3519
Книжный канал магазина "Бабель" (Тель-Авив) - рассказываем о неочевидных книгах. Заказ книг: https://www.facebook.com/BabelTLV?mibextid=ZbWKwL или babelbookstlv@gmail.com Наш телефон: 058 798 0909.
Дело в стихах. Они не только свободны в обращении со словом, но и говорят словом существенным, они не только образны, чувственно точны, ассоциативно непредсказуемы, но и весьма рискованны, поскольку иногда касаются глубин, доступных лишь автору, и то — не уверен. Но зато я уверен, что это абсолютно необходимое качество большого поэта, чьи “затменья непредугаданы календарём”…— отрывок из предисловия Владимира Гандельсмана и стихи из только что вышедшей в нашем издательстве книги Геннадия Каневского (у которого, кстати, сегодня день рождения) «Нечётная сторона» в Poetica, спасибо им большое. Читать полностью…
«Сны поездов» Клинта Бентли, экранизацию великой повести Денниса Джонсона, некоторое время назад показали во внеконкурсной программе Сэнденса. Пишут, что всем понравилось. Очень, в общем, ждём.
Читать полностью…
Спустя двадцать лет после окончания войны итальянский генерал в сопровождении священника отправляется в Албанию, чтобы найти тела погибших итальянских солдат, идентифицировать их и вернуть домой. В Албании льёт дождь, протяжные песни навевают тоску, местные жители, помнящие итальянскую оккупацию, не очень стараются скрыть собственное отношение к происходящему, и генерал медленно погружается в депрессивный морок, сдобренный ракией, которая не помогает. Это — сюжет раннего романа албанского классика Исмаиля Кадарэ «Генерал мёртвой армии» (пер. Василия Тюхина), который принёс его автору европейскую славу и был экранизирован (Мастроянни, Пикколи, Анук Эме, все дела).
Роман Кадарэ — погружение в бездну, которого до поры не замечают главные герои. Отмечая в списках погибших солдат тех, чьи останки удалось найти, генерал всё никак не может поставить хоть какую-то отметку напротив фамилии полковника Z, чьё тело буквально пропало без следа. Тайна исчезновения полковника будет раскрыта ближе к финалу, и этот короткий эмоциональный эпизод — один из сильнейших, что мне доводилось читать.
Потом генерал улетит домой и увезёт с собой свою мёртвую армию. Прекрасная книга Кадарэ станет одним из важнейших антивоенных высказываний — и, как и любая другая книга, ничего не сможет изменить. «Ядождь и смерть найдёшь где угодно, поищи что-нибудь другое, о человек...»
В концептуалистской манере сама жизнь и сама смерть здесь редуцируются до самодостаточных образов — возможно, никогда ничего в действительности не значивших. Кого-то это может удручить, но сама же «Холь» его взбодрит местами оптимистичным, а местами полубезумным юмором, без которого живым все-таки тяжело...
С гордостью сообщаем,что изданная нами книга Виктора Меламеда «ПГТ Диксон» вошла в шорт-лист литературной премии «Дар». Поучаствовать в читательском голосовании можно здесь. А мы готовим к изданию трилогию Меламеда, в которой «ПГТ» — одна из частей. Ждите, как мы ждём.
Читать полностью…
Спрашивали? Отвечаем!
Некоторое количество наших книг доступно для заказа на Эхо-книги, причём с возможностью оплаты рублями и доставки в Россию. Налетай!
Александр Кабанов
***
1.
То ливень, то снег пархатый,
как пепел домашних птиц,
Гомер приходит в Освенцим,
похожий на Аушвиц:
тройные ряды акаций
под током искрят едва,
покуда рапсод лопатой
сшивает рванину рва,
на должности коменданта
по-прежнему – Менелай,
менелай-менелай,
кого хочешь – расстреляй,
просторны твои бараки,
игривы твои овчарки,
а в чарках – хватает шнапса,
и вот – потекли слова.
2.
