9256
Various historical stuff. Feedback chat - https://t.me/chatanddocs For support and for fun: Яндекс: https://money.yandex.ru/to/410014905443193/500 Paypal: rudinni@gmail.com
Свежий выпуск подборки каналов, с которыми не соскучится ни один историк! Краеведение и разбор глобальных событий, война и мир, современность и прошлое — найдётся абсолютно всё. Однако, меньше — больше ссылок!
MOSCOW XXI — эстетика и атмосфера Москвы нулевых годов в фотографиях и заметках.
Парагномен — канал практикующего врача о психиатрии и смежных областях. История медицины, актуальные события, мемы, афоризмы, аfterkunst.
Золотой век — история в печатных источниках, рукописях, газетах, фотографиях и книгах.
Вторая Мировая война/WW2History — канал о Второй Мировой войне в фото, видеоматериалах и статьях.
ODAL — наследие предков, древние традиции и индоевропейское мировидение через призму истории, археологии, антропологии, археогенетики, лингвистики и даже философии.
Первая мировая война — у нас вы найдете множество редких фотографий в отличном качестве, различные заметки и статьи на самые разные события Первой Мировой войны.
Нумизматика/NumisKlad — история в кладах и монетах.
Ростовская Земля — социальная антропология Замкадья. Канал о субстратной истории, культуре, искусстве и метафизике "Глубинной России.
Белое Дело — канал об истории Белого движения и русской эмиграции.
WeHistory — всё об истории: интересные факты, увлекательные лонгриды, мемы, тематические дни и даже подкасты. С нами вы убедитесь, что история — это совсем не скучно, но весело и познавательно!
Уроки истории медицины— пишет преподаватель медицинского университета: всегда интересно, забавно и ново. Удивитесь, сколько уроков из прошлого дает нам история медицины каждый день.
Всё о Поднебесной - канал о истории, культуре и традициях Китая.
Аркадий Романов — канал лектора «Правого Полушария Интроверта», пишет об истории, музыке и популярной культуре, ведущий подкастов «На репите» и «Последний романов».
Ave Historia! — место, где ваши исторические запросы совпадают с нашими предложениями.
ТЕМНОВЕКОВЬЕ — погрузит тебя в атмосферу, когда за любую оплошность ждёт костёр.
Меряния — изучение финно-угорского субстрата Верхневолжья в его русском прошлом и настоящем; меря историческая и этнофутуристическая.
В новом цикле постов Егор Сенников движется из прошлого в настоящее, перелистывает дневники, мемуары и газеты и рассказывает о том, что писалось о жизни в России годы назад. Сегодня отправляемся на 70 лет назад — в 8 декабря 1953 года.
Из рецензии Кузьмы Горбунова на новый роман Фёдора Панфёрова «Волга-Матушка река», Литературная газета, 8 декабря 1953 года:
«Фёдор Панфёров знает жизнь не с чужих слов. На солнечные наши магистрали, на широкие просторы страны и в закоулки быта, где еще копошатся человечки вчерашнего дня, он смотрит смело и требовательно: ломай, рушь гнилье! Находи и поддерживай побеги молодости! Но не в каждом случае новое возвещает о своем появлении на свет громким криком. А старое пытается спрятать в тени или же загримировать под молодость свои одряхлевшие черты. Все это надо видеть, слышать и различать. У Панфёрова острый взгляд и слух».
Про писателя Панфёрова говорят, что он присутствовал на вскрытии своей жены. Слухом этим делился писатель Леонов, у которого вполне могли быть свои счеты с Панфёровым, поэтому верить ему безоговорочно не будем. Но история так ложится на образ этого советского писателя, что в нее легко веришь. Панфёров, с его лицом, которое будто бы вырублено топором, писал такую же рубленую прозу, которая становилась предметом дружеских (и не очень) насмешек еще в 1920-е годы.
Писатель и критик Владимир Березин выдвигает версию, что пародия Ильфа и Петрова на «деревенского писателя-середнячка» из «Золотого теленка» — это про него, про Панфёрова. Ну что, почему бы и нет. Его главный роман «Бруски» начинается с такого абзаца:
«И в эту годину жители Широкого Буерака ждали ее, весну. Они каждое утро поднимались с одной и той же мыслью, шли за околицу, щупали там пахоту и пристально всматривались в даль полей. Над полями висело серое, тупое и вязкое, как вата, небо. Временами оно разрывалось, тогда по нему начинали метаться непричесанные тучи, посыпая землю мелким, колючим дождем».
Роман «Бруски» я не читал, врать не буду. Но читал его рассказы, а также работы других классиков социалистического реализма — вроде «Цемента» Гладкова, «Гидроцентрали» Шагинян и «Журбиных» Кочетова. Читать все это, говоря по совести, невыносимо — и делать это можно только из исследовательского, «антропологического» интереса. И говорить про Панфёрова интересно как про советского литературного генерала. Две Сталинские премии. Мастер литературно-партийной борьбы — сначала в 1920-е его критиковал Горький, потом, в 1935 году, Горького критиковал он. Многолетний главред журнала «Октябрь» — с 1931 года и до смерти в 1960 году, с перерывом в 1954–1957 годах. «Черносотенец» — по словам Пришвина, который хорошо его знал, так как постоянно печатался в «Октябре». По слухам — в фаворе Сталина в послевоенные годы.
Своим друзьям, впрочем, любил рассказывать, как в 1937 году был под угрозой ареста, но в итоге позвонил Поскребышеву, тот устроил ему прием у Сталина — и все проблемы решились. Историю эту рассказывал со вкусом — закуривая папиросу и делая драматические паузы…
Но я думаю даже не об этом. 8 декабря 1953 года. Не прошло еще года со смерти Сталина. Почти ничего, что знаменовало бы новую эпоху, еще не произошло — да, весенняя, «бериевская» амнистия, крушение Берии, робкое обновление в культуре. Но Берия еще официально не расстрелян, не расставлены все фигуры на шахматной доске большой советской политики и не убраны лишние.
Признаки нового слишком еще робкие, неуверенные. И пока Ахматова несет свой сборник стихов в издательство (выйдет в печать только в 1958 году), а Русланова дает первый концерт после амнистии, в главной литературной газете страны один важный сталинский писатель (Горбунов, один из певцов Беломора) расхваливает книгу другого сталинского писателя о конфликте хорошего с лучшим — об отважном партработнике, неустанно борющемся за преобразование природы.
В Москве тепло и бесснежно. Первый послесталинский год катит к концу — и пока еще ничего не понятно. Тень от тирана еще не растаяла — и потому так грустно читать такие рецензии в газете, на которые раньше не обратил бы внимания.
#сенников
Sparks – Propaganda (1974) 4/5
«О, Спарксы! Да у него серьезная коллекция!»
