких людей в мире немало — и делать их не для какого-то медиа, а от себя. Но интервью — это время, силы, инфраструктура, подготовка и редактура. Поэтому хочу спросить: было бы вам интересно, чтобы такой проект появился и работал? И, второй вопрос, готовы вы были бы поддерживать донатами такой проект? Насколько это вас интересует?
Пишите свои ответы у меня в комментариях, или пишите мне в личные сообщения — если хотите что то добавить или уточнить. Очень хочу узнать, что вы думаете.
Всем заранее спасибо!
И это все о нем — заголовки из номера журнала "Огонёк" посвященного 70-летию Сталина
Читать полностью…
Легендарная четверговая рубрика «Кенотафа» возвращается! Книжный опросник «Кенотафа» в этот раз заполнил кинокритик, журналист, историк кино Михаил Ратгауз.
thecenotaph/oprosnik-ratgauz">thecenotaph/oprosnik-ratgauz" rel="nofollow">https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-ratgauz
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Время расставаться с иллюзиями
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Есть дурацкая вещь, которая приходит с возрастом: теперь вы на практике понимаете, что народные поговорки, мудрости, афоризмы действительно правдивы. Нет, вы, конечно, и до этого подозревали, что они не врут, но потом происходит в вашей жизни что-то такое, после чего только и остается сказать: «Будет день, будет и ночь». Или там — «Бог шельму метит». Наконец, можете сказать: «Где тонко, там и рвется».
К концу 1920-х годов многим советским гражданам и российским эмигрантам пришлось понять, что снявши голову, по волосам не плачут. Ну или что разбитую чашку не склеить — хотя, кажется, в те годы этой поговорки еще не было.
«Когда меня арестовывали в разных странах, то не прикрывались обманом. ГПУ же нагромождает путаницу и обманы. Мне было заявлено, что я еду в среду вечером. А захватили во вторник утром без вещей и необходимых лекарств».
Это Троцкий пишет своему сыну Льву Седову о том, как его выслали из Москвы в Алма-Ату в январе 1928 года. По Москве расползаются слухи: люди пытались не дать выслать вождя, перекрывали железную дорогу, а самого Троцкого якобы на квартире арестовывало 12 чекистов. Слухи были недалеки от правды: в квартире Троцкого ГПУ ломало двери, а потом, уже на вокзале, пришлось поднять упирающегося политика и понести его на руках в поезд. Чекисты пыхтели, попердывали от натуги, но продолжали нести вождя. Сын кричал толпе людей: «Смотрите, не отворачивайтесь, несут товарища Троцкого!»
Уносили, конечно, не только Троцкого — в ссылку отправляли целое поколение; пласт людей, веривших в революцию, но проигравших в жестокой внутрипартийной борьбе, которая шла в Кремле все 1920-е годы. Режим, имевший своим сердцем средневековую крепость, чувствовал себя как в осаде — и не мог еще со своими соратниками расправляться также, как и со всеми остальными. Но скоро будет пройдена и эта остановка: и ссыльные Радеки, Раковские и Мураловы окажутся на скамье подсудимых вместе с теми, кто выбрал «линию партии» и думал, что их это спасет. Лишь Троцкий — опять — будет обслужен Кремлем по особому разряду. Но ничего, в 1929 году Сталин наберется решимости и обрушится войной на деревню — не испугается.
Пока Троцкий обживался в Алма-Ате, с иллюзиями пришлось расстаться и тем, кто, покинув Россию, грезил о скором возвращении туда — на штыках или после крушения режима. В конце апреля 1928 года в Брюсселе умирает генерал Петр Врангель, с именем которого в эмиграции многие связывали надежду на возможность вооруженной победы над большевиками. Конечно, к 1928 году уже и так было понятно, что шансов на это мало, но все же Врангель стоял во главе Русского общевоинского союза, самой массовой эмигрантской организации.
Но смерть все представляет в ином свете. Врангель, то ли действительно заболевший туберкулезом, то ли отравленный советским агентом, скоропостижно умирает. «Правда» реагирует на следующий день маленькой заметкой на последней полосе, в которой подводит итоги так: «Врангель до последнего времени играл роль организатора жалких остатков белогвардейской военной силы за границей». В майском выпуске эмигрантской «Иллюстрированной России» — большой отчет о смерти и похоронах Врангеля, множество фотографий с прощания…
Хоронили, конечно, не только генерала, но и надежду.
А в толще жизни — и в Советской России, и за границей, — давно уже идет институционализация в новых условиях жизни. В октябре 1928 года в Праге проходит совещание российских общественных организаций по денационализации. Обсуждают насущный вопрос: что делать с тем, что русские дети забывают русский язык и культуру? В России же принят первый пятилетний план — и в него явно вписаны не только стройки коммунизма, но и образы будущего политического режима.
Скоро с новой реальностью познакомятся все. А пока что готовятся.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
На телевизионном экране мельтешат идиотские попсовые клипы. И вдруг это перетекание кислотного зеленого в ярко-розовый прекращается, голоса, приправленные скучным битом, умолкают, и на экране появляется неприглядный человек в жилетке.
«Привет-привет! Я по-прежнему Роман Трахтенберг, и каждый раз, когда я смотрюсь в зеркало, меня охватывает чувство непередаваемой жалости ко всем тем, кому повезло меньше, чем мне!»