Генрих Шлиман с жёлтой звездой
на лагерной робе,
что с тобой приключилось, ребе,
оби-ван кеноби,
для чего ты нас всех откопал?
Ведь теперь я уже – не костей мешок,
не гнилая взвесь,
я совсем обезвожен,
верней – обезбожен весь,
что едва отличаю коран
и библию от каббал,
от эрзац-молитвы до причастия
из картофельной шелухи:
после Освенцима – преступление –
не писать стихи.
3.
На плацу – огромный
каменный конь
размещён вживую:
приглашаются женщины,
старики и дети
в новую душевую,
у коня из ноздрей –
сладковатые струи дыма –
до последнего клиента,
не проходите мимо.
От того и похожа душа моя
на колыбель и могилу:
слышит, как они моются ,
как поют хава-нагилу,
ибо помыслы – разны,
а память – единокрова,
для того, чтобы прозреть,
а после – ослепнуть снова.
2016
Утром написал (раньше я бы сказал «позвонил», но сейчас всё больше пишем — интересно, кстати, телефонные разговоры уходят куда-то и вряд ли вернутся) Миша Калужский: «Марцин Виха, о котором я говорил на всех своих презентациях, умер сегодня от рака». Так получилось, что мы с Мишей последнее время очень много говорили о более или менее современной литературе Центральной Европы и, в том числе, Польши, — именно этой литературе наследует Мишина прекрасная книжка «Несколько историй», из этой литературной традиции (традиций) вообще складывается Мишино культурное мировосприятие.
И — я вдруг задумался — не только Мишино. Если прочитанные книги (и просмотренные фильмы) нас хоть как-то формируют, то Польше я обязан многим. На приключениях Томека я вырос, перечитывал множество раз и, содрогаясь от ужаса перед неминуемыми встречами со шпаной, мечтал о недостижимых путешествиях в страну кенгуру и на тропу войны. Из «Часа пик» Ежи Ставинского я узнал о существовании кризиса среднего возраста (и о среднем возрасте) — не понимаю, чем руководствовались мои родители, когда подсунули мне в том числе и эту книгу, но она меня совершенно перевернула. Да и чешско-еврейский Людвик Ашкенази, навсегда ставший одним из главных в моей жизни авторов, какое-то время получал образование в тогда польском Станиславове (более известном как Ивано-Франковск, но это уже другая история). Примерно половину фильмов Вайды я с юности помнил наизусть — сейчас, пересматривая, снова вспоминаю и не перестаю восхищаться, ну, а фильм Махульского «Ва-банк» со мной всегда, помню каждый кадр и каждую реплику, могу смотреть бесконечно (и периодически это проделываю), с лёгкой руки Андрея Борзенки, одного из самых остроумных людей в мире, мои не побоюсь этого слова легендарные вечеринки в «Мастерской» назывались «Ухо селёдки», и каждую — каждую! — я начинал с бессмертного свинга Хенрика Кузняка — вот это было время. Польша, к тому же, была моей первой настоящей заграницей, до сих пор вспоминаю кассеты битлов, огромные горячие бутерброды и дивной красоты двухэтажный дом в Кракове, где нам с мамой выделили огромную комнату на втором этаже и где я, впервые в жизни, читал Мандельштама. Много, короче говоря, воспоминаний.
Сегодня утром разбирали доставшиеся нам пластинки, среди прочих нашли несколько польских дисков пятидесятых годов с джазом и эстрадой (на одной пластинке девушка вкрадчиво поёт «русскую народную песню» Little Mary, в которой легко угадывается «Мурка»), слушали этот самый джаз — и как раз пришло сообщение от Миши.
Марцин (или Марчин) Виха, как и другие польские авторы, хорошо переведён на русский, спасибо издательствам Ивана Лимбаха и Яромира Хладика. Не уверен, что его эти самые переводы стали бестселлерами — польскую литературу и вообще литературу Центральной Европы не сказать, чтобы пиарили, литературная критика на эти книги особого внимания не обращает, да и критики, по большому счёту, почти что и нет. Очень жаль, будем как-то с Мишей рассказывать, но нас не хватит. Виха умер сегодня, от рака, ему был пятьдесят один год.