О существовании группы Sparks я узнал из фильма «Жмурки» Алексея Балабанова в 2005 году. На фоне сцены пыток героями Дюжева и Панина своих оппонентов звучала странная, какая-то неземная музыка, поверх которой ангельский голос выводил загадочные слова. Тогда я смог разобрать только много раз повторяемое слово “reinforcements”. Под конец музыка нарастала, звуки наслаивались друг на друга, бит ускорялся — и становилась все грустнее, печальнее, безысходнее. Герой Сиятвинды корчился от боли в декорациях постсоветской провинциальной квартиры.
Это было почти 20 лет назад, и мне приходилось искать отдельные треки на файлообменниках, а потом, когда широкополосный интернет окончательно завоевал мир, пользоваться торрент-трекерами. Целиком альбом я послушал уже сильно позже, чем узнал о его существовании.
Почему-то я сразу решил, что это английская группа — альбом был откровенно странный, неровный; лишь сильно позже я узнаю, что братья Маэл — американцы из Калифорнии. От истерического начала (Propaganda) тут же переходил к какому-то тяжелому запилу (At Home At Work At Play), а затем ударялся вообще во что-то странное — то ли поп, то ли арт-рок. Заканчивалось все оптимистичным по тону и безысходным по тексту прощанием со слушателями — красочной композицией Bon Voyage. Тексты песен были еще более странными, чем сама музыка — и все вместе это было совершенно ни на что не похоже. Не укладывалось в какую-то понятную систему оценок.
За веселыми попсовыми, даже барочно избыточными музыкальными экспериментами скрывался альбом, переполненный библейскими отсылками, горестными размышлениями о несчастной любви и печали из-за невозможности спастись. Но оптимизм сквозил из каждой ноты — и потому казалось, что любое горе можно победить при помощи чудаковатого веселья.
Что ещё слушать у Sparks:
Kimono My House (1974) 4/5
Gratuitous Sax & Senseless Violins (1994) 4,5/5
No. 1 in Heaven (1978) 5/5
#альбомы_кенотафа #сенников
Что делал слон, когда пришел Наполеон?
«Наполеон» Ридли Скотта — самая дорогая экранизация статьи в «Википедии». Удивительный провал для режиссера, которому часто удавалось построить целые удивительные вселенные — в данном случае он не придумал, что ему делать с историей, героем, обстоятельствами и мотивацией.
Вместо этого он два с половиной часа показывает героя, которому не выдал ни мотивации, ни характера, ни даже каких-либо амбиций. Что кажется совсем странным, если помнить что перед нами вроде как Наполеон — одну из самых известных исторических фигур. Но все это как будто совершенно не интересовало Скотта, который даже не стал задумываться о том, какого, собственно, Наполеона он хочет нам показать.
Это политик? Нет, с ним все происходит помимо его воли — просто иногда подходят одетые в костюмы XVIII века люди и предлагают ему тот или иной пост. Он властный? Ни в какой момент фильма. Он хочет покорить мир? Об этом мы не знаем. Он любовник и обольститель? Точно нет.
Наполеон здесь — прямиком из энциклопедии. Все что он делает или что происходит с ним, случается исключительно по той причине, что это происходило с реальным Наполеоном. Тулон и Египет, Директория и Консульство, Бородино и Ватерлоо — ни одно из этих событий не происходит из-за какой-то логики сюжета или поступков героя. Они случаются, просто потому что так было. И вот мы смотрим на пирамиды и на Кремль, наблюдаем как под Cold Song Пёрселла (почему?) Наполеон высаживается, чтобы начать свои 100 дней, а Мария-Антуанетта идет на эшафот под Эдит Пиаф.
Все это нельзя счесть приемом и методом, потому что герои Скотта — это статисты с репликами, которые почему-то стали главными героями. Иногда Скотт спохватывается — «ах, черт, героям вроде нужна какая-то мотивация» — но результат выходит еще более нелепым: то Наполеон вытаскивает ядро из убитой под ним лошади и уносит с собой, то вскрывает саркофаг в Египте и всматривается в лицо мумии фараона. У этих поступков нет никаких последствий, они выглядят как случайные детали, которые должны нам что-то сказать о Наполеоне. Не говорят.
Так бывает с режиссерами — в какой-то момент их покидает способность видеть. И кино превращается в набор сцен, лишенных общего видения. Внутренняя механика ломается: как сложный механизм, в котором выскочила одна пружина и открутился винтики, вся сложная конструкция вроде крутится — но вхолостую. Чуда не происходит, елочные игрушки не радуют. Герои запрыгивают в сюжет без лишних представлений: привет, я царь Александр, я молод и глуп; а я — Талейран, я зайду на пару напыщенных реплик; здравствуйте, я Веллингтон, много времени у вас не отниму, вот такой я англичанин. Они заходят быстро — и так же стремительно исчезают, послужив партнерами для реплик Хоакина Феникса.
Смотреть на это мучительно. Все сделано чертовски красиво, — некоторые кадры можно использовать для иллюстрации жизни Наполеона, — но это мир автоматонов, а не живых людей.
Чертовски обидно.
P. S. Если захотите вспомнить о Скотте, каким он был раньше (да даже еще на замечательной «Последней дуэли»), советую перечитать текст, который я написал для «Искусства кино» о нем и его творческом пути.
Поминки и праздники: Москва в 1990 году
Отличный материал из 1990 года — статья-дневник Крэйга Рейна, английского поэта о том, как он побывал в Москве
«Пятница. 9 февраля 1990 года.
Мы проезжаем ставшую знаменитой очередь у „Макдональдса“, где, как мне сказали, люди ждут четыре часа снаружи, а затем час с четвертью внутри, прежде чем их обслужат. С другой стороны, как может всего одна точка обслуживать девять миллионов жителей Москвы? Баскин Роббинс уже здесь. Pizza Hut, как я вижу по рекламным щитам, на подходе. Кристиан Диор — еще один бренд, который я замечаю.
В нашем номере в отеле „Россия“ включили телевизор и радио. Андрей, наш переводчик, добывает деньги на наши расходы, питание и так далее. Расписываемся за получение по 130 рублей каждый. Андрей получает три рубля в день. Мы распаковываем вещи, пьем купленный в дьюти-фри „Джеймсонс“ и направляемся на Красную площадь, которая находится в пяти минутах ходьбы от гостиницы. Большая часть пяти минут уходит на то, чтобы выбраться из огромного отеля. Снаружи, несмотря на то, что я одет в ватник, к нам подходят люди, продающие ордена, медали и другие, более очевидные сувениры. Большая группа американцев фотографирует друг друга возле могилы Ленина. Они шумные, резвые, невозмутимые, торжествующие. Почему нет? Я спорю сам с собой. В витринах ГУМа товаров теперь значительно больше, чем раньше. Кроссовки, спортивные костюмы, лыжная одежда. Есть электрогитара, еще более уродливая, чем все, что я видел на Западе. Ее футуристическая форма напоминает хоккейную клюшку.
Суббота, 10 февраля.