Так начиналось шоу «Деньги не пахнут» на «Муз-ТВ». За кадром играла музыка из песни Money, money из мюзикла «Кабаре». С крашенными в огненно-рыжий цвет волосами мужчина с козлиной бородкой в жилетке на голое тело с волосатыми руками — весь его вид напоминал о чем-то таком залихватском, странном и неприличном. Персонаж из книжек о межвоенной Европе, разбитной пошляк, прячущийся за бесконечными сальными шутками.
Что в нем подкупало? Сочетание искренности с ложью. Он был органичен в своих пошлых выступлениях; почему-то в память врезался выпуск «Блеф-клуба», куда он пришел в футболке с рекламой кабаре «Хали-Гали» и надписью «Баба без ласки как гондон без смазки» — надпись прочитали без купюр (все равно она была видна на весь экран), а дальше Трахтенберг шутливо намекал, что может вывалить член. Но как-то беззлобно. У него бесконечно брали интервью и просили рассказывать анекдоты; он устраивал соревнования на ринге, где предлагал всем рассказать ему анекдот, которого он не знал бы и не мог закончить (по-моему, иногда эти соревнования в «Хали-Гали» даже показывали по телевизору). Было видно, что сама атмосфера клуба, шоу — это абсолютно его стихия. Он чувствует себя как рыба в воде, он напитывается сил от смеха, низкий и грубый жанр его не смущает, а наоборот — заводит. И в то же время…
У него всегда были очень усталые глаза. За круглыми стеклами в золотой оправе можно было не всегда это заметить — блеск позолоты мог показаться озорным огоньком в зрачках конферансье. Но было видно, что, ведя пошлые конкурсы «жадин», заставляя молодых гостей «Хали-Гали» сражаться за деньги: они то пожирали на скорость просроченную тушенку, то брились налысо, то обматывались туалетной бумагой, — в издевательском постмодернистском названии шоу «Деньги не пахнут» чувствовалась изобретательность человека, знакомого с социальными науками, но в самом Трахтенберге не было видно ни злобы, ни ярости. Только усталость, плохо скрытая за алкоголем и кокаином.
Помню, как у него соревновались две девицы, перетягивая канат, который был привязан к их лифчикам. В центре сцены стоял Трахтенберг, бесконечно шутя, но глаза… Глаза не врали.
Трахтенберг, король анекдотов категории «Б» и публичной пошлости, был, видимо, удивительно отважным человеком. Обратив все возможные свои недостатки в преимущества, он бравировал ими перед камерой. Он превратил себя в карикатурный образ — размахивая одновременно и еврейством, и смешным псевдонимом, и полнотой, и пошлостью, и нетривиальным внешним видом. И совершенно не боясь реакции публики.
Про него всегда было понятно, что все это маска. И даже когда он ее якобы снимал, когда у него брали серьезные интервью, — как у недоучившегося филолога и выпускника института культуры, как ценителя интеллектуальной литературы и хороших вин, — то было видно, что этот дополнительный Трахтенберг тоже был придуман с начала и до конца. Наверное, в те времена, когда, изучая для курсовой анекдоты, он понял, что все шутки уже были написаны.
Порно, анекдоты, кабаре, конферанс, грязь, говно, жопа, деньги, шутки, ринг, секс, теща, ебля. Роман Трахтенберг царил в атмосфере подвижного низа, существуя в полумаргинальном странном пространстве — и даже из него смог прорваться к всенародной известности. Но его время заканчивалось — и смерть во время эфира на радио кажется удивительно красивой точкой.
Невозможно себе представить Трахтенберга в 2024 году. Невозможно представить Россию, Петербург без него 20 и 30 лет назад — кто-то должен был быть на его месте.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Воспоминания о неслучившемся: Веймарская республика глазами очевидца
В London Review of Books в январе 2008 года был опубликован интересный мемуар историка Эрика Хобсбаума о Веймарской Германии, в которой он провел важные годы взросления (1931-1933) и где застал крах той политической системы. Рекомендую всем прочитать целиком, а тут приведу отрывок:
«Республика просуществовала всего 14 лет, и из них только шесть лет, зажатых между убийственным периодом рождения и заключительная катастрофа Великой депрессии, имели подобие нормальности. Огромный международный интерес к Веймарской Германии возник во многом посмертно, как следствие ее свержения Гитлером. В первую очередь именно вопрос о приходе Гитлера к власти и о том, можно ли было его избежать, это вопросы, которые до сих пор дискутируются среди историков.
Эрик Вайц, как и многие другие, заключает, что „в этом развитии не было ничего неизбежного“, а „Третий Рейх не должен был возникнуть“, но его собственные аргументы лишают это утверждение большей части смысла. В любом случае тем из нас, кто жил в 1932 году, было ясно, что Веймарская республика находится на смертном одре. Поддержка единственной политической партии, приверженной делу республики, сократилась до 1,2% голосов, а в газетах, которые мы читали дома, обсуждались вопросы, есть ли место в политике для ее сторонников.
Именно Гитлер создал сообщество беженцев, которые позднее стали играть непропорционально заметную роль в странах своего убежища и которым так много обязана память о Веймаре. Конечно, они были гораздо более заметными (за исключением мира балета), чем гораздо более многочисленная русская эмиграция после 1917 года. Возможно, они оказали незначительное влияние на давно укоренившиеся профессии — медицину, право — но их влияние на свободные искусства и, в конечном итоге, на науку и общественную жизнь было весьма примечательным. В Британии эмигранты изменили историю искусства и визуальную культуру, а также средства массовой информации благодаря инновациям континентальных издателей, журналистов, фотографов и дизайнеров.