Не знаю, зачем я всё это написал, особенно про телефонные разговоры, — так, мысли вслух, в жж это, кажется, называлось «дневничок». Bądź zdrowy!
В рамках дружеского пиара спешу сообщить о наборе на курсы в Smolny Beyond Borders и, особенно, на онлайн-курс прекрасной Ларисы Муравьёвой «Французский модернизм». Сейчас там как раз идёт приём, а вот ссылка на регистрацию.
«Модернизм принято воспринимать как эпоху радикальных экспериментов в литературе и искусстве, характеризующуюся (пере)изобретением новых форм и эстетикой, отдающей предпочтение новому и современному. Особую роль для формирования модернистской эстетики играла французская литература и культура, ставшая пространством для философского осмысления идей современности и формальных экспериментов. В рамках курса мы будем рассматривать ключевые явления и тенденции французского литературного модернизма, которые оказали значительное влияние на развитие модернистской эстетики. Особое внимание будет уделено таким вопросам, как кризис репрезентации, создание нового типа городского воображаемого и осмысление уникальных связей между эстетикой и политической рефлексией у французских писателей и писательниц-модернистов».
Курс читается на русском языке. Прием заявок до 3 февраля, первое занятие — 10-го.
Мысли только о заложниках. Но...
Неожиданно буду вести сегодня разговор с автором изданной нами прекрасной книги «Несколько историй» Михаилом Калужским в хайфском «Бабеле». Если вы рядом — приходите обняться.
Поговорили с Лерой Галициной, огромное ей спасибо, про наш книжный, про издательство — и про сами книжки, чего уж. По ссылке это можно посмотреть и послушать, если вдруг захочется )
Читать полностью…
Ладно, нечего скрывать — мы готовим к печати книгу Элен Бессет «20 минут тишины» (в блистательном переводе Алексея Воинова) — поразительный, ни на что не похожий авангардистский детектив об убийстве, семейном насилии и горящей свече, потрясающий поэтический текст, захватывающий с первых же строк. Признаюсь, никогда не читал ничего подобного. И счастлив, что мы готовим первый перевод текста Бессет на русский, раньше её не переводили. Не могу не упомянуть, что когда Маргерит Дюрас однажды спросили, кого из современных писателей стоит читать, она заявила: «Элен Бессет, больше никого!» Думаю, книга появится в феврале. А вот тут можно прочитать одну главу (спасибо, Cineticle!).
Читать полностью…
Дорогие!
Вот у нас какое израильское расписание презентаций изданного нами прекрасного «Снеговика» Вадика Королёва:
9 января, «Бабель - Иерусалим»
12 января, «Бабель - Тель-Авив»
Ждём!
Дорогие те, кто в Париже и окрестностях. В рамках цикла New Tamizdat 9 января по любезному приглашению Тургеневской библиотеки поговорим о том, как за эти девять лет пережить эпидемии, войны, волны эмиграции и как от книжного магазина прийти к основанию издательства (так пишут организаторы, а они всегда правы). Просят записываться тут.
Ещё будет стрим и запись встречи.
Приходите, будем очень рады повидаться!
В Америке всё отдали народу, Старый Свет погряз в гражданской войне, а евреи больше не болеют. Какой мир нам пророчил 100 лет назад сын раввина, нашедший в Талмуде самолёт…
А вот и две первые книжки изданные нами в этом году, причём — так получилось — обе поэтические.
Одна — «Мы всё поправили», внушительный сборник поэтических текстов Фёдора Сваровского, написанных в 2022-2024 годы, очень долгожданная, хочу сказать, книга. На обложке — прекрасная работа Михаила Яхилевича, спасибо ему огромное.
А вторая — это собрание тоже новых стихов Геннадия Каневского «Нечётная сторона», тоже давно пора было её сделать. Гена у нас её представит скоро уже, 25 февраля.