Автобус в Переделкино, поселок писателей. Джереми Треглоун здесь, но где Ричард Гир и Бернардо Бертолуччи? Где Курт Воннегут? Автобус ползет по мокрым дорогам, окруженным будто бы почерневшими кусками мятного пирога „Кендал“, а мы направляемся в крошечную церковь Переделкино, где должна состояться служба в память Пастернака.
Хор еще не прибыл, а в церкви тесно и душно. Джереми, Майкл, моя жена и я, а также Андрей решаем осмотреть могилу Пастернака до прибытия основной группы. Кладбище расположено на склоне холма. Каждая могила окружена железной оградой. Дорожки идут между них.
Евтушенко — тамада, хорошо заметный в черно-бело-красном пиджаке, похожем на мексиканское одеяло. Вокруг меня люди спрашивают, приехала ли Раиса Горбачева. Она этого не сделала, хотя накануне вечером присутствовала на торжестве в Большом театре: наш переводчик обернулся, увидел ее, спонтанно поздоровался и был немедленно оттеснен ее охраной. Я вижу пару деятельных русских, пытающихся провести Артура Миллера к могиле. Протискиваясь мимо, он виновато переступает с ноги на ногу, пытаясь протиснуться — но не приближается к эпицентру встречи, в котором находится Евтушенко и телекамеры.
Евтушенко спешно представляет каждого выступающего, а затем игнорирует то, что они говорят, потому что настойчивыми жестами он молча уговаривает следующего человека подойти к камере. Сейчас уже ясно, что эти торжества преследуют двойную цель — отдать дань уважения великому поэту (Евтушенко) и продемонстрировать всему миру продолжающуюся силу гласности. Все громкие слова, которые делают нас такими несчастными, громко звучат в устах каждого говорящего. Решаем вернуться в церковь, чтобы согреться.
<…>
Когда мы добираемся до дачи, Евтушенко и Вознесенский снова предстают перед нами, чтобы провозгласить новый статус дачи как музея Пастернака. Красноречивый, но ограниченный словарный запас обоих мужчин не ослабевает. Собралась огромная толпа.
<…>
Вернувшись в Москву, мы приглашаем группу родственников на обед в ресторан отеля. Во время еды я выпиваю несколько стаканов водки (einmal ist keinmal, уверяет меня одна из кузин) и слушаю о „Памяти“, новом русско-националистическом движении, которое, хотя и поддерживается некоторыми действительно хорошими писателями, такими как Распутин, имеет антисемитских прихлебателей, силу которых невозможно измерить. Теперь, похоже, евреи несут ответственность за каждую коммунистическую неудачу, от коллективизации до КГБ. Митинг в Союзе писателей разогнали антисемиты».
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
Я не перечитывал Ремарка с 16 лет. И не хочу этого делать — ведь все знают, что книги, которые ты любил в подростковые годы, имеют свойство плохо состариваться и превращаться в набор ходульных схем и патетического романтизма. И про Ремарка я знаю, что, скорее всего, с ним так и будет.
Но когда мне было 12–14 лет, его книги были для меня настоящим откровением. Они открыли мне мир, к которому совершенно не хотелось прикасаться, но который нужно было понять. Искалеченные войной люди, мрачно глядящие в туманное будущее эмигранты, противники диктатуры, которые учатся молчать, но еще не знают, что это их не спасет. Солдаты, которые хоть и вернулись с войны, но так на ней и остались — и застряли в бесконечном проигрывании в памяти лучших моментов своей юности, прошедшей в окопах. Нищета, инфляция, отчаянные попытки заработать хоть что-то — и странное братство растерянных людей, не желающих принимать реальность.
«Ночь в Лиссабоне», «Триумфальная арка», «Три товарища», «Искра жизни», «Тени в раю», «Черный обелиск», «Время жить и умирать» — каждая из этих книг что-то оставила во мне навсегда. Я до сих пор помню не только фабулу этих книг, но и довольно подробно могу рассказать о деталях сюжета, а некоторые образы даже преследуют меня во снах — трагические (смерть Лилиан от туберкулеза), комичные (русский друг доктора Равика и его работа в кабаре), скабрезные (фрау Бекман, вытаскивающая задницей гвозди из стены).
Совершенно чудовищные времена в изложении Ремарка иногда представлялись даже чем-то привлекательным — так здорово он умел придавать романтический флер ситуации гибели и распада. Но я не понимал тогда, что это книги про меня. Про вас. Про мир, в котором мы оказались. Все это представлялось атрибутом времени давно ушедшего, тяжелый запах которого можно почувствовать лишь открыв страницы старых книг. Времени, вонявшего сталью и кровью, но дополненного мелодиями фокстрота и танго. Я не видел этого, хотя иногда параллели невозможно было игнорировать.
Самой главной книгой Ремарка для меня навсегда осталась «На Западном фронте без перемен». Я перечитывал ее раз за разом — не только потому, что она мне так нравилась, но и в надежде разгадать какую-то тайну, которую я чувствовал в нехитром сюжете о страданиях рядового Боймера и его друзей. Ремарк недоговаривал — и я это чувствовал. Иногда казалось, что я понял, а потом это ощущение понимания ускользало от меня. И я вновь брел по горестным страницам романа, следя за путешествием от воровства гуся до гибели Ката. И вновь горе — и никакого исхода.
Пригородная электричка, за окном — станция Обухово. В вагон входит одноногий мужчина в военной форме. На правой руке нет трех пальцев. Когда поезд трогается, он громко говорит, что он ветеран «войн на Северном Кавказе» и заводит песню. У него нет усилителя или гитары, с которыми обычно ходят его собратья по ремеслу. Он поет казачью песню и топает себе в такт ногой. «На горееее стоял казаааак». Небольшой шаг вперед — и протянутая к людям левая рука, в которую кладут мелочь и мятые десятки. «Я тебяяяяяя не трооооону, ты не беспокойся». Еще шажок. И еще. Он прошел весь вагон — и выходя в тамбур, посмотрел мне в глаза.
В этот момент я понял, что секретный элемент Ремарка — это огромное количество горя. В самых разных его формах, видах и типах. Горе, разлитое по страницам книги, замаскировано, прикрыто, не названо собственным именем. Но оно там есть — в каждой букве и строчке.
Не самое великое откровение. В свое оправдание скажу, что мне было всего 13 лет.
Я боюсь этого горя — его и так достаточно в жизни.
Я думаю, что боюсь перечитывать Ремарка не из-за того, что в нем разочаруюсь (хотя это вполне вероятно), а потому, что вновь столкнусь с этим сжатым горем, которое будет обжигать все сильнее с каждой прочитанной страницей.
#люди_и_годы #сенников
21 ноября в 19:30 в «Порядке слов» пройдет показ фильма Рауля Руиса и Валерии Сармиенто «Блуждающая мыльная опера» (2017). Фильм открывает серию встреч совместного киноклуба «Порядка слов» и проекта «Сьерамадре» кинокуратора Егора Сенникова и киноведа Никиты Смирнова.