<…>
Что было такого характерного в культуре недолговечной немецкой республики, которую никто на самом деле не желал и которую большинство немцев воспринимали в лучшем случае как faute de mieux? Каждый немец пережил три катастрофических события: Великую войну; настоящую, хоть и неудавшуюся немецкую революция, свергнувшую кайзера; и Великую инфляцию 1923 года, рукотворную катастрофу, которая внезапно обесценила деньги. Политические правые, традиционалисты, антисемиты, авторитаристы, глубоко укоренившиеся в институтах, унаследованных от кайзеровского рейха (я до сих пор помню название книги Теодора Пливье 1932 года «Кайзер ушёл, генералы остались») полностью отвергали республику. Они считали Веймарский договор нелегитимным, а Версальский договор — незаслуженным национальным позором и стремилось как можно скорее избавиться от них обоих.
И почти все немцы, включая коммунистов, были горячо против Версаля и иностранных оккупантов. Я до сих пор помню, как в детстве видел из поезда французский флаг, развевающийся над крепостями Рейнской области, с любопытным ощущением, что это как-то неестественно. Будучи одновременно англичанином и евреем (в школе я был «дер англичанином»), я не поддался искушению немецкого национализма моих школьных друзей, не говоря уже о нацизме, но я вполне мог понять привлекательность того и другого для немецких мальчиков. Как показывает Вайц, авторитарные правые всегда представляли главную опасность как в политическом, так и в культурном плане, из-за их стойкой враждебности к „культурбольшевизму“».
О Турции, этнографии и взгляде на женщин
Милорад Павич в своей «Биографии Белграда пишет:
«Зимой 1717 года, из-за того что Дунай покрылся льдом, направлявшийся в Царьград английский посол был вынужден на три недели задержаться в Белграде, которым тогда опять владели турки. Поскольку Дунай продолжал оставаться недоступным для судоходства, власти выделили послу отряд из пятисот янычар, в сопровождении которых он продолжил свой путь по суше. Вместе с ним находилась и его супруга, английская писательница леди Мэри Уортли Монтегю (1689–1762).
Впечатлениями от путешествия она делилась со своими английскими друзьями. В частности, из Белграда она писала поэту Александру Поупу, а из Ниша — принцессе Уэльской. И эти, и другие послания леди Монтегю были опубликованы в книге под названием „Турецкие письма“, которая имела большой успех в Англии и вместе со стихами писательницы переиздается до сих пор».
Леди Монтегю личность действительно примечательная — одна из умнейших женщин своего круга и поколения.
И помимо «Писем из Турецкого Посольства» она сыграла еще важную роль в развитии европейской медицины — деятельность Монтегию повлияла на внедрении прививки от оспы в западную медицину. В Османской империи она стала свидетельницей вариоляции, и продвигала эту практику в Европе.
Она лично сделала прививку своему сыну в 1718 году, а затем и дочери в 1721 году, публично защищая преимущества вакцинации, несмотря на сопротивление со стороны медицинского учреждения. Монтегю смогла убедить членов британской королевской семьи привиться от оспы, а это помогло популяризировать эту практику, несмотря на первоначальные опасения врачей.
Все это помогло усилиям по разработке более безопасных методов вакцинации такими фигурами, как Эдвард Дженнер, что в конечном итоге привело к искоренению оспы.
А вот примечательная цитата из ее писем (целиком их можно прочитать тут).
В этой части она критикует одного из британских авторов, писавшего о том, что женщины в Османской империи лишены прав и свободы. Леди Монтегю с этим не может согласиться:
«Очень приятно также наблюдать, как нежно он и все его собратья-путешественники сокрушаются о жалком существовании, которое влачат турецкие дамы, которые на самом деле (возможно) свободнее всех женщин во вселенной и являются единственными женщинами в мире, которые ведут жизнь, наполненную непрерывными удовольствиями, свободную от забот, все время проводящие в гостях, купаниях или в приятном развлечении, тратя деньги и изобретая новую моду.
Здесь мужа сочли бы сумасшедшим, если бы он требовал какой-либо экономии от своей жены, расходы которой ограничиваются только ее собственной фантазией. Это его дело — добывать деньги, а ее — тратить их, и эта благородная прерогатива распространяется на самых подлых представителей пола.
Вот человек, который носит на спине тюк с вышитыми платками на продажу, и это самое жалкое лицо, каким вы можете себе представить, но я уверяю вас, что его жена презирает носить что-либо меньшее, чем золотая парча, у нее есть горностаевые меха, и очень красивый комплект драгоценностей для ее головы.
Женщины едут за границу, когда и куда им заблагорассудится. Это правда, что у них нет других собственных мест, кроме баньо (здесь имеется в виду баня), и там их могут видеть только представители их собственного пола; однако это развлечение им доставляет большое удовольствие».
Дипломаты, кровь, споры и бал, закончившийся стычкой
В 1917 году британский дипломат Эрнест Мейсон Сэтоу (одна из ключевых фигур в британско-японских отношениях рубежа XIX и XX веков) написал руководство для других дипломатов, в котором, на примерах из реальной практики, давал советы о том как дипломатам следует себя вести. Книга довольно поучительная, из нее можно почерпнуть немало нового.
Вот, например, сюжет о соперничестве русских и французских дипломатов во второй половине XVIII века:
«На придворном балу в Лондоне зимой 1768 года русский посол Иван Чернышёв, приехав первым, занял место сразу рядом с графом Кристианом Августом фон Зайлерном, послом австрийского императора, сидевшим на первой из двух скамей, поставленных в дипломатической ложе.