Очень доволен я этими книжками. А вы приходите, да поскорее.
Сегодня день рождения Алексея Петровича Цветкова. Очень, очень пусто без него.
***
в пуще практически ни тропинки
в тесном лесу поступаем сами
словно стальные в строю опилки
между магнитными полюсами
в прежней ужом очутиться коже
горстью компоста в смердящей груде
можно лисой или сойкой тоже
но почему-то все время люди
голову ночью снесет над книгой
стиснут внутри на манер гармошки
контур отчизны такой же мнимой
что и снаружи любой обложки
это страну стерегущий ангел
счастье качает предсмертным
сердцем
это стучит журавлиный анкер
между константами юг и север
если рождаешься жить положим
можно пока неподвижна
стража
так и остаться простым прохожим
до перекрестка любви и страха
сойка направо откуда песня
слева лиса где незримо бездна
смерть неминуема как ни бейся
счастье практически неизбежно
/ фото Васи Юрьева /
Неожиданно нашёлся мой старый, семилетней давности, стишок.
***
Вспомнил вдруг
Заёрзал сеном
Разыгрался на трубе
За каким-то важным хреном
Приложил фонарь к губе
Свистнул вскачь
Прижался к двери
Разобиделся вконец
Перепрятал все потери
Стрельнул сладкий леденец
Огурцом прижался к водке
Ветром гроздь пурги пригнул
Сделал круг
Свернулся в лодке
Потянулся
И заснул
Леви Иегошуа Шапиро стал известным под именем Ламед Шапиро — его называют одним из родоначальников еврейского литературного импрессионизма. Он родился в Украине, в городе Ржещев, учился в Варшаве, а потом через Лондон перебрался в Америку, где до конца жизни прожил между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом и между коммунистами и сионистами, выбирая поочередно то одних, то других.
Но эти подробности важны для тех, кто берётся за серьезный анализ, нам же важнее, что его тексты наконец появились на русском языке отдельной книгой (стараниями Валерия Дымшица и в переводе Ольги Аникиной), и эта книга не должна остаться без внимания тех, кого интересует еврейская литература начала ХХ века. Потому что эти короткие рассказы совсем не похожи на известные нам произведения еврейских авторов. Потому что, в отличие от основного массива переведённых на русский язык с идиша текстов, которые мы читали, здесь нет ни светлой грусти, ни идеализации — с налётом сатиры — местечкового быта, ни клейзмера, подходящего и для свадеб, и для похорон. Да, первые пара рассказов сборника похожи больше на литературные репортажи из жизни еврейской голи, но зато дальше начинается такая кровь, такая жестокость и такой беспросветный мрак, с которым, если говорить о литературе евреев столетней давности, мы ещё не сталкивались. Ближе всего здесь, наверное, натурализм бяликовского великого «Сказания о погроме», вот только Шапиро не обвиняет своих соплеменников, а лишь фиксирует зашкаливающую боль — возможно, впервые.
Никогда такого не читал.
Давно не было книг, которые так мне нравились. Давно не было книг, которым я ТАК завидовала)
Моя любимая тема смерти, за которой, конечно, жизнь...
На правах дружественной рекламы (а на самом деле не рекламы, а искреннего призыва — не пропустите, это очень круто, завидую тем, кто сможет попасть!):
Если у вас есть знакомые подростки 16-19 лет, которым интересна история, расскажите им про программу «Человек в истории: (пост)советский опыт».
Это бесплатные занятия от экспертов «Мемориала», которые помогут посмотреть на историю XX века под необычным углом.
Тема этого года — как люди прошлого представляли себе будущее?
Мы изучаем истории обычных людей, в которых отразились исторические события XX века. Тема этого года: «Образы будущего». Вместе мы будем искать и исследовать документы и художественные произведения, чтобы узнать, какое будущее представляли себе люди недавнего прошлого. Заодно и разберемся, что такое исторический источник и как с ним работать.