Чилийский алхимик кино, Руис оставил нас в 2011 году с сотней своих фильмов и еще несколькими неоконченными работами, которые с той поры довершает вдова режиссера, его постоянная монтажерка Валерия Сармиенто. «Блуждающая мыльная опера», одна из таких работ, снималась в 1990-м, когда Руис вернулся на родину, освободившуюся от правления Пиночета. В «Опере» Руис создает, пользуясь словами его словами, «коллаж из клише», репрезентируя чилийскую действительность как одуревшую бесконечность телевизионного сериала, которому нет ни начала, ни конца — одна только середина. О диктатуре и ощущении бесконечности, о магии фильма и преображающей рамке телеэкрана поговорим во вторник.
Вход свободный по регистрации.
19 ноября в 19.30 в Порядке слов» презентация книги «Волки на Невском. Сны и явь Петербурга». Книгу представят авторы Анна Север и Ольга Васильева, коллекционер, критик и куратор Николай Кононихин.
«Стоит Медный всадник, высится памятник Екатерине II, едут машины, спешат туристы, а "под городом древний хаос шевелится", и где-то среди прохожих с работы идет человек, который видит клады прошедших столетий… И где-то живет историк, который ежедневно, до изнеможения, водит экскурсии, а по ночам видит сны с волками на Невском, гуляет с Пушкиным и ищет папироску для Блока. Где-то на острове, в тихом дворе живет художник, который рисует дыры в мосту, упакованные памятники и выстрелы пушки.Книга наша о личном, субъективном восприятии Петербурга двух авторов — культуролога Анны Север и художника Ольги Васильевой. О психогеографии городов — эмоциональном воздействии конкретных мест на конкретных людей — в середине ХХ века заговорили французские философы», — издатель Николай Кононихин.
Вход свободный по регистрации.
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние строки из последнего письма Льва Толстого своей жене. 12-13 ноября 1910 года.
#последние_слова
О любви
«Люблю писать. Люблю наблюдать приятных мне людей. Люблю наблюдать красивых женщин. Люблю есть. Люблю курить трубку. Люблю петь. Люблю голым лежать в жаркий день на солнце возле воды, но чтобы вокруг меня было много приятных людей, в том числе много интересных женщин. Люблю маленьких гладкошерстных собак. Люблю хороший юмор. Люблю нелепое. Люблю часы, особенно толстые, карманные. Люблю записные книжки, чернила, бумагу и карандаши. Люблю гулять пешком в Петербурге, а именно: по Невскому, по Марсову полю по Летнему саду, по Троицкому мосту. Люблю гулять в Екатерининском парке Царского Села. Люблю гулять возле моря, на Лахте, в Ольгино, в Сестрорецке и на курорте. Люблю гулять один. Люблю находиться среди деликатных людей».
Даниил Хармс, сентябрь 1933 года
Проходят столетия, но мемы не меняются.
Карикатура начала XX века, изображающая любовный треугольник Германии (в виде кайзера Вильгельма), Британии (в виде Джона Булля, метафорического символа страны) и Франции (в виде Марианны).
На съемках фильма Сергея Эйзенштейна "Октябрь", Ленинград, 1927 год
Читать полностью…
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
Ей явно не хватало воздуха. Нет, она не задыхалась — просто набранного в грудь воздуха не хватало для того, чтобы допеть строчку до конца. Приходилось вдыхать еще. И еще. Так поют люди, которые еще не овладели всем мастерством.
Но это все ничего не значило. Сила того, что я увидел тогда в Эрарте летом 2017 года, меня потрясла. Я давно не видел ничего такого сильного — тем более вживую.
Попадала мимо бокала
Пока горел в закате муэдзин
Пока горел в бензобаке бензин
Пока духи огня поджидали меня
Духи огня пожирали меня
В АИГЕЛ я влюбился сразу. У кого-то из музыкантов ты учишься любопытству. У кого-то уму. У иных — шаманству, умению так ввести тебя в транс, что ты только рад отдаться таинственной атмосфере счастья и беспамятства.
АИГЕЛ всегда для меня была образцом силы. Даже в своих самых эмоциональных песнях, несмотря на любое техно, которое выдавал монотонно машущий головой Илья Барамия, дуэт строился не от эмоции, а от всепобеждающей силы, которой был наполнен любой жест Айгель, любой взгляд, любой вздох. С этой силой не хотелось спорить или вступать в противоборство, ей можно было только покориться. И напитаться.
Под снегом ли ты, бьется ли из грудного жерла огонь, мерещится ли тебе земля или ты танцуешь и молчишь — ты стартовал быстро. Все в дыму, дом в дыму, а ты идешь куда-то, пересекая Москву или Петербург с севера на юг или с востока на запад. И все плывет. А ты стартуешь быстро — и идешь, идешь, идешь.
На концертах все время раздавались крики: «Айгель, давай на татарском! Давай на татарском!» Я это слышал часто и для меня это всегда был еще один важный элемент подлинности и силы артиста. Я видел много раз, как двигается Айгель на концертах — в каждом шаге было больше уверенности, чем у меня за всю жизнь. Это была сексуальность и сила во плоти. И все это проникало в меня так глубоко, что я и сам начинал танцевать — хотя где я и где танцы.
Когда вышел альбом «Пыяла», меня занесло в Казань. Я стоял в снегу у казанского Кремля смотрел на реку, на город, слушал АИГЕЛ — и казалось, как будто что-то чувствую такое, чего не смогу выразить словами. Просто не хватит образов. Не хватит таланта. Ума. Но ритмичные потоки силы пробивались через любые языковые и смысловые барьеры и что-то меняли в голове. Техно и голос, техно и голос.
Прошли годы. Когда я писал очередной эпизод своего подкаста, мы умудрились с моей дорогой соавторкой пригласить гостем АИГЕЛ. Я смотрел в окошко в зуме и не верил своему счастью. Задавал Айгель какие-то глупые вопросы — но был счастлив.
Редко удается вот так вот поговорить с чистым проявлением силы — и получить невероятное удовольствие.
Она говорила, говорила — и я был бы рад, если этот разговор никогда бы не закончился.
Здорово. Офигенно.
#люди_и_годы #сенников
Мисс Рене Бонтен в 1894–1895 году играет с черепами профессиональных солдат из Самори, расстрелянных в Нигере.
Фотограф Раймон Бонтен, альбуминовая бумага, 16,5 x 11,2 см
Графство Осейдж, индейское кладбище и древние боги: о новом Скорсезе
Характерное поведение героев, сыгранных Робертом-Де Ниро в фильмах Скорсезе — это человек, который всегда молчит. Молчит, когда надо — а надо всегда. Делать свое дело и молчать. В «Ирландце» была вершина этого образа — герой-Де Ниро в основном задумчиво поджимает верхнюю губу нижней и ничего не говорит. Лишь иногда кивает, когда пора идти на очередное дело.