Французский посол граф дю Шатле-Ломон опоздал и, забравшись спервы на вторую скамью, сумел проскользнуть вперед и сесть между двумя своими коллегами. Последовал оживленный обмен словами, и в возникшей в результате инцидента дуэли русский посол был ранен».
Спор в целом был связан с тем, что и Россия, и Франция воспринимали Австрию как одного из своих важнейших союзников. Кроме того, между французскими и русскими дипломатами в тот момент был нерешенный спор о том, чей статус выше и значимее; этот вопрос был решен только во время подписания Тильзитского мира в 1807 года. В одной из статей договора отдельно говорилось о равном статусе русских и французских дипломатов при дворах европейских монархов.
Более подробное описание стычки оставил Хорас Уолпол, британский писатель, политик — и большой сплетник (он, правда, пишет, что событие произошло летом, в день празднования дня рождения монарха):
«Граф Чернышев сидел в ложе министров иностранных дел рядом с графом Зайлерном, императорским послом. Последний, столь же свирепый, как орел, и столь же жесткий, как подбородок всех Фердинандов, по своему обыкновению находился как можно ближе к Юпитеру. Вошли г-н дю Шатле и принц де Массерано. Шатле подошел к первым, заговорил с ними и прошел за ними, но внезапно поднял ногу и встал между двумя дипломатами. Русский, изумленный и раздосадованный, попытался оттолкнуть его, и началась стычка, смутившая лица и кудри обоих; а русский даже бросил слово „наглец“. Чернышев, однако, покинул место сражения, а принц де Массерано, поддерживая семейный договор, проковылял на место рядом с Шатле».
Русский посол граф Чернышёв в Англию прибыл как раз в начале 1768 года; это было не первое и не последнее его дипломатическое назначение. Но после инцидента с французским послом, Чернышева вскоре отозвали обратно в Россию — императрица Екатерина II назначила его вице-президентом Адмиралтейств-коллегии. На этом посту он занимался перевооружением и воссозданием российского ВМФ, должность он занимал почти три десятилетия — для императрицы он был человеком близким и нужным.
Визави Чернышёва, французский дипломат, граф (и будущий герцог) Луи Мари Флоран дю Шатле, долгое время представлял Францию в Вене, а в Лондон тоже был отправлен в самом начале 1768 года. Дю Шатле — представитель древнего рода из Лотарингии: отец был маркизом дю Шатле, а мать, Эмили де Бретей, была известной писательницей, физиком, математиком — и любовницей Вольтера. Когда писателя стали преследовать за публикацию «Орлеанской девственницы», именно Бретей организовала для него убежище в полуразрушенном замке своего мужа Сире в Шампани.
Послом в Лондоне дю Шатле тоже пробыл недолго — его отозвали на родину в 1770 году. В конце 1780-х годов, когда Людовик XVI созвал провинциальные ассамблеи, герцог дю Шатле возглавил ассамблею Иль-де-Франс, а позже стал главой французской гвардии. Но усмирить гвардейцев ему не удалось, большая часть королевского полка поддержала революцию. Самому дю Шатле пришлось скрываться. После победы революционеров дела его сначала шли ничего, но в итоге все закончилось печально — в 1793 году его гильотинировали на площади Революции (теперь - площадь Согласия).
Про границы, эмигрантские паспорта и вечное возвращение
Многие восточноевропейские страны после Второй мировой столкнулись с тем, что значительная часть их граждан образовала диаспоры в соседних государствах — кто-то был перемещен во время войны, кто-то уехал от коммунистов. И это ставило перед новыми режимами много вопросов — какую паспортную систему создавать, разрешать ли возвращаться гражданам или нет, а также принимать решение о том, можно ли выезжать из страны или нет. В коммунистической Венгрии, например, было разработана весьма хитроумная система паспортов.
«После 1949 года эмигрировавшие на Запад могли вернуться в Венгрию только по специальному разрешению, указывающему на то, что они, вероятно, потеряли венгерское гражданство. Закон о гражданстве 1948 года предписывал венграм, проживающим за границей, регистрироваться в дипломатических миссиях Венгрии. Однако никаких практических действий в этом направлении предпринято не было из соображений государственной безопасности, особенно в случае эмигрантов в западных государствах. Регистрация началась только в 1955 году.
Зарегистрированным лицам выдавали „паспорта для венгерских граждан, проживающих за границей“ с целью заманить их домой и/или сделать объектами политических спецопераций. Такой же паспорт выдавали тем, кто хотел покинуть страну, но желал сохранить венгерское гражданство. Те, кто эмигрировал „навсегда“, получали эмигрантский паспорт нового типа, с логичным выводом, что они потеряли гражданство. Процесс регистрации был остановлен революцией 1956 года и возобновился только в 1961 году, по принципу в согласии с которым, „тем, кто в достаточной степени докажет свое гражданство, будут выданы проездные документы для венгерских граждан, проживающих за границей“.
Паспорт венгерских граждан, проживающих за границей, был переименован в „консульский паспорт“, а в новых секретных постановлениях четко говорилось, что его могут получить только эмигранты в страны Восточного блока, сохраняя свое гражданство. Те, кто уезжал в западные страны, могли получить только эмигрантский паспорт, а потому были вынуждены отказаться от гражданства. Противоречивым, однако, было то, что венгры, проживающие, например, в Канаде (в том числе и те, кто нелегально покинул страну в 1956 году), могли зарегистрироваться и получить консульский паспорт, в то время как новые легальные эмигранты в ту же страну лишались гражданства.