Мне очень нравится, как про эту книгу написали в Kirkus Reviews (вообще, обилие англоязычных медиа, посвященных книгам, ранит моё и без того израненное воображение – Kirkus Reviews, например, не только существуют с 1933 года, но и вручают собственные литературные призы в разных номинациях): они назвали небольшую повесть венгерского классика Ласло Краснахоркаи Chasing Homer (в русском переводе Юрия Гусева – «Гомер навсегда») «постмодернистским исследованием отчуждения и изгнания» и «блестящей работой, подтверждающей пословицу о том, что даже у параноиков есть враги».
Итак, неназванный главный герой, у которого почти нет прошлого (мы только знаем, что он изучал некоторые древние языки, а ещё мандаринский, японский и иврит), спасается от неназванных же преследователей где-то в районе Адриатического моря – мы не знаем, почему эти люди преследуют его, но он на первых же страницах убеждает нас, что ему грозит жестокое и неминуемое убийство. Так что бегству подчинена жизнь нашего героя, который, по хочу действия, то предаётся размышлениям об опытах над мышами или манипулировании толпой, то рассказывает о собственных удачных попытках избавления – пусть и временного – от погони: он, например, постоянно меняет направление и умеет сливаться с толпой, это помогает, хоть и не на долго. Важной для повествования географической точкой однажды оказывается остров Млет – хорватская легенда гласит, что именно здесь находится пещера Одиссея, в которой одноимённого отважного путешественника держала в романтическом плену прекрасная Калипсо, нимфа острова Огигия, – и дальше начинается спойлер.
Интеллектуальный триллер – интеллектуальный не в смысле запутанности сюжета, но в смысле модернистского способа изложения с бесконечными предложениями и параноидальным мороком, в котором находится заговаривающийся главный герой, – снабжён сюрреалистическим наивом художника Макса Нойманна и авангардным тревожным саундтреком (каждая глава открывается QR-кодом) композитора и перкуссиониста Миклоша Сильвестра. Это, таким образом, не только книга, но и прекрасный арт-объект – да, о тревоге, паранойе и бесприютности, но какой же упоительной.
Всегда хотел взять — и написать всё так, как было на самом деле. Но вряд ли решусь — и людей обижать не хочется, особенно некоторых, да и сам я не всегда вёл себя так, чтобы потом не было мучительно больно. В общем, мне стрёмно. А Павел Антипов, бывший директор беларуского ПЕН-центра и основатель моего любимого издательства «Мяне няма», написал. Книга прекрасно называется «Куда-нибудь приезжать, что-нибудь делать и уезжать» и имеет подзаголовок «Роман в пятнадцати сообщениях», потому что отправной точкой каждой главы является сохранившаяся в старой кнопочной «нокии» смска.
Как результат — почти четыреста страниц почти битнических воспоминаний о бесконечных перемещениях по Центральной Европе (её небольшой части), алкоголе, любви, свободе и литературе. Литературная деятельность здесь вообще — цемент, скрепляющий эти очень живые и переполненные подробностями посторонних, но очень узнаваемых жизней, записки, а к середине обилие знакомых имён (и даже знакомых ситуаций — я, скажем, тоже однажды занял последнее место в литературном конкурсе «Четвероногая ворона», только раньше) перестаёт удивлять — просто так совпало, играли в одной песочнице, чего уж. «У нас много общего: каждый из нас переживает разрыв и чувствует надрыв — слово "надрыв" мы произносим очень часто. Каждый из нас пишет или стихи, или рассказы, и у каждого из нас есть мнение о беларуской литературе, да вот только поделиться было не с кем, а теперь есть...» — это ж, блин, я, только чуть раньше и со сменой географии (при том же обилии знакомых имён). Есть здесь, понятно, и протесты, и Шеремет, и растерянность от ощущения падающей в пропасть страны, но литературы и алкоголя больше — как в жизни, когда ты молод, и кажется, что всё впереди (и, возможно, так и есть).
Отдельно радует авторское определение жанра — лирический постфикшн. И правда, хватит уже публично расковыривать фикшн и приставкой «авто», пора и честь знать.