В новом фильме Скорсезе «Убийцы цветочной луны» эта роль переходит персонажу Ди Каприо. Он по-денировски поджимает губу, хмыкает и молчит, иногда выцеживая из себя редкие реплики из которых совершенно невозможно понять, что он думает на самом деле. Если вообще думает. Человек, пораженный молчанием; творящий зло, но не рефлексирующий — у него не получается, даже когда он пытается.
Самому Скорсезе подвластно все. Он настоящий бог кино, которому с удивительной легкостью дается все. От стилизации до пародии, от судебной драмы до комедии, от ироничного тона до обвинительной ламентации. Ему подвластно все, он парит над пространством и творит новые миры. Он с одинаковым талантом берется за историю штрогеймовского размаха, разворачивая перед нами историю «большой американской драмы» и тут же ненадолго опускается в мир мелких и ничтожных преступлений совершенных ради пары центов.
Герои «Убийц цветочной луны» живут в мире, в котором, с одной стороны, все понимают, а, с другой стороны, все молчат. Индейцам-осейджам улыбнулась судьба и подарила огромное количество нефти, залегающей на их земле в резервации. Но она же делает так, что политики в Вашингтоне срочно решают, что нужно «помочь» индейцам и запретить им самим распоряжаться доходами от добычи, а назначить белых управляющих и банки, которые будут таким образом помогать индейцам. Результатом же становится дикое насилие, когда белые, смекнув, что можно просто пережениться на индианках, а потом избавиться от них, начинают постепенно уничтожать самих индейцев.
Героиня Молли Кайл, индианка, чья семья становится жертвой убийц, иногда всматривается в лица окружающих ее людей и понимает, что среди них все больше белых и все меньше ее родных, ее соплеменников. Почва Оклахомы, пропитанная нефтью и кровью, уходит из-под ног — и все меньше остается вещей за которые можно зацепиться. Она не знает на что опереться и ей до конца не хочется поверить, что ее белый муж — один из тех, кто желает смерти ей. Именно ей.
И в противовес Молли — белые люди, во главе с неформальным лидером, сыгранным-Де Ниро (который в этом фильме разговорчив и словоохотлив). Он преподносит себя как большого друга, говорит на их языке, но реального его мы видим, когда он мрачно смотрит новостной репортаж о погромах в Талсе. Когда шепчет на ухо племяннику о том, кого нужно убить и каким образом. Когда наказывает провинившегося племянника в масонской ложе — за нерадивость и глупость. Когда тайно царит — и остается Королем (так он просит себя называть) даже за решеткой.
Герой Ди Каприо же — это типичный «простой» человек, сам не ведающий, что творит. Он вроде задумывается о зле, которое причиняет, но его это не очень беспокоит, на самом деле. Он глупый — да и планы у него дурацкие, хоть и кажутся ему весьма изощренными. И падение его такое же жалкое и ничтожное, как он сам.
Чего не хватило? Пожалуй, только больше взгляда самой героини-индианки. Она тоже из молчащих, но ее тишина другого рода. Хотелось бы попробовать проникнуть за завесу ее молчания и посмотреть на этот мир ее глазами — уверенной в себе, но испуганной женщины.
Эссе Станислава Снытко о Питере 1990-х в моём английском переводе вышло в калифорнийском журнале «The Back Room».
В качестве заманиловки прилагаю своё любимое фото Георгия Гурьянова с кронштадтской акции Новой Академии «Сожжение сует» (май 1998 г.), посвящённой 500-летию казни Савонаролы: Тимур Новиков, Андрей Хлобыстин и Екатерина Андреева предают огню «порочное» полотно Олега Маслова «Конец мира (по мотивам Гюстава Курбе)» (тж. известное под названием «Кончало кончал»).
🎄Начало новой недели приятно спокойное, поэтому начнём с наших хороших новостей. Скидки на moloko plus!!!
В конце этого года мы заключили договоры о доставке со СДЭК (уже работает) и «Почтой России» (в процессе подключения). Это значит, что стоимость доставки будет рассчитываться отдельно, а цена альманахов, мерча и книг снизится. Мы уже немного сбросили цены, а как только все заработает полноценно, пересчитаем цены на товары.
Пока же мы дарим вам всем в честь нашего грядущего восьмилетия промокод на 8% 2024PROMO. Действует до конца года!
Но и это не все! До конца года также в корзине действует динамическая скидка на товары. Как она работает? Если вы положите в корзину два товара, то получите скидку 2%. Если три — 4%. Если 4-6% и так далее, пока не наберете 10%.
Динамическая скидка суммируется с промокодом! Это значит, что в декабре вы можете добить скидку до 18%!
Вперед, за покупками!
🎅☃️❄️
В новом цикле постов Егор Сенников движется из прошлого в настоящее, перелистывает дневники, мемуары и газеты и рассказывает о том, что писалось о жизни в России годы назад. Сегодня отправляемся на 80 лет назад — в 1 декабря 1943 года.
Дневниковые записи коллаборационистки Лидии (Олимпиады) Осиповой и ленинградского поэта Вадима Шефнера:
Лидия Осипова: «Была в редакции и познакомилась со Стенроссом. Мои статьи все печатаются. И я очень довольна, что, наконец, имею возможность отвести душу. Не совсем, конечно. Но все же нас не принуждают говорить то, чего мы не хотим. Мы не можем сказать всего, что мы хотим. Так, например, в статьях Лютова нет ни малейшего намека на антисемитизм или на преклонение перед немцами и Германией. Это не подвиг воздержания. Молчать никому не возбраняется. И если кто-либо из сотрудников позволяет себе антисемитские выпады (что случается очень редко), то не немцы в этом виноваты; если кто-либо низко кланяется перед немцами (тоже нечасто), это дело его совести. Конечно, немцам нужно говорить на страницах газеты свое. Это тебе не большевики. Газета является боевым антибольшевистским органом. Немало места также посвящает вопросам русской культуры. В общем газета настоящая, и редактор настоящий, и работа настоящая. Наконец-то мы до нее добрались. Спасибо нашим друзьям из СД».
Вадим Шефнер: «Я в Ленинграде… Лучше бы не приезжал. С Катей все кончено. Разошлись навсегда. Господи, какая тоска. Жить мне совсем не хочется. Я не ожидал этого. Нет, я ничего не понимал. Ни слова о ней больше».
Дневник Лидии Осиповой вошел в широкий оборот благодаря публикации сборника «Свершилось. Пришли немцы!» под редакцией Олега Будницкого. Когда я в первый раз читал этот дневник (хотя, скорее, мемуары — записи сильно отредактированы самой Осиповой), то это произведение мне показалось похожим на «Благоволительниц» Литтела. Только здесь все было по-настоящему.
Это история морального падения человека, который шаг за шагом начинает служить злу. То она ждет «освободительных» немецких бомб, то размышляет о том, какие вежливые люди работают в СД, то въезжает в бывшую еврейскую квартиру в Риге и ничуть не удивляется тому, что ее бывшие жильцы куда-то запропастились. Она встречает войну в бывшем Царском Селе и вместе с мужем начинает двигаться на Запад, строя планы по освобождению России от большевиков. Наконец, служит немцам, работая в коллаборационистском издании «За Родину!».