Реальные реформы начались только в 1963 году — опять же, в то же время, что и в Чехословакии, но на этот раз „либерализация поездок за границу не произошла под советским давлением и не копировала советскую модель“. В странах Восточного блока были выданы вкладыши, действительные на несколько поездок, а также расширились возможности путешествовать на запад. Число путешественников значительно возросло в обоих направлениях, что встревожило партийное руководство и привело к сокращению мер по проведению ранее проведенных реформ.
Гражданам разрешалось выезжать на запад не чаще одного раза в два года с целью посещения родственников и только один раз в три года с любой другой целью. Даже поездки в Польшу и Чехословакию ограничивались не более чем тремя поездками в год. За этот период значительно увеличилось количество отклоненных заявлений на получение паспорта. Однако партийное руководство уже не беспокоило увеличение въездного западного туризма. В это же время были подписаны соглашения о безвизовом режиме с Чехословакией (1960 г.), Польшей (1964 г.), Болгарией (1964 г.), Югославией (1966 г.), Румынией (1967 г.), Советским Союзом (1969 г.) и Восточной Германией (1969). Были даже достигнуты соглашения с Финляндией (1969 г.), западной, но не союзной страной, и Австрией (1978 г.), еще одним несоюзным государством, которое также было непосредственным соседом».
Ладно, окей-2.
Выпуски «Городка» за 1993 год, — надеюсь, не из-за того, что пресса и медиа муссировали конфликт Президента с Верховным Советом, — оказались настоящим кладезем белого непримиренчества, монархической контрреволюции и реабилитации жандармских и полицейских служб Царской России.
По поводу последнего, конечно, авторам полностью моё уважение и la goida total.
Опять-таки, вот ещё один скетч на жандармско-революционную тему. У меня выходные, после них сразу же отпуск, так что поездки в ГАРФ и чтение Давыдова с Каменским буду чередовать с изучением образа жандарма в российской телевизионной сатире начала 1990-х годов. Имею право.
В обоих, кстати, случаях, действительно интересна попытка придать бывшему табуретному кавалеристу лазоревого корпуса черты человека, который пережил все социально-экономические кризисы в России ХХ века и вынес оттуда убеждение, что ВОТ ТАК больше делать никогда не надо. В первом случае, жандарм с возрастом превращается в такого саркастичного учителя жизни, который подмечает все фундаментальные социально-экономические изъяны большевистской модели. Собственно, вот эти самые изъяны, — что мы знаем по изучению реформы Либермана-Косыгина, — подмечались ещё советским руководством. Но тут авторы нарратива вводят фигуру, которая символизирует некое прошлое, относительного которого понятна вся (не)нормальность советского опыта. Не удивлюсь, если это ещё и такое постмодернистское продолжение фильма Говорухина «Россия, которую мы потеряли», где у рассказчика появляется лицо и опыт, выступающий подтверждением его правоты.
Ну, а в этом скетче всё просто — тут уже вместо критики активное желание ни за что на свете не допустить повторения того, что было. Опять-таки, антагонист представлен в собирательном образе царского жандармо-полицейского, как представитель той силы, которая не должна была допустить крах предыдущей нормальной модели жизни. Понятно, что к 1990-ым годам не осталось в живых ни одного реального офицера или унтер-офицера ОКЖ, так что здесь просто рессентиментарная надежда на то, что оно всё как-нибудь само собой исправится самым правильным образом, пусть даже и при помощи насилия.
По легенде Егор Гайдар сказал однажды, что есть два способа провести в России рыночные реформы — фантастический и нереалистичный. Фантастический заключается в том, что прилетят инопланетяне и всё сделают за нас, а нереалистичный в том, что мы всё сделаем сами. Ну, сюда можно ещё добавить грёзы о боевых пенсионерах Отдельного корпуса жандармов, которые прячутся по питерским дворам-колодцам, чтобы где меткой критикой и добрым словом, а где пальбой из нагана вернуть страну к потерянной в горниле революции нормальности.
А так да, всех с праздником. Выходной в день труда — это замечательно.
#Жандармы #Революция
Серия плакатов «Этот человек твой друг. Он борется за свободу», изображающие солдат стран-союзников по антигитлеровской коалиции , 1944
Читать полностью…
Для нового печатного номера @weekendunpublished - короткий мемуар о встречах с музыкантом Трики (под выход на русском его мемуаров) и о том, как иногда нас накрывают тени еще не случившихся бед https://www.kommersant.ru/doc/6611193
Читать полностью…
В очередном выпуске цикла Егора Сенникова «Люди и годы» пойдет разговор о вещах эфемерных, но в то же время весьма важных: о встречах на страницах книг с людьми, которых нельзя увидеть.
Важно помнить — этих людей никогда не существовало. Они глядели на меня с глянцевых страниц британских учебников английского, болтали друг с другом, взрослели… И давали пример жизни, которая была столь же фантастическая, сколько и реальная.
Оговорюсь сразу — я не знаю, как обстояло дело с изучением английского не в Петербурге в нулевые годы. Весьма вероятно, что таким же образом, как и в Петербурге: но тут мне просто нечего сказать; мой опыт явно не универсален. Но пользуясь правом на субъективность, поговорю о своих приключениях с английским языком.