Так как я взял за правило писать про все книги издательства «Мяне няма» из тех, что могу прочитать (потому что на беларуском пока не читаю), то вот вам, пожалуйста, новинка — «Велосипедная улица, 51» Коли Сулимы.
Уже первая крошечная глава настраивает на нужный лад — книга начинается с объявления о сдаче квартиры. Персонажи этой повести — сам Коля, его девушка, девочка-подросток и два кота — бегут из рухнувшей в бездну послепротестной Беларуси в Киев, а потом, буквально под разрывы бомб, в Берлин.
А дальше начинается искреннее и ироничное повествование о буднях эмигранта в новом городе, новой стране, новой жизни. Сулима пишет о Берлине, но — Боже! — как же это всё знакомо: и вездесущая бюрократия, чайной ложечкой и с плохо скрываемым удовольствием выедающая твой мозг, и банковская система, предназначенная для кого угодно, только не для людей, и спасительный алкоголь, новые многонациональные знакомые, спонтанные гости, непривычная погода и обрушивающиеся на тебя цунами сбивающих с ног впечатлений. И люди — читая Сулиму, вдруг понимаешь, насколько мал наш мирок, и не только потому, что вдруг встречаешь на страницах книги имена любимых друзей, но потому, что автор просто перечисляет эти и другие имена, как будто ты знаешь всех этих людей, не можешь не знать, и ты поэтому тоже оказываешься среди них, потому что ты такой же — а сейчас или десять лет назад, не важно. И «Велосипедная улица, 51» получается не столько повестью о Берлине (хотя Берлин там, конечно, главный герой, чего уж), сколько рассказом о вынужденной эмиграции, о друзьях, пустых бутылках, неудобной системе покупки билетов в метро, съехавшем с глузду мире, потере родины и невозможности возвращения. Ничего, в общем-то, нового, но очень больно (и иногда очень смешно — как в жизни).
Поразительная, поразительная новая беларуская литература (в изгнании), которая рождается вот буквально у нас на глазах. С восторгом наблюдаю и вам советую.
Автор вступает с Пушкиным в разговор о «покое и воле» — есть ли они на свете или их нет, но по ходу дела вожделенный пушкинский покой переосмысляется в покой другой, тот самый, неизбежный — так завершается главная тема стихов-стиховичей. За плечами их автора стоит вся русская поэзия, он выстраивает свою поэтическую речь на фоне чужого слова и часто в диалоге с ним, иногда на волнах чужих ритмов, выговаривая при этом что-то лично важное.
Вышедшая почти двадцать лет назад автобиографическая книга Гюнтера Грасса «Луковица памяти», к сожалению, запомнилась многим в основном лишь скандалом, разразившимся после признания писателя в службе в 10-й танковой дивизии СС — 16-летний Грасс пошёл туда добровольно, прослужил пять месяцев, после чего был ранее и попал в американский плен. Книга, между тем, была тончайшим образцом автобиографии выдающегося писателя, снимавшего слой за слоем собственной памяти, словно лепестки (не знаю, как это назвать) луковицы, обнажая воспоминания о прожитой жизни и беседуя с людьми из детства, ставшими прототипами, например, великого «Жестяного барабана».
Только что вышедшая по-русски (перевод Петра Абрамова) «Каменная месса» была задумана как глава «Луковицы памяти», но по какой-то причине не вошла в книгу, а осталась в архиве, где и была найдена помощницей Грасса совсем недавно, а теперь издана в сопровождении авторской графики. В этом эссе Грасс во время путешествия по ГДР встречает Уту Наумбургскую — жену и, позже, вдову Эккехарда II, маркграфа Мейсена, Саксонской Восточной марки и графа Хутици, её единственное дошедшее до нас изображение находится в наумбрском соборе — в западной его части на высоте трёх метров располагаются фигуры маркграфа Эккехарда II и его супруги Уты, и Ута восхитительна. После смерти мужа Ута, прекрасно разбиравшаяся в истории, музыке и лекарственных травах, отказалась от наследства и ушла в монастырь. Когда спустя примерно тысячу лет Умберто Эко спросили, с какой женщиной из мировой истории искусства он хотел бы провести вечер, он назвал именно её — Уту Наумбургскую. Благочестивая красавица заслужила народную любовь и таинственно погибла неизвестно когда — год её смерти, в отличие от даты, не зафиксирован, как и место её погребения — вероятно, она покоится в крипте под монастырём, но точно никто не знает.