Лидия Полякова — из тех людей, что, делая сознательный выбор в пользу работы с немцами, думала, что перехитрит судьбу, обманет зло и сможет правду защищать с неправедниками вместе. Все это было гнилым и кровавым компромиссом — в ответ на зло наплодить еще больше зла. Пока она 1 декабря любезничала с друзьями из СД в рижской редакции, размышляя о постбольшевистской России, в Ленинград вернулся с фронта молодой поэт Вадим Шефнер.
Всю осень он пишет в дневнике о том, как мечтает поскорее увидеться с любимой Катей. Он скучает, пишет ей. Отвечает она скупо — и за этим молчанием таится разлад, который вскрывается в тот момент, когда Шефнер наконец приезжает в родной город. Горе охватывает его, он каждый день возвращается к ней мыслями. И хочет ее вернуть.
Вадим Шефнер — один из важнейших ленинградских поэтов и прозаиков; что военные его стихи, что фантастическая проза — в числе моих любимых произведений. Шефнер постоянно искал способ рассказать о пережитом им такими словами, которые не только суммировали бы опыт, но и позволяли его прочувствовать самому. Может быть, отсюда и его интерес к фантастике — как к способу максимально отстраниться от реального опыта, чтобы переработать его в литературу?
В стихотворении 1942 года «Мой город непреклонен и спокоен» Шефнер описывает Лениград как затаившегося воина, который вскоре распрямится и пойдет в атаку на врага; в бой пойдут и Медный всадник, и каналы Ленинграда. А когда в январе 1944 года именно это и происходит, Шефнер мирится с Катей — под салюты в честь полного освобождения города от блокады.
Все ждут, но не все дожидаются.
#сенников
Ушел из жизни российский киновед, кинокритик, фестивальный куратор Андрей Михайлович Шемякин.
Он был членом Киноакадемии «Ника», с момента её основания. На протяжении многих лет научным сотрудником НИИ Киноискусства. В 2011–2015 годах был президентом Гильдии киноведов и кинокритиков России. С 2003 года — автор и ведущий программы «Документальная камера» на канале «Культура». Количество регалий и заслуг можно продолжать ещё долго... Но в первую очередь, Андрей Михайлович был блестящим эрудитом, просветителем и неутомимым исследователем, посвятившим всего себя кинематографу.
На протяжении своей жизни Андрей Михайлович неоднократно сотрудничал с Госфильмофондом. Буквально весной текущего года в кинотеатре "Иллюзион" прошли показы его авторской программы "Личная история кино. Андрей Шемякин".
Госфильмофонд выражает соболезнования родным и близким.
Всегда любил историю о том, как архитектор Прянишников во время блокады Ленинграда создал гномоны — солнечные часы. Городские часы были большей частью повреждены — и солнечные часы Прянишникова оказались очень нужны горожанам во время войны. Ими пользовались до 1945 года, а затем разобрали. Но спустя годы их решили воссоздать.
Читать полностью…
Как мечтать о независимости?
Вышел мой текст для Perito, посвященный индийскому революционеру Гуламу Лохани, который волею судеб оказался членом Коминтерна и поселился в Москве в середине 1920-х годов.
Лохани не был очень известным революционером; скорее, на его примере интересно посмотреть на судьбу типового члена Коминтерна той поры. Индийские сторонники независимости создавали множество политических организаций в Индии и вне ее пределов в начале XX века. Видение у всех было разное, да и союзники тоже — во время Первой мировой многие стали ориентироваться на Германию. В Берлине даже создали организацию, которая поддерживалась властями Германии и ставила своей задачей революции в Индии, освобождение ее от Британии и провозглашение социальной республики.
А после войны немалая часть индийских оппозиционеров решила, что СССР может заменить Германию в качестве союзника — тем более, что из Москвы шли сигналы поддержки делу индийцев. И так в Москве появилась большая община политических эмигрантов из Индии.
И вот Лохани — это человек, который был вовлечен в политическую деятельность и активизм с юности; сближался то с одним эмигрантским кругом, то с другим, в конце концов оказался в Москве. Финал его был мрачен — как и у многих людей, которые вступали в Коминтерн в 1920-е годы и дожили в Москве до 1930-х — Лохани расстреляли в Коммунарке.
В общем, очень советую прочитать!
«Берлин стал одним из крупнейших центров индийской оппозиции, но не единственным. В Кабуле находилось временное правительство в изгнании, которое возглавил революционер Махендра Пратап. В США, Австралии и Англии была активна партия сикхов „Гхадар“. В Индии работал Индийский национальный конгресс, к которому в 1915 году присоединился Махатма Ганди.
После поражения Германии в Первой мировой войне индийская оппозиция, искавшая нового союзника, нашла поддержку у большевиков. Представители антиколониальных движений начали выстраивать отношения с Москвой. Махендра Пратап одним из первых отправился в столицу СССР.
Ленин убеждал гостей, что революция в России — это только начало перемен во всем мире, большевики представляют всех угнетенных, а антиимпериалисты должны объединяться. Представители индийской оппозиции ему поверили».
Продолжаем публикацию коллекции объявлений о смене фамилий в 1920–1930-х годов. На прошлой неделе мы собрали Ленских. В этот раз – новых обладателей фамилии из пушкинской же эпохи – Раевских.
🗃 Источник: Архив ЕУСПб. Ф. Л-17. Оп. 3. Ед. хр. 1.
Неожиданное озарение в момент, когда едешь на велике.
В одной из первых сцен в сериале "Бандитский Петербург: Адвокат" (фактически, первая в основном в таймлайне) проходит под звучащую фоном песню "Istanbul (Not Constantinople)" в исполнении The Four Lads.
Челищев рассказывает невероятную историю бандита Саши Сибиряка, который был настолько тупым, что раз за разом приезжал в Ленинград и попадался на ограблениях и налетах, а Челищев, благодаря тому, что постоянно его ловил, регулярно повышался в звании. Но нас интересует песня.
Вообще внутри Бандитского Петербурга не так уж много разной музыки, как могло бы показаться, а этот трек - первый, что звучит в сериале (заставку не считаем). Для тусовки прокуроров выборов не самый очевидный.
Но тут я понял...
Ведь сериал и заканчивается в Стамбуле - бесконечным ожиданием убитых героев, которые, конечно, до Стамбула добраться не смогут.
Честно говоря, не думаю, что это специально, скорее всего совпало (права на песню, кстати, не думаю, что выкуплены были), но тем не менее прикольно.
В общем, как и пелось в песне:
Evr'y gal in Constantinople
Is a Miss-stanbul, not Constantinople
So if you've date in Constantinople
She'll be waiting in Istanbul
Что объединяет известного террориста Шакала, президента Палестины Махмуда Аббаса и диктатора из Никарагуа Даниэля Ортегу? Все они учились в университете дружбы народов, сейчас РУДН.