Английский я учил еще до школы, но какие там были у меня учебники — не скажу. Не помню. Вспоминается, как в 1998 году выводил на листе бумаги слово «yacht», но совершил ненужные ошибки, и оно у меня превратилось в какое-то английское сверхслово «yachght». Уже тогда слушал разные англоязычные песни — от арий из оперы Эндрю Ллойд Уэббера Jesus Christ Superstar до «Белого альбома» The Beatles. Но понимал ли что-то? Ну так, чуть-чуть.
В школе же первый учебник, который меня встретил, — это знаменитый труд Верещагиной и Притыкиной; желтый учебник с какой-то масонской обложкой: разноцветные полукубы, выставленные в пирамиду. PROSVESHCHENIYE PUBLISHERS, — сообщала обложка.
Hello, my friend from Great Britain!
My name is Ann. I am from Russia. I’ve got mother, a father, and a grandfather. I’ve got a brother and a sister. I’m a pupil. My brother and sister are not pupils. They’ve got many toys. They like to play with the toys. We’ve got a dog. His name is Spot. My brother likes to play with Spot. We’ve got a cat. Her name is Pussy.
В средней школе я учил уже четыре языка, но в память лучше всего врезались британские учебники английского. И дело было не в том, как там подавалась грамматика или вокабуляр: в каждом уроке была небольшая сценка с постоянными героями учебника. Такой комикс-раскадровка, как будто из некоего несуществующего ситкома на СТС: группа из нескольких друзей общается, учится, путешествует, дружит, ссорится — словом, живет и дает жить другим.
И это было гениальной стратегией создателей этого учебника. Да, конечно, интересно было читать тексты на тему того, как правильно выбирать отель (из этих уроков я узнал, что в Англии отель с «central heating» считается чем-то необычным и чуть ли не добавляет звезду на вывеску), выдуманные рецензии на фильм «Семь дней в Тибете» (”Brad Pitt — the Man”, — сообщал заголовок) или выяснять, что у молодых британцев (по крайней мере, в учебнике) есть традиция брать gap year и отправляться в путешествие по миру — этакий аналог Гранд-тура. Это будоражило, удивляло, заставляло сравнивать свою реальность с учебниковой — и мечтать о чем-то. В школе же я прочитаю «Волхва» Фаулза — и узнаю о том, какие фантазии вызывали у некоторых традиция gap year — роман этот навсегда поселится в моей памяти.
Но главное — там были вот эти выдуманные герои. Ты знакомился с ними, следил за их жизнью и, в конечном итоге, начинал себя чувствовать одним из них. Ни в одном из других языковых учебников школьной поры, будь то французский, немецкий или латынь, я не видел такой изобретательности в подаче материала. Герои поселялись у тебя в голове, ты задумывался о том, что с ними будет дальше, и примерял на себя разные роли, которые принимали на себя персонажи. Здесь ты учился мириться с друзьями после ссоры, наблюдал за первыми опытами поисков работы и размышлениями о том, как надо сепарироваться от родителей. И мотал на ус — виртуальный, как и герои учебника.
Этих людей никогда не было. Но они всегда со мной будут. Писал ли я тексты на английском, общался ли с новыми людьми, читал ли новые книги — я всегда вспоминал, что в моем языке есть частица этих выдуманных героев.
И я им признателен.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Накануне 125-летия Набокова поговорили для @weekendunpublished с Александром Долининым — литературоведом и автором «Комментария к «Дару» — о берлинских годах писателя В.Сирина и о том, как Набоков пережил разрыв с Россией
Читать полностью…
Лучшие исторические, краеведческие и культурологические каналы на просторах Telegram! — Древность и современность, война и мир, буквально всё от Адама до Саддама. И на каждый из них решительно рекомендуем подписаться!
Для вашего удобства всех их мы собрали в одну папку, которую достаточно добавить к себе, чтобы всегда оставаться с историей на «ты».
Как это работает:
— Кликаете на ссылку
— Нажимаете "Добавить папку"
— Выбираете интересующие каналы
— Делитесь с друзьями
— Наслаждаетесь подборкой!
АукцЫон — Птица, 1993, 5/5
А война, ну, что война?
Так заведено.
7 и 14 июня 1956 года с полигона Капустин Яр на ракете Р-1Е в космос отправлялись собаки Козявка и Альбина. Полеты были благополучны, животные выжили и вернулись. Врачи оба раза отмечали, что у собак была индивидуальная реакция на стресс. У одной в каждом из полетов был учащенный пульс, а у другой — более редкий. В остальном все было хорошо.
Седьмой, седьмой, отвечай, седьмой, я тебя не слышу,
Почему молчишь?
На стресс и исторические времена все реагируют по-разному. Многие замирают, пораженные трагическими событиями. Или думают лишь о том, как выжить в годину перемен. Или погибают. А на кого-то в этот момент снисходит Божья благодать, и они создают свои самые важные работы. В грозовой первый год Первой мировой и обрушения старого мира Франц Кафка написал «Процесс». Сент-Экзюпери, перебравшись в 1940 году из оккупированной Франции в Нью-Йорк, пишет «Маленького принца». Группа «АукцЫон» в первый день августовского путча в 1991 году начинает создавать то, что позднее составит альбом «Птица», а закончит это делать за несколько дней до путча в октябре 1993 года.
О, зона!
Ожидает напряжённо
Родниковая.
Мир горит. Ну горит и ладно, а жизнь идёт. Такое ощущение от «Птицы» было всегда у меня — и это тот случай, когда оно ничего не стоит. Альбомы «АукцЫона» таковы, что у каждого в голове складывается свой образ и текст. Иногда пристаешь к одному берегу, порой — к другому. Подчас здесь становится страшно, как в конце песни «Глаза». А потом весело.