В любом случае, Гюнтер Грасс, призвав её в собеседники, отправляется вместе с ней в путешествие по времени и пространству, попутно рассуждая о политике и падении Берлинской стены, об истории и её странных поворотах, о любви и собственной жизни, а ещё — будучи неординарным художником и скульптором — о статуях, иногда представляющихся нам ожившими.
Простите, я скоро вернусь к активному чтению и, соответственно, писа́нию про книжки, но пока я на заслуженном отдыхе (и ещё прочитал четыре лекции), так что вот вам ещё одна презентация изданной нами книги — совершенно прекрасная поэтическая автобиографическая книга Александра Дельфинова «Смирнов пытается вспомнить» в новом оформлении (последнее книги в старом оформлении пока можно купить у нас) — 14 января, любимый берлинский «Бабель». Не прозевайте!
Читать полностью…
Георгий Иванов издал свой «Распад атома» в Париже в 1938 году тиражом 200 экземпляров — именно столько экземпляров этой крошечной книжечки напечатал недавно издательский проект «Территория ноль тысяч», про который я ничего не знаю, и в результате вернул (вернее, «вернул», 200 экземпляров — так себе возвращение) читателю один из важнейших текстов того, что принято называть первой волной русской эмиграции. Так, Одоевцева в «На берегах Сены» писала, что Иванов «был так захвачен темой, что работал сутки напролёт, переделывая чуть ли не каждую фразу. Чтобы ему не мешали телефонные звонки и навещавшие его знакомые и друзья, он даже поселился в отеле». После выхода этого текста Иванов шесть лет не писал стихов.
Современники обвиняли этот текст в излишнем натурализма, в мелочности, в отсутствии фабулы и внятно прописанного лирического героя, в некропедофилии (там, и правда, есть довольно страшный эпизод — то ли реальность, то ли видение), в отсутствии даже попытки хоть как-то обозначить жанр этого текста. Набоков (на тот момент Сирин) посетовал на то, что Иванову не стоило браться за прозу, Роман Гуль пожалел «неких маленьких зверьков-размахайчиков», в виде которых изображены в «Атоме» персонажи петербургской богемы, Ходасевич же в своём обширном тексте по поводу книги Иванова недоумённо пожал плечами. В то же время Гиппиус посвятила книге целое заседание «Зелёной лампы» и произнесла, воз одно, самую главную вещь — про то, что «Распад атома» «не хочет быть "литературой"».
Это и правда очень странный текст — то ли памфлет/сведение счётов, направленный на бывших коллег по Серебряному веку, то ли фиксация эмоционального состояния соседей по не самой состоявшейся эмиграции, то ли дневник падения в бездну лирического героя, представленного в книге не очень внятным «я» — то ли альтер эго автора, то ли полной его противоположностью. Болезненный, больно ранящий, буквально кровоточащий текст — то ли поэма в прозе, то ли, по выражению упомянутого выше Ходасевича, растянутое стихотворение, — то ли исповедь, то ли бред, критика не времени, но безвременья.
10 января в берлинском «Бабеле» исследователь футуризма, невероятный знаток творчества и вообще жизни семейства Бурлюков, писатель Евгений Деменок представит изданную нами его потрясающе актуальную книгу «Уехать нельзя остаться. Из семейной переписки переписки Бурлюков и Делоне», не пропускайте!
Книгу всегда можно купить у нас, а если вы не в Израиле — то тут и тут (в том числе, если вы — магазин).