В середине XX века эра колониального правления европейских метрополий подходила к концу. Выстраивая внешнюю политику по отношению к новым независимым странам, Советский Союз стремился оказаться силой, которая будет указывать им путь. Так и появился Университет дружбы народов в Москве.
Perito разбирается, чем был и остается РУДН: специально созданной кузницей революционных кадров, попыткой колониального влияния на элиты в странах Глобального юга, приметой времени холодной войны или инструментом построения международной политики.
Кузница кадров для «борьбы с империализмом»: как был создан и менялся РУДН — университет дружбы народов
Расскажите про Perito друзьям, если то, что мы делаем, вам нравится.
Печальная новость из Петербурга.
Умер Аркадий Ипполитов, блестящий искусствовед, куратор, писатель, знаток и певец Италии, лауреат премии The Art Newspaper Russia за книгу "Просто Рим".
Снова пятница — и снова Егор Сенников размышляет о формах несвободы.
Уже несколько недель кряду я веду этот цикл о несвободе и говорю о самых разных ее проявлениях, образах и формах. Успел за это время подумать о многом и теперь, приближаясь к финалу этого увлекательного цикла, решил, что самое время дать слово другим людям. Все они тоже размышляли о несвободе в самых разных обстоятельствах. Их слова, как мне кажется, могут послужить замечательным дополнением к тому, чтобы разобраться, наконец, что же такое несвобода.
«Как не любить свободы или законности — ибо это одно и то же, — видя, как она исправляет, возвышает людей — и как напротив несвобода их портит, унижает!»
— Николай Тургенев, декабрист, 1822 год, Санкт-Петербург
«Замечательно, как силен не высказываемый заговор людей о том, чтобы скрыть сознание своей несвободы».
— Лев Толстой, писатель, 1870 год, Ясная Поляна
«Вы считаете, что надо свободу религии, печати, слова. Свобода эта в Америке есть, а людям нечего нового печатать, нечего сказать и ходят по воскресеньям в церковь с молитвенниками. У нас же при несвободе есть что сказать и делать».
— Лев Толстой, философ, 1905 год, Ясная Поляна
«Кумовство — это подпольная сторона России (женственность), это чем всякие дела делаются и что мешает вступиться за правду… (шурша по кустам украденною сухою бычьею шкурою, озираясь, прислушиваясь, шли куманьки…) Видел, все видел, а сказать не могу, немыслимо сказать: заедят. Кумовство — это несвобода, кумовские связи — это веревки идеала. Этими веревками на Руси притянута правда к земле».
— Михаил Пришвин, писатель, 1918 год, Москва
«Беспокоит ли меня так уж сильно несвобода личности вообще? Честно говоря — нет! Очень малое число людей достойно этой свободы. Большинство великолепно чувствует себя в рабстве. “Дай работнику небольшую собственность, — говорит Герцен (”С того берега”),- и он станет мещанином, мелким рантье”».
— Анна Баркова, поэтесса, 1957 год, Штеровка близ Луганска
«Борьба — есть крайняя степень “несвободы”. Даже борьба за свободу. Свобода — отсутствие напряжения, естественность речи, простота, добрость. Зло — всегда напряжение».
— Георгий Свиридов, композитор, 1972 год, Москва
«Магия слов и формулировок: “империализм”, “капитализм”, “эксплуатация”, “угнетение”, “освобождение” и словесных формулировок лево-социалистический и коммунистической пропаганды — вызывает чудовище несвободы, смерти — они-то этого не знают. Они-то думают, что эти слова несут энергию света, свободы, что это ещё мир изменится к лучшему. Очень жаль…»
— Алла Сарибан, физик, феминистка, 1982 год, ФРГ
«Шесть танков Таманской дивизии перешли на сторону Президента РСФСР. Все ждут штурма и готовы погибнуть, но не сдаться! Говорят, прощаются друг с другом. Вот это герои! Встаёт Россия, поднимается на дыбы! Не хочет в новую несвободу! А ещё на Манежной площади начался 500-тысячный митинг в поддержку Ельцина. Ура! Уже есть надежда на победу! Только бы не пролилась кровь. Только бы армия не стала стрелять в свой народ».
— Елена Шестакова, жительница Костромы и активист демократического движения, 19 августа 1991 года
#сенников
Чего стоят традиции или как биться за землю
Блэк-Хилс — это горный хребет в США, расположенный в Южной Дакоте и Вайоминге. Именно здесь находится гора Рашмор, в которой высечены портреты Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Теодора Рузвельта и Авраама Линкольна.
А еще это священное место для индейцев народа сиу. В 1874 году экспедиция Джорджа Армстронга обнаружила здесь золото, после чего американское федеральное правительство решило избавиться от индейцев. Им было предписано отправиться к местам резервации зимой, но сиу не стали этого делать — потому что и горы для них святы, и зимние кочевания для них были делом редким.
Конфликт перерос в войну, которая шла почти 2 года (1876–1877 годы). Война шла жестоко. В конце концов, американцы смогли захватить в плен вождей, принудить индейцев к переселению. Договор, подписанный с племенами еще до войны — в 1868 году — подразумевал, что индейцы смогут сохранить за собой Блэк-Хилс, но в итоге правительство принудительно переселило племена в пять резерваций.
Племена стремились вернуть себе земли. В конце 1970-х годов, после выигранного иска, народ сиу оказался перед непростым выбором касательно Блэк-Хилс. Сиу выиграли компенсацию в размере 17,5 миллионов долларов, правительство так же согласилось выплатить им 106 миллионов долларов, сиу отказались от денег. Сиу заявили, что никакая материальная компенсация не сможет когда-либо заменить их священную землю.
С начала 1980-х годов совет племени сиу настаивал на возвращении Блэк-Хилс полностью, требуя справедливости и восстановления территории своих предков.
Последующие судебные апелляции и законопроекты Конгресса не привели к победе. Проблема продолжала обсуждаться, рассматриваться в различных судах, в комитетах Конгресса, но сиу раз за разом отказывались от денег в обмен на землю. При этом сумма компенсации была помещена еще в 1980-х в специальный трастовый фонд, который к тому же пополняется — и поэтому объем возможной компенсации постоянно растет (на 2011 год она составляла около 1,1 млрд долларов)
«Пускай она (то есть война) очистит нашу общественную жизнь, как грозовая буря освежает атмосферу. Пускай она позволит нам снова ощутить биение жизни и побудит нас поставить на карту собственное существование, как требует того сегодняшний день. Мирное время больше терпеть нет мочи».
Герман Хефкер. Der Kino und die gebildeten: Wege zur Hebung des Kinowesens. 1915 год.