Прятаться поздно, не прятаться поздно.
С днем рождения!
Но чаще здесь неизъяснимо грустно и больно; печаль светлая. Как будто тебя в детстве поцеловали перед сном в макушку — а ты в этот же момент остро ощутил, что этот момент больше никогда в жизни не повторится. И стало больно.
Что ещё слушать у группы «АукцЫона»:
Как я стал предателем (1989) — 5/5
Девушки поют (2007) — 3/5
Жопа (1990) — 4/5
#альбомы_кенотафа #сенников
С юности — я покинул Россию в 19 лет — мои политические взгляды остаются строгими и неизменными, как старая серая скала. Они классически, почти до банальности. Свобода слова, свобода искусства. Социальный или экономический строй идеального государства меня интересует мало. Желания мои весьма скромны. Портреты главы государства не должны размером превышать почтовую марку. Никаких пыток, никаких казней.
The fact that since my youth – I was 19 when I left Russia — my political creed has remained as bleak and changeless as an old gray rock. It is classical to the point of triteness. Freedom of speech, freedom of thought, freedom of art. The social or economic structure of the ideal state is of little concern to me. My desires are modest. Portraits of the head of the government should not exceed a postage stamp in size. No torture and no executions.
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
«Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Колбасёр по пояс голый!»
Над Сенной площадью гремит один из самых популярных дэнс-треков момента. «Бочка, басс, бочка, басс». Люди идут мимо ларька, к которому прикручен динамик, из него разносится трек XS Project. Темнеет. «Голый, голый, колбасёр». У ларька пританцовывает бездомный — слегка притапывает ногами, как будто топчет невидимую шапку, брошенную оземь. «А мне мама говорила, колбасёры — это сила». У метро стоит пара ментов — курят, смотрят на проходящих мимо людей. Бездомный привлекает их внимание, и они медленно выдвигаются в его сторону.
«В эфире радио Р-р-р-рекорд». Позывные детства, которые можно было услышать в любой точке Петербурга: из проносящейся мимо машины, в маршрутке, в ларьке с шавермой. Быстрый ритм EDM, танцевальное техно, и все это зачастую под брендом «Колбасный цех». А его лицо — пожилой мужчина под псевдонимом МС Вспышкин.
На короткое время он был одним из живых символов Петербурга — безбашенный дед, растворяющийся в танце, записывающий треки для «Колбасного цеха» с диджейским осколком группы «Никифоровна», выходящий на сцену в костюме Супермена и вообще дающий жару.
«Шишки падают в лесу,
Я иду на колбасу,
Валидол лежит в лукошке,
Поколбасимся немножко».
МС Вспышкина на самом деле зовут Владимир Турков — его настоящее имя вообще является частью общего имиджа МС. Он блокадник, проживший в Ленинграде почти всю свою жизнь, работавший инженером в институте метрологии и бывший администратором рок-группы «Кочевники» (а клавишником в ней был другой постсоветский символ Петербурга — Михаил Боярский). Туркин — культурист-бодибилдер, основатель культуристского клуба еще в Ленинграде. А с 1990-х — растворяющийся в рейве человек, ведущий дискотеки.
МС Вспышкин — народная звезда. Встретить его легче простого — хоть в метро, хоть проходя по Сенной или по Загородному. При этом он кажется немного нелепым — дед с огромной бородой, блокадник, а все время норовит пуститься в пляс под крики о «колбасе» и «голых бабах». Но это важная часть его очарования. Как и его внесценические действия — вроде пропаганды здорового образа жизни (что, конечно, кажется неожиданным от человека, ставшим лицом петербургских рейвов конца 90-х — начала 00-х). На встречу с губернатором Валентиной Матвиенко, где ему, в ряду прочих блокадников, вручали ключи от квартиры, он идет в своем неизменном прикиде: казаки, кожаные штаны с бахромой, черная футболка с капюшоном и изображением серпа и молота на рукаве, металлический обвес. Его ничего не смущает.
И правильно, на самом деле. Меня он раздражал в те годы своей какой-то противоречивостью: что он забыл в этом дурацком выморочном мире, где «бочка, басс»; какой-то ярмарочный дед. Какое-то постоянное «меня прет, меня прет, потому что снег идет». Ноль мысли («мерри клизмас»), зато много движений. Зачем, для чего?
Ретроспективно кажется, что этому отношению к жизни стоило бы поучиться. Отсутствию комплексов, отказу от стеснения и движению туда, куда хочется, — а не туда, куда гнут возраст и среда. Можно много говорить про пошлость и бессмысленность любого дэнс-движения, но в нем было много внутренней свободы. Люди, отправляющиеся танцевать тектоник на Дворцовую площадь или на Sensation во всем белом, отдающиеся стихии всем телом — все это был разговор про внутреннюю свободу, ведущийся в странной форме. Кто сказал «наркотики»? Ну конечно, они там были, о чем вообще речь, — но не в этом дело. А первый свободный танец, — без мысли и назидательно поднятого пальца, — это гораздо важнее.
Летом 2011 года разбился в автокатастрофе Дмитрий Чеков (он же «Никифоровна» из их дуэта). В конце осени в метро умер и сам Владимир Туркин — ехал на хор блокадников, стало плохо с сердцем, не откачали.
Так все и закончилось. Дальше — декабрь 2011 года, и со всеми остановками.
«Давай, давай!»
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Из выпуска эмигрантской газеты «Иллюстрированная Россия», апрель 1928 года
Читать полностью…
9 апреля в 19.30 в «Порядке слов» обсуждение книги Брайана Рафтери «Лучший год в истории кино. Как 1999-й изменил все» и показ документального фильма «Американское кино». Вспомним, насколько хватит сил, 1999-й вместе с редактором российского издания книги, киноведом Никитой Смирновым.
Двадцать пять лет прошло, а 1999-й остается лучшим годом в истории кино. Так считает Брайан Рафтери, киножурналист, написавший хронику одного года, в который уместились «Быть Джоном Малковичем», «Бойцовскй клуб», «Магнолия», «Ведьма из Блэр» и многие другие хиты переходной аналогово-цифровой эпохи. В единый рассказ в книге собраны десятки интервью, проливающие свет на то, как создавались знаковые картины.
После обсуждения состоится показ инди-дока «Американское кино», который тоже вышел в 1999-м и рассказывает о том, как попасть (или нет) в индустрию не через парадный вход. Герой этой картины, режиссер-мечтатель Марк Борхардт пытается совладать с личными демонами и подарить миру свой короткометражный хоррор «Ковен».
Регистрация
Разговоры о тайном
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Часть жизни всегда остается за кадром. Есть то, о чем не говорят, будь то производство колбасы или закулисные черты политической жизни. И когда сигналы из этого потаенного мира прорываются на свет Божий, многие вздрагивают.
В 1926 году напечатаны два важных свидетельства из мира, о котором не говорят, — одно в Москве, другое за границей.
В 1920-е годы граница между Советской Россией и эмиграцией была проницаемой. Люди ездили в самых разных направлениях (и Алексей Толстой, и Георгий Адамович не дадут мне соврать). В Берлине встречают советских гостей, — как раз в 1926 году Набоков пишет свою пьесу «Человек из СССР»; в Москве — возвращенцев. В «Новом мире» в те годы есть специальная рубрика «На том берегу», где обозревают эмигрантскую печать и реагируют на критику советской литературы со стороны уехавших.
Открываем июньский номер за 1926 год, читаем, как ругают Бунина за то, что тот саркастически отзывается о писателе Борисе Пильняке и других советских литераторах.
Доходим до последней страницы и вдруг видим странное письмо в редакцию: литератор Воронский рассуждает о том, что в предыдущем номере журнала было опубликовано произведение Бориса Пильняка «Повесть непогашенной луны», посвященное Воронскому и рассказывающее «слухи» и «клевету» о смерти командарма Фрунзе; повесть предварялась издевательским эпиграфом, в котором Пильняк говорит, что читателю не надо думать о Фрунзе, читая повесть. Вронский осуждает Пильняка и отрекается от посвящения; редакция его поддерживает.
Разговор о предыдущем номере — лукавый. Его, собственно, почти никто не видел: выпуск был практически сразу изъят из продажи, само произведение Пильняка большинством читателей не прочитано. Но все кому надо — знают.
Действительно, Борис Пильняк, крупный советский литератор, опубликовал произведение, в котором описал, что важный советский военный и партийный деятель Михаил Фрунзе (неназванный в повести) был убит в ходе ненужной ему медицинской операции. Пильняк намекает, что за убийством стоит Сталин — «негорбящийся человек из дома номер первый». Книга прорвалась в реальность из потайного мира слухов и партийных склок. Сам писатель в этот момент находится в Шанхае — он с февраля путешествует по Японии и Китаю; московские знакомые подозревают, что его отъезд неслучаен — некоторым кажется, что он и не вернется. Но ошибаются.
Главному редактору объявляют строгий выговор. Политбюро осуждает книгу. В сентябре Пильняк все же возвращается в Москву — скандал несколько поутих и он продолжает работу.
Но о его демарше никто не забыл: впереди Пильняка ждут травля, преследование, репрессии и казнь.
Ровно за год до этих событий из Соловецкого лагеря происходит успешный побег, во главе которого стоял бывший офицер-белогвардеец ингуш Созерко Мальсагов. Вместе с товарищами ему удалось совершить страшный изнурительный переход; их преследовали чекисты и красноармейцы, но они не попались им в руки и достигли Финляндии.
Мальсагов уже был в эмиграции после окончания Гражданской войны, но поверил большевистской амнистии и в 1923 году вернулся в СССР. В Батуми над ним только посмеялись и сказали, что «сейчас покажут ему амнистию». Следующие два года он провел в лагерях и тюрьмах. И вот — снова свобода.
В 1926 году на английском языке выходит его книга «Адские острова: Советская тюрьма на Дальнем Севере» в которой он предельно подробно рассказывает о своем тюремном опыте. Он пишет о пытках на Соловках, о том, как чекисты расстреливают заложников, оставляют заключенных голыми в лесу на «съедение комарам», о страданиях «на Секирке», о чекистских попойках.
Потайной страшный мир, о котором знали лишь узники и чекисты вдруг становится достоянием общественности. О нем узнали — и это уже не скрыть.
Говорят об этом и шепотом, и громко. Но теперь этот тайный мир хотя бы назван по имени.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Государство на самом деле никогда никому особенно не нравилось, хотя основное большинство населения и не противилось историческому росту его власти, поскольку в государстве видели проводника прогресса. Однако к чему терпеть государство, если оно оказалось не в состоянии выполнить взятую на себя роль? Но в отсутствие государства, кто мог теперь обеспечить безопасность на повседневном уровне?»
Immanuel Wallerstein, «Social Science and the Communist Interlude» (New York, 2000).