Из допроса свидетеля об обстоятельствах еврейского погрома в Кишиневе в 1903 году
«Я приехал с женой на праздники к родственникам в Кишинев. В субботу на Страстной все было спокойно в городе. В первый день в часу третьем прислуга сообщила мне, что на базаре ходят толпы мальчишек, которые бросают камни в окна еврейских домов и производят сильный шум, призывая взрослых бить евреев и их имущество. Часа в четыре или в половине пятого я поехал с моим родственником посмотреть, что происходит на улицах; проехав по нескольким улицам, параллельным главной — Александровской, мы встретили очень много кучек простонародья, которые разбивали исподтишка окна в еврейских домах камнями, которыми у них были набиты карманы; постороннего народа, а особенно евреев почти совсем не было, они попрятались куда попало.
Затем от некоторых очевидцев часов в 8 вечера я узнал, что на базаре и за базаром начали уже громить лавки и дома. Когда я шел часов в восемь-девять по Александровской улице, слышны были крики издалека „ура“ грабителей, удары ломов в рамы и звон разбиваемых стекол; можно было подумать, что начинается нашествие неприятеля. Масса простонародья, т. е. больше прислуга, кучера, кухарки и т. п., бежали на погром с веселыми лицами и приговаривая: „Слава богу, наконец-то жидов бьют, не будут больше нашу кровь сосать, уже мы им покажем!“ Полиция, т. е. двое городовых, стояли возле губернаторского дома, в других местах я не видел ни одного.
С улицы я отправился домой часов в десять приблизительно и время от времени выходил на крыльцо и прислушивался к происходившему волнению. Крики и стук слышен был повсюду, но в особенности ужасный шум был около Скулянской рогатки. Всю ночь продолжался шум. <...> Я вошел в одну из разбитых лавок и увидел, что тут комнаты разбиты в пух и прах, а в 4-ой столпились и дрожат от страха несколько евреев и евреек. Еврейки плакали и показывали, как разорвали на мелкие кусочки их платья, и у кого из них отняты все золотые и серебряные вещи. Затем, вернувшись домой, я наскоро позавтракал и отправился ходить по городу, где я пробыл весь день, наблюдая полнейшую анархию. Первым делом я пошел по Александровской по направлению к вокзалу.
Во дворе губернаторского дома я увидел массу пехотных солдат и трех конных вестовых; в этой части города все было спокойно, т. е. не было громил; пройдя дальше, я увидел военный патруль около бульвара и Швейцарской гостиницы, но буянов не было. Только что я подошел к Пушкинской улице, как услышал свист в пальцы и в полицейские свистки, коими были снабжены многие из буянов. Обернувшись по направлению к Пушкинской улице, я увидел человек 10 мальчишек, которые бросали камнями в окна магазинов, а несколько человек взрослых указывали им, куда бросать; публика, в большом количестве стоявшая по сторонам, одобряла возгласами буянов и весело сопровождала их от магазина к магазину. <...> Из переулка выбегают пять человек буянов, из которых старшему могло быть лет не более 20–23, и начали громко переговариваться: за что им приняться?
Тогда один указал на стоявший на углу большой столб с фотографическими портретами; и вот, на глазах у полиции и публики, очень в начале этого дела немногочисленной, началось разрушение столба и его принадлежностей. Я не выдержал, подошел к полицейским чиновникам и предложил им вопрос: отчего они так равнодушно относятся к такому безобразию? На это один из чиновников, который, как оказалось, только что на Пасхе получил какое-то новое назначение, ответил мне: „Не угодно ли вам сунуться и водворить порядок?“ На это я ответил, что это не мое дело, а будь я полицейский, несомненно сделал бы все возможное для прекращения этого безобразия. „Ну и у нас нет никаких распоряжений от начальства, и поэтому пускай так и будет!“
<...>
В этот момент можно было подойти, застрелить на глазах у всех какого-нибудь еврея и остаться тут же без смущения, никто бы не тронул. Масса интеллигенции видна была в толпе, дамы весьма интеллигентные приговаривали: „Отлично, отлично, это хорошо, так их, логаных жидов, и нужно!“»
Снова пятница — и снова Егор Сенников размышляет о формах несвободы.
3 марта 2011 года. На афишной тумбе у Публичной библиотеки красовался огромный плакат, посвященный 150-летию со дня отмены крепостного права. «150 лет» были выведены особо крупным шрифтом, словно круглая дата казалась дизайнеру более важным событием, чем все остальное.
В этот же день в Петербурге выступил президент Медведев. В своей речи, которую до сих пор можно увидеть на сайте Кремля и поразиться ее неуместности там, он говорил о том, что Россия твердо встала на путь европейских ценностей. Путь этот, по версии Медведева, был непростым:
«Освободить Россию от несправедливого, архаичного и бесчеловечного порядка суждено было именно Александру II… Как и любого реформатора, его, конечно, редко благодарили. Один из его современников заметил: “Что бы ни делал государь, все дела его встречала критика и нетерпеливые требования”. Но Александр II как великий реформатор знал, что Россия должна встать в один ряд с другими европейскими государствами… И крепостное рабство в нашей стране было ликвидировано — кстати, раньше, чем во многих других странах, включая те же самые Соединённые Штаты Америки… Но самое главное — был сделан выбор. Свобода впервые, может быть, за всю тысячелетнюю историю России стала ценностью, это самое важное. А тот, кто её принёс, отдал за неё свою жизнь».
Звучало все это очень красиво, с очевидными намеками на самого Медведева, который в тот момент отважно сражался с неэффективными лампами накаливания, часовыми поясами и планировал создать в России международный финансовый центр. Но веры не вызывало.
Рифмой к этому выступлению Медведева стал фильм, показанный на следующий день по Первому каналу. Документальный фильм, сделанный Леонидом Парфеновым, был озаглавлен «Он пришел дать нам волю» и был посвящен другой круглой дате: 80-летию Михаила Горбачева. Лейтмотив картины — непонятый реформатор, который шел к нам всем с распростертыми объятиями и тяжелым грузом свободы в заплечном мешке, да вот не оценил ее народ, получивший такой ценный подарок.
И та, и другая даты, вроде бы, друг с другом никак не связанные, выстраивались в единый сюжет: как здорово, что есть замечательные монархи, дарующие подданным свободу. Делают они это просто так, без всякого требования со стороны общества, просто потому, что добры, благородны и умны. Потому, что бесконечно верят в свободу и свою миссию.
И от этого елея тошнило. Все было не так, все было странной фантазией, порожденной интеллигенцией на тему того, что происходило в прошлом. Все плохое в реформаторах игнорировалось, подсвечивалось лишь замечательное. Горбачев-освободитель затмевал позднего Горбачева-консерватора, а Александр II, проводящий реформы, преподносился как единственный вариант монарха, что будто бы отменяло абсолютную отчужденность Александра от многих государственных дел в его вторую половину правления.
Но больше всего раздражала сама интонация, преподносившая свободу как ценный подарочек, как дорогое яичко к светлой Пасхе. В этой патриархальной схеме не было места обществу, требовавшему свободы и добивавшемуся ее «снизу». Не было, собственно, никакой системы, был лишь добрый царь и благодарный народ.
И было это неприятно. Несвобода от образа освобождения — бывает и такое.
#сенников